Я ждал тебя…

Глава 8

Всё, схема была обкатана, и Антон принялся с размахом ей пользоваться. У него в кармане лежали три тысячи рублей, – и это обстоятельство его неимоверно вдохновляло. Он не различал марки машин, – для него они все были одинаковые: четыре колеса и кузов, – что с них взять? Но, в любом случае, Антон понимал, раз у человека есть автомобиль, найдутся и деньги.

Во второй раз Антон решил выскочить из-за угла, – это, конечно, было более опасно, зато натурально. Как будто он спешил куда-то и неосторожно выбежал на дорогу. Иначе его могут заподозрить в том, что он специально поджидал автомобиль. Кроме того, было бы неплохо, если бы за рулем снова была женщина, – женщины, насколько он смог заключить, более чувствительные, пугливые, и, в конце концов, более сердобольные.

На сей раз машина ударила несравнимо жестче, так, что он отлетел на полтора-два метра, и его впечатало в асфальт. Какие-то птицы, море пернатых, одновременно захлопали у него перед глазами своими крыльями, и сквозь этот шелест Антон услышал лишь визг колес и почувствовал запах паленой резины. На какое-то мгновение он, кажется, потерял сознание.

Автомобиль затормозил слишком резко и травматично для шин. Из него, крепко выругавшись, выскочил молодой человек, а вслед за ним – его пассажирка. Парень тут же кинулся к Антону, который с трудом приходил в себя, – видимо, на этот раз он действительно сильно ударился головой. Посторонние звуки впечатывались в уши Антона ударами колокола, и он пока не мог разобрать чётко, что говорил ему молодой человек.

Он приказал Антону не двигаться и склонился над ним. Антон осознал, что играть свою роль дальше у него нет физических сил. Удар и падение просто выключили его. Тем не менее, он уже достаточно пришел в себя, чтобы рассмотреть водителя.

По виду это был успешный, состоятельный молодой человек лет тридцати. Одежда на нем была чистая, добротная, ароматная, – будто только что из магазина. Он был очень хорош собой: высокий, плотный, мускулистый и пышущий здоровьем. Серая майка под шерстяным пиджаком обтягивала его крепкий торс. Джинсы небесно-голубого цвета без единого пятнышка. Очень хорошая обувь. На шее красивая золотая цепочка с маленьким крестиком.

Но главное, – лицо! Оно было настоящим шедевром, с еще более голубыми, чем его джинсы, глазами, аккуратными дугами бровей, прямым носом, мягкими, правильными чертами и чувственным ртом. Интересно, догадывается ли этот человек, насколько он красив? Должно быть, догадывается, но, молодец, виду не подает. Он был очень прост в обращении, и Антон как-то сразу почувствовал в нем доброе сердце.

Не в пример его спутнице. Та, видя, что Антон пришел в себя и что крови нет, закурила сигарету, опершись плечом о их дорогой, надраенный до блеска автомобиль. Она наблюдала за разыгрывающейся перед ней сценой с доброй долей иронии. Внешне она была под стать своему спутнику, очень красивая, даже вызывающе красивая. Она была такая стройная и вся какая-то точеная, что вокруг ее стана так и хотелось обвить руки, как вокруг молодого деревца. Не очень высокого роста, она, тем не менее, значительно возвышалась на своих каблуках. Целая грива великолепных волос была собрана в хвост на затылке. Такая же дорогая, но не вычурная одежда, украшения…

Антон детально разглядел этих двоих, а они, давно привыкшие к тому, что на них постоянно кто-то глазеет, не обратили на это ни малейшего внимания. Похоже, что ему попались те самые люди из другого мира, с которыми он никогда не соприкасался и к которым боялся подойти.

– Любимый, поехали уже! Разве ты не видишь, он всё это специально подстроил? – слегка раздраженно сказала девушка. «Любимый» – Антон услышал незнакомое для себя слово, и оно тут же врезалось в его сердце. Интересно, каково это, слышать «любимый» в свой адрес? Он еще раз посмотрел на молодого человека. Нет, не зависть Антон испытывал по отношению к нему, но какое-то плохо объяснимое удовольствие, что вот, у кого-то на этом свете есть любовь. Они ждут встречи друг с другом, делятся друг с другом своими новостями, планами, успехами и неудачами. Вместе они – несокрушимая сила, потому что они поддерживают друг друга и не дадут упасть. Ну и что же, что она была внешне хладнокровна и брала в рот эту абсолютно не красившую ее сигарету? Антон чувствовал, что эти двое – горой друг за друга, что они одно целое, и испытывал трепет перед их союзом.

