– Я не могу обратиться в полицию! – шипел на осветителя не на шутку встревоженный режиссер. – Она же моя жена! Корнелию посадят или признают невменяемой! И тогда все! Понимаешь? Все!
– Но она убила человека, Босс, – голос Зигфрида звучал фальшиво и неуверенно, словно он сам не верил в то, что говорил. – Мы же не можем оставить это вот так…
– Завтра вечером мы уедем. Я увезу Корнелию из страны…
Жена режиссера ушла обратно в свою комнату и присела на край подоконника. Зловещее нечто, что преследовало Корнелию с детства, снова вернулось и затаилось где-то рядом. Оно шипело на нее из углов комнаты и постепенно приближалось, скользя по полу. Девушка учащенно задышала и испуганно прижалась спиной к холодному стеклу окна. Хотелось спрятаться, раствориться. Лишь бы покинуть этот дом. Тут Корнелия вспомнила про грецкий орех, который нашла последним. Бросившись в темноту, к своим вещам, словно в осиный улей, она дрожащими руками достала его из отделения рюкзака.
– Помоги мне, Дора, – шептала девушка в темноте. – Я не знаю, что мне делать. Пожалуйста, помоги мне…
В коридоре второго этажа послышались тяжелые шаги, и Корнелия испуганно отползла к стене, словно была приговоренной к казни, и близился час рассвета. Через мгновение свет керосинового фонаря залил комнату персиковым цветом, в котором глаза девушки блестели, словно у загнанного в ловушку зверя. На пороге комнаты стоял оператор Влад, он оглянулся назад, в коридор, и прикрыл за собой дверь.
– Корнелия, – Влад выдержал короткую паузу, которая показалась девушке целой вечностью, – мне нужно с тобой очень серьезно поговорить…
– Он был твоим хорошим другом, – прохрипела девушка из угла комнаты, в который обреченно забилась. – Мне очень жаль…
– Речь не о нем, – оператор снова оглянулся на дверь. – Речь о тебе.
– Я ничего не помню! Ясно? – резко перешла на крик девушка. – Вы, все вы знаете, что я иногда хожу во сне! Как я могу отвечать за то, чего не помню! Как вы смеете обвинять меня?
Корнелия бросилась на Влада, стараясь вцепиться ему в лицо, но мужчина увернулся, и девушка пролетела мимо него, ударившись ладонями о стену, с которой в свете фонаря заклубилась пыль. Жена режиссера принялась колотить оператора руками, а он, как мог, уклонялся от ее хаотичных атак.
– Убирайся! Все убирайтесь! – надрывно кричала Корнелия. – Я ничего не помню! Слышите? Я совсем ничего не помню!
Неожиданно, между Владом и девушкой прыгнул крупный, дымчатый кот. Сверкая желтыми глазами, он утробно заверещал, встав перед мужчиной на дыбы. Оттесняя его к двери, животное шипело и било в воздухе лапой. Оператор вывалился в коридор, открыв своим весом дверь, и, поспешно перекрестившись, побежал прочь. Кот тут же успокоился и, урча, принялся ласково тереться о дрожащие ноги Корнелии.
– Спасибо, Дора, – прошептала девушка.
По лестнице, с грохотом, поднимался Лукаш Чермак. Корнелия слышала его едкие ругательства и сбивчивое дыхание. Не дожидаясь появления мужа, девушка взяла кота на руки, зашла в комнату и закрыла дверь, опустив засов.
Эпизод пятый. «Узоры и браслет».
Что-то мокрое и шершавое коснулось щеки Корнелии. Девушка открыла глаза и, сонно поморщившись, увидела сидящего перед ее лицом кота. Он спокойно посмотрел на Корнелию сквозь ночной сумрак своими желтыми глазами, а затем, проследовав к двери комнаты, остановился и обернулся к девушке. Жена режиссера спокойно наблюдала за загадочным животным, а оно так же спокойно наблюдало за ней. Но через какое-то время, потеряв терпение, кот несколько раз требовательно постучал лапой по закрытой двери комнаты.
