Исповедь Димитрия
Димитрий висит на стене, закованный в цепи. Горло жжет невыносимо, хочется пить. Последнее, что он помнил была спина священника и захлопнувшиеся двери, когда все вокруг погрузилось в темноту. В следующий миг он уже висел на стене.
Запястья до крови стерты наручниками – его, как свиную тушу, повесили на железный крюк, выступающий из стены. Комната, в которой он находится, абсолютно пуста, настолько пуста, что взгляду и зацепиться не за что – цементные стены, цементный пол, серая дверь и люминесцентная лампа под потолком. И абсолютная тишина. Такая, что он слышал звук своего дыхания – и это сводило его с ума.
И запах. Проклятый запах дешевых сигарет.
Он висел уже, как ему казалось, несколько часов, но ничего не происходило. Сначала он кричал, потом, когда содрал горло, просто висел и ждал. И это было хуже всего. Не невыносимая боль в плечах и запястьях, не пересохшее горло, нет, хуже всего было отсутствие действия, отсутствие чего-либо, на что можно было переключить свое внимание.
Ему казалось, что комната сжимается вокруг него, он задыхался, но не терял сознание. Он пытался дышать ртом, но все равно чувствовал этот запах.
Человеческий мозг – забавная штука. Вы помните, как пахнет ваш возлюбленный человек? Может пройти не один десяток лет, вы давно оставите его, но, однажды, спокойно шагая по улице, вы вдруг уловите исходящий от кого-то знакомый аромат… И это воскресит в памяти нежные руки, неловкие поцелуи и ощущение теплой кожи под пальцами.
Это случилось, когда ему было всего лишь двенадцать лет. В двенадцать он был очень красивым мальчиком, с наивными распахнутыми глазами.
Проклятый запах дешевых сигарет.
«Вдох – выдох… Вдох – выдох… Вдох – выдох…» – медитация никогда не удавалась ему хорошо. Посторонние мысли все время отвлекают. Вот и сейчас: «Вдох – выдох… А может надо вдыхать глубже? Или глубже будет перебор. Рука болит. И плечи, ужасно, хочется распрямиться. Так, я опять отвлекаюсь. Вдох – выдох… Вдох – выдох… И как можно фокусироваться на чем-то одном? Мозг не привык, у меня слишком много мыслей. Глупых мыслей, ненужных… Серые стены. Вдох – выдох… Когда я вдыхаю, я чувствую этот запах. Нет! Вдох – выдох…»
Димитрий ненавидел оставаться один. И всегда придумывал что-нибудь. В школе это была толпа друзей и убаюкивающая его по ночам мать. В колледже началась настоящая погоня за юбками, отчего его перестали воспринимать всерьез. Потом отец по знакомству устроил его в авто-сервис. Теперь Димитрий выматывался так, что приходил домой и валился с ног, засыпая без сновидений. Стало легче – у его действий была цель, которую он мог озвучить. Все считали, что он гонится за мечтой – на самом деле это был побег от воспоминаний. И он бежал, бежал как мог быстро, изо всех сил. Стоило ему остановиться хоть на секунду – и все начиналось сначала.
Говорят, время лечит. Это правда. И шрамы остаются. Это тоже правда.
Он уже не помнил почти ничего, только смутные обрывки – фразы, взгляды… А тело его помнило, все помнило, гораздо лучше головы.
Страх. Боль. Стыд.
Тот, кто причинял зло, хотел счастья для себя сейчас, он никогда не задумывался, что будет чувствовать его жертва всю свою оставшуюся жизнь. Счастье… Страшно видеть это слово здесь, не правда ли?
Этот человек просто сделал, ведь…
Не ему просыпаться в луже собственной мочи.
Не ему пытаться забыться в бутылке.
Не ему искать чистоты, будучи вымаранным в дерьме по самые кончики волос.
Димитрий думал, что все забыл, давным-давно. И когда тени воспоминаний приходили к нему, он отмахивался от них и шел играть на компьютере. Или тянулся к своей девушке.
Но сейчас он снова чувствовал этот запах, и не мог отвлечься. Удивительно, что он до сих пор помнил его, запах тех сигарет. И холод металла, сковывающего руки.
Господи, как хорошо он это помнил!..
