– Я родилась и выросла на землях Федерации. Отец говорил, что там лучше идёт торговля. Моя мама была родом с равнины. Стройная, голубоглазая блондинка, безумно красивая, она любила отца, но не спешила принимать ислам.

– Все его родственники шипели от злости, и только дедушка молил Аллаха о милости. Ведь Аллах милостив и милосерд. Но однажды в мой дом вломились эсэсовцы. Целая зондеркоманда! В тылу Миротворцы, впереди эти мрази!

– А эсэсовцы – это кто?

Люба смотрела на Айшу круглыми от удивления глазами.

– СС – Социальная Служба, – поморщилась Айша. – Их руками шайтан отнимает детей у родителей. Меня и моих младших братьев-близнецов забрали из семьи за то, что отец выпорол их пару раз. Потом мы узнали, что на нас настучал сосед-содомит. Папа ему не нравился…

– Когда нас увезли, съехался весь наш род. Приехали родственники из самых отдалённых селений. Сначала они собрали денег и наняли адвокатов, потом хотели подкупить судью, но ничего не помогло.

– А у наших родителей получилось! Без подкупа и взяток, – заметила Вера.

– Тот судья ненавидел мусульман больше, чем остальных Несогласных. Так что меня и братьев, в конце концов, отправили в приёмные семьи.

– И ты оказалась с двумя «мамами»?

– Нет! С двумя «папами»!

– У нас похожие истории…

Вера криво улыбнулась, глядя себе под ноги.

– Мама и папа сходили с ума, не зная, где я, – продолжала Айша. – Поначалу мои приёмные не разрешали мне выходить из дому, но я вела себя смирно и была послушной. Я собрала всю свою ярость в кулак и поклялась именем Аллаха, что сбегу. Я рассказывала этим содомским свиньям, как отец меня бил, не кормил, заставлял носить никаб, и как с ним было плохо, и как теперь с ними хорошо. Уже тогда я чувствовала сердцем, что: «Джихад – это обман»!

– Через пару месяцев, когда они немного расслабились, я попросилась поиграть на детской площадке. А чуть позже я приметила женщину, завязывавшую платок не так, как остальные. И пока один из моих «папашек» болтал с какой-то шармутой, я передала ей записку с адресом дедушки, который, хвала Аллаху, помнила наизусть. Я и знать не знала, что за информацию обо мне назначена такая награда, что простой человек может до конца своих дней не думать о деньгах! – сказала Айша, сверкнув чёрными глазами.

– А потом, среди ночи, в дом ворвались мои родственники. Помню, мой дядя спросил меня, показав на моих приёмных: «Как они с тобой обращались?» Я поняла, что если скажу, что плохо, он их убьёт, не раздумывая. Поэтому я ответила, что хорошо, и они их просто связали. Мы с дядей и мой отец с близнецами поехали в Имамат по разным дорогам. Наша машина проехала без затруднений, а отец напоролся на патруль. Мы уже были в розыске, их опознали, и отец принял бой. И он, и мои братья погибли.

– Сочувствую…– вздохнула Надя.

– А вы спрашиваете, почему я выхожу на охоту? ИншАллах! За отца и братьев я настреляю столько мушриков, сколько смогу!

На некоторое время над Минным Городом воцарилось молчание. Первой его нарушила Айша.

– Слушайте, у меня один вопрос… Всегда хотела спросить… Я вот не пойму, как так получилось, что жалкое меньшинство не только пришло к власти, но и заставило всех остальных отказаться от своих взглядов?

– Убеждением, умом и настойчивостью. Всё как всегда, – ответила Надя. – Церковь ослабела, и они этим воспользовались. Постепенно, шаг за шагом, они заставили всех поверить в свою ложь. И заткнули рты тем, кто видел мир иначе. Тех, кто так и не отказался от своих верований, объявили Несогласными и лишили гражданства.

– Вот так просто? – вскинула брови Айша.

– Нет, не так просто…– нахмурилась Надя. – У них была стратегия. Отработанные технологии промывания мозгов. Окно Овертона и Спираль Молчания.

– Никогда не слышала об Овертоне и Спирали…– покачала головой Айша.