Как только Корнелия открыла дверь, кот неуловимой тенью выскользнул из комнаты, но, к удивлению девушки, тут же остановился и замер посреди коридора, внимательно на нее посмотрев. Когда Корнелия сделала шаг за пределы комнаты, ее новый знакомый, тоже, продвинулся чуть дальше по коридору. Девушка сделала еще несколько шагов, и кот снова сдвинулся с места. Жена режиссера уверенно пошла за котом, а тот, убедившись, что за ним следуют, побежал трусцой. Он вывел Корнелию на холодное крыльцо дома, и она тревожно отпрянула обратно к двери: вдоль тропинки к сараю в два ряда стояли низкие факелы, чье зеленое пламя дрожало и зло шептало на ветру. Гладкая и серая дверь сарая светилась зелеными узорами флуоресцентной краски, которые изображали растительный орнамент. Кот уверенно побежал по дрожащей зеленым светом тропинке и замер миниатюрной фигуркой у этих таинственных, светящихся врат. Немного помедлив, Корнелия проследовала за ним. Ее черный силуэт бросал на тропинку неровную тень, дрожащую в демоническом зеленом свете факелов. Чем ближе девушка подходила к светящейся узором двери, тем отчетливее слышала тихое девичье пение и загадочный, меланхоличный звон колокольчиков.
– Освободи меня, Корнелия, – тихо пропел кто-то нежным голосом из-за двери сарая. – Я так устала. Освободи меня, Корнелия…
Кот сидел у ног жены режиссера и пристально следил за каждым ее движением. Корнелия приложила к светящейся гладкой двери ладонь, и на ее серой, деревянной поверхности, взорвавшись маленькой зеленой вспышкой, появилась замочная скважина. Корнелия испуганно отшатнулась и посмотрела на своего желтоглазого спутника. На месте внезапно исчезнувшего кота, в жухлой траве, лежал большой медный ключ и поблескивал своим желтым металлом. Девушка аккуратно подняла его и, повертев в руках, обратила взгляд на замочную скважину.
– Освободи меня, Корнелия…, – снова тихо пропел кто-то из-за двери.
Жена режиссера напряженно выставила перед собой ключ, словно нож, и стала медленно приближать его к двери сарая. Он уже аккуратно вошел в замочную скважину и чуть скрипнул механизмом замка. Но в последнюю секунду Корнелия повернула ключ обратно и рывком извлекла его из двери. Дрожа всем телом, девушка нагнулась к замочной скважине и заглянула в нее. С обратной стороны на нее смотрело нечто своим выкатившимся из орбиты страшным белым глазом, покрытым мутными, полопавшимися сосудами, словно грязной паутиной. Чернильный зрачок и мутно зеленая радужка этого глаза хаотично дрожали из стороны в сторону, подобно беспокойному пламени факелов, выставленных вдоль дорожки к сараю. Корнелия вскрикнула и упала на спину. Тут же, в дверь сарая, с его обратной стороны, что-то врезалось со звериным визгом. Так, что со стен полетела белая пыль, и посыпались щепки.
Девушка вскрикнула и проснулась одновременно с пронзительно громким раскатом утреннего грома. Настолько мощным, что, казалось, сердитое небо упиралось прямо в крышу этого старого, сельского дома. Корнелия вытерла тонкой рукой холодный пот со лба и убрала назад прилипшие к лицу волосы. Дом стоял беззвучно, словно до смерти напуганное бушующей стихией живое существо. Ни скрипа, ни голосов, ни, даже, самого тихого шороха. Только рычащая и зло стонущая стихия за окном, бросающая звонкие копья капель в старый фасад и в мутные стекла. Взгляд девушки скользнул по подоконнику и замер на предмете, который на нем лежал. По спине жены режиссера пробежал холодок, а тело моментально покрылось мурашками. На фоне стекла, заливаемого с уличной стороны каскадом дождя, лежал еще один орех. Встревоженная девушка подошла к окну и удивленно посмотрела на неожиданную находку. Рядом с орехом виднелись четкие следы грязных кошачьих лап. Рука разломила орех со следами старой, запекшейся крови, и из него на ладони девушки упали маленькая, свернутая записка и затертый значок СС «Череп и кости». Почерк в испачканной кровью записке был быстрым и кривым, он настолько отличался от обычного почерка Доры Миллер, что, казалось, это писал совершенно другой человек.
