Затем вечерние парочки приближались и останавливались перед тем, как затеряться во мраке. Наблюдая человеческие отношения, он упорно предвидел их развязку. Он словно получил предупреждение, но боялся расстаться с меланхолическими дарами жизни, слезами радости и тайною печалью, свойственной всякой нежности; он с горечью наслаждался счастием, которому грозила опасность.
* * *
Во время болезни, которая должна была свести его в могилу, он любил смотреть, с своей постели, на светлый пейзаж, расстилавшийся по ту сторону укреплений. Отмечая стихи, читая не много, он интересовался появлявшимися книгами. Заботы об устройстве нашего жилища продолжали его интересовать, так как маленький домик на бульваре Бертье отличался таинственным очарованием чего-то, всегда остававшегося неоконченным. Друзья часто посещали его; мы ждали с уверенностью его близкого выздоровления. Он совсем не изменился; всегда оставалось у него то же светское, непринужденное обращение, чудесное изящество манер, неуловимое отстранение от собеседника при постоянной вежливости, всегда кстати сказанные слова, способность ничего не забывать из того, что надо было сказать, умение соблюдать меру. Его немного гордый вид смягчался и белокурой нежностью его облика и уступчивостью к чужим мнениям, которые он уважал, всегда относясь ко всем с равнодушным вниманием. Его блестящая речь стремилась к тому, чтобы не оказывать давления ни на кого; он умел хорошо слушать. Только его страсть к искусству, любовь, поклонение ему, были у него сильными и всегда глубокими. И никогда ни одна ложь не слетала у него с уст, – никогда!