Огонь, Воды и Медные Трубы. Из романа «Франсуа и Мальвази»

Они сразу же были оттеснены превосходящей численностью противника к углу, но не собираясь так просто и покорно сдаваться, принялись защищаться. Конечно никто из них не ставил специально целью повернуть события вспять, сопротивление было безполезно, началась массовая сдача в плен. Но пока нераспалённые англичане «любезничали», можно было продержаться подольше, хотя бы для того, чтобы не сдаться первыми. Поэтому, улучив возможность они даже сами потеснили англичан, получив свободу отступить.

Однако чувствовалось, что долго так продолжаться не могло, судя по тому как рьяно на них стали нападать выбирая из общей массы дворян, которых здорово было обчистить по традиции ли, или закону, установившемуся с давних пор, но с той лишь разницей, что сейчас любой пленный шел в счет общих трофей. При таком настроении уже необходимо было думать о собственной жизни.

Что касается Фернандо, то тот давно уже за спиной раскидал пистолеты, очистил от пороха и пуль карманы, /но все равно пахло и руки почернели/, стал заниматься удалением черноты и избавлением от запаха. Наконец похлопал руками друг о друга. Все, он не воевал!

Неожиданно раздался сильный голос с акцентом.

– Бросьте дурить, господа мушкетеры!.. Да я к вам, д’Обюссон, обращаюсь, сдайте оружие.

Д«Обюссон и де Гассе сначала замерли, разглядывая того, кто говорил и разглядев оторопели от самой неожиданной встречи.

– Лорд… Уилтон, или нет бароне…

– Барон. Все равно, сдавайте оружие!

И с этими словами Уилтон, их жертва в заброшенном саду в Лилле недоброй памяти, смело подошел к ним обоим и обезоружил, но шевалье не понадеялся на великодушность старого знакомого, кто знает, что у него на уме. А втыкательным жестом воткнул кончик шпаги в пол, дабы не вкладывать ее в руку врагу. Граф де Гассе последовал его примеру.

И я пожалуй вам сдаюсь, лорд. – проговорил он.

Кто это? – спросил лорд Уилтон у д’Обюссона как у посредника, находя выход своим сомнениям.

Познакомьтесь, граф де Гассе, тогда вы не удосужились как следует познакомиться, сейчас самое время.

Какая удивительная встреча. – проговорил Уилтон сухо, даже с какой-то суровостью или вернее нежеланием. – Не хватает лишь де Колдера, но вы его больше не увидите!

Однако вы здорово улизнули!

Как!?…Спросите потом, у меня сейчас еще продолжается бой, прощайте.

В среднем корпусе портового форта и даже в тюрьме еще продолжали тлеть очаги сопротивления. Но в основном сопротивление уже прекратилось и каждый с легким сердцем сдавался под звуки последних сопротивляющихся.

«Где-то там Рено, убили уже может быть?».

С падением оплота обороны – среднего корпуса прекратили сопротивление и в тюремном корпусе, и засевшие на верхних этажах административной части.

Последних пленных отвели к остальным в средний корпус, где уже оружие безоружных было сброшено в большие кучи, а самих пленных держали под охраной небольшими группками, пока не разберутся с тюрьмой.

С ней разобрались весьма скоро: дабы не смешивать одно с другим, оккупационные власти приняли мудрое решение выпустить весь чистоган воров, мошенников и убийц /так неудобных прежним властям/, все равно потом разыщутся. Главное же, что после амнистии, в освободившиеся камеры стали отводить выборочные группы пленных; и пошли колонны одна за другой.

Глава VI. За решёткой

Они уже довольно долгое время стояли в полутемном коридоре, напоминающий букву «L». Кругом туда-сюда бегали офицеры, ответственные за размещение военнопленных по камерам, но их гулкие шаги не звучали так отчетливо, как звучали здесь прежде шаги тюремщиков… из-за того равномерного обильного говора, наполнявшего пространство.

Говорить не возбранялось и особенно после всего того, что произошло в это утро. И как ни странно, можно было слышать в основном, только французскую речь. Д’Обюссон, если б не эти обстоятельства, собравшие всех вместе, до этого никогда бы не подумал, что французов могло быть так много. Он внимательно вглядывался в лицо каждого стоявшего, преимущественно по стенам /так было легче надзирать/…и почти каждого он знал, и, в частности Рено, прибившегося к одной из групп и приветственно махнувшего ему рукой, когда сам посмотрел в его сторону.

