Чтобы нагляднее представить себе картину леса, по которому пробирались мать с ребёнком раздетые, босяком, важно иметь общее представление об этих местах. Не доверяя лишь детским впечатлениям, для большей достоверности я просмотрела о Белорусском Полесье в интернете. Это места, где очень часто встречаются болота, ручейки и даже небольшие лесные речки. Огромные ивы, бородавчатая берёза, ольха чередуются с дубовыми рощами, сосной, ельниками и множеством различных кустарников. Из-за болотистой почвы множество лесных завалов. Вполне реально судьба могла распорядиться для нас однозначно, и лес мог приютить наша тела на вечный покой. Даже в мирное время выйти из полного таинств, непредсказуемых опасностей, порой совершенно непроходимых мест леса нелегко. В такие минуты вспоминаешь о Боге. Мама вспоминала, что она молилась, крестилась, целовала деревья, целовала землю: «Господи, спаси наши души грешные, спаси моего сыночка-ангелочка!». Обращалась к солнцу и ветру: «Подскажите, помогите найти путь к спасению».

Как пьяная, шатаясь, мать идёт,

Трёхлетнюю дочурку на руках несёт.

Страшная ночь становится светлей

И небосклон вокруг бледней,

Уж пламенной зарёй восток горит,

Росой как серебром весь лес облит.

Восторженные трели соловья

Приветствуют начало дня.

Тропинка узкая видна,

Мать к полю вывела она.

Туман как будто пеленой

Долину скрыл перед зарёй.

Увидев тропинку, мама обрадовалась. Значит близко люди, может помогут – чем-то покормят и хоть что-нибудь дадут, чтобы одеть меня. Конечно, она боялась идти в деревню. Я могла проговориться. У меня с языка в любой момент могло слететь: «Мой папа командир, у него вся грудь в орденах, он немцев бьёт». Но всё-таки решила осторожно попробовать спуститься в долину. Мы вышли из леса и притаились за кустом. То, что мы увидели, застряло в моей памяти на всю жизнь. Не знаю сколько людей может 20 может 30, я тогда считать не умела, мы видели, как их вели и прикладами затолкали в загон, ограждённый деревянной изгородью из брёвен. Облили, очевидно, бензином, и подожгли. Крик был невероятный.

Вдруг серебристый занавес упал.

Что это, зрительный обман?

Нет, это жестокий враг

Пленных на расправу гнал.

В загон, где был рогатый скот,

Парней, мужей фашист ведёт.

Горючей жидкостью загон облит,

И вот уж из живых людей костёр горит,

Неистово, многоголосо пламя кричит.

Я плакала. Мама взяла меня на руки и быстро почти бегом вернулась в лес.

И снова путаник великий лес,

Приют для сказочных чудес.

Не сразу разберёшь, куда идёшь,

Не ведаешь, где что найдёшь.

Мох, слякоть, рухляди кругом.

Переступает мать с трудом,

А слёзы по щекам бегут ручьём.

«Не плачь, родная мамочка, -

Дочь тихо, нежно говорит, -

Придёт отец, он командир,

И немцев скоро победит».

«О, доченька, сил моих нет!»

Тускнеет яркий солнца свет,

Прохладой веет уж ночной.

Поляна вот с душистою травой -

Не мягкая постель, но нет другой.

Мать дочку телом всем накрыла,

Сама в изнеможении заснула.

Прошла в лесу и эта ночь.

Видит – слабеет маленькая дочь,

Но чем ей бедненькой помочь?

Чем покормить ребёнка своего?

Не ела ничего она давно.

Лесной там ручеёк с прозрачною водой -

«Попей немножко и глаза открой,

Ягодка тут земляничка.

Как исхудало твоё личко.

Что делать? Весь обед.

Ничего съедобного здесь нет».

«Снова между деревьями сновали,

Куда идти, не знали сами.

«Сил уж больше нет,

Перед глазами помутился свет.

Уходит из-под ног земля.

Ужель могила здесь моя?»

Кто-то толкнул рукою мать.

Подумала: «Сейчас будут стрелять».