Он варился в своем собственном аду, воспоминания затягивали его все глубже и глубже. Он снова был тем изуродованным ребенком. Он точно ходил по кругу, пытаясь из него выбраться, но не зная как. Замкнутый круг – его мозг пытался переработать травму, снова и снова воскрешая в памяти события. Он знал, что это бесполезно, но не мог остановиться.
Кто-то однажды сказал ему: ищи во всем хорошую сторону. А еще кто-то сказал: все не так плохо, как кажется.
И сейчас, как и тогда, он опять вспоминал, опять переваривал свой ужас, боль и позор, пытаясь опять, тщетно, найти в этом хорошую сторону.
Он просто не хотел признавать: все именно так страшно, как кажется. И нет во всем этом никакой хорошей стороны.
Просто так вышло. И так случилось, что вышло именно с ним.
Почему? Да потому что.
Он висел, голый и жалкий, были видны все шрамы, избороздившие его сильное прекрасное тело. И эти шрамы говорили ему: «Тебе не отмыться, никогда в жизни». Но он не хотел этого, не хотел принимать окружающую его реальность, он хотел, чтобы все это было сном, гадким сном. Знаете, так бывает, думаешь, «куда уж хуже, это невыносимо, остается только умереть», а потом вдруг просыпаешься, и такое облегчение накатывает – прямо до дрожи, до слез.
– Привет, – услышал он голос.
Димитрий поднял голову и вздрогнул. Перед ним стоял человек в обычной желтой футболке и джинсах, лицо его закрывала красная кепка. Димитрий почувствовал, как капелька пота срывается с его лица и падает на пыльный пол.
– Что… – он облизал пересохшие губы.
«Это не так, этого не может быть».
– Ну, ты же всегда мечтал взглянуть в лицо своему страху, – с насмешкой сказал человек, приподнимая козырек кепки. Димитрий застыл не в силах пошевелиться, но вовсе не от того, что его руки были скованы. Он глядел в лицо, расплывающееся в улыбке.
Димитрий стиснул кулаки и зубы. Он весь сжался, скорчился, этот огромный мужчина. Тело его помнило все, и не хотело снова пережить это, «лучше умереть» – думал он.
Тем временем человек достал из заднего кармана пачку сигарет и зажигалку, щелкнул колесиком и с наслаждением затянулся.
«Иллюзия», – сказал себе Димитрий, пережидая первую реакцию тела.
– Точно, иллюзия, – со смешком отозвался человек.
– Зачем? – протолкнул сквозь больное горло Димитрий. Получился жалкий хрип.
Человек цыкнул языком и, непонятно откуда достав стакан с водой, шагнул к Димитрию:
– На…
Димитрий инстинктивно дернулся назад, вжимаясь спиной в стену, цепи звякнули.
– Жалкое зрелище, – презрительно сказал человек.
– Ублюдок.
– А с чего это я должен тебя жалеть? Взрослый мужик в конце концов.
Он все-таки подошел к Димитрию, и ткнул в зубы стакан. Но горло Димитрия рефлекторно сжалось, и вода потекла по подбородку, ледяными дорожками стекая по телу.
– Что же ты, пить не научился… Ц-ц-ц! – он покачал головой. – Честно говоря, мне довольно противно находиться в этом амплуа, – он согнул ладони, указывая на себя. – Так что ты отвечай уж поскорее, а. Полегчало тебе, после того как ты взглянул в лицо своему страху?
Димитрий молчал, закрыв глаза.
Тогда человек шагнул к нему и схватил его за горло:
– Полегчало, я спрашиваю?! – прорычал он.
– НЕТ!!! – крикнул Димитрий зло скалясь.
– Верно, – он обнажил зубы в широкой улыбке и отстранился. Черты лица его поплыли и перед Димитрием оказался рыжеволосый священник. Волосы были стянуты в хвост, кепка исчезла. – Абсолютно верно.
– Кто ты?!
Он усмехнулся, подошел близко-близко и, почти касаясь своим лбом лба Димитрия, прошептал:
– Я – Палач.
И вдруг, вырвавшись из пропасти его грязно-серых глаз, Димитрий увидел, как стены серой комнаты вокруг него стали таять, обнажая старый грязный гараж. Он не верил, он правда, до последнего не верил.
– Легче? – скалясь спросил Палач, вернувший себе прежний облик.
– НЕТ!!! – заорал Димитрий, срывая израненное горло. – Нет! Да нахрена это все вообще???
Он снова был мальчишкой, глупым, наивным мальчишкой, скорчившимся грязной кучей в углу. И снова, и снова, и снова!!!