Среди всех пленных, содержавшихся пока здесь, числом меньше ста, и даже восьмидесяти, было набавлено также испанцев и не только офицеров, но так же и случайно прибившихся, например таких как Фернандо, крутящихся в их кучке составленной из тех кто находился в галерее, самый костяк. Среди остальных французов преобладали артилеристы, хозяйством которых наверху сейчас занимались.

Неожиданно оглянулись на подбежавшего к ним сзади поручного… У стоявшего прислонившись к стене Франсуа невольно сердце екнуло, когда ему в один момент показалось, что их разыскивают намеренно. Но им указали отправляться куда покажут, и вместе с ними это было сказано еще кому-то.

Им была приготовлена большая светлая камера, особенность которой заключалась в том, что от коридора она отделялась не глухой стеной, а длинной почти по всей ширине раздвижной решеткой с прутьями, толщиной с палец… Точнее даже двумя решетками, как выяснилось при прохождении через небольшой внутренний коридорик меж ними для надзирателей.

Камера была большой, выкрашенной в белое комнатой и потому кажущейся еще более светлой и просторной, особенно когда смотреть вверх, на высокий потолок. По всей ширине внешней стены повыше были наставлены окна, пропускающие утренний туманный свет. Естественно через решетку. По низу шел беспрерывный ряд единоцельного, толстенного кожаного мата, приподнятого над полом и поставленного на ножки, словом, топчан. Граф де Гассе сразу как предстал перед ним, тотчас залез на него с ногами, не снимая обувь, растянулся.

– Как у меня в ушах гудит после этой пальбы!

Франсуа присаживаясь на занятый им край с дальней стороны стал снимать свои сапоги, перед тем как лечь тоже отдохнуть, вынул из некстати разорвавшегося на носочке сапога свой перстень с бриллиантом, но уже не тем, что ему некогда был подарен. Граф, разлегшийся поблизости, заметил эту уловку, позволившую сохранить такую дорогую вещицу.

– Зажал. /Еще через некоторое время/…Меня всего обчистили. Прячь быстрее, заметят. /повернулся в другую сторону/. А славно же мы сегодня, господа, постреляли!..

Побуждение к разговору было охотно поддержано расположившимся на другой стороне графом де Сент-Люком, де Эльяном, де Фретте и прочими. Сначала из уст разговаривающих полились эмоции и обсуждения о происшедшем, что да как, да почему /Франсуа недоспавшись только зевал, не принимая участия в разговоре, но и не собираясь спать на день глядя/. Далее пошли общие рассуждения о будущем, в том числе и о ближайшем, например, захватят сегодня Сьюдаделу или ее просто некому защищать. Настаивали на последнем, потому что если кто и остался после захвата Маона, в любом случае отправится лучше в горы, чем туда. А уж тем кто там оказался бы не так сложно было бы спастись совсем. Не стоит и говорить о том, что в головах шевалье и графа, зарождались мысли сожалеющие по поводу того, что их так неудачно угораздило отлучиться с прекрасной виллы и точно под самый канун высадки на Менорку английского десанта. Но никто ничего не сказал по этому поводу вслух, гораздо интересней было слушать предположения по поводу того что с ними будет, но единственное что можно было подчерпнуть конкретное, так это то, что к французам и офицерам относятся совсем не так как к остальным гарнизонным служакам, иначе бы их не отделили от испанцев, которыми битком набили камеры третьего этажа. Не плохо конечно иметь ввиду тот выход из положения, что их могут обменять.

Шевалье д’Обюссон стал наблюдать за Фернандо и Рамаданом в углу, последний из которых давал первому урок французского, вот уже в какой раз.

Послушайте, друзья! А может вам попробовать отговориться? Ведь в служивые вы не приписаны, только слуги и все.

Этот титул не поможет, раз попались. Но мы попытаемся конечно.

Незаметно воцарилась тишина, каждый из разлегшихся намеревался хорошенько отдохнуть.

