Монолог
Я жду, а тебя все нет. Но я знаю, как ждать. Я умею ждать. Я знаю, ты придешь. Ты входишь и закрываешь дверь. Я кидаюсь на встречу. Не стоило заставлять меня так долго ждать! Ты отмахиваешься? У тебя дела? Поставить чай, позвонить друзьям… Я знаю. Но и ты знай, я рядом.
Ты проходишь на кухню, я следом. Ты же знаешь, я всегда с тобой. Где сегодня был? На празднике? Было весело? И ты думал, что вот так просто ты избавишься от меня? Наивный! Ты же знаешь… Там, глубоко, где всё ещё стучит твоё горячее и чуткое сердце, ты знаешь… Я всегда буду с тобой! От меня нельзя так просто отмахнуться.
Ты идёшь к телефону? Да, кому тебе звонить? Я утешительно хлопнаю тебя по плечам, опуская их ниже. Тебе некому звонить. У тебя есть только я. Друг? Какой друг? А-а, коллега. Не обманывай себя, это не друг. Это тот, с кем ты работаешь.
Но я отойду, подожду, звони. Звони, но знай, что я за спиной. Ты это знаешь, я же вижу. Вижу, как нерешительно рука тянется к телефону. Хочешь, я отвернусь? Звони…
Что? Занято?
Ты кладешь мобильный обратно и поворачиваешься. Ко мне. Я обнимаю тебя крепко-крепко. Ты мой, и нам больше никого не нужно. Никого! Ты слышишь? НИКОГО! А я всегда буду с тобой. Всегда буду рядом. Куда ты? Опять к нему? Не надо!
Ты наливаешь чёрный кофе и садишься к монитору. Урчит, включаясь, системный блок. Не люблю его. Останься со мной! Нет? Нет?! Ладно, я подожду. Посижу рядом с тобой и подожду.
Света нет, и комнату освещает только экран монитора. Не люблю этот свет. Он живой. Он оживляющий.
Ты сидишь рядом с ним. Чувствуешь меня? Я здесь. Тихо прикасаюсь к спине, плечам. Ты устал. Хватит. Иди, ложись. Снова нет? Я прижимаюсь к тебе и жду. Снова жду.
Ты выключаешь компьютер… Мы одни. Теперь ты только мой! Все отговорки закончились. Я обнимаю тебя, провожу по твоим волосам, заглядываю в глаза и вижу её. Искорка жизни. Последняя надежда. Она ещё там. …Но я это исправлю!
Я окутываю тебя со всех сторон. Слышишь тишину – это я. Видишь темноту – это я. Чувствуешь пустоту – это я.
Нет, опусти руку. Нам не нужен свет.
Молодец. Ты ещё борешься? Думаешь, способен меня отогнать?
Я пронзаю тебя насквозь. Чувствуешь, мы едины! Я в твоём теле. Я в твоей крови. А-а, вот оно! До сих пор живое и дерзкое, но такое беззащитное… Сердце. Именно в нём, в самом его центре, твой дух. Непокорный, но уже почти сломленный. Я доберусь до него, доберусь обязательно! Смотри!
Я сжимаю сердце, сдавливаю. Оно трепещет, но всё ещё бьётся. Но как бьётся? Всё слабее и слабее. Я доберусь…
Твоё дыхание становится прерывистым, неровным. Да, это я. Узнал?
Ты делаешь резкий вдох, будто задыхаешься в моих объятьях, и медленно выдыхаешь первое за весь сегодняшний вечер слово:
– О д и н о ч е с т в о…
Узнал-узнал. Это я. Иди ложись, я провожу. Ты же знаешь, я всегда буду рядом. Всегда…
Ты идёшь в спальню. Я за тобой. Скоро ты будешь только мой. Ты же этого хочешь? Не бойся, это будет не сегодня. И даже не завтра. Но я чувствую, что уже скоро, очень скоро. Ты чувствуешь это?
Без тебя никто скучать не будет, у тебя же никого нет. Только я.
Твой дух слабее с каждым днём. Он будет сломлен, как и многие другие до него. Ждать осталось недолго. А я знаю, как ждать. Я умею ждать. И я дождусь.