– Гуманней было дать ему убить тебя тогда, не правда ли? – шепнул Палач на ухо Димитрию.
– Да…
Палач недолго вглядывался ему в лицо.
– Неправильный ответ, – и Палач вновь осклабился, щуря глаза, словно услышал что-то невероятно смешное.
Димитрий ошалело уставился в его лицо, а потом вдруг стал смеяться. Он хохотал, хохотал осатанело, так, что слезы выступали на глазах. Глаза его блестели, когда он снова взглянул на Палача.
– Поразвлечься решил? – ухмылка Димитрия была совершенно безумной, он скалил зубы как собака. – Вот это я понимаю, Игра! Восхитительно! Может еще и покажешь мне, что было тогда, в красках? Посмотрим кинцо, а?
Палач огляделся и на какое-то время застыл задумавшись. Потом цыкнул языком.
– Знаешь, – сказал он, – Все вот это я спер из твоей памяти.
Он обвел рукой темный захламленный гараж, с непонятными тенями по углам.
– А знаешь, как на самом деле выглядело это все?
Окружающий мир снова стал расплываться. И вот перед Димитрием тот самый гараж, только в несколько раз больше и чище, на потолке висит лампочка, освещая все неярким желтым светом. В углу инструменты, а человек, который стоит перед ним – куда ниже, толще и… Он жалок? Да, абсолютно жалок. Жалкий урод.
– Жалкий урод, – повторил Димитрий. – Что это значит вообще?
– Найди пять отличий, – Палач выпучил глаза.
– Что это за… хуйня?..
– Это то, что на самом деле помнит твой мозг. Без… украшательства, так сказать. Забавно, правда? Гляди-ка…
Палач, отошел на несколько шагов. Картинка замерцала, меняясь с темного гаража на светлый и обратно.
– Забавно, правда? Ну и затейник твой мозг, я тебе скажу…
Комната менялась и снова, и снова, и Димитрий перестал понимать, что происходит. Ему хотелось просто закрыть глаза и уши, спрятаться, чтобы никто его не нашел.
– Хватит!
– Да пожалуйста!..
Димитрий почувствовал, как цепи, сковывавшие его руки порвались, и он ничком рухнул на пол. Точнее не на пол… А в траву.
Тишина. Только поют птички и ветер шумит в листве.
Димитрий попытался пошевелиться и с удивлением почувствовал, что ничего не болит. Даже горло прошло в какой-то чудодейственный миг. Он пошевелился и сел.
– Твои мозги, как пластилин, им можно внушить что угодно, даже боль. Гипнотизеры этим занимаются. Но самый лучший гипнотизер для тебя – ты сам. Правда, смешно?
Димитрий сидел на ромашковом лугу. Вокруг летали белые бабочки, перепархивая с одной ромашки на другую, так, что их головки качались, сталкиваясь. Рядом с ним сидел рыжий священник, покачивая на пальцах круглый амулет.
Даже не думая, что он делает, совершенно на инстинктах, Димитрий двинул в его мерзкую рожу.
– Блядь, ну ты и урод…
– Совсем охренел, – вскочил на ноги Палач, держась за правую половину лица. – Я ему помогаю, а он!..
– Каким хером ты мне помогаешь, ебанутый урод?!
Палач закаменел лицом.
– Смелый стал, погляжу. Только задница в безопасности оказалась…
Димитрий врезал снова, сильнее, Палач ответил, и они покатились по траве, приминая ромашки и мутузя друг друга. Через несколько секунд запал прошел, и они расползлись, баюкая пострадавшие конечности.
– Вот, такой луг изуродовал, – с сожалением сказал Палач, оглядывая примятые ромашки.
Димитрий промолчал. Все что он мог сказать, было исключительно нецензурным.
– Ты думаешь, стоит эту жизнь тратить на одного урода? – сказал Палач, срывая ромашку.
– Психиатр чтоле? – сказал Димитрий.
– Я всего лишь хочу вернуть тебя в реальный мир. Показать, чем реальность отличается от фантазии, – ответил Палач.
– А то я не понимаю. Совсем дурак.
– Нет, не понимаешь. Реальность – это то, что есть здесь и сейчас. Живешь ты сейчас в этом сне, он для тебя реальность. Сон станет сном только тогда, когда закончится, когда тебе удастся вырваться из него.