Просыпались с ощущением озноба. Наступил вечер и было в самом деле холодно, после теплого дня сморившего на сон. К решеткам с коридора подошли и стали открывать. Прежде чем открыть решетчатую дверь вовнутрь показали рукой находиться всем на своих местах. Они внесли еду, и подсчитав сколько человек примерно находится в камере, доставили к открытому подносу несколько бутылочек местного вина. Лишь после того как англичане удалились, пленники позволили себе обратить внимание на поднесенное. Лежавший на том краю топчана Бажоль немощно поднял свое тело и с кряканьем привстав на ноги с интересом подошел, поднял край накидки.

Картошка в мундирах и зайча… то есть крольчатина! Наверное у них какой-нибудь предрождественский протестантский праздник?

…Аха, по случаю сегодняшней победы. – проговорил граф де Гассе в полудреме продолжая лежать, ткнувшись лицом на изгиб руки.

– А может английский новый год?! – продолжал гадать все тот же. – Нет, новый год у них по-моему в марте. ⁶– высказался д’Обюссон.

За следующие несколько дней произошла большая реорганизация тюремного населения; всех до единого испанских солдат партиями вывели из портового замка вообще и по мнению некоторых отправили морским путем в Барселону. Но как выяснилось потом у лорда Уилтона, зашедшего с писцом переписывать их имена, отправили только часть, остальные же… на затеянную новыми властями прокладку дороги от города до Сьюдаделы.

Их же, постояльцев этой камеры, перевели в другую, освободившуюся на этом же этаже. Третий же, очищенный весь полностью по-видимому под что-то приготовили. Что даже из-под низа перекрыли ход наверх. Но не это так волновало шестерых пленников / в отрыве от Рамадана и Фернандо, оставленных на месте/, когда их в сопровождении лорда Уилтона перепроводили на новое место в длинную, но несколько неширокую камеру с отдельными кроватями расставленными по стенам. Внутренняя разделительная преграда от коридора состояла уже из обыкновенной глухой стены с толстой кованой железом дубовой дверью.

Почти сразу же после водворения, к их братству по несчастью добавился седьмой: доктор д’Оровилл с маленькой кожаной аптечкой при себе, соответствующей его ученой степени. Он до сего времени находился при лазарете и лишь после последних реорганизаций в силу своей односложной частицы, добавленной к имени и почтению вида попал именно сюда.

Глава VII. Неудавшийся побег

В следующий раз когда нам стоит обратить к ним свое внимание – это в самый вечер торжества, когда шевалье д’Обюссон, стоя на спинке кровати и уцепившись обеими руками за прутья маленького окошка выглядывал, стараясь оглядеть и запомнить прилегающую местность к гавани, но не ту, холмистую, поросшую на противоположной стороне, и не столько сам порт, сколько недосягаемую для зрения правую его часть. Доктор д’Орвилл в это время полулежал на близстоящей кровати, пользовался для чтения теми частями света, которые любезно предоставлялись ему, поглядывающему в свои стекла снизу вверх.

Ну, все, готово! – воскликнул граф де Гассе, главный распорядитель сегодняшнего торжества, когда осмотрев каптившуюся в струях дыма сырую тушку в камине резво подошел к накрытому столу, скромно уставленного всем, чем следовало бы для праздничного стола. Потирая руки одну об другую выхватил из общего количества одну стеклянную рюмку, поставив перед собой. Взялся за горлышко винной бутылки из стекла, черного, как сажа. Начал откупоривать перочинным ножичком пробку сначала от сдерживающей ее проволочки, затем ее саму.

Так, господа! Прошу всех к столу!../нечаянно срезал верхушку, полез штопором/…Шевалье, доктор, давайте! Докто – ор! /повысил он голос/. Давайте, присаживайтесь за компанию. Хватит свои книжки читать, все равно уже ничего не успеете начитать.

А собственно что я? – проговорил незначаще доктор д’Оровилл. – Давайте наливайте, я всегда успею присоединиться.

Но судя по тому, с каким наплывом стали окружать праздничный стол и бренчать рюмками, доктору нужно было поторопиться и для этого сначала оторваться от заинтересовавшего его места.

Доктор, давайте, прощайтесь со своими книжками. – разнесся приглушенный смешок.

Граф стал наливать каждому в рюмку по весу. Не хватило одной бутылки, той же салфеткой взялся за другую, наплескал полную рюмку присоединившемуся читателю. Наконец, когда с церемонией разлива было покончено, все участники пирушки стояли вокруг стола с поднятыми рюмками, ждали только того, когда граф де Гассе наберется усилий, произнесет тост.