Зажмурилась и закричала,

А это помощь к ней пришла.

Как в сказке два богатыря

Живой водой нас напоили

И вкусным хлебом накормили.

Кусочек хлеба, в те то дни,

Насущный, не было тебе цены.

Тобой, кусочек, увядающие жизни

Наши были спасены.

В кладовой моей памяти сохранился образ дяди Миши. Кем были эти двое мужчин, я не знаю, скорее всего разведчиками. Они быстро развели маленький костёр, согрели чай, угостили нас чаем с сахаром, с хлебом и ещё какими-то консервами. Мы ожили. Посовещавшись, наши спасители решили: один пойдёт, куда им нужно, а дядя Миша проведёт нас к машинам, которые подбирали беженцев и эвакуировали в направлении Минска. Дядя Миша достал карту и показал пальцем: вот тут недалеко должны быть машины. Он достал из полевой сумки полотенце, завернул меня, взял на руки и прижал к себе, чтобы согреть. Я почувствовала, как будто на руках у папы – так тепло и так приятно.

– Папочка, я люблю тебя, не оставляй нас. Без тебя так страшно!

Дядя Миша услышал мои слова, поцеловал меня, как папа, и сказал:

– Спи, Аннушка, всё будет хорошо.

Я подчинилась, моментально уснула. Проснулась возле машин. Была уже ночь. Дядя Миша передал меня на руки маме. Дал нам кусочек хлеба и фляжку с водой и быстро скрылся во тьме.

Фляжка до сих пор хранится как память о дяде Мише. Машины для маскировки по бортам украсили ветками. Они должны были пробираться на Восток через Минск в Смоленск. А что же нас там ожидало? Лучше всего обратиться к военной хронике.

«На Минском направлении немецкая 7-я танковая дивизия 39-го мот. корпуса по шоссе Вильнюс-Молодечно почти без боя прорвалась к Минску; ее передовой отряд занял Вилейку. Наступавшая со стороны Ошмян немецкая 12-я танковая дивизия 57-го мот корпуса заняла Воложин. Советская 50-я стрелковая дивизия, усиленная сводным отрядом 5-й танковой дивизии, контратаковала 12-ю танковую дивизию, но была отбита (Гот упоминал о больших потерях с немецкой стороны)».

Ночью наш обоз продвигался по лесным просекам спокойно. Прижавшись друг к другу, все согрелись и спали. Выбрались из лесу, и снова грохот танков, гул самолётов. Шофёр свернул на узкую просёлочную дорогу. Объехать Минск невозможно. Немцы наступали окружными путями.

Подъезжаем к Минску. Город горит. Грохот фашистских самолётов сотрясает воздух. Каким-то чудом наш грузовик, маневрируя улочками-переулочками, вобрался из города и присоединился к потоку беженцев по дороге Минск-Смоленск. Кто на подводах, кто на машинах, а кто и просто пешком – нескончаемый поток беженцев устремился на Восток. Но и здесь время от времени вражеские самолёты поливали огнём. Только заслышится гул фашистских стервятников, машина останавливалась, все быстро в рассыпную по полю. После налёта многие оставались лежать навсегда. Те, кто остался в живых, если рядом близкий человек убит или ранен, не могли отойти от него. Проклятье, крики, плач и снова в путь.

Когда я смотрю военную хронику, я вижу мою маму и себя в этой толпе. Хочется обратить внимание на детей военного времени. Детство – это такая пора, когда тебя лелеют, капризничать, что-то просить вполне естественно. Посмотрите на двух-трёхлетних малышей военного времени. Не то чтобы капризничать, голодные, но не просят есть. Мама говорила, что я никогда не просила ничего, возможно только пить. А глаза – это глаза не ребёнка, а мудреца. В них немой вопрос: «За что мне такое мучение?» Я думаю очень полезно было бы вершителям судеб просматривать военную хронику и всматриваться в глаза детей. У целого поколения на огромных просторах Советского Союза и в других странах, где шла война, отобрали детство.