– Не понимаю, что за чушь ты городишь, – фыркнул Димитрий.
– Когда ты вырвешься из своих воспоминаний, они станут всего лишь воспоминаниями. Когда ты окажешься на ромашковом лугу, а не в полутемном маленьком гараже, гараж станет всего лишь сном. Иллюзией.
– Чего?.. – выплюнул Димитрий, оскалившись. – Ты, клоун, ты вообще понимаешь, о чем ты тут мне толкуешь? Сидит тут какое-то чучело набитое, называет себя Палач… Прикрой пафос, а то взорвешься!
– Называю себя «Палач»? А тебе хочется пыток? – безмятежно улыбнулся Палач. – Зачем? Ты и так страдаешь каждую минуту своего существования. Жалкого. Бессмысленного… Ну да ладно!
Прежде чем Димитрий успел рвануться к нему, Палач щелкнул пальцами, и Димитрий оказался… На плахе.
– Что?! – привычно уже выдохнул Димитрий, поворачивая голову в деревянной оправе. Сверху на него смотрело лезвие гильотины.
– Хочешь жить? – ласково спросил Палач. – А, впрочем, неважно.
И лезвие гильотины упало вниз.
Чернота была вокруг него, везде.
И тут луч света резанул по глазам Димитрия– в черноте появился прямоугольник, который сиял белым светом, образовывая туннель через тьму, прямо к ногам Димитрия.
– Это была маленькая рекламная пауза, – зазвучал издевательский голос Палача. – Смотри, я снял чудесное видео, хоть сейчас выкладывай.
На прямоугольнике появились дрожащие цифры:
1..
2..
3!
Музыка: «Танец маленьких утят».
Димитрий смотрел и понимал, что начинает сходить с ума: черно-белая картинка, идущая полосами, как в старом кинотеатре, гильотина. Аплодирующие люди. Улыбающийся Палач. Димитрий – раззявленный в ужасе рот. Вжик – лезвие падает. Голова отваливается и прыгает к толпе… Палач подтягивает лезвие, и Димитрий снова цел и невредим лежит шеей в деревянном кольце. Вжик – еще одна голова присоединяется к уже отрубленной. Вжик – еще. Вжик – еще. Дети начинают перекидываться ими, задорно смеясь, а Димитрий видит безгласый ужас, посмертной маской застывший на своем собственном лице.
Димитрий почувствовал, как его начинает трясти.
– Что за хрень?
Никто не ответил.
– Что это за хрень?!
Тишина, только веселая мелодия играет. А головы все падают и падают. С деревянного помоста кровь уже течет под ноги людям, детские мордочки измазаны в крови и пыли, из одной головы что-то вываливается…
– ЧТО ЭТО ЗА ХРЕНЬ?!!!! – орет Димитрий, закрывая глаза руками, чтобы не смотреть в бешеные веселые и голодные лица детей.
– Понравилась моя шуточка? – вкрадчиво замечает голос сзади.
Димитрий оборачивается, но его руки хватают воздух. В котором погасают грязно-серые раскосые глаза.
– Не поймал! – звучит издевательское. И мерзкое хихиканье. Хихиканье множится, разливается по черноте, разбивается на сотни голосов, которые становятся все тоньше и тоньше, и Димитрию становится страшно, как никогда в жизни. Сотни этих голосов, то убыстряющихся и истончающихся, то замедляющихся и грубеющих, словно кто-то балуется с плеером, но их много, они вокруг, и есть в них что-то настолько иррациональное, настолько бесовское, в самом страшном смысле этого слова, что Димитрий застывает как вкопанный. Такого страха не испытывал он никогда – чистый, незамутненный ужас. А потом в темноте напротив его лица появляются белые голодные глаза детей – совсем белые, на белых же, без единой кровинки лицах, искаженных злобными нечеловеческими усмешками. И Димитрий чувствует, как его сердце замирает, застывает, покрываясь льдом, и руки холодеют, и живот, а из глаз сами начинают течь слезы. Страшно до смерти, вот что это.
– Пи-пи-пи-пи!
Димитрий распахнул глаза, и вцепился в холодные простыни, пытаясь отдышаться. Он нашарил рукой будильник и прихлопнул его сверху. Пиликание прекратилось.
Димитрий перевернулся на другой бок, к окну, и увидел розоватое небо с золотыми полосками.
Небо, холодное лакированное дерево кровати под пальцами – вот что такое реальность.