– …Ну, что, господа… выпить нам придется молодого кисленького винца… Мясо к нему сырое. Все закуски сделаны без женских рук и потому горьки, как и любой хлеб на чужбине. Да и сами мы уже не те. И есть даденный хлеб в нашем положении горше вдвойне…

Но это не беда, друзья мои все потом образуется… главное, что в прошедшем тысяча семьсот восьмом, мы славно пожили, и хоть конец его сильно смазался… самое главное мы все остались живы, а все остальное уходяще-приходяще. И поэтому я предлагаю выпить за наше везение не во всем будущем, а конкретно сейчас… от того как оно сложится, так пойдут у нас дела и дальше… Итак, за удачу, господа! Ну и все же за то, чтобы удачным прошел весь последующий год!

Осушенные рюмки уже стукались днищами о столешницу, как произноситель тоста поперхнулся до выступа слез на глазах, и обопершись в наклоне на руки с ножкой рюмки между пальцев. С минуту он переживал не лучшие мгновения в своей жизни, уперив отсутствующий взгляд в одно место. Наконец его передернуло и он заискал на столе чем бы можно было перешибить свой вкус.

– Ну кислятина, все испанские вина сладкие, это же пойло… Я уже начинаю чувствовать оскомину от первой же стопки этого сока. Вношу предложение его оставить, сполоснуть обязательно рюмки, у нас еще бутылочка какая-то имеется.

– Наверное его нужно пить горячим. – предположил де Фретте.

– Господа, только не это! – запротестовал доктор д’Оровилл.

Де Гассе:

– Мы сделаем лучше… Оставим! Никуда не денутся, соблазняться, вон они на первый взгляд какие…

Каждому разлили понемногу из найденной бутылки хереса /определил капитан де Фретте то ли по запаху, то ли по цвету/ и выпив по-настоящему уселись за стол, к еде, но тут то их и ждало опять некоторое разочарование. Закусок было много: салатов, приправ, но не хватало ко всему этому центрального блюда: голимую кашу с соленой капустой было есть просто отвратительно, даже если все это прихлебывалось пикантным подливом, чем-то по вкусу отдаленно напоминающее мясное. Но наедаться было просто необходимо… впрочем доктор д’Оровилл нашел наслаждение в похлебывании куриного бульона с крутым яйцом плавающим вместо мяса.

– Скверно без антилопы, – выразил всеобщие мысли шевалье, взорвав некоторых неистовыми внутренними приступами, сдерживаемыми набитыми ртами. Обыкновенное, шуточное лишь своей неточностью слово Франсуа явилось той искрой, которая воспламенила скучную обстановку своей однозначностью и полным расхождением с реалиями, после чего завязалась живая беседа, начатая графом де Гассе:

– Ты, Франсуа, молчишь, молчишь, но иногда как что-нибудь скажешь. Просмеяться невозможно…

За столом в разговорах и беседах они так просидели до самой ночи, не заметив и как наступила глубокая ночь.

– Ну что, – вдруг спохватился граф де Гассе, чувствуя, что одни опять читают, а других уж клонит ко сну. – За дело! Уже достаточно поздно. В три часа пьяный вдризьг караул заменят другим, надобно спешить.

– Вот уж во что не верится, в то не верится. А знаменитая английская дисциплина? – спросил его доктор д’Оровилл вопросом с задними помыслами.

– Значит, вам не хочется, дорогой наш доктор, доктор д’Оровилл, в кастровые пещеры?…До Пальмы девяносто миль!

– Мало?

– По прямой так еще меньше… если от берега до берега. Если боитесь, оставим на берегу.

– Лучше бы отстали вы от меня здесь!

– Ну что так грустно, тем более, что вы хорошо знаете, здесь вы ни за что не останетесь. Без вас мы никуда… и без вашей аптечки. Оттуда так однажды пахло.

Шевалье Франсуа не дожидаясь, пока чесная компания раскачается, пошел в сторону двери и присел перед ней на корточки. Справа чрево маленького каминчика уже больше не дымившего. На квадратно – плиточном полу приложенной к стене лежала куча дров.