Через какое-то время мы добрались до Смоленска. Там ещё был мир. Со всех сторон толпились люди, чтобы помочь беженцам. На нас обратила внимание молодая женщина Александра Петровна. Она взяла меня на руки и заплакала.

– Как же можно, такая маленькая, совсем раздетая и босяком? Ножки-то все исцарапаны, в ранах. Пойдём скорей домой.

Дома были её мама, трёхлетняя дочь и старший сын. Бабушка, увидев нас, запричитала:

– Боже милостивый! Да что это творится! Откуда такая напасть на нас?

– Буде причитать, мама, давай их быстро в ванну.

Накупали нас, накормили и спать уложили. Александра Петровна побежала на вокзал узнать, как нам добраться в Анапу. Очень скоро вернулась:

– Вот – билеты, через три часа поезд, нужно собираться.

Нас одели, обули, дали сумку с продуктами и провели на вокзал. Мама, естественно, рассказала всю нашу историю и посоветовала:

– Уезжайте поскорее, немец движется сюда, неровен час и здесь будет. Чтобы не застал вас врасплох, собирайтесь заранее. Господи, прибудь с ними, будь им защитником от фашистских злодюг. Своею милостью сохрани, помилуй и отблагодари цых людей за их доброту.

И мама, и Александра Петровна плакали, прощаясь навсегда. Как сложилась судьба этой семьи мы не знаем. Хочется верить, что они выжили, не испытав тех мучений, которые выпали на нашу долю.

В Анапу мы доехали благополучно. Я об этом путешествии ничего не помню абсолютно. Очевидно, запоминались события, которые вызывали сверхсильные раздражения головного мозга.

Мы добрались к дедушке и бабушке – родителям отца. Дедушка встретил нас со слезами. Только вчера они получили единственное коротенькое письмо от отца: «Я жив, здоров. Семья моя погибла». Можно представить, какая смесь радости и горя была у дедушки с бабушкой. Дмитрий Иванович просто не мог оторваться от любимой внучки. Он и к невестке относился с большим уважением, а как же ещё, ведь мама спасла меня из котлована смерти. Мама рассказывала обо всём пережитом. Дедушка не мог воздержаться, чтобы не поделиться с соседями. К вечеру к нам пришли знакомые. Всем было интересно узнать, что же делается на границе. Все были просто потрясены. На следующий день в дверь постучали представители НКВД, предложили маме пройти для следственных показаний. В традициях того времени её посадили в тюрьму. Маме пришлось на допросах ещё и ещё переживать ужас начала войны. Что же такого преступного нашли в её действиях? Просто её рассказы совершенно расходились с официальными сводками информбюро.

Бабушка Валентина Антоновна была очень больна. Она часто просила меня побыть рядом. Я всегда готова была спеть и станцевать, и стишок рассказать. Бабушка брала мою маленькую ручку в свои необычно костлявые руки, целовала её и плакала. Ей было очень страшно. Все знали: арест дело нешуточное. И чем может закончиться, неизвестно. Дедушка, напротив, всегда имел выдержку, умел скрывать свои эмоции. Ему доставляло огромное удовольствие возиться со мной. Мы каждый день ходили к морю купаться. Я помню, у них была небольшая курочка и два или три цыплёнка, я с удовольствием их кормила. По вечерам мы ходили к маме в следственный изолятор. Иногда нам разрешали передавать что-нибудь вкусненькое. Дедушка всегда меня успокаивал: «Скоро маму отпустят, не волнуйся».

И действительно, как-то пошли мы с дедушкой к морю, накупались. Возвращаемся домой – мама бежит навстречу.

– Мама, тебя навсегда отпустили? А папа когда придёт?

– Как только немцев перебьёт, так и вернётся.

Ужин был приятный, бабушка успокоилась. Дедушка не прочь был выпить рюмочку за победу. Ведь это и его Победа. Он в первый же день отправил письмо Сталину. Правда восторжествовала. Да и, как говорится, шила в мешке не утаишь. Враг быстро продвигался на Восток. Посудачили и наконец-то спокойно улеглись все спать.

