Возгласы восхищения заполняют все пространство.
У всех мысли соединены с любовью. В воздухе – мечта, струящаяся прямо в душу.
Супружескую пару не покидают фотографы и каждый желает устроиться рядом с ними, чтобы создать снимок на память.
Тем временем прислужники переставляют стулья, подготавливая танцевальную площадку, официанты заставляют столы обилием вкусных вещей, разнося противни с холодными закусками (карпаччо из говядины, фаршированная моцарелла, баклажаны, запеченные с помидорами и сыром, рулетики из крабового мяса, мясные блюда с желе, рыбное ассорти с лимоном и маслинами, корзинки с черной и красной икрой), салаты (один из морепродуктов слабосолёной осетрины, ананасов, другой из обжаренного куриного филе, красного и жёлтого болгарского перца, зёрен граната и ананаса, третий из королевских креветок, помидоров черри, зелёного салата, руколлы, сока лимона), горячие закуски (порции запеченного куриного филе в соусе с апельсином, картофель в горшочках, фазаны, начиненные рисом и овощами, морская рыба в соусе из грецких орехов, помидоров, чеснока и красного вина, жареные цыплята в сухарях, рататуй с жареными овощами, жульены из морепродуктов). На деревянных досках, увенчанных листьями салата, набито всевозможное излишество сыров: швейцарского, пармезана, немецкого с плесенью, французского мягкого сыра из коровьего молока. Кусочки самого дорогого сыра «Пуле», приготовленного из балканского ослиного молока и козьего, заполняют центр блюдца в форме сердца. На серебряных подносах, украшенных цветами, пестрят искусно нарезанные фрукты: ананас, арбуз, банан, гуава, дуриан, дыня, звездное яблоко, кокос, личи, манго, мандарин, маракуйя, папайя и другие. Французские вина, лучшие сорта шампанского, фруктовые, кофейные, сливочные ликеры, графины с коньяком, виски, ромом, текилой выставляются на столы. Богатый аромат специй, запахи горячих кушаний, особый аромат меда, растопленного со сливочным маслом, и свежеиспеченных булочек щекочет ноздри. Изысканные яства изобилуют, что всяким желаниям и вкусам найдется место.
Оценив, что гуща гостей, разбрелась по всему пространству, я, наконец, оставив Даниэля с безумолчным Мейсоном, направляюсь к брату и подруге. Увидев меня, Жозефина с радостью вскрикивает:
– Милана!
Необъяснимое состояние накрывает меня и я, рванувшись с места, припадаю к ней, ревмя плача. Меня сотрясает от слез, но я не могу прекратить плакать. Я отправила её, своего родного человечка в кругосветное плавание во взрослую жизнь. Я не думала, что этот день так быстро настанет… когда-то мы ещё тряслись над очередной контрольной работой по математике в школе или катались на качелях, держа в руках мороженое, а теперь я стою с ней, одетой в белое платье и… заливаюсь слезами, слезами счастья за неё.
– Я так счастлива… я так рада… подруга… ты… ты такая красивая, самая красивая в мире невеста! – И затем произношу свою подготовленную трогательную речь и дарю подарок. Но не до конца, слезы прерывают меня.
– Не плачь, прошу, у меня уже весь макияж коту под хвост… – смеясь и плача, говорит Жозефина. – Спасибо, моя родная, спасибо! Люблю до Луны и обратно!
Я обнимаю ее крепче:
– Не передать словами, как я счастлива за вас…
– Спасибо, дорогая, спасибо тебе, что пришла!.. Боялась, что ты не придешь и… передумаешь…
– Как же! Для меня нет ничего дороже нашей дружбы! – с гордостью изрекаю я.
– Так, я не понял, а меня никто не хочет поздравить? За меня ты не счастлива? – дурачится Питер и обнимает нас двоих, вызывая смех.
– Конечно, счастлива… я… я… – Не могу ничего поделать со своими эмоциями. Питер прижимает меня к себе, шепча:
– Запомни: без тебя, сестренка, я бы не стоял здесь. – И смахивает слезинки с моих глаз.
– Улыбочку! – доносится от фотографа. И нас щелкают со всех сторон.
«Вот теперь буду заплаканная на кадрах».
– Роджер, давай-ка еще раз, а то моя «систер» переживать будет, что плохо получилась, – вставляет неожиданно Питер, что я улыбаюсь. «Он так хорошо меня чувствует. Моя душа».
– Как скажете, Питер.
И нас запечатлевают на камеру еще раз, но уже улыбчивых.
Ритчелл просит меня поправить ей фату, уносимую ветром.