– Вы конечно извините, но спиртик ваш нам придется употребить… О! Томпончик! Давайте томпончик!

С этими словами граф де Гассе подошел вместе с доктором к двери и стал обильно смазывать сильным концентрированным раствором из флакончика, нижнюю часть массивной двери, стараясь как можно сильнее пропитать окаменевшее дерево. В перерыве, дожидаясь, когда поверхность просохнет перед следующим разом граф спросил:

– Да, кстати, дорогой доктор, куда в последнее время исчезли три тома вашей медицинской библиотеки?

– А что? – понимая что, недобро спросил д’Оровилл.

– Мы не хотели вас огорчать раньше времени… Но вы и сами должны были догадаться какие жертвы придется принести вам. Вы позволите взять? На толстых картонажных листьях очень хорошо разжигать деревяшки. Другого у нас просто ничего нет.

– Но это же форменное варварство, – попытался возразить вопрошаемый. – Вы разве пойдете на то, чтобы разодрать старинный фолиант по листочкам?

– А?! – оторвался ухом от щели второй собеседник; не поняв о чем ведется речь, ответил невпопад. – Нет, мы никуда ходить не будем, мы разорвем его здесь. А что останется честно вернем вам. И интересно было бы знать что вы сейчас читали только что с таким запоем? / обратился к сидящим/ Принесите пожалуйста все сюда.

Бажоль установку понял и улучив подходящий момент достал из заначки доктора д’Оровилла /глубоко под кроватью / другие две книги и добавив к ним лежащую на поверхности с серьезным видом подошел положил стопу для использования. Франсуа как раз говорил графу де Гассе, чтобы он смазал и немного повыше, тем больше шансов, что он проест вокруг себя все.

Спирт, или насыщенный раствор анисовой водки, как и всякая влага имела свойство пропитывать и размокать и с последующим очередным разом она очень скоро пропиталась далее и поверхность дуба почти сразу же стала засыхать. Так бы можно было продолжать до бесконечности, но спирт кончался. С последним разом граф вернул в раскрытую сумочку аптечки использованный пузырек. Томпончик же налепил на дверь.

– Так, посмотрим, что у вас тут интересненького…

Будучи немного подвыпившим и одурманенным парами спирта, де Гассе и вел себя соответственно с легкой припьяненностью в подходе к любому делу:

– Лунатизм? А! Сомнамбула!…

…Слушайте!

– Потише декларируйте только…

– Болезнь эта чаще всего наследственная… Страдающий ею человек во время сна, при лунном свете, начинает не осознавая этого двигаться, вставать и ходить, а то и лазить по стенам… Часто таких сомнамбул можно встретить на крышах и в прочих очень опасных местах. Если что-нибудь разбудит такого человека, то он скорее всего потеряет устойчивость и свалится. Ну, а если ничего не произойдет, то так же возвратится на свое ложе, укрывается и спит. А на утро уже совершенно ничего не помнит.

– Слушай, ладно! – остановил его сидящий рядом Франсуа с дровиной в руке. – Быстрее рви книгу, приступай к закладке, а то мы так ничего и не успеем.

Он переложил поближе все дрова какие имелись, кои тут же были уложены впритык к двери и напичканы листами от книги, рвавшимися почти бесшумно.

Со стола принесли свечу и огонь занялся. Вместе со свечой были принесены и салфетки, которые так же полетели в пламя. В костер были задействованы только половина из всех имеющихся дровен. Но и они объяли огнем всю нижнюю часть двери. По мере необходимости подкладывались все новые палки и постоянно накидывали оторванных листков, так больше получалось жару.

В то время, как де Фретте, де Эльян и де Сент-Люк подошли сзади посмотреть, доктор д’Оровилл уже успев глотнуть дымку и почувствовать жар, наоборот пошел в дальний конец. Вскоре и остальные последовали за ним, оставив только двоих, но и там им дым пощипывал уже глаза. Граф де Гассе решил прожечь дверь одним разом так и вернее должно было получиться и побочные явления при сильном костре ощущаются менее заметно. Но наложив все разом, через некоторое время был вынужден позорно бежать от жарового напора и едкого дыма, защипавшего глаза.