«Это свершилось. Когда я использовала свой дар, на кухне их было шестеро. Им так и не удалось прикоснуться ко мне. Они не смогли свершить свой чудовищный замысел. Их гадкие, черные сердца взорвались, словно закисшие бомбы, только потому, что я так захотела. На кухне, в крошку разлетелась вся посуда, окно выбило вместе с рамой, со стен осыпалась штукатурка. Теперь мне очень плохо. Из носа и глаз течет кровь, голова раскалывается. Прячусь в сарае. Они уже близко. Они жаждут мести. Прозвучал приказ брать меня живой. Я им не дамся. Я останусь непокорной ни людям, ни злой судьбе. Эта ветхая обитель станет моим монументом…
Дора Миллер 17 лет, 15 августа 1943 года».
В комнату постучали, и Корнелия, вздрогнув всем телом, выронила из рук свою находку. Стук повторился уже более настойчиво. Девушка тихо подошла к двери и прислонилась к ней спиной.
– Кто это?
– Корнелия, это я – Арман. Открой, пожалуйста, дверь…
– Убирайся.
– Корнелия, я не причиню тебе вреда. Пожалуйста, открой…
– Убирайся!
– Не кричи! Дело касается твоей жизни! Да и моей тоже…
– Что ты имеешь в виду?
– Мне не хотелось бы говорить об этом вот так, через закрытую дверь…
– Только так и никак иначе, Арман.
За дверью воцарилась тишина, и девушке даже показалось, что Арман беззвучно ушел. Но, через минуту актер тяжело вздохнул и заговорил снова:
– Я…, я люблю тебя, дорогая Корнелия. Я полюбил тебя с первого взгляда, как только увидел. Как бы я не уважал Лукаша, я больше не могу сносить того, что он делает с тобой. Я больше не могу смотреть, как он губит тебя…
– О чем ты?
Арман не успел договорить. В коридоре, со стороны лестницы, раздался характерный треск и топот стремительно приближающихся ног. За дверью послышались звуки борьбы и ругань. Девушка рывком скинула засов и распахнула дверь. По полу коридора, словно сцепившиеся дворовые коты, катались режиссер Лукаш Чермак и Арман. Актер, явно побеждающий на фоне режиссера в весе и физической форме, отбросил его от себя на метр. И, потирая рукой ссадину на подбородке, схватил Корнелию за руку.
– Мы уезжаем, – сказал, как отрезал, Актер.
– Я никуда с тобой не поеду! – Корнелия попыталась вырваться, но Арманд продолжал упорно тащить ее по коридору.
Оклемавшись, Лукаш Чермак поднялся с пола и со скрипучим криком бросился на своего недруга. На этот раз Арман не стал церемониться и двинул увесистой рукой режиссеру прямо под дых. Лукаш хрипло вдохнул, сгорбившись, отшатнулся назад и упал, держась за живот.
– Как ты посмел! – Корнелия вцепилась свободной рукой в лицо актера и одним рывком оставила на его лице три кровавых полосы.
Арман вскрикнул и, отпустив Корнелию, схватился за лицо руками.
– Дура! Ты – беспросветная дура! – Актер зло посмотрел на свои окровавленные пальцы. – Это все из-за него! Понимаешь, это все он виноват!
– Да? – Корнелия лукаво улыбнулась, демонически захихикала и стала медленно приближаться к Арману. – А может это не он, а дух ведьмы? Может, это милая подружка Дора говорила мне что делать и вела меня. Ты не думал, что это она указывала мне, кто должен жить, а кто умереть?
– Что? – задыхаясь, то ли от испуга, то ли от негодования, выдавил из себя Арман. – Что ты такое несешь? Больная! Ненормальная! Да вы оба ненормальные!