Он боялся ни их богатства, ни их состоятельности, – но их взаимного чувства, которое унижало его, наотмашь хлестало по щекам. Антон вдруг жутко застеснялся перед этими двумя своего одиночества, своей недолюбленности, – как будто им было до этого какое-то дело. Антону так захотелось превратиться в точку, исчезнуть из их поля зрения, ну, хоть сквозь землю провалиться!

– Да вижу я! – отозвался молодой человек. – Садись в машину, я сейчас приду. И включи, наконец, аварийку.

Потом он обратился к Антону. Взгляд его голубых глаз был спокойным и согревающее-лучистым; казалось, эти глаза видят Антона насквозь.

– Ты чего хулиганишь? Жить надоело? Или ты чего-то другого добивался?

– Ничего я не добивался! – предпринял Антон довольно жалкие попытки оправдаться. – Ты, мне, между прочим, руку сломал, в нескольких местах!

– Послушай, если бы я тебе руку сломал, да еще в нескольких местах, ты бы сейчас тут катался по земле и ревел от боли, понятно? Не стоит наживать хая на своих недугах, а это, – парень указал на скрюченную руку Антона, – у тебя, по всей видимости, давно. Не повезло тебе, брат, нарваться на хирурга…

С этими словами молодой человек поднялся с корточек; теплым сиянием подмигнул Антону золотой крестик. Ему нужно было идти, но он застыл над Антоном в нерешительности. Один Бог знает, откуда приходит в людские души жалость и сострадание? Может быть, ангелы спускают их с самых небес на своих крыльях? Ну и что же, что он хирург? Он всегда говорил себе, что хладнокровие нужно проявлять тет-а-тет с холодным скальпелем, а к людям нужно проявлять – человечность.

– Брат, тебе что, деньги нужны? – сощурив глаза, спросил парень неожиданно для Антона. Антон еле заметно кивнул. Хирург достал из кармана лопатник и дал ему денег. А еще какую-то карточку, на которой были написаны чье-то имя и номер телефона.

– Будет нужно что, звони. Слышишь? Позвони прежде, чем бросаться под колеса, – что-нибудь решим!

Антон еще раз кивнул и спрятал глаза под свою грязную челку, как пристыженный ребенок. Встреча с этим парнем отбила у него желание снова прибегать к такому методу зарабатывания денег. И, кажется, уже навсегда. Антон, пошатываясь, поднялся на ноги и побрел в свой детский дом, к себе в каморку. Ему было так стыдно, что он пытался обманывать людей, – и хорошо даже, что его разоблачили! Но при этом пожалели и дали ему, что он хотел. И всё-таки люди, по большей части, замечательны! Только вот он – самый худший из них.

В каморке его шатнуло и вырвало, как только он закрыл за собой дверь. Видимо, у него все-таки было сотрясение мозга…

Глава 9

Получив деньги, мать снова пропала. Тот час, когда они встречались у ограды, впечатался в мозг Антона на уровне инстинкта, и он каждый день выходил в это время к решетке в сад, – но женщина все не приходила. Один, два, три, – дни вереницей проплывали перед всё более грустным взглядом Антона. Он был подавлен и не знал, что думать, – именно потому, что думать, размышлять над ситуацией ему было страшно. Он боялся получить ответы на свои вопросы, – поэтому, сдавленно вздыхая, отходил прочь от ограды, погружаясь в привычные дела.

Как здорово, что у человека есть труд! Труд лечит душу, просеивая сумбурные мысли сквозь великое сито вселенского порядка. А ведь душа зачастую именно от мыслей и страдает. Душе многие вещи понятны от природы, да вот только из разума, как из улея, постоянно вылетают осы, – и жалят душу, не дают ей покоя, мучают сомнениями: а, может, так, а, может, этак… А труд занимает разум, и у души находится немного времени на отдых, а уж потом, глядишь, – и все встало на свои места. Антон не терял надежды, что совсем скоро его мама появится вновь, и уже заранее простил ей долгое отсутствие.

У Антона был и небольшой повод для радости: теперь, с началом карантина, когда больные дети ели плохо, ему доставалось немного больше еды, и он уже не вставал из-за стола голодным. Наверное, именно это обстоятельство помогло Антону выздороветь после падения и травмы головы, – без хорошего питания ему пришлось бы совсем худо.