– Э-й-й, соловей, присоединяйся к нам для фото, а то скоро застолье, – зовет брат Джексона. «Моя грудь кольнула от этого предложения Питера». Но адресат уклончиво, едва заметно махает головой, заправив руки в карманы, и с припасом кичливости топает дальше. От моей улыбки ничего не остается. «Он не хочет меня видеть. Я опротивела его. Опротивела, причинила боль, страдания». Ритчелл замечает мое настроение.
– Вы не говорили друг с другом?
– Нет… – говорю тоном обманутого в своих надеждах человека.
– Подруга, постарайся отгородиться ото всех мыслей! Ты у меня сильная! Все будет хорошо! А с Джексоном разберемся позже. Гостей много, может, он по этой причине не подходит к тебе. Радуйся, что он почти рядом с тобой…
Что с такой близостью, если мы словно на далеком расстоянии.
– Ритчелл… он даже не смотрит на меня… – вздыхаю я.
– Детка, мы его пробьем, еще не вечер! Он еще т-а-а-а-к посмотрит на тебя! – с шутливой серьезностью дает обещание Питер.
Мы переглядываемся с Жозефиной и хохочем.
Минут через десять Чарли сзывает гостей, с вожделением взирающих на еду, к рассадке. Для молодых поставили специальный стол, элементы декора которого походят на гостевые столики, но с большим количеством цветов – живых белых пионов. С одного и второго боков высятся серебряные пятирожковые канделябры с витыми снежными свечами.
По мою правую руку устраивается Даниэль, по левую – Джуана и рядом с ней Итан. Возле Даниэля сестры Ритчелл. Остальные три пары молодых людей – друзей Ритчелл – мне незнакомы. «Если кто-то будет расспрашивать о тебе – молчать», – приказываю я себе.
Скрипка ведет мелодию, пока все не занимают свои места.
Даниэль, склонившись ко мне, восторгается:
– Я чувствую себя так, будто на приеме у короля! Великолепно! Изысканно! Роскошно! Хочется каждому сказать слова благодарности!
Его слова так далеки от моих мыслей, что мне не по силам дать ему ответ.
Официанты еще подносят яства. На столе уже нет и дюйма пустого места. Все говорят разом, что шум голосов веселья походит на сумасшедший каламбур. Но даже ему не удается подавить появляющиеся во мне мысли. Ощущается, что я вообще нахожусь здесь не по назначению.
Приходит время для поздравлений. Первыми с торжественной медлительностью провозглашают тост родители невесты. Аннет, не совладав со своими эмоциями, поцеловав Питера и Ритчелл, передает микрофон Эндрю:
– Правда, это волнительный момент… Мне и самому трудно говорить, но я постараюсь… Дорогая, забери от меня этот лист, – указывает шуточно своей супруге; среди гостей образуются смешки. – Скажу, импровизируя. – Молодожены стоят. Ритчелл светится и плачет. Питер приобнимает любимую и под улыбкой скрывает свои слезы. Мое сердце тяжело ухает от трогательности момента. Для родителей брак своих детей – самое волнующее событие и самое печальное. Этот день ознаменует не только счастье за детей, но и боль, ибо с этого дня они навсегда покидают родительский дом и разрывают с ним ту близкую связь, существовавшую, когда они жили в своем гнездышке. – Дети! Вот уж не думал, что это случится так скоро! – Первый раз наблюдаю его таким взволнованным. – Вы даже не представляете себе, какое это счастье, что вы нашли друг друга! Пронесите его через года, любите друг друга, как при первой встречи! Ангелочек мой, – смотрит на дочь с такой любовью, от которой у меня пробегают мурашки и текут слезы, – пусть то сияние, которое отражается в твоих глазах, будет только расти в тебе! Для меня ты всегда останешься маленькой доченькой! Питер… Ты нам как сын! – Рука, которой Питер держит ладошку Ритчелл, дрожит. – Ты делаешь мою дочь счастливой, за что мы тебя благодарим с Аннет! Я счастлив, я искренне счастлив за вас! Не обижайте друг друга, не злитесь по мелочам, доверяйте только друг другу, решайте возникшую проблему только вместе! Знайте, мы рады вас поддержать в любых трудностях, мы рады вас встречать в гостях, проводить с вами время… – Аннет незаметно дёргает мужа за локоть, как бы пытаясь ему сказать: «Заканчивай». – И от себя хочу добавить. Будьте безумцами! Творите, путешествуйте, гуляйте, насыщайте вашу жизнь яркими воспоминаниями. Ну а мы с моей любимой будем ждать от вас приятных новостей! – с двусмысленностью высказывает Эндрю, засмущав стоящих напротив. – Желательно и мальчика, и девочку! Горько!