И всё же тревога нарастала. Немцы быстро приближались к Анапе. Мама устроилась в госпиталь медсестрой. Раненые поступали каждый день большим потоком. Мама часто оставалась там на несколько суток. Вражеские самолёты иногда уже бомбили и Анапу. Если мама была не на дежурстве, она всё равно всегда ходила с полевой сумкой, в которой был перевязочный материал и всё, что положено иметь медсестре.

Однажды мы зашли в кафе. Только сели пить клюквенный кисель, как вбежала женщина, раненая в плечо. Кровь, разорванные мышцы – я всё это уже видела не раз. И всё же эти жуткие картины прочно засели в моей памяти. Мама побежала ей помочь, но не успела открыть сумку, как внезапно прозвучал знакомый звук падающего снаряда. Мама схватила меня и под стол. Не знаю, через какое время нас откопали. Только я долгое время очень болела. Половина головы была седой. Меня подстригли под мальчика. Было нарушение функции тазовых органов, это выражаясь медицинским языком, а понятней – недержание мочи и кала. Какое-то время меня пытались лечить в больнице. Но время было не то. Враг приближался, и мы вынуждены были эвакуироваться вглубь страны, в Сибирь.

Эту поездку трудно забыть. Время, когда полстраны двинулось на Восток. На вокзалах яблоку негде упасть. Куда-то мы плыли на пароме. В Майкопе я вообще чуть не закончила свой поход. Мама на минуту пошла в туалет, оставила меня на сумках. Приходит – меня нет. Она туда-сюда, нет! Возле билетной кассы слышит мой плач. Мама с трудом протолкнулась к кассе. Женщина держит меня и кричит, чтобы ей дали билет – больной ребёнок. Мама как закричала «Это моя дочь!» Всю ненормативную лексику упускаю. Две женщины возле кассы буквально разрывали меня. Напоследок похитительница расцарапала ногтями мне лицо. Оказывается, чтобы достать билет, женщина пошла на преступление – взяла чужого ребёнка и щипала меня, чтобы громче кричала и ей скорее дали билет. На вокзале люди сидели по несколько суток, а то и недель. После этого инцидента нам дали билет.

Уверена, что мало кто представляет себе посадку в вагон. И всё же мы пробились. Даже удалось где-то присесть на краю нижней полки. Ритмично застучали колёса поезда. После такого штурма естественно было забыть обо всём и уснуть. Идёт война, в каждую минуту она может совершенно неожиданно напомнить о себе. Снова гул фашистских самолётов. Весь вагон забурлил как вулкан. Но вырваться на волю невозможно, все проходы забиты, поезд несётся, пытаясь уйти от преследования. Кажется, над самой головой проносятся стервятники, рвутся снаряды. Ещё минута и страшный взрыв. Мы были в предпоследнем вагоне. Бомба попала в сам паровоз. Первые вагоны перевернулись, но наш остался на рельсах. Теперь уже неспеша покидаем наш временный приют. Оглядываемся вокруг – где мы и куда двигаться. Вокруг степь, но впереди виднеется станция. Проклиная фашистскую нечисть, длинной вереницей плетёмся к станции. Уже стемнело, а мы всё идём. Мама несёт чемоданчик, меня за руку. На этот раз я в тёплой одежде. На дворе ноябрь. Моросит дождик. Пальтишко промокло, отяжелело. Я изо всех сил стараюсь не отставать. Я уже взрослая, 3 года. Я понимаю – маме трудно. Наконец за полночь мы пришли на какую-то станцию. Пробрались вовнутрь. Людей набилось как селёдки в бочку. Смрад, хоть топор вешай. Кто шёл с нашего состава, все мокрые. Прижавшись друг к другу, согрелись и чуть просохли. Единственно правильное решение – утро вечера мудренее.

Не успел брызнуть рассвет, по репродуктору раздаётся объявление:

– Товарищи пассажиры, кому на Сибирское направление, в 8 часов подадут товарный поезд на второй путь.