В прошлый раз Антон не отдал матери все деньги, оставил немного про запас. Он ждал, выполнит ли она свое обещание про колготы. Уже то и дело срывался мелкий снежок, а по утрам на пожухлой траве лежал иней. Низенькие кусточки, которые еще не до конца потеряли свою листву, стояли в снегу, похожие на вилки цветной капусты. Однажды эту капусту давали в детском доме на какой-то праздник, – так Антон ее даже есть не стал, такая она была необычная! Для него это было так же удивительно, как если бы нормальному человеку подали на тарелке китовое мясо или отбивные из страуса. Тогда, рассматривая кусочки цветной капусты и осторожно ковыряя их вилкой, Антон в очередной раз убедился, насколько узок и ограничен его мир по сравнению с миром нормальных людей.

Антон не без удовольствия думал о том, как тепло его маме будет в новых колготах. От этих мыслей он чувствовал такую щекочущую теплоту, разливающуюся по всему телу, как будто он сам замерзал где-нибудь, а его вдруг одели в теплое, обогрели и дали выпить горячего молока с медом. Ей-богу, Антон радовался за мать так, как будто кто-то позаботился о нем самом.

Каково же было его разочарование, когда в следующий раз он увидел мать без колгот, все в тех же калошах на босу ногу. Она приковыляла к забору и обхватила прутья руками, вероятно, чтобы не упасть. От выпитого ноги почти не держали ее. Старое ее пальто было не застегнуто на верхнюю пуговицу, и в кривом треугольнике воротника виднелась красная, покрытая испариной грудь. Антон не был уверен, что под этим пальто вообще есть что-то из одежды, – и это вызывало в нем негодование.

– Запахнитесь, – попросил он. Его мать сделала жест головой, как будто она спала, а голос Антона вывел ее из этого состояния. Она встряхнула своими сальными волосами, продрала глаза и уставилась на Антона, как будто видела его впервые.

– Зачем? – она еле ворочала языком. – Сынок, мне и так, знаешь, как тепло?! Знаешь, сколько водки я выпила? Воооооо, сколько! – женщина, обнимая воздух, попыталась показать, сколько она выпила, но поняла, что, отцепившись от забора, не устоит на ногах.

– Где колготы, о которых мы с вами договаривались? – спросил Антон, хотя уже понял, что все расспросы тщетны.

– Какие колготы? – ее лицо принимало какие-то гротескные выражения, как в театре. Всё на нем было преувеличено: и удивление, и лукавство, и раздражение. – Это… Я по делу пришла… Денежки-то уже кончились… Малых кормить нечем…

– Я не дам вам денег… – еле слышно проговорил Антон, глядя в землю.

– Что? Что ты там бормочешь? Денег мне не дашь? – с каждым вопросом ее тон возрастал и вскоре перешел в резкий, лающий крик. Она кричала так, как будто хотела привлечь внимание всех прохожих, чтобы все они услышали, – и люди действительно оборачивались на нее. Антон стоял, превратившись в статую. Куда подевались ее жеманность, ее приторно-сладкая улыбочка? – от них не осталось и следа. Из слащавой замарашки она вдруг превратилась в фурию, – но Антон знал, что такие внезапные перевоплощения свойственны алкоголикам, – в те минуты, когда что-то начинает идти против их воли. Она то кричала, то переходила на злой, вкрадчивый шепот, а он слушал; ее слова полосовали его сердце, словно острие ножа.

– А вот послушай, сынок, что я тебе скажу, – в слове «сынок» на этот раз слышалось одно только презрение. Язык у собеседницы Антона больше не заплетался; охваченная каким-то жаром, она выдавала фразы, достойные высокой драматургии. – Никакая я тебе не мать! Тоже мне, нашел себе мамашу! Обманула я тебя, понимаешь, одурачила! Не знаю я тебя, кто ты таков, да еще и такой, одноглазый! И нет у тебя никакого отца, и никаких братьев, и никакой сестрички, дуралей! Всё это я придумала, чтобы денежки из тебя тянуть! А ты и молодец стараться, – ты их зарабатывал, а я их тратила со своими собутыльничками! Уж повеселила я их рассказами о тебе! Денег он мне больше не даст! Смотри-ка, напугал! А мне больше и не надо! Ничего от тебя не надо! Как и ты сам мне больше не нужен! Иди ты ко всем чертям! – тут она разразилась потоком слов не литературного стиля. – А ты мне поверил, дурак! Обвела тебя вокруг пальца, как сосунка!