«Господи, всего лишь сон!»
За годы тренировки Димитрий в совершенстве освоил супертехнику «мы подумаем об этом завтра». Вот и сейчас он просто выкинул все приснившееся из головы, вздохнул, потянулся и сел, вбивая ноги в тапочки. Вторая половина кровати была уже пуста.
Холодная вода смыла остатки сна, вернув Димитрию бодрость и хорошее настроение.
Аглая сидела на кухне в своей любимой позе, на подоконнике, с чашечкой кофе.
– Утро доброе! – сказал Димитрий.
Аглая с некоторой неохотой отставила допитую чашку и медленно соскользнула с подоконника, мягко по-кошачьи ступая к нему.
– Будильник прозвенел? – спросила она после поцелуя в щеку.
– Ага, минут десять назад.
– Как минут десять?!
– Ну, – Димитрий почесал затылок, – Я пока умылся…
– Помоешь чашку, – кинула ему Аглая, выскальзывая из-под его руки.
Макияж, платье, сумка, туфли – и вот она, схватив пальто и ключи от машины, вылетает за дверь.
– До вечера, – прокричал ей вслед Димитрий, высовываясь из кухни.
– Дверь не забудь закрыть! – кричит она в ответ.
Димитрий сделал огонь под сковородкой потише и, вымыв руки, пошел в прихожую. Закрыл дверь, повесил платок, сброшенный Аглаей впопыхах с вешалки.
Вернувшись на кухню, он включил телевизор погромче и снял со сковородки омлет. Включил чайник, достал чайный пакетик, чашку и кетчуп.
Голос выступающих эхом отдавался в его ушах, проходил через мозг, не задерживаясь, не оставляя никакого следа. Он четко и внятно проговаривал внутри слова, совершенно не вникая в их смысл: «война», «разве», «это» и «выход». Это упражнение он придумал давно. Оно помогало успокоиться, забыть то, что он хотел забыть.
Позавтракав, Димитрий пошел в комнату, включил там радио, потом вернулся на кухню, выключил телевизор, и снова пошел в комнату. Тоже ритуал. Чтобы не оставаться в тишине. И все также проговаривая слова. Потом подпевая знакомой песне, выбрал рубашку.
Внезапно раздался звонок.
– Алло? – сказал Димитрий, выкручивая звук у динамика.
Шипение.
– Алло?
– Эй, – и страх накатывает ледяной волной, стискивая его лицо в горсть, голос Палача приглушен, но так же насмешлив. – Думаешь дома ты в безопасности?
Димитрий бросает трубку, чтобы через минуту снова услышать звонок.
– Это чертов сон, разве нет?! – говорит он сам себе. – Так не бывает.
И через секунду:
– Алло?
Шипение.
– …ал?
– Что?..
– Не скучал?..
– Кто ты?
Он спрашивает, уже зная ответ.
– Я же уже представлялся. Палач.
– Ты меня вообще за кого держишь?! Ты, клоун!..
– Не веришь? Жаль.
Гудки.
Димитрий посмотрел на трубку. И вздрогнул от раздавшегося в дверь звонка.
«Аглая что-то забыла. Наверняка она. Не может же быть.»
Димитрий подошел к двери и заглянул в глазок. Но там почему-то не было ничего видно. Только чернота.
Залепили что ли? Или лампочка перегорела?
Звонок повторился.
Димитрий подхватил молоток, оставленный им на тумбочке вчера, когда он чинил стул. И распахнул дверь.
Перед ним стоял Палач. А за Палачом – за его спиной была та самая чернота и «кинцо»: прыгающие под танец маленьких утят отрубленные головы.
– Это сон, – сказал Димитрий.
– Это сон, – согласился Палач. – Хочешь еще?
– Нет!
– Могу тебе устроить вечеринку. Ты и сорок трупов детей. Кучей. Мертвые холодные ручки и ножки, застывшие мутные глаза, слюна, испражнения и вонь разлагающейся плоти. А еще можно добавить червей или крыс, вылезающих прямо из живота – прогрызающих себе место под солнцем, если так можно выра…
– Хорош, – сказал Димитрий, поднимая ладонь. – Я понял, что ты можешь. Отлично понял, хватит этого.
– Молоточек-то на место поставь, – сказал Палач.
– Чего ты хочешь? – устало спросил Димитрий.
– Поговорить, – предложил Палач.
– Хорошо. Говори.