Актер попятился, а затем, держась за оцарапанное лицо, побежал. Спускаясь по старой лестнице, он споткнулся и упал, с грохотом покатившись по ступеням. Оказавшись на первом этаже – на полу, в прихожей, он, крича, схватился за поврежденную во время стремительного спуска руку. К нему подбежали Влад и Зигфрид. У входной двери стояли их нагруженные походные рюкзаки.
– Какого хрена здесь происходит? – спросил у актера оператор Влад.
– Рука! Моя рука! – кричал лежащий на полу Арман. – Они ненормальные! Они оба ненормальные!
– Так ты идешь с нами, как только закончится гроза, – осветитель Зигфрид, помог Арману встать на ноги, – или и дальше будешь играть с этой психической в любовь?
– Она же жертва! Как вы не понимаете? – охал Актер.
– Пускай сами разбираются, – Влад накинул на плечи рюкзак. – Я сваливаю. Лучше, рискуя жизнью, спускаться по размытой дороге, чем оставаться в этом Богом забытом месте!
– Но Арман не сможет пойти с нами, – придерживая за здоровую руку, Зигфрид помог стонущему от боли актеру сесть на кухонный стул. – Он травмирован…
– Тем хуже для него, – сухо сказал Влад и, не дожидаясь ответа, хлопнул входной дверью.
Через мгновение его фигура за окном уже быстро отдалялась от дома под моросящим дождем…
Корнелия села перед лежащим в коридоре мужем и положила его голову себе на колени. Он все еще с трудом дышал, смотря перед собой затуманенным взглядом. Девушка нежно гладила рукой по его волосам и тихо напевала колыбельную.
– Пришло время поставить точку, – неожиданно произнес Лукаш хриплым голосом. – Принеси мою личную камеру, дорогая…
– О чем говорил Арман? Я не совсем поняла его.
– Принеси камеру, и я все тебе расскажу…
Корнелия спустилась на первый этаж и, даже не взглянув на Армана с Зигфридом, расположившихся на кухне, прошла в гостиную комнату и достала из сумки мужа его видеокамеру. Вскоре спустился и сам режиссер. Бросив на Армана полный презрения и смертельной обиды взгляд, он вышел на улицу. Корнелия молча последовала за ним – за своим гениальным мужем.
Дождь капал на мрачное, морщинистое лицо режиссера. Его муза ступала за ним босыми ногами, двигаясь чуть поодаль изящным силуэтом. Так они и подошли к сараю. Лукаш Чермак вздохнул, взял у жены камеру и включил ее. Корнелия спокойно наблюдала за каждым его действием. Ее красивое, бледное лицо источало спокойную меланхолию и покорность.
– Ты готова, дорогая? – спросил режиссер неожиданно живым и бойким голосом, наставив на Корнелию объектив своей камеры.
– К чему?
– К правде, – улыбнулся режиссер и скрылся за углом сарая, проигнорировав его большую гладкую дверь.
Дойдя до угла сооружения, режиссер одной рукой оторвал хлипкую деревянную панель, за которой оказалась новая дверь с ручкой и маленьким замком. Режиссер рывком сорвал со своей шеи цепочку, на которой покоился маленький ключ, и открыл им тайный проход в таинственное до этой минуты для девушки место. Предлагая жестом руки зайти жене первой, он встал сбоку от дверного проема. Слыша учащенное биение собственного сердца, взволнованная Корнелия зашла в сарай. В это мгновение ее глаза горели благоговейным блеском, словно она ступила под свод прекрасного готического собора.
В сарае было обжигающе пусто. Корнелия не знала, чего ожидать. Но ей думалось, что оказавшись внутри, она все поймет, разберется в себе, станет сильнее, наконец, получит ответы на все волнующие ее вопросы. Состояние трепетного предвкушения снова сменилось меланхолией, и девушка обернулась на мужа. Лукаш Чермак стоял у двери, преграждая путь. Его глаза горели злым, фанатичным огнем, а объектив наставленной на девушку камеры казался заряженным револьвером. Режиссер явно ждал ее реакции и замер в предвкушении. Руки, которыми он держал свою камеру, подрагивали от волнения и предвкушения развязки.