Она, казалось, полностью насладилась своей изобретательностью. Во всяком случае, поток ее слов, наконец, иссяк, а опьянение снова брало свое. Она как будто вспомнила о каком-то неотложном деле и заковыляла прочь, уже, наверное, забыв про Антона. Только изредка еще она посылала проклятия, но, кажется, не в адрес Антона, а всему миру, самим небесам, содрогаясь в своей бессильной и смешной злобе.

– Не поверил… – поставил Антон точку в их разговоре полушепотом. Глаза у него почему-то горели. Э, парень, не собираешься же ты плакать!? – сказал он сам себе и тоже пошел прочь. Желваки ходили взад-вперед под натянутой, полупрозрачной кожей. Здоровая кисть самопроизвольно сжалась в кулак с такой силой, что посинели костяшки на пальцах. Антон ни о чем не думал; он отрешился от всех чувств…

Глава 10

С того случая прошло уже пять лет, а Антон всё хранил его в своем сердце. Зачем? Ну а зачем, к примеру, мы храним старые, уже не нужные вещи, просроченные лекарства и рецепты, поломанные игрушки из детства? Не потому, что они могут пригодиться, и не потому, что мы в них еще нуждаемся, но просто выбросить их не поднимается рука, – мешает какая-то таинственная связь с ними и какая-то сакральная память.

Антон говорил себе, что страдать глупо, всё с самого начала было ясно, и если он во что-то и позволил себе поверить, – так это в иллюзию. Сердце его так и не открылось этой женщине, не распознало в ней мать, – а помогал он ей не потому, что дурак, а потому, что пожалел ее. Ну что она видела в этой жизни? Хоть однажды кто-нибудь из ее дружков позаботился о том, чтобы ее одеть, согреть, накормить?

Пять лет прошло, как с куста, но в жизни Антона мало что поменялось. Интересно, если бы он сейчас умер, – думал он однажды ночью, лежа в своей влажной постели, – как скоро бы его обнаружили? Кто пришел бы попрощаться с ним? Кто бы похоронил его? Ну, обнаружили бы, наверное, быстро, – потому что он непременно кому-нибудь да понадобился бы. Но его похороны были бы чистой необходимостью, тягостной, кстати, для администрации детского дома. Сами похороны были бы скромненькие, очень упрощенные, – но, по правде сказать, Антон и хотел бы, чтобы они такими были. Без лишних людей, без лишних церемоний, без лишней суеты. Ему, разве что, хотелось, чтобы в последний путь его проводил кто-нибудь действительно неравнодушный, родная душа.

Отношений с девушкой у Антона никогда не было. Не то, чтобы он боялся и сторонился представительниц противоположного пола, – так сложилось, что в тех условиях, в которых он жил, в тех сферах, в которых он обитал, девушки не водились. Антона окружали либо женщины много старше его, либо совсем маленькие девочки, – он не мог встретить себе подходящую пару. И потом, он никогда надолго не отлучался из детского дома, только всё по делу, да и вообще он был постоянно занят каким-нибудь очередным поручением, – и так было всегда, изо дня в день, без изменений, без появления в его жизни чего-то или кого-то нового. Может быть, именно поэтому Антон до сих пор не мог забыть того случая с алкоголичкой, – ведь тогда у него появился новый стимул жить. Тот случай, если угодно, разбавил его монотонную жизнь, привнеся в нее новый смысл.

Антон с детства не знал женской заботы и научился во всем полагаться на самого себя, обслуживать, стирать и штопать одежду. Ему казалось, что у него это выходит весьма неплохо, – но стороннему наблюдателю сразу становилось ясно, что нет во всём этом аккуратной, деликатной женской руки. Антон зачастую был неопрятен, – он просто не успевал выстирать свою одежду, а грязнилась она быстро. От тяжелого физического труда он потел, в подмышках появлялись темные разводы, которые, высыхая, превращались в трудно выводимые пятна. Таская мешки с крупами и мукой, Антон покрывался тонким слоем белой пудры. Когда он мел двор, он наметал себе полные ботинки уличной пыли… Порой Антону не хватало времени, а главное, – физических сил, чтобы привести себя в порядок, помыться как следует. Как правило, он всегда делал это наспех. Также наспех и неаккуратно он стриг ногти и бороду. «Подровнял!»» – досадливо говорил он, хотя к слову «ровно» результат имел весьма опосредованное отношение…

Пределом мечтаний Антона стал бы кто-то, кто согласился бы просто о нем заботится, не взирая на его отвратительное лицо. Антон всё прекрасно про себя знал и не питал иллюзий на свой счёт. Многие девушки в мечтах рисуют себя сердобольными барышнями, способными полюбить ущербного калеку, но эти мечты слишком уж идеализированы. Когда дело доходит до реальности, весь пыл куда-то улетучивается. Ведь перед ними предстает не просто ущербный калека, а сложный живой человек, не с одной только физической инвалидностью, но и с искалеченной душой.