Камеру заполнило дымом; д’Обюссон, продолжавший все еще находиться подле, держался лишь благодаря дымоотводу в камине, куда он всовывал свое лицо для вдыхания более-менее свежего воздуха и в это время усиленно надирал страницы книги, отрываясь лишь для того, чтобы подкинуть. Туша, висевшая на вертеле очень мешала и сняв ее он неожиданно обрел еще одну хорошую палку в костер.

Дальше было сидеть уже невозможно и он с режущими глазами с тушкой в руках побежал оттуда к концу.

Зарешеченное оконце основательно облепили любители свежего воздуха, стоя ногами на заправленной постели, но слегка посторонились дать глотнуть прохлады и главному поджигателю, впрочем он бы и сам взял, так как полез по спинке; и мало того с его появлением на истоптанной раздавленной кровати чаша ее терпения переполнилась и она провалилась вместе с теми кто не держался за прутья. Еще раз вдохнув полной грудью воздуха… с дымом шевалье спрыгнул и не собираясь принимать участия в мерах, которые спешно принимались потерпевшими, обратил вдруг внимание на доктора д’Оровилла, забытого всеми в борьбе за жизнь. Он молча погибал на своей кровати облокотив голову на руку.

– Доктор, вставайте, не лежите, – подскочил к нему Франсуа, пытаясь поднять.

– Честное слово, шевалье, – оторвал тампон от носа со смехом проговорил доктор, – Если мы все здесь удушимся., это будет лежать исключительно на вашей совести.

И снова приложил к лицу сложенный в несколько кусок материи, по всей видимости, снятая с подушки наволочка. В воздухе уже действительно скопилось столько дыма, что облака его начинали угрожающе застаиваться. Насыщенность дымом принимала ужасные размеры и люди, понимая, что им возможно несдобровать, делали все возможное, чтобы только вырваться из этого кошмара. Каждый, подбегая старался хоть как то продвинуть дело и потому вскоре все три книги были изорваны и вместе с корочками спалены. От бумаги главным образом и шел тот черный едкий дым, заполнивший все и вся. Казалось, что от него почернела вся нижняя часть двери. Но это было не так, потому как и огонь делал свое дело. Треск в самом низу усилился, должно быть начала гореть и сама дверь, судя по тому как она начала коробиться и разбухать от выстрелов. До сих пор можно было считать что поджег велся относительно тихо, но когда разгоравшееся дерево расстрелялось искрами, так, что шум можно было сравнивать разве что с настоящей стрельбой, казалось, грохот должен бы был переполошить всю тюрьму. Треск расщепляемого дерева с огненными выдувами добавлял нежелательной музыки.

Приблизившийся к огню граф де Гассе делал главный упор на силу пламени извне, нежели надеялся, что некогда казавшееся таким крепким дерево прогорит само. Он подкинул в уголья еще бог невесть что и стал разгребать уголья, пробуждая огонь.

– Месье де Сент-Люк, – обратился он к графу, принесшему черную бутылку вина. —А вас бы я попросил снять ваш «А ля Стеенкерк».⁷ По своему опыту знаю, горят они превосходно.

– Горели в нем? – язвительно спросил тот, кому посоветовали сжечь навязанный предмет, придуманной ему гордости, может быть даже из зависти. – Гораздо будет лучше полить…

– Не надо ничего поливать! – остановил Франсуа занесенную руку с бутылкой. – Вы перегрелись, ваше сиятельство, кто же бражкой костры топит, это же не спирт. После вашего полива на том месте огонь уже никогда не воспламенится! Лучше разгребите мне чистое место.

– Взрывать будешь? – спросил де Гассе, однако сделал то, о чем его просили небрежно ногой.

Шевалье достал белый салфеточный сверток пороха, собранного прежде из остатков в карманах вояк, и сунул как можно глубже под… Де Гассе его еще сильнее впихал далее, и боязливо убрал руку, завидев ярко вспыхнувшие огненные струи, пошедшие снизу вверх и как могло показаться пропитавшие самую нутрь.

Огонь своей разрушительной деятельностью выявил внутреннюю конструкцию двери, состоящей из плотно припаянных друг к другу брусьев. Когда же граф де Гассе стал сдирать скреплявшие их намертво железные планки одна из них потащила за собой и обугленный обломок… дверь тут же стали распинывать; сначала полегоньку, но потом сапог – Франсуа пробил насквозь. Общими усилиями они распинали большую пробоину, далее принялись разгребать и раскидывать по сторонам уголья, расчищая таким образом свободное место для пролезания, но и дыму подняли столько, что невозможно было хорошо открыть глаза.