– Не-ет, ты не понял. Говорить будешь ты, а я – задавать вопросы.
– Спрашивай.
Палач удивленно взглянул на Димитрия и завис.
– Ну не-ет! Так не интересно.
И он хлопнул в ладоши.
Темный захламленный гараж, на его фоне белое скорчившееся тело подростка кажется еще белее. Тело, абсолютно голое, в темных пятнах синяков и кровоподтеков, прикованное наручниками к трубе.
Димитрий зажимает ноги, пытаясь хоть так прикрыть свое естество. Тонкие руки мальчишки машинально поднимаются вверх, скрещиваются над головой в тщетной попытке защититься. Худая спина выгнута колесом, показывая холмики-позвоночки. Голова уткнута в колени. Он чувствует запах. Вонь от своего загаженного тела и еще не выветрившийся запах сигарет. Что-то стекает по его ногам – кровь?
– Стыдно? – прохаживается рядом Палач.
– Нет!!! Ты обещал!!! – кричит Димитрий, голос его тонок, это голос двенадцатилетнего мальчишки, он обрывается в ледяную тишину. Он сжимается, скорчивается еще сильнее. Нет даже мысли о том, что можно вырваться. Ведь вырваться – невозможно.
Палач пожимает плечами.
– Что я могу поделать, если это твое сознание все время возвращается туда же. Ходит по кругу. Только небольшие отклонения от маршрута, так даже не интересно. Может ты мазохист?
– Ненавижу тебя… Ты не человек. Ты чудовище какое-то. Ты хотя бы представляешь, что я пережил? Ребенок, и это… – Димитрий сплюнул, поднимая на Палача волчьи глаза исковерканного мальчишки.
– Расскажи мне, – наклоняется к самому его лицу Палач. Садится на колени, прямо в грязь, перед ним и говорит: – Расскажи мне. Выговори свой страх. Дай ему форму слов.
– Зачем?
– Так будет легче.
– Я не буду этого делать. Я уже рассказывал все чертовым психиатрам. Снова – не стану.
– Хорошо… – протянул Палач.
Димитрий пошевелился.
– Сними наручники! – потребовал он.
– Не-а.
– Мне больно, неудобно!
Нелепое слово, вырвавшееся у него, заставило Палача хмыкнуть.
– Тебе и не должно быть удобно. Должно быть удобно мне.
Тишина.
– Злость, страх, вина! – воскликнул восхищенно Палач. – Вот это букет!!! Злость и страх понятны… А вот вина… Ты чувствуешь свою вину за произошедшее?
Димитрий молчал, не в силах даже осознать вопрос.
Палач склонился к нему и вздернул его подбородок.
– Эй, ты виноват?
– В чем?! – крикнул Димитрий.
– А кто виноват? Другие? – Он посмотрел в его безумные глаза. – Нет, тебе на них плевать. Что же это тогда… Может быть… Стыд? Да, стыд… Точно.
Палач присел на корточки перед своей жертвой.
– Стыдно, да?
Он медленно провел по его бедру, отчего мальчишка шарахнулся прочь и весь затрясся.
– Кровь, моча, – Палач поднял пальцы. – Не повезло тебе, парень.
Он протянул другую руку и потрепал его по голове:
– Ну тише, тише, мальчик. Чего тебе стыдиться. Ты молодец, ты сопротивлялся. Ну не получилось, ты маленький еще, а вот вырастешь, будешь огроменный, кого угодно побьешь. Я знаю.
Он снова потрепал его по голове и позвал:
– Эй, Дима, слышишь, Ди-ма, просыпайся, вставай. Пойдем отсюда. Чтобы ты никогда не возвращался сюда. Пойдем?
Димитрий посмотрел на Палача.
– Пошли отсюда. Ты же не хочешь, всю жизнь так сидеть, жалея себя, ковыряясь в своей болячке и не давая ей зажить, день за днем глядючи «Веселые картинки», которые тебе твой мозг подсовывает. Не хочешь, правда? Тогда пошли со мной. Но с одним условием – ты должен все забыть.
Димитрий откашлялся, больное горло не хотело говорить.
– Такое не забывается.
– А ты пробовал? Пробовал забыть? Ни разу. Все следы давно стерлись с твоего тела. Но не из твоей головы. Ты не понимаешь, что ты – свободен! Все, чем ты мучил себя все эти годы – иллюзия! Чушь собачья! Ты сам пытал себя, не хуже палача.