И потом, это ведь не принц в нищенских одеждах: от него, бывает, плохо пахнет, у него куча испорченных зубов, – да еще и ни гроша за душой впридачу. Одним словом, девушки на такого, как Антон, не смотрели. Да и он, лишенный всяческого опыта общения с ними, понятия не имел, что это за существа, какой нужен к ним подход. Да и мог ли он, одноглазый, с корявой рукой, кому-то действительно понравиться?

Честно сказать, со временем Антон настолько сжился со своим одиночеством, что появление какой-то девушки в его жизни причинило бы ему, наверное, физические страдания. Так бывает: когда очень привыкаешь к чему-нибудь, даже плохому, лишение этого сродни тому, как если бы у тебя вырвали что-то с венами, с мясом.

С этими мыслями Антон шагнул из дождя в дверной проем общего входа. Он не любил им пользоваться, предпочитая запасные входы, тем более что у него были ключи от всех здешних дверей. Антону казалось, что это какая-то привилегия, которая на него не распространяется, – пользоваться парадным входом, – и что своим присутствием здесь он только вызывает всеобщее недовольство.

Антон быстро снял с себя мокрый плащ и стряхнул капли наружу; поспешил закрыть дверь, чтобы не выхолаживать помещение. Иначе директриса будет недовольна. Правила, которые она установила здесь, должны были выполняться неукоснительно, даже если порой они смахивали на режим в исправительной колонии. Ну а что поделаешь, – она ведь старается, чтобы всем было хорошо.

Опять дождь, нескончаемый дождь, – небо уже должно было выплакать себе все глаза! Антон продрог, он переобулся в сухую обувь и повел ноздрями. По длинным коридорам детского дома разносились запахи из столовой. Было только время завтрака, но Антон знал, что на кухне уже начали готовить обед, и повсюду разносился кисловатый запах щей и тушеной капусты. Капуста вообще была излюбленным блюдом в здешнем меню, – сколько Антон помнил себя, он помнил и этот запах. Не очень здорово было завтракать кашей и вдыхать этот невыветриваемый запах обеденной капусты, – но Антон ничего не мог с этим поделать: он приходил позже, когда уже большинство детей поело, чтобы избавить себя от их нападок.

Антон направился к раздаче, в окошке мелькали какие-то силуэты, но, когда он подошел, на месте никого не оказалось. Антон взял два последних куска хлеба; ему хотелось больше, но попросить еще он стеснялся. Ответ он знал наперед: уже все поели, а мы выдали всю норму. Антон чувствовал, что здесь царит какое-то смешливо-пренебрежительное отношение к нему, – и старался лишний раз не привлекать к себе внимания. Знал он и то, кто задавал тон в этом склочном обществе кухарок, и искренне не понимал, за что она его так не любит.

Ее звали Тамара, и отчего-то именно она сейчас появилась в окошке раздачи, состроив на лице выражение великого одолжения. Тяжело вздохнув, она налила ему компота, похоже, нарочно, расплескав его на стенки стакана. Когда Антон получил стакан в свои руки, он был неприятно липкий. Тем временем Тамара взяла большой черпак, наполнила его кашей и стала струечкой переливать ее в миску, предназначавшуюся для Антона. Она делала это методично медленно, как будто испытывая, изводя его этим. При этом женщина не сводила с Антона хитрых глаз, превратившихся в блестящие щелочки. Это были глаза какого-то хищного животного. Антон сглотнул, он мечтал поскорее убраться отсюда.

А она нарочно перестала лить кашу и игриво заглянула в черпак. Там оставалось чуть меньше половины. Антон знал это, – Тамара сама, будто невзначай, позволила ему заглянуть туда. А теперь она пребывала вся в раздумьях, вылить ли кашу до конца или придержать. Она забавлялась с ним, зная, как он голоден, играя на его человеческих потребностях. «Ну давай же, выливай!» – мысленно взмолился Антон. Но не тут-то было: Тамара уже отняла черпак и несла ему миску, в которой не было и порции. Масла в кашу она так и не положила…