– И про «Римскую формулу» не слышала? – удивилась Надя.

– Нет. Расскажи! – кивнула Айша.

– В древности жил один учёный. Католик и социолог, профессор Интровинье. Кажется, в Италии, я точно не знаю, – задумчиво начала Надя. – Он очень точно описал, как можно уничтожить любую часть общества, при полной поддержке простого народа. Он очень внимательно изучил то, как действовал Гитлер против евреев, и понял, что их уничтожение чётко вписывается в три шага. Так родилась «Римская Формула».

Надя глубоко вздохнула и посмотрела на Айшу.

– Её суть заключается в том, что если правильно провести обработку общества в три этапа, то можно уничтожить кого угодно. Евреев, христиан, мусульман, без разницы.

– Уничтожить – в смысле убить? – нахмурилась Айша.

– В конце концов, убить. При полной общественной поддержке.

– Вот так просто? – приподняла бровь Айша.

– Нет, не просто, и не сразу. В «Формуле» есть три обязательных этапа. Если перепрыгнуть через любой из них, ничего не получится, люди не поймут. Начнётся брожение, недовольство… Но если чётко следовать «Формуле», обычно всё получается.

– И федерасты следовали этой формуле? – спросила Айша.

– В точности. Вздохнула Надя. – Сначала они начали первую фазу, «Нетерпимость». Продажные писаки развернули настоящую травлю в сети. Писали про христиан статьи, снимали фильмы, рисовали карикатуры. Вся сеть была забита рассказами о том, что христиане виновны во всех ужасах патриархата. Что именно они ответственны за угнетение и дискриминацию сексуальных меньшинств. Что они угнетали женщин, веками обворовывали общество и виноваты во всех его бедах.

– Потом, когда народ увидел в нас врагов, наступил второй этап – «Дискриминация».

– Забавно, – усмехнулась Айша. – Но эти смрадные псы везде кричали, что только они и борются с дискриминацией.

– Конечно! Именно так всё и задумывалось! Чем громче меньшинства вопили о своей борьбе, тем меньше свободы оставалось у большинства, и тем тише звучал его голос. И в какой-то момент стало казаться, что все мыслят категориями воинствующей содомии.

– Позже, когда поменяли законы, люди уже не возражали. Христиане не могли преподавать в школах, быть госслужащими, врачами и занимать любые руководящие должности. А чуть позже, по жалобе «Ассоциации Радужного бизнеса», были введены двойные налоги, убившие почти весь бизнес, которым владели христиане.

– Когда градус ненависти вырос достаточно, началась третья фаза – «Гонения». По всей Федерации прокатилась волна погромов. Жгли церкви, громили оставшиеся магазины, грабили дома богатых христиан. Калечили, убивали, насиловали.

– А что Миротворцы? – спросила Айша.

– Они просто смотрели и смеялись. Они говорили, что всё, что нужно, – это отречься от веры и подчиниться законам государства. Многие отрекались. Но были и те, кто не согласился. С тех пор нас называют «Несогласными».

– Я помню это время, хоть и смутно, – нахмурилась Айша, проведя по затвору своей винтовки. – Мой папа, вместе с другими мужчинами, стоял на страже, охраняя мечеть. Но к нам они тогда почти не лезли. Знали, что сразу получат отпор.

– Именно тогда, под предлогом защиты христиан, Сенат выдвинул идею с резервациями. Часть Несогласных переселилась туда. Часть осталась в Особых Районах, среди отбросов общества. Моя семья в том числе. Ну, а что было дальше, ты знаешь не хуже меня.

– Конечно, знаю. Нападение на мечети и Новый Джихад. Мы встали и дали отпор этим мразям. Нас поддержали братья из Имамата, началась война. Мы защитили свою веру, приняли бой и победили.

– В Федерации так не считают…– вполголоса возразила Надя. – Они считают Пустошь своей территорией.

– Я знаю! – воскликнула Айша. – Но Пустошь – это земли ислама. Что бы ни говорили по ту сторону границы!

Над развалинами повисла тяжелая тишина.

– Не понимаю, почему вы бездействовали? – вновь спросила Айша. – Почему не сражались? Когда отнимали ваших детей, запрещали молиться, а потом