Все высыпали на улицу, выстроились, приготовились к штурму. Подошёл поезд. Что тут творилось, даже вообразить трудно. Моя мама, надо сказать, неробкого десятка. Но здесь много и здоровенных мужиков с чемоданами, и бабы будь здоров. Хватают друг друга за волосы, оттягивают от входа, лезут буквально по головам. Маму какая-то схватила за волосы. Она кричит как резаная, старается удержать меня. Какой-то мужик пытается оттолкнуть меня. И вдруг в рупор на весь состав:

– Остановить посадку, никто никуда не поедет!

Все замерли на месте. Мужчина в военной форме продолжает:

– Поезд не поедет, пока не сядет эта женщина с ребёнком.

Он подошёл и помог нам залезть в вагон. Мы забились в уголок и уже спокойно ждали, пока вагон не утрамбовали людьми, сколько только было возможно.

Двери задвинули, вверху маленькие оконца и едва проникающий свет напоминает нам, что мы ещё на белом свете, а не в братской могиле. Ещё с полчаса мы стоим. Мужчина, который пытался оттолкнуть нас, заговорил вполне миролюбиво и как-то заискивающе:

– Вот уже четыре дня сидим на этой станции, уехать не можем, а немец поджимает. У меня тут государственное дело.

Видно, ему было неловко перед мамой. Да и если трезво рассудить, что впереди неизвестно, а за нас заступился какой-то капитан. Может, ещё будет такое светопреставление, и прямая выгода примазаться к этой тётке. Он даже пожалел меня и выдал конфетку, но я была настолько обессилена, что на его щедрость никак не ответила.

Поезд двинулся – знакомый ритм пш –та-та пш –та-та. Кажется, поехали. Едем. Куда? А туда, где открытый путь. Тутум-татам, тутум-татам мерно отстукивают колёса. Страсти улеглись. Спят добрые милые люди. Сколько едем? А кто его знает. И вдруг: там-та-та рам, там-та-та рам! бум-бум!!! Поезд резко затормозил и остановился. Такие проказы у товарных поездов – дело обычное. Может, встречный пропускает или ещё что. Постоит, постоит в степи и пошёл дальше. Люди, находясь ещё в плену дрёмы, не спешат открывать глаза. Может, двинется родимый. Я, имея большой опыт таких путешествий, знаю: бывали случаи, стоит состав и сутки, и двое в степи. Слава богу, стервятников не слышно. Потихоньку нарастает беспокойство. Снаружи кто-то открывает затворы. Вываливаемся на свежий воздух. И узнаём неутешительную новость: сколько будет стоять состав неизвестно. Продуктов у нас уже нет. Что-то надо делать. Если даже ещё сохранились деньги, купить что-либо невозможно – мы стоим на каком-то разъезде. Среди этой огромной толпы нас отыскал Александр Петрович: «Выбраться отсюда можно только одним способом – скоро двинется тот состав с цистернами горючего, на нём можно рискнуть добраться до крупной станции. Но он будет проезжать через длинную тоннель. Я вам дам чайник с водой и полотенце. Будете дышать через мокрое полотенце, чтобы не задохнуться».

Мама, конечно, согласилась, и за нами последовали наиболее отчаянные. Эти цистерны и сейчас у меня перед глазами. По моему представлению это огромные цилиндрической формы ёмкости, в центре – округлое отверстие диаметром, возможно, около метра (честно признаюсь, сантиметром не измеряла) плотно закрыто толстой металлической крышкой, вокруг – бордюр из металлических прутьев и снизу подходит лестница также из металлических прутьев. Вот там на этой крышке мы с помощью Александр Петровича и устроились. Моментально все крышки на бензоцистернах были заняты. Правда, здесь не толпились. От цистерн на расстоянии несло запахом бензина. Мы были, что называется, вооружены полотенцем и водой и имели шанс удержаться. Как только состав двинулся, мама намочила полотенце и старалась сама дышать и мне лицо замотала. Через какое-то время мы погрузились в кромешную тьму. Тоннель, казалось, был бесконечный. Пары бензина проникали и через мокрое полотенце. Начался удушливый кашель. Но Бог послал нам испытание, которое мы смогли выдержать. Когда мы наконец вынырнули на свежий воздух, количество седоков на крышках значительно поредело.

