«Вряд ли», – отвечает доктор, – «Вы побудьте с ней, если хотите, я попозже подойду».
«Хорошо».
Я сажусь на стул рядом с кроватью. Осторожно беру сестру за руку. Её пальцы еле тёплые. Я обхватываю их своими, пытаюсь согреть. И думаю о Камнях.
Отец учит меня стрелять.
«Сынок», – говорит он, перезаряжая ружьё, – «Мужчина всегда идёт до конца. Чтобы не случилось. Держи».
Он передаёт мне ружьё.
«Целься. Так, а теперь нажимай. Тихо, не дёргай, плавно. Отлично!»
Консервная банка, кувыркаясь, улетает с пенька.
«До конца», – повторяет отец, – «И если надо защитить близких, мужчина не раздумывает. Ты понимаешь о чём я?»
«Конечно», – солидно говорю я, возвращая ружьё.
«Ничего ты пока не понимаешь», – смеётся он.
Спустя две недели отец не вернётся с работы. Запрётся в туалете, закрепит на трубе стропу, завяжет на другом её конце петлю. Труба проходит слишком низко от пола, ему приходится встать на колени на грязный заплёванный кафель и задушить себя самому. Все думали, что мать, вечно заплаканная, переходящая из истерики в депрессию, мать последует за ним, но нет. Как бы ужасно не звучало, но смерть отца вернула её к жизни. Мы больше никогда не видели её плачущей.
Мужчина идёт до конца. Я повторяю это, пробираясь через занесённый снегом лес. Мужчина идёт до конца. Я повторяю это, когда пальцы на ногах немеют от холода. Я повторяю это, когда наступает ночь, и я выщупываю фонариком путь в кромешной темноте леса. Повторяю, когда начинается метель. Сквозь снег и тьму иду я к Камням.
Силы окончательно покидают меня. Я валюсь в снег. Я не чувствую холода, только страшную, пропитавшую метастазами всё моё тело, усталость. Мои глаза закрываются. Я засыпаю.
Боль, резкая обжигающая боль вспыхивает в правой щеке. Я открываю глаза. Надо мной стоит отец. Лицо его мертвенно-синего цвета. На шее рубец от петли.
«Вставай», – он протягивает мне руку, – «Мужчина всегда идёт до конца».
Я поднимаюсь и ковыляю за ним. Отец идёт по сугробам легко, не оста