18.09.2005г.
Сирена
Андрей не спеша расчищал машину от снега. Мерно гудел мотор, выпуская из выхлопной трубы клубы пушистого дыма. Андрей затянулся сигаретой и вторя выхлопным, тонкой струйкой выдохнул из себя дым. Курить дома жена запрещала. Да и в машине тоже. Андрей с сожалением подумал о том, что в холостые годы он не спрашивал «можно ли мне покурить?» и не искал где можно это сделать.
Очередная порция снега спрыгнула с автомобильной крыши прямиком на него. Андрей ругнулся. Холодный мокрый снег попал на рубашку, на ремень брюк. Теперь всё намокнет. Он попытался стряхнуть с себя снег автомобильной щёткой, но лишь размазал мокрое пятно. Андрей раздражённо сплюнул окурок в ближайший сугроб и залез в машину. Там, в тепле и относительной сухости – рубашка намокла и теперь холодила живот, – он осмотрел показания приборной доски и с тоской взглянул в сторону дома.
Поездки по магазинам выматывали Андрея хуже, чем ежедневное стояние в московских пробках утром и вечером – вместо зарядки. А поездка за продуктами к новогоднему столу – что могло быть хуже? Чем новогодний стол так отличается от ежедневного? Количеством еды? Красотой майонезной сетки на салатиках? Непременными мандаринами и шампанским? Которое, кстати, Андрей вовсе не пил, предпочитая более крепкие (и более мужские) напитки, вроде коньяка или виски. Да-а, хороший виски стоил даже предновогодней суеты. Андрей погрузился в мечты о том, как он свалит на новогодние праздники из дома к своему старому другу Лёхе. Накатят по пятьдесят, закурят. Э-эх! Только бы жена отпустила. И Андрей тут же возмутился собственным мыслям. Как это «отпустила»?! Он что, ребёнок что ли?! Предупредит, и уйдёт! Он свободный человек! Но от слова «предупредит» Андрей всё же поморщился. Так и так выходит, а больше не свободный он человек. Семья требовала времени, внимания…
«…и немалых нервов», – про себя добавил Андрей, заслышав знакомые голоса с улицы. Его девочки шли к машине и о чём-то громко спорили.
Андрей уже морально приготовился оказаться меж двух огней. Он сел прямо, пристегнул ремень.
Задняя дверь открылась, на сиденье плюхнулась дочка – двенадцатилетняя Танюшка с большими серыми глазами и прядкой русых волос, торчащих из-под огромных меховых наушников на её голове.
– Мам, я сама за ним буду убирать!
– В сотый раз, Тань, никаких собак!
Жена села на соседнее сиденье. В её руках неизменно светился экран телефона – Instagram.
– Пап, – дочка сразу же переключилась на него. – Ну у всех уже собака есть, одна я, как дура. Ребята гулять выходят, а я стою и из окна смотрю.
– Ходи вместе с ними, – хмыкнул Андрей. – Кто запрещает?
– Одна? Они то с собаками!
– Они с тобой дружат из-за собаки или из-за тебя?
Андрей поморщился. Этот разговор повторялся раз за разом с самого лета. Стоило одному парню в Танькином классе завести лайку – хаски, или как их там, – так дочка заладила своё: «Давайте заведём собаку!»
Он выехал со двора. Дочь не отставала.
– Пап, ну я гулять с ним буду сама. Кормить. Хаски, они, знаешь, какие умные! Ну, если напакостит, я сама за ним уберу.
– Ты уже убирала, – вмешалась жена. – Помнишь, что было, когда мы завели кота? В итоге помнишь, что с ним стало? Пришлось искать, кому отдать несчастное животное.
– Кота я не просила! – парировала дочь.
– А тут чем отличается? Собака чем от кота отличается, Тань? Меньше ухаживать? Наоборот, больше.
– Ну, па-ап!