Какой-то мужчина помог нам слезть с этого огнеопасного кресла. У меня началась рвота. Выполоскав все, что возможно, я, кажется, прекратила извергать из себя желудочный сок. Вид у меня был маленького привидения с того света. Когда мама со мной на руках вошла в зал ожидания вокзала, нам уступили место на скамейке. В полночь к нам подошёл Александр Петрович. Он взял меня на руки и предложил немного прогуляться на свежем воздухе. На перроне возле стенки вокзала также ютились люди. Мы прошли подальше вдоль железнодорожного полотна. Убедившись, что поблизости нет ни посторонних глаз, ни ушей, Александр Петрович под большим секретом сообщил: «Через день в полночь будет проходить специальный пассажирский поезд. Билеты я взял. Нужно будет непременно успеть сесть».

Мама, конечно, рассказала ему всю нашу историю. Лицо его покрылось краской от негодования: «Не знаю, что с моими детьми. Мужчина – отец для каждого ребёнка, который встречается ему на пути. Мы должны спастись». В судьбоносную ночь мы заранее вышли на перрон. Зелёный свет светофора действительно открывал нам путь в жизнь. Мы показали кондуктору билеты. Пассажиров было мало – по два-три человека у каждого вагона. Мы сели и через минуту поезд двинулся. Проходим по вагону к своему месту и даже невозможно себе представить – в соседнем купе дедушка с бабушкой! Бабушка была очень больна, и дедушке удалось каким-то образом организовать эвакуацию в нормальных условиях. Он писал даже Сталину. Поблагодарил его, что быстро освободили невестку. Описал все обстоятельства, по которым невестка с внучкой должны были эвакуироваться и просил помощи об эвакуации со смертельно больной женой в Сибирь. Дмитрий Иванович ко всем обращался и всё-таки добился. Кто сыграл решающую роль, трудно сказать, но ему пришло специальное письмо с указанием, как добраться до спец состава, и бронь на билет, предоставляющая ему с женой право ехать в этом спец. составе. Попробуй теперь усомниться, что это Божий промысел! Просто совпадение?! Слишком много совпадений.

Ехали мы с комфортом, без особых приключений добрались до Бийска. Наш добрый покровитель отправился дальше на Восток, очевидно ближе к Японии. Его миссия по отношению к нам, как я думаю, была предопределена свыше. Без его помощи нам бы из этого кошмара не выбраться. Бабушка пошла к начальнику вокзала, представилась, показала документы:

– Здесь я отбывала ссылку, здесь родился мой сын, который защищает нашу Родину. Я в таком состоянии не могу быть в зале ожидания. Пожалуйста, помогите.

Начальник посмотрел и с удивлением спросил:

– Как Вам удалось перенести эвакуацию?

Бабушка показала сопроводительный лист. Начальник с сочувствием и может даже страхом (как бы чего не случилось):

– Посидите здесь, пожалуйста.

Он быстро вышел. Надо сказать, что в то время были специально люди, которые встречали эвакуированных. Он пошёл искать кого-то из них. Если кто видел человека на последней стадии рака желудка, когда, кажется, из организма высосаны все соки – серый скелет и только, тот действительно представит, что даже находиться рядом с таким человеком страшно. А вдруг он тут при тебе отдаст Богу душу. Естественно, у начальника вокзала было желание сделать всё возможное быстро и наилучшим образом.

Через несколько минут он вернулся с двумя краснощёкими сибирячками. Они спросили у дедушки, чем можно помочь. Дмитрий Иванович показал адрес, по которому они жили, когда бабушка отбывала ссылку, и попросил, если возможно, всех разместить в этом доме. Посоветовавшись, Вероника и Галя предложили нам пожить у них пока они осмотрят дом и решат, как нам там устроиться. Галя пошла улаживать всё, чтобы поселить нас у себя дома.

– Может вы чайку хотите с дороги? Небось озябли, мороз-то сегодня крепчает, – предложил начальник.

– Покорнейше Вас благодарю. Там в зале сидит моя внучка и невестка. Они, поди, совсем окоченели, если можно им по стаканчику чаю. Вы уж простите меня за смелость просить об этом.

Дмитрий Иванович потупил взгляд. Начальник вокзала (имя его Василий Петрович) проникся особым чувством к Валентине Антоновне и Дмитрий Ивановичу.

– Что ни говори, ведь вы наши земляки. Здесь пускали свои корни, может здесь и закрепите. Кто знает, как жизнь повернёт. Приглашайте их сюда. Война – не время для церемоний.

Мы с мамой действительно окоченели. На улице мороз до 20 градусов, на меня одели всё, что было, и все-таки я была в летнем пальтишке. Вероника принесла нам чай с хлебом и сибирский мёд. Сама убежала помогать Гале. Во время чаепития мама рассказывала свою историю, как мы выбирались из самой, можно сказать, пасти фашистов. Василий Петрович не мог сдержать слёз.

– Мне жаль, что я сижу здесь, просился на фронт, меня не взяли. После 70 не берём. Война – дело серьёзное, это не дом старости. Вот и сижу здесь, гостей принимаю. Ваша история запала мне в душу. Что я могу сделать? Я просто клянусь, что сделаю всё, что в моих силах.

Скоро подоспели Вероника с Галей:

– Всё готово. Подвода подана!

Валентину Антоновну замотали в одеяло и понесли на сани. Маме и дедушке дали по полушубку. А меня мама взяла к себе на руки. Сели на сани и покатили. Снежок поскрипывает, морозец щёчки пощипывает.

Подъехали к рубленой сибирской избе. Первым делом, нас в баньку. Берёзовым веничком отхлестали. Маме и дедушке дали по стаканчику самогоночки, чтоб кровь разогнать. Накормили, чем бог послал, да и спать, что ни говори – утро вечера мудренее.

– Мама, а тут немцы бомбить не будут?

– Нет сюда фрицы не достанут. С божьей помощью да с помощью добрых людей мы далеко убежали от немцев.

– А папа скоро придёт?

– Внученька, Аннушка моя, а кто же немцев бить будет? Так-то фашист и сюда доберётся. Вот перебьёт папа всех гадов и приедет.

Дедушка встал, подошёл ко мне и тихонько, как бывало папа, спел:

– Спи моя радость усни…

И я погрузилась в сладкий детский сон.

На утро после завтрака мама с дедушкой и тётей Галей сели на сани и покатили искать тот дом. А я дома с бабушкой осталась. Бабушка кушать ничего не могла. Попросит только глоточек воды горло промочить, я ей дам из ложечки, и она меня благодарит.

– Спасибо, моё солнышко. Расскажи мне стишок.

– Муха, муха цокотуха,

Позолоченное брюхо

Муха по полю пошла,

Муха денежку нашла.

Стихотворение длинное, и я знала почти всё. Я думаю, многие дети любили и любят Корнея Чуковского. Учить его легко. Стихотворение написано для детей, но в нём большой смысл. Это настоящий детский роман «Война и мир». Бабушка слушала, по щекам её текли слёзы радости, восторга и печали.

Я села у окошка и пальчиком протаивала дырочку в снежных узорах, смотрела, что на улице делается, и сообщала бабушке:

– Мама и дедушка приехали!

В сенцах послышался шум – наши вернулись и гостью с собой привезли. Я побежала встречать. Дедушка с гордостью представил меня незнакомой женщине:

– Это наша надежда, наша внучка Аннушка!

– Вот ты какая, маленькая героиня. Дмитрий Иванович мне все уши прожужжал. Я – тётя Настя, знаю твоего дедушку и бабушку, и твоего папу много лет. Ведите меня к Валентине Антоновне.

В маленькой комнате на топчане лежала Валентина Антоновна. Увидев её, Настя остолбенела. Какое-то время не могла справиться с собой.

– Валентина Антоновна, милая моя, я уж не надеялась, что свидимся когда-нибудь.

На лице бабушки, казалось, только глаза были живые и светились всё тем же добрым светом.

– Настенька, как ты живёшь?

– Да так отшельником. Данил мой был славный охотник. Да уж лет десять, как пошёл на охоту зимой, да и не вернулся. Все глаза выплакала. Порой сижу зимой одна, печку топлю. Кажется, кто-то в окошко стучит. Оборачиваюсь – глянь, а там Данилко весь обросший прямо ко стеклу прислонился. Я бегом дверцы открываю – нет никого. Что ж это я, умом что ль двинулась? Катеньке моей 22 годочка, здесь недалеко в колхозе живёт. Зовёт меня. Хорошо, что вы приехали. Будет кому дом сторожить. Моё святое дело – уже внуков нянчить.

Всем, наверное, любопытно, как Дмитрий Иванович и Валентина Антоновна очутились в ссылке в Бийске. Дмитрий Иванович – уроженец Петербурга, сын купца средней лиги, получил образование в Московском коммерческом училище. По тем временам – это было престижное учебное заведение, дающее не только экономическое, но и гуманитарное образование. Довольно глубоко преподавалось естествознание, английский, французский и немецкий языки. Вернулся в родной Петербург. Имел хорошую должность. По молодости увлёкся марксизмом – само название главного труда Маркса «Капитал» возбудило интерес экономиста. Весь кружок накрыли с поличным во время собрания. И, хоть Дмитрий был далёк от мысли «Весь мир насилья мы разрушим», всё же за компанию получил по полной – 10 лет ссылки в Сибирь.

Бабушка родилась в губернии недалеко от Полтавы в семье крестьянина-середняка. Она была единственным ребёнком. И родители старались дать ей хоть какое-то образование. Ей больше всего хотелось лечить людей. Не могу сказать, где она получила среднее медицинское образование (по нашему понятию это соответствует квалификации фельдшер-акушерка). По своей особо чувствительной душе она старалась помогать бедным людям, даже участвовала в каких-то экспедициях. Безусловно, попала в поле зрения таких же романтиков, мечтавших облегчить жизнь людей. Со всем пылом включилась в революционную борьбу. Это – участие в нелегальных кружках, распространение листовок. И, как часто это кончалось, однажды всё-таки попалась. Была арестована и осуждена, и отправилась по этапу в Сибирь. Как говорится, пути господни неисповедимы. Встретились две половинки и слились в одну. И с Петрограда, и с Полтавы дорога в Бийск была очень тяжёлой. Дмитрий Иванович тяжело заболел. Валечка ухаживала за ним и выходила. С тех пор они были неразлучны. Дмитрий Иванович решил в Бийске построить дом за околицей. Привлекало ещё и то, что недалеко была больница, в которой работала Валентина Антоновна. Она не только помогала врачу на приёме, но и часто ездила по домам принимать роды. Тем была и знаменита, и почитаема. Работа акушера очень ответственна, бывают случаи чрезвычайно сложные, но, согласитесь, одна из самых важных и почётных. Встретить появление нового человечка – это такая радость, которую трудно с чем-либо сравнить.

Тётя Настя поделилась мыслями вслух:

– Сколько детишек, которых Вы принимали, теперь уже своих детей имеют. Я даже знаю некоторых. Попову помните, а Скворцову? Я думаю, они были бы рады увидеть свою крёстную маму.

– Настенька, прошу тебя, никому не говори, что меня видела. Мне и перед тобой стыдно. Я не хочу людей пугать.

Настя поняла свою оплошность и вскоре заспешила домой.

– Завтра я соберу вещи, только не знаю, как в Никитово добраться.

– Не волнуйтесь, мы завтра с Ириной подъедем утром, я её оставлю в доме и потом Вас отвезём.

Желание Галины поскорее всё уладить можно понять.

Через пару дней всё было приведено в порядок. Устроились в санях, как можно с комфортом. Бабушку завернули в то же тёплое одеяло. День выдался ясный, морозец послабел. Я с детским любопытством взирала на мир. Ехали с одного конца города в другой по мосту через Бию – место довольно широкое, где река Бия сливается с Катунью. Улочками – переулочками, и вот уже не улицы, а отдельные дома на расстоянии друг от друга и совсем рядом лес. Наши сани остановились.