– Она нужна во все времена. Этот вопрос, наверное, возникает потому, что с научной журналистикой соседствует много мифов. Мифы вообще сопровождают нашу жизнь, что же касается научной журналистики, мифотворчество очень чутко ощущается человеком, который прожил в ней много лет (а я прожила в ней много лет). Например, нам всегда твердили, что до советской власти научной журналистики вообще не было, – это миф. Распространенное представление о том, что в советское время была первоклассная журналистика, – тоже миф. А уж утверждения, будто сегодня у нас расцвет научной журналистики, – это такой миф, от которого мне становится очень грустно. К сожалению, мы имеет только видимость расцвета научной журналистики, на самом деле сегодня происходит основательное упрощение этой области журналистики, нарушающее те основополагающие принципы, на которых всегда держалась научная журналистика.
Кому она нужна, спрашиваете? Но ведь человеку всегда важно постигать новое, интересно узнавать, как существует, как развивается окружающий нас мир. И научный журналист помогает получать эту ценную информацию, он помогает ученому говорить о науке, а самое главное, что есть в научной журналистике и что, как мне кажется, отличает ее – научная журналистика связана с поиском смыслов.
Человеку свойственно задумываться о своем бытии, о своем назначении, а это всегда сопряжено с поиском смыслов. И научная журналистика, именно научная журналистика, а не то, что за нее подчас выдают сегодня, связана с поиском смыслов по определению. Потому что, когда ты рассказываешь человеку о науке, это не просто способствует расширению его кругозора. Когда ты рассказываешь, например, о новых планетах вне Солнечной системы, это всего лишь информация. Но любую информацию надо уметь осмыслить! И вот главное, что делает научная журналистика: она помогает думать. Это самое важное, что в ней есть, это самое главное, что я ценю в своей профессии.
Почему научная журналистика помогает думать? Потому что она связана с наукой, а науке свойственно задавать вопросы, искать на них ответы и снова задаваться вопросами. И чем ты больше находишь ответов, тем больше возникает вопросов. Если научная журналистика помогает этому сложному процессу сознания, если она приучает читателя, слушателя, телезрителя размышлять, искать ответы на вечные вопросы, которыми задается человек, если она помогает думать, тогда она отвечает своей задаче.
Журналист – это человек, который должен обладать двумя главными качествами: он должен быть умным и образованным, и он должен владеть словом – уметь писать или говорить. Если у тебя есть только одна из этих составляющих, это не журналистика, потому что можно обладать колоссальными познаниями и не уметь это выразить, не уметь зажечь другого человека своим словом. А можно красиво писать и говорить. Но за всем этим – пустота, никакого смысла и содержания. А когда у тебя есть и то, и другое, тогда ты журналист.
– Вы можете сравнить научную журналистику 20-летней давности и нынешнюю научную журналистику?
– Здесь мы опять возвращаемся к разговору о мифах. Мало кто представляет себе, что в XVIII веке была совершенно удивительная научная журналистика (тогда ее, правда, так не называли). Как только в России появился Университет, стала развиваться наука, тогда же возникла потребность рассказывать о ней обществу. Это, конечно, еще не было научной журналистикой, но она уже формировалась. Вы будете удивлены, узнав, какое огромное количество образовательных, научно-познавательных журналов выходило в России до революции 1917 года!
С приходом советской власти научная журналистика, можно сказать, исчезла: общество стало крайне идеологизированным, начались гонения на ученых, многие научные области были просто запрещены, ушли в подполье, но ведь журналисты об этом не писали. Всего этого словно бы и не было! Расцвет научной журналистики в нашей стране приходится на 1960-е годы, когда начались серьезные успехи в освоении космоса, когда многие исследования были рассекречены, и появилась возможность более или менее подробно рассказывать о каких-то областях науки, в частности, о ядерной физике.
Эти годы принято называть золотым веком научной журналистики. Это так и в то же время – не так. Действительно, тогда появилось много блестящих журналистов. Но если мы оглянемся на тот период, то увидим: много писали о физике, о космосе, о химии, науках о земле, стали появляться новые издания, рассказывавшие о науке. Но в то же самое время целые пласты науки оставались по-прежнему закрытыми, а имена многих выдающихся ученых до конца 1980-х были фактически неизвестны советскому обществу. Информация о них пробивалась иногда хитрыми путями. Существовала, например, такая форма как «критика» того или иного «буржуазного направления» в науке, многие ученые иногда прибегали к такой форме, чтобы сообщить нужную информацию. А ты уже учился схватывать между строк: вроде бы читаешь критику, но на самом деле получаешь колоссальную информацию, которую автор пытался донести до своих читателей.
В начале 1990-х было очень трудно с научной журналистикой. Мы тогда потеряли огромное количество научных журналистов, которые уходили в другие сферы деятельности. Это понятно: науке приходилось тяжело, поскольку в стране был кризис, наукой мало кто интересовался, соответственно отделы науки стали повсеместно закрываться, научные издания исчезать, тиражи скукоживаться. Люди повально уходили из научной журналистики.
И тогда мы задумались о создании ассоциации научных журналистов. Базой для нее послужило объединение журналистов, которое организовала замечательный научный журналист Елена Сергеевна Кноре в конце 1980-х, когда в нашей стране разрешили общественные организации. И вот в начале 1990-х, когда научная журналистика переживала тяжелейший кризис, мы возродили эту ассоциацию, зарегистрировали ее уже как российскую, по законам новой страны. Думаю, нам тогда удалось кое-что сделать, чтобы вернуть интерес к научной журналистике: мы стали проводить конкурсы научно-популярных статей, научных фотографий, радио- и телепередач о науке, организовывали научные кафе, мастер классы, встречи с учеными, поездки журналистов в научные центры других стран. Тогда же появились курсы научной журналистики при некоторых журналах, например, при издании «Химия и жизнь». Это в определенной степени помогло поддержать уровень научной журналистики.