– Никаких собак в доме! – отрезал Андрей. – Поедешь к бабушке, возьмёшь Полкана на поводок и гуляй с ним, сколько влезет. Но домой собаку – куда?! – на голову если только. – Андрей взглянул в зеркало заднего вида и поймал Танькин взгляд. – Никакой собаки! – Танька насупилась, пару раз открыла рот, не желая сдаваться. – Никаких собак! Я всё сказал! – отрезал Андрей.
– А я… – начала дочка, но её голос уже дрожал. – Я больше с тобой не разговариваю!
Она откинулась на сиденье, натянула на голову наушники и отвернулась к окну.
– Ну вот, – проворчала жена. – Ну Андрюш…
– Что «Андрюш»? Собака – это ответственность. Ты сама говорила. Кота тебе пришлось потом пристраивать. С собакой тоже так будет? Погуляет с друзьями, похвастается – и в хорошие руки? Да и место собаке надо. Уж точно не в квартире её держать.
– Как скажешь, – отозвалась жена.
Андрей повернулся. Жена что-то строчила в телефоне, а на её лице блуждала отвлечённая полуулыбка. Андрей вернул внимание на дорогу, включил поворотник и перестроился в левый ряд. Машин становилось больше, пробки им не избежать.
Как Андрей и предполагал, через пару минут они оказались в пробке. И чем ближе был Большой Каменный мост, тем плотнее становился поток машин. Где-то чуть позади раздалась сирена. Андрей скосил взгляд в боковое зеркало: по соседнему ряду двигалась жёлтая машина скорой помощи – реанимация.
«Да-а, друг, – отвлечённо подумал Андрей, – что ж тебя на мост-то понесло?»
Он взглянул вправо – занято, отъезжать некуда, слишком плотный поток. Машина Андрея и так двигалась где-то в густом межрядье. Полос на трёхполосной дороге было шесть из возможных трёх – это Москва.
Сирена завыла ближе. Андрей снова взглянул назад. Машина скорой пробиралась между рядами, как это делал он. Как это делали все в этой пробке.
Впереди раздался громкий, пронзительный сигнал клаксона. Что-то негромко стукнуло. Взвигнули покрышки по сырой дороге. Несколько машин в пробке просигналили.
– Всё. Приехали, – сказала жена. Она оторвала взгляд от экрана телефона. – Авария.
Андрей почему-то взглянул назад, на машину скорой. Та почти добралась до них. Сирена выла, проблесковые маячки на крыше мигали, требовали, предупреждали – а всё без толку. Проехать было никак нельзя. Мост встал.
– Пап, – раздался сзади голос Тани. – Скорой же нужно уступить дорогу.
– Нужно. А куда? – спросил Андрей раздражённо. – Я бы предложил в речку, но я и до тротуара не доберусь. Пробка, Тань.
– Это не скорая, – тихо сказала дочь и явно прочла с яркого жёлтого борта: – Реанимация новорождённых.
Андрей промолчал. Он положил обе руки на руль и ждал. Внезапно что-то неуловимо изменилось. С неба начал крапать снег. Хотя, как «снег», непонятная смесь мокрых снежинок и полузамороженных капель. Серый день стал ещё тоскливее.
– Пап, – позвала его дочь.
И Андрей вдруг понял, что изменилось: умолкла сирена скорой, над мостом разлилась тишина… Он обернулся. Проблесковые маячки всё ещё мерцали над машиной с большой красной надписью «реанимация новорождённых». Боковая дверь машины отъехала в сторону, выпуская на улицу клуб тёплого воздуха и врача. Она была в зимних сапогах и в тёмно-синем пуховике, наброшенном поверх белого халата. Врач вышла, устало стянула с лица маску и посмотрела вверх. Снежинки жалили лицо, мокрые ледяные капли стекали по щекам. Её кто-то позвал, она обернулась, ответила – Андрей не расслышал слов – закрыла боковую дверь и села в кабину рядом с водителем.
Андрей успел увидеть внутри салона юную девушку-медика. Андрею бросилось в глаза её поникшие плечи и руки, безвольно лежащие на коленях. Всё.
– Пап, – снова раздалось с заднего сиденья.
– М?
– Почему они выключили сирену? Они же торопятся. Они же скорая!
Андрей почувствовал на своём плече руку дочери. Что он ей скажет? Правду.