Достижение успеха оживило и остальных участников злосчастного побега, быстро принесли чей-то плащ и накрыли раскаленные плиты. Пролезая на ту сторону первым, Франсуа на миг замер, прислушался…

– Вылазь ты скорей!

В другое время сообщники с замиранием сердца и сами бы прислушались вслед за ним, но сейчас им было не до этого, побыстрей бы выбраться отсюда.

Образец целеустремленной стойкости, шевалье д’Обюссон чуть не взвыл от ужаса, когда голыми ладонями оказался на угольях. Было бы здорово после стольких приложенных усилий огласить всю тюрьму своими воплями.

Сквозничок из прогорелого места продолжал доносить за собой дым в широкий тюремный коридор и каждый влазивший спешил отойти от дымливой двери подальше. Франсуа прежде уже раскидал красные тлеющие уголья наклонился к очередному, приготовившемуся лезть.

А ягненок?

Несут, несут…

Наконец они все семеро были в сборе по эту сторону двери. Предстояло подумать, что делать дальше и капитан де Фретте, знавший внутреннее строение всего портового замка назубок, на ощупь, живо смекнул куда вести своих товарищей… Под лестницу на третий этаж, где находилась комнатка, где по идее должны были находиться сторожа.

Коридор, как мы помним, представлял собой букву «L»; пройдя длинную его часть вся группа свернула в меньшую и юркнула под кирпичный лестничный пролет, к дверям. Но она-то как раз оказалась закрытой, сколько ни дергали за ручку и не пытались выставить ее плечом, пока не расслышали невнятное мямлянье убитого сном пьяницы. Побудили его еще немного, пока не услышали что-то уже более-менее напоминающее речь, явно английскую. Кажется был задан вопрос.

– …Аварью. – ответил Франсуа в дверь, затем поправился. – Нет, «Аварьё. Ол – Райт?!»

С ложа встали, пустая бутылка звонко звякнулась об пол… В общем они оказались у раскрытого окна, смотрящего в сад…, но не нашли веревки, по которой можно было бы спуститься. Прыгать вниз в неизвестную темноту не решился никто, раз не решился капитан, знавший, сколько времени придется лететь. Тем более еще оставалось столько путей!

Граф де Гассе решил не упускать и этого верного случая; вручив ягненка Франсуа, кинулся назад. Оставалось только подасадовать на то, что они ни о чем не думали раньше, хотя и без всяких дум было понятно, что сплести веревку из простыней и одеял было просто необходимо.

Вернулся граф очень быстро и в крайнем волнении: камера была объята пламенем.

Тогда де Фретте решился вести их вниз, но неудача одна за другой преследовали их. То закрыто, то попав на второй этаж с перепугу сбежали на третий. Коридор на втором оглашался безумными криками и стуками в двери, находящихся там арестантов, думающих, что горит тюрьма. С третьего этажа им так же пришлось бежать, чуть не наткнулись на англичан. В тюремном коридоре им милее всего было скрытное место под лестницей. Там они и оставались в нерешительности, не зная, что им делать дальше.

Особенно нелеп к данной обстановке был обязанный вид доктора, обязанный носиться вместе со всеми по лестницам, за компанию.

– Я чувствую мы их так спалим всех вместе, с портовым замком, – пророчески указуя перстом неожиданно проговорил он, глядя из толпы на Франсуа, которого считал виновником всей этой идиотской истории, в которой у него спалили медицинские книги.

Вышло так, что де Гассе и д’Обюссон оказались стоящими напротив остальных, а граф ближе всех к двери комнатки. Взглянув на нее:

– Ну вы как хотите, а я прыгаю!

Шевалье ничего другого не оставалось, как последовать за другом за дверь. Вслед они обои услышали увещевания старины д’Оровилла, останавливавшего их от подобного шага: пока молодые, побереглись бы вы, потом всю жизнь изувеченные ходить будете.

Граф не слушая особо, прыгнул сразу, как подошел, так что Франсуа, повернув голову, успел заметить только сорвавшиеся с подоконника руки.