Если говорить о сегодняшнем дне, научная журналистика, как всегда, не может существовать в отрыве от своего времени, она его отражение. И сейчас она переживает серьезнейший кризис, несмотря на то, что становится достаточно привлекательной для многих людей. Здесь нет противоречия: то, что в наши дни называют научной журналистикой, таковой на самом деле не является. Это в лучшем случае научные коммуникации, а точнее пиар, в который вкладываются немалые деньги, они и привлекают многих людей, которые ринулись в нашу профессию. Но к научной журналистике это не имеет никакого отношения, Она сегодня, как и журналистика в целом, переживает очень серьезный кризис, в полной мере испытывает все трудности нашей сегодняшней жизни.
– Почему научная журналистика сейчас находится в кризисе, кто в этом виноват?
– Нет, в этом никто не виноват. Так вопрос не ставится. Мы говорили о том, что отличает научную журналистику: она связана с наукой, а наука всегда связана с поиском смыслов. Вот и научная журналистика занята поиском смыслов, ибо она сродни той сфере, которой занимается. А сегодняшнее время мешает поиску смыслов, оно в нем не заинтересовано. И это необязательно связано с нашим обществом. Я много лет контактирую с Европейским союзом ассоциаций научных журналистов, много лет я вице-президент этого союза, а потому хорошо знаю, что происходит у моих зарубежных коллег. Такой же кризис испытывают во многих странах – с поправкой, может быть, на свои особенности. Скажем в Великобритании традиции научной журналистики довольно глубокие, но и там ощущается этот кризис.
И дело вовсе не в том, что наше время сложнее. А что, в Средневековье науке было легче? Но сегодня, как и в любое другое время, когда общество оказывается на переломе, человек с особой силой ощущает новые барьеры, новые трудности, новые вызовы, на которые надо отвечать. Мы оказались на тектоническом разломе, потому что информационное общество, которое мы представляем, в корне меняет условия жизни человека.
Когда я только пришла в журналистику, у меня было гораздо больше времени задаваться вопросами. Сегодня темп жизни до такой степени ускоряется, а информации становится так много, что вопросы мельчают, а на поиски ответов нет времени. Появление новых средств коммуникации настолько изменило нашу жизнь, что сегодня уже сложно остановиться, оглянуться, задуматься, задаться вопросами. Потому что ты все время торопишься. Не успеваешь осмыслить одну информацию, а для тебя уже готова новая, смыслы ускользают. Сегодня есть возможность постоянно обновлять информацию, но наше сознание не успевает за этим темпом! Неслучайно появился такой термин, как клиповое сознание. Мы не успеваем осмыслять перемены. Научная журналистика, в чем ее принципиальное отличие, должна уметь помогать осмыслению. Но этого практически не происходит…
Научный журналист – дилетант в самом положительном смысле этого слова, то есть человек, умеющий брать основы той или иной науки и рассказывать о ней и общаться с учеными.
– А есть ли сейчас спрос на профессию научного журналиста?
– Как ни странно, эта профессия становится модной. Что же касается спроса на нее, – большой вопрос. Часто вижу объявления о наборе в очередную «школу научной журналистики», за которую, кстати, надо заплатить немалые деньги! Вот и недавно попалось на глаза: «Впервые! Первые выпускники магистратуры! Готовим научных коммуникаторов». Авторов объявления не интересует, что в свое время такая магистратура уже была создана в Московском, в Санкт-Петербургском университетах. Это как раз то, о чем говорила: информации много, но ее уже не осмысляют, пролетают мимо. И часто не прилагают усилий, чтобы узнать, что было до них. Это уже не просто упрощение и не просто дилетантство, это обеднение действительности. Сегодня здесь и там, как грибы, растут школы или курсы научной журналистики, где обещают за 10 или сколько-то еще занятий обучить «приемам мастерства». Ну, можно обучить каким-то навыкам ремесла, потому что любая профессия включает в себя и основы ремесла – в самом высоком смысле. Но за такой срок погрузиться в профессию так, чтобы овладеть «приемами мастерства», – утопия!
Понимаете, журналистика – такая счастливая профессия, в которую можно прийти, не оканчивая университета. Формально можно не иметь высшего образования, но стать хорошим журналистом. А образование можно получить, читая книги, постоянно узнавая новое, занимаясь саморазвитием. Но любая журналистика, не только научная, должна в себе сочетать две принципиальные вещи, журналист должен обладать двумя главными качествами: он должен быть умным и образованным человеком, и он должен владеть словом – уметь писать или говорить. Если у тебя есть только одна из этих составляющих – это не журналистика, потому что можно обладать колоссальными познаниями и не уметь это выразить, не уметь зажечь другого человека своим словом. А можно очень красиво писать, красиво говорить, но за всем этим не будет никакого смысла и содержания. И тогда это элементарная графомания.
Сегодня часто путают (и не только в нашей стране) два разных понятия: научная журналистика и научная коммуникация. Довелось присутствовать не раз на жарких спорах между научными коммуникаторами и научными журналистами. В этих спорах нередко возникает вопрос о том, кто может быть научным журналистом. Люди, которые пришли в журналистику из научной сферы, любят ругать факультет журналистики и говорить, что научным журналистом может стать только человек, который получил естественнонаучное, а не журналистское образование. Это заблуждение.