В тот же вечер решено было идти к этой барыне кому-нибудь из нас, по жребию, и высказать ей наше презрение. «Да вы с ума сошли!» сказал фертик, «чтобы идти к кокотке, нужно деньги! деньги!.. понимаете-ли… деньги! без денег они никого не принимают… поручик Дрябин рассказал мне, что он один раз пришел к какой-то кокотке без денег, так она его так турнула!»… «Сделаем складчину», говорит Иванов. «Складчину, складчину!» закричали все… «каждый дает, что может, не менее двугривенного!».. Сейчас же начали набирать и набрали шесть рублей сорок пять копеек… кинули жребий, кому идти – вышло мне. Я взял шесть рублей сорок пять копеек; я боялся, что меня на смех подымут, если я откажусь, – но на душе у меня было не весело… мне совсем не хотелось идти к этой желтой женщине, и я было совсем решил не идти и солгать что-нибудь товарищам; однако, в воскресенье случилось такое происшествие, что я… (Опять стук отворяющагося заика. Тото мгновенно садится за стол, зажимает уши и начинает громко твердить.) «Оставьте нас, вы не читали…» (Входить Семен с кружкой воды и куском черного хлеба.) «Оставьте нас… оставьте нас, вы не читали… сии кровавые скрижали… Сии кровавые, кровавые… (Шепотом.) Кровавые… Кровавыя» (и т. д. то громко, то тихо, учит стихи. Семен медленно расставляет воду и хлеб, оглядывает, все-ли в порядке в комнате. Когда он отворачивается, Тото жует бумагу, катает из неё шарики и щелчком пускает их в Семена, отчего этот в недоумении осматривается, видя Тото постоянно углубленным в учение. Потом Семен уходит. Тото снова принимает прежнее положение и продолжает рассказ.) В следующее воскресенье я явился к моей крестной маменьке. Такой грустной она еще никогда не бывала: глаза заплаканы, молчит… и, чтобы от меня отвязаться, послала меня с своим старым камердинером смотреть ученых собак. Мы отправились… только, у какого-то большего магазина, я вижу коляску и покажись мне, что это коляска моего названного папаши; я иду на нее, – что-жь бы вы думали? – действительно, из магазина выходит он и с ним… нет, можете себе представить мое удивление: с ним моя желтая кокотка Тата Лебрэ… Сели вместе в коляску и фт!.. след простыл. я было побежал к ним, но старый камердинер остановил меня. «Да ведь это» – начал было я. «Не наше дело», перебил меня старик, «а коли не хотите вы еще больше огорчить вашу крестночку, вы ей об этом не рассказывайте». Тут я понял все. Удивительное дело, как в иной момент все скоро понимается… Я понял, почему грустит моя мамаша, почему ничего мне не ответил названный папаша, – все, все… и все из за этой желтой женщины… А!!. утром я еще не хотел к ней идти, но теперь… Чорт возьми!! мешечек с деньгами был со мной… я забыл и об ученых собаках, и о старом камердинере, и почти бегом побежал в Большую Конюшенную… Ну, старику где было гнаться за мной? – на первом-же перекрестке он потерял меня из виду. Прибегаю в Конюшенную, отыскиваю дом, перед ним, вижу, уж собрался весь наш класс… «Что-жь ты опаздываешь, мокрая курица!» – закричали мне. «Ступай! ступай! ступай скорей!!! она только что вернулась»… Я вошел на парадное крыльцо, меня встретил толстый швейцар… важная этакая, заспанная физиономия, с длинными бакенбардами, точь в точь наш учитель немецкого языка, когда он говорит: «Ruhig, meine Herren!. Aufmerksam!..» «Послушайте,» спросил я, «здесь живет г-жа Тата-Лебрэ?» Он молча кивнул головой… «Нельзя-ли передать ей, что мне нужно ее видеть… и что у меня есть деньги»… и я показал ему мешечек. Он снизу позвонил и проворчал сквозь зубы: «в третьем этаже»… я побежал по лестнице… Не успел я добежать до площадки третьего этажа, как мае навстречу вышла вертлявая горничная и с недоумением посмотрела на лестницу, вероятно, думая, что кто-нибудь другой к ним явился, но на лестнице был я один. Я подошел к горничной и сказал: «нельзя-ли мне видеть г-жу Тата Лебрэ? – и скажите ей, пожалуйста, что у меня есть деньги»… показываю ей мешечек. Она взглянула на меня во все глаза, да как прыснет со смеху… «Сейчас, говорит, доложу»… сунула меня в какую-то гостинную и исчезла… Я никак не мог понять, чему она смеялась… стал осматривать свое платье: – нет, ничего, в порядке… тут отворилась дверь, горничная сказала: «пожалуйте!» – и я вошел в другую гостинную… А! как она была прелестно отделана… золотая мебель, ковры… цветы во всех углах… и, развалясь на диване, лежала она, моя ненавистная… Откровенно говоря, в эту минуту Мне Тата Лебрэ показалась даже хорошенькой… она была одета какой-то турчанкой, вся в шалях, в красных вышитых туфельках, которые так и подпрыгивали, когда она покачивала ножкой… Тата улыбнулась и поглядела на меня такими удивленными глазами, как будто хотела спросить: «что тебе надо от меня»?.. Признаюсь, я растерялся, струсил; мешечек выпал у меня из рук, – шесть рублей сорок пять копеек раскатились по ковру, и я уж готов был удрать от неё, как увидал на одном из столиков шляпу и трость… Я их узнал! – это были шляпа и трость моего названного папаши. Злость опять прилила мне к горлу, я почувствовал, как слезы показались у меня на глазах, и закричал ей: «Что вы на меня так глядите?.. вы хотите знать, зачем я пришел? – Я пришел сказать вам, что вы украли у моей крестной мамаши моего названного папашу… и это бесчестно, это бесчестно: и я хочу, чтоб вы его отдали!.. я должен был вам сказать еще про то, что вы нас назвали жабами; но это пустяки, – я бы вам это простил, еслиб вы не обидели мою крестночку!», и пошел, и пошел… Я ей рассказал про мою крестночку, какая она добрая и хорошая, и красавица… и во сто раз лучше такого урода с рыжими волосами, как она, Тата Лебрэ. Слезы градом лились у меня по щекам; а скверная женщина так и покатывалась со смеху… зло меня душило… «Mais, mon petit,» сказала она мне, – «je ne comprends rien de ce que vous dites»… Тогда только я понял, какого дал маху, забывши, что она француженка и ничего не понимает по русски. Я уже готов был начать снова, как мог, по французски, но тут кто-то взял меня за руку; оглядываюсь – мой папаша… «Пойдем отсюда», сказал он, и почти вытащил меня на лестницу… Тата выбежала за нами на площадку, продолжая хохотать; но меня она не могла обмануть… это она хохотала от злобы, от досады… по крайней мере, я очень хорошо слыхал, как она крикнула: «Et toi, mon petit, je te repincerai encore».! – Repincerai! – pincer – значит щипать, она хотела ущипнуть меня со злости… я был доволен – я отомстил…