– Это не отменит того, что было, ничего не отменит того, что было.
– Здесь и сейчас – вот что важно! Не имеет значения, что когда-то было… – Палач оборвал себя. – Мне надоело с тобой возиться. Выбирай, считаю до трех.
И Палач протянул Димитрию руку.
– Раз.
«Все бессмысленно».
– Два.
«Как можно просто забыть? Я хотел бы, больше всего на свете. Но это невозможно. Что случится если я возьму его за руку? Ничего, скорее всего это очередная его «шуточка». И если не возьму – тоже ничего не случится, может он скорее отпустит меня».
– Три.
«Как все это глупо…»
– Стой! Согласен.
Димитрий, ухватившись за сильную, крепкую руку Палача, поднялся на ноги, возвышаясь над ним. Наручники порвались, они были сделаны из фольги.
Все исчезло.
Димитрий стоял на краю каменного обрыва. Прямо напротив него, на расстоянии сотни метров откуда-то с небес низвергался водопад. Блестящая стена переливалась в свете солнца тысячей крошечных радуг. Откуда-то позади дул теплый сухой ветер, принося мелкий темно-красный песок, осыпавшийся с обрыва.
Сердце его, замершее в тугой кровавый узел там, где темно, увидело свет и неуверенно толкнулось, пробуждая то, что не давало ему умереть даже в самые отчаянные минуты – жажду жизни. Он любил солнце. Вся гнусь начиналась ворочаться в его голове ближе к ночи.
Димитрий зарылся кончиками ступней в песок и закрыл глаза, вдыхая влажный воздух, ощущая, как на его животе оседают капельки холодной влаги, а спину греет солнце. Он стоял так несколько минут, чувствуя, как сердце успокаивается, а солнце сжигает все страхи, которые вместе с потом выходят из его тела. Он грелся в золотых лучах, чувствуя, как могильный холод сменяет жар полуденного солнца. Он раскинул руки, чувствуя, как ветер толкает его в спину и ерошит отливающие бронзой волосы. Он чувствовал себя доисторическим титаном, стоящим на краю света и держащим небосвод – он был совершенно обнажен, золотистое от загара тело, могучее и крепкое словно олицетворяло собой жизненную силу.
Димитрий опустил руки и обернулся. До самого горизонта простирались красные пески, над которыми висело золотое солнце. Палача нигде не было.
– Почему я голый и… один, где ты? – тихо спросил Димитрий.
– Потому что в миг своего рождения человек тоже голый и один. – раздался знакомый голос где-то у его правого уха. – Довольно и того, что меня, как твою мамочку, связывает с тобой невидимая пуповина, так что я морально буду с тобой. Но ты должен сам пройти весь этот путь. Оставить позади свое прошлое и заново родиться.
– Пугает меня слово путь, учитывая, что я на краю обрыва стою, – поделился Димитрий.
– Ты должен дойти до водопада.
– У меня есть крылья? – поинтересовался Димитрий.
– У тебя будет дорога. Но запомни. Дорога существует только тогда, когда ты в нее веришь. Чуть стоит проскользнуть неверию, страху или желанию вернуться, оставить все как есть – дорога исчезнет, и ты упадешь в пропасть.
Димитрий не долго размышлял:
– Вообще-то это сон, так что я здесь не умру.
– Здесь нет смерти, здесь есть чернота. Хочешь туда вернуться?
– Очень, – Димитрий усмехнулся.
– Мне пора, – сказал Палач.
– И куда ты уходишь? – спросил Димитрий.
– В никуда. Мы тени, получающие тело на миг, пока играем роль.
Димитрий усмехнулся.
– Разве то же самое нельзя сказать про весь мир?
– Прощай, – сказал Палач.
– Прощай, – после долгой паузы ответил Димитрий.
Все стихло. И голос, и ветер, бьющий ему в спину. Какое-то странное настроение было у этой тишины. Немного печальное, светлое и умиротворенное. Димитрию в голову пришла старая песня, он не помнил слов, только мелодию, и две последние строки: «Так с небес, чуть дыша, опустилась душа».
– Ладно. – встряхнулся Димитрий. – Пора.
Он подошел к краю обрыва, осторожно наклонился, но все равно ничего не увидел, кроме серого камня скалы и черноты где-то далеко внизу.
– Ну и что это значит? – спросил он у самого себя.
Димитрий осторожно сел. Песок обжег задницу, заставив его еле слышно выругаться.
– Чувствую себя последним идиотом, – пожаловался Димитрий своей правой ноге. – Надо верить, сказал он. Верить. А как вообще можно поверить, что вдруг изниоткуда появится дорожка? Нет, это конечно сон. Все возможно. Ладно.
Димитрий, повозившись, удобно устроился на краю обрыва, свесив ноги вниз.
– Верить. Как можно просто взять и поверить? Тупость какая-то. Мне тут скорее башку напечет. Или я усну. Интересно, а можно уснуть во сне? Проснуться-то во сне можно, это я уже понял. А уснуть?
Однако вскоре он почувствовал, что уснуть точно не получится. Уж больно бодрит раскаленный песок, жгущий голое тело.
– Ну вот, теперь вся спина в песочке, – пожаловался неизвестно кому Димитрий. Подтянул ноги, сел на пятки и зажмурил глаза:
«Верю, верю, верю, верю! Щас появится дорожка, и я по ней благополучненько дойду до водопада. А за водопадом скала, а в скале будет дверка, я в нее войду, и попаду к остальным. А дорога будет широкая и удобная, идти по ней одно удовольствие… Прямо чувствую, как ноги пружинят».
Он открыл глаза и не поверил. Прямо от обрыва начиналась радуга! Полупрозрачная, трясущаяся и очень тоненькая радуга. Она переливалась и просвечивала, а кое-где вовсе пестрела дырами.
– И это все, на что хватило моей веры? – фыркнул Димитрий и, потянувшись, ткнул пальцем в радугу. Она еле заметно спружинила. – Действительно пружинит. Ну хотя бы твердая… Относительно. Попробую-ка сделать потолще.
Он снова закрыл глаза и стал представлять дорогу. Такую добротную и почему-то из желтых кирпичей. Открыл глаза:
Картинка не изменилась.
После еще нескольких попыток Димитрий понял, что его веры действительно хватает только на полупрозрачную плешивую радугу. И судя по всему, идти придется по ней.
– Это сон, а значит ничего не может случиться. – убеждал он себя. – В любом случае я не умру.
Димитрий подполз к краю и посмотрел вниз. Голова закружилась. Из-под пальцев стал осыпаться красный песок, и Димитрий тут же отдернул руку. Было страшно. А уж встать на эту радугу и вовсе казалось совершенно нереальным.
– Верю, верю, верю, верю… – шептал он, продвигая руку вперед. На ощупь радуга походила на пластик (на вкус тоже), но пружинила почему-то довольно сильно. В любом случае, она явно была достаточно скользкой, чтобы с нее свалиться.
Потихоньку, помаленьку, ползком продвигаясь над пропастью, Димитрий приближался к заветному водопаду. Он уже был где-то на середине, когда вдруг решил оглянуться назад, чтобы проверить, сколько он уже прополз. Он обернулся и увидел обрыв, с которого он недавно слез и край полупрозрачной радуги, касающийся камня. Это была явно радуга, самая настоящая радуга, которая из капелек воды, а вовсе не из пластика. И было совершенно непонятно, с какого перепугу он может на ней сидеть – на радуге – над пропастью.
Только эта мысль пришла к нему в голову, как он почувствовал, как его опора тает под ним – секунда и он полетел вниз.
Дыхание сперло, его прошиб пот, воздух обхватил его тело со всех сторон. Он летел вниз, в пропасть, прямо в ту самую черноту, которая с каждым метром все сгущалась и сгущалась вокруг него.
«Господи, как я хочу жить!!!!» – пронеслось у него в голове.
– Верю, верю, верю, ВЕРЮ!!! – заорал он. – Твердая, дорога, да, дорога!!! ВЕРЮ!!!
Бух!
Димитрий почувствовал сильный удар, его подкинуло вверх, перекувырнуло и снова удар. Он лежал не шевелясь, глядя вверх – там уже сгущалась чернота, которую сейчас почему-то разбавили звездами. Удар был такой силы, что совершенно оглушил его, выбил из него дух. Все тело болело, даже рев водопада не пробивался сквозь звон в ушах. «Только бы позвоночник не повредил», – думал он. – «Только бы пошевелиться». Он дернулся и приподнялся, шипя от боли. Вся его спина представляла собой один гигантский синяк. Руки и ноги болели, но он смог сесть.