Умиленная их любовью, я с радостью, как и все гости, выпиваю за молодых бокал вина, изредка замечая, как взгляд отца покоится на мне. Столько слов в его глазах. Его вид выдаёт одно страдание, что я поддаюсь жалости. Снова! Снова я испытываю это гадкое чувство и оказываюсь в тисках этой силы. Что со мной не так? Почему я отчаянно пытаюсь каждому угодить, каждому помочь, противореча себе? Я всегда скрываю свои потребности и подстраиваюсь под желания других. Эта маскировка своего «я», влекомая боязнью не понравиться другому или обидеть его, не поддержать и мучиться от этого… Она так отягощает, что в душе моей темным-темно. Откуда взять жизни глоток? Как бороться с собой?
За столом завязываются разговоры. Потихоньку сидящие привыкают друг к другу. Девицы Лиза и Клара милы и благовоспитанны. Со вздернутыми носиками, бесконечными улыбками, сияющими у них на губах, как только какой-нибудь парень взглянет на них, несколько смущенные поначалу, обе принимаются поддерживать общую беседу о прелестях вечера, еде и погоде. «Словом, ни о чем». Их головушки наводнены подростковой влюбчивостью, на глазах надеты «розовые очки», а в словах ни доли серьезности, только смех и задорная живость. «Я тоже была когда-то такой, беспечно-радостной».
– Почему ничего не ешь? У тебя на тарелке почти нетронутое кушанье, – спрашивает Даниэль, касаясь рукой моего колена. – Давай положу овощей на гриле? Они бесподобны! – Отвергнув его ухаживания, я мотаю головой в стороны и руками поправляю прическу, взглянув, что к молодым идёт Джейсон.
Даниэль, проникнутый сладким очарованием зарождающейся страсти, под оказанным воздействием нежности, излучающей виновниками торжества, даже ветер напоился соком любви, шепчет, нагнувшись к самому моему лицу:
– Я чувствую тепло твоей ножки под столом, которая ласково отстраняется от меня… Почему?
Я выдаю ложную тайну сердца:
– Мы же не одни… – Тихий-тихий мой голос, который он, наверное, не расслышал, позволяет ему разжечь обиду мелочью и сказать:
– Не благородно твоё молчание. Нас так угощают… Нужно соблюдать приличные манеры!
Безразлично относясь к его словам, так как мои уши наполняет стих, читаемый с открытки Джейсоном, я оставляю его замечание без ответа.
Джейсон! Как неискренне и словно со скрипом. Будто его принудили прочесть поздравительные строки! Мои мысли высказывает какая-то гостья только во всеуслышание своему супругу: «Как сухо поздравляет отец!» Его подружка, красивая статная дама, добавляет в конце однотипную парочку слов, не вносящую никакого разнообразия в свадебное пирство: «Совет вам да любовь».
Никто не знает, кроме самых близких, что отец Питера – мой папа, поэтому и Чарли представил со стороны Питера Джейсона. Питер натянуто благодарит их и усаживается вместе с Ритчелл. До Наталии, напускающей на себя высокомерный вид, доходит этот слушок, эти чужие переглядки, и она, отчаянная и злая, уходит в дамскую комнату. Если посмотреть иначе – на нее несправедливо с самого начала праздника обрушились слова завистников и то, что она, удвоив силу воли, еще не оставила Джейсона и все эти минуты с ним – больше, чем удивляет.
Взглядываю на отца, вгнездившегося в стул, вдалеке по левую сторону. На нём нет лица. Смертная мука одолевает его. Он должен был стоять на месте Джейсона! Ему было суждено говорить слова сыну! Но ему не дали и такого шанса.
Наши души с ним не знают покоя. Кажется, нам обоим с ним тяжелее всех в такой день. Все веселятся, радуются, а мы поглощены назойливыми мыслями и мукой мученической.
Джуана вновь заговаривает со мной. Её речи наполнены только тем, что связано с ней, про меня она больше не спрашивает. Да и что тут спрашивать.
Объявляется танец отца и дочери. На сцене Джексон с песней «When you tell me that you love me» все той же группы Westlife.
«Как немеет сердце, когда я смотрю на него, слыша его пение. Он – моя погибель».
Гоняя по тарелке твердый ломтик сыра, я с силой протыкаю его вилкой и кладу в рот.
Чары виолончельного голоса так сильны, что бабочка задевает крылом стенку моего живота. Истомленная мечтами, моя душа проникается нежными воспоминаниями. А как в часы страсти мы любили друг друга… Шторм в душе усиливается, как только я улавливаю звуки женского голоса. И подняв голову, вижу женщину, приникшую телом к Джексону, поющую с ним. «Этот мужчина, создающий видимость в столь реальных красках, что мы с ним незнакомы, под обстрелом не одного десятка женщин». Он играет на моих обнажённых нервах, которые отзываются на каждый звук его бархатного певучего голоса. Я готова нырнуть под скатерть, чтобы скрыть слезы. Я прикладываюсь к ещё одному бокалу с вином, но мысли не испаряются. Даниэль, просунув руку под мою спину, обнимая, настоятельно рекомендует мне испробовать брускетту с тигровой креветкой, но я с фальшиво-теплой улыбкой вежливо кручу головой в стороны. Запасы деликатесов с движением времени вперед не истощаются. Слуги подливают в пустые графины вино и водружают их на столы. На свертках, перевязанных сиреневой ленточкой, аккуратно лежащих рядом с тарелкой у каждого гостя, расписано меню, с которым можно ознакомиться и заказать что-то дополнительное. Но еды столько, что, не думаю, кого-то угораздит выбрать еще блюда. Если только дядюшка Энтони, впихивающий в себя с животной прожорливостью каждую еду за столом, не решится вытянуть живот еще в два раза, сдобрив себя еще чем-нибудь калорийным.
– Неплохо он создаёт иллюзии музыкой… – высказывается Даниэль Итану о моем любимом. «Не любимом, а о твоем брате», – намеренно исправляет совесть.
Итан кивает:
– Не нравится мне этот парень. Изысканно одет, но мрачноват на вид. Какая-то есть в нём тайна. Уверен.
Поздравления сыплются от других гостей.
После песня сменяется на другую – «Nothing’S Going To Change My Love For You», а затем на Tony Brexton «I'm Break My Heart».
Неподвластный разуму язык тела говорит мне больше о Джексоне, чем слова. Под его внешней самоуверенностью и за напускной холодностью может скрываться ранимая душа. «А если Ритчелл права и он воздерживается от общения со мной из-за боязни, что другие об этом узнают?»
Одолеваемая горькими размышлениями от каждого чувственного слова Даниэля, я нестерпимо чувствую гадость на душе и без слов стремительным движением поднимаюсь. «Я совсем одинокая на этом свете».
Ветер берется трепать мои волосы, заигрывая со мной.
Меня встречает Питер.
– Милана, сестренка, я задержу тебя на минутку?
– Да, – с радостью говорю я. «Он знает, в какие моменты я нуждаюсь в поддержке близкого человека». – Для тебя и не на одну!
Отойдя от шумных колонок, вдали от толпы, он смешливо произносит нараспев:
– Ну что, сестренка, вспомним нашу молодость? – До меня не доходит значение его фразы. – Я хотел устроить сюрприз любимой. Эндрю с Аннет, включая две пары среди родственников по их линии, готовы, а мы будем замыкающей, но центральной четвертой парой. Что скажешь?
Парой?
– О чем ты говоришь? – Питер вносит смятение в привычный ход моих мыслей.
– О вальсе, о чем же еще?! – с такой уверенностью отвечает он. – Станцуем наш танец?
Он продолжает подпевать композицию, исполняющую Джексоном, а я удивленно моргать глазами.
– Скажи, что ты шутишь, умоляю? – весьма напугано говорю я.
– Шучу? Нет, ты что! У нас есть десять минут, чтобы потренироваться в сторонке и припомнить движения, – объявляет так, будто я уже согласилась.
– Нет! – на эмоциях вскрикиваю я, заставляя некоторых лиц обернуться. – Питер, перед сотнями глаз… да нас же обсмеют! – шепчу так, что только слышно ему. – Ты что придумал?! Нет и еще раз нет! Ни за что! – И отхожу на шаг, обороняясь ладонями.
– Я же не прошу ради них, нет, а только ради Ритчелл. Я уже объявил о сюрпризе, и она ждет. И я сказал, что сюрприз будет общий и от меня, и от тебя. Знаешь, как она обрадовалась. А мнения других нас не должны занимать!
Вот что же такое! Авантюрист! Хоть чем-то мы отличаемся друг от друга.
– Сестренка, время идет. В запасе семь минут!
С округленными глазами, я быстро тараторю с небольшой злостью:
– Давай уже показывай, рассказывай!
– Ты самая лучшая! – хохочет он и ведет меня за пределы территории, чтобы прорепетировать один раз перед выступлением.
Чарли оглашает о подарке для невесты, и мы становимся в танцевальную зону. Звучат первые ноты – «La valse à Margaux» I Solisti Dell'Orchestra Della Toscana, Richard Galliano. Питер ведет меня в центр и, положив руку на талию, мы уносимся в вихре нарастающих звуков. Наслаждаясь танцем, улыбаясь ему в лицо, кружась по площадке, нас уносит в прошлое. И всплывают те годы, когда мы также танцевали, когда ничто нас тревожило, душа была чиста, а слова сказанные друг другу просты, сердца были полны легкости, а мозг – юношеских мечтаний. Мир казался идеальным, в нем не было преград. С детской наивностью мы полагали, что впереди нас ждет, на ладони, самое лучшее, да только никто не знал, как может обернуться жизнь и предоставить на путь черную тучу, с которой борешься день ото дня. С каждым поворотом я обращаюсь то к одному, то к другому воспоминанию, что все вокруг становится прозрачной стеной, всё сливается и перемешивается в одну краску. И из нас всех пока только Питеру удалось вырваться на свободу и преодолеть гору препятствий.
Под аплодисменты мы расходимся.
Питер, до этого мне шепнув, чтобы я далеко не уходила, молвит при всех на вершинах красноречия о своей любви к Ритчелл и подытоживает:
– Но всего бы этого могло не быть… – И прямо смотрит на меня. – Есть в моей жизни лучик солнца, который совсем недавно говорил мне слова, пробравшиеся прямо в сердце… И теперь я хочу выразить благодарность этому лучику… Милана, ты и только ты показала мне, как драгоценна жизнь. И то, что я стою здесь в эту счастливейшую минуту жизни, я обязан тебе… и не перестану это повторять.
Я продвигаю улыбку, чувствуя дрожащий левый уголок губ.
Обнявшись крепко-накрепко с братом, сказав друг другу теплые слова, я возвращаюсь на место; душу согревают отголоски братской нежности.
Глава 61
Милана
Часы вечера я стараюсь держаться подальше от любого общения, но подруги не отстают от меня и приспосабливаются возле нашего стола. Без пробуждения живого интереса, убаюканная их рассказами, я кладу руки на колени и продолжаю делать вид, что горю желанием услышать продолжение их историй жизни, а сама борюсь с собственным унынием. «Никто не донимает меня расспросами. Слава Богу», – думаю про себя. Какая-то неодолимая тоска проникает в растоптанную душу. Удивительно, как человека может поглощать боль без физического насилия. Я хотела бы убежать, запереться ото всех, чтобы избавиться от безрадостной жизни… но этот голос, этот ласкающий голос, которым отмечена моя юность, навевает воспоминание о нашей любви. И заре кричу я о своей любви, и рассвету… Его имя вплелось во все мои мысли. И небесный дождь рисует его образ в воздухе нежными капельками.
Ничего не прочтешь в глазах, которые он прячет, но словами песен, посеяв в них свои чувства, он постепенно сдает позиции.
Овеянная поэтической дымкой, объятая пламенем вдохновения, изливаю свое опьянение в стихах на салфетке, черкая карандашом для губ:
* * *
Печаль в опущенных глазах,
Скрываемая ее ранимой душою,
Она отражает в стихах,
Взявшись за перо родное.
Пишет она о любви ушедшей,
О боли, ее снедавшей…
Невольно выводит его имя отцветшее,
Храня лепесток от цветка увядший.
Слезы капают на страницы,
Смазывая их воспоминания.
А за окном так звонко щебечут синицы,
Оживляя в памяти свидания.
Как задыхались от сердцебиения,
Отводили глаза, искрами пылающие.
А под покровом ночи темной, в одно мгновение
Вспыхнули, как хвост кометы, сияющий.
Как под сенью лип друг друга любили,
Сожженные страстью купались под «белым» дождем.
В холодный, как дыхание, вечер любовь обнажили,
Воспылая сердечным огнем.
Как укрывали нежность от чужих глаз,
Озаренные ласковым светом от чувства.
Вспоминали, как отдались друг другу в первый раз,
Превратив любовь в особое искусство.
Расставаясь в лунную ночь,
Сопротивляясь неведомым силам,
Проигравшие по сторонам уходили прочь
По своим душевным могилам.
В саду цветущих тубероз,
Изнемогающих в истоме под лучами,
Она всё сочиняет строки в потоке слез,
Безустанно грезя о нём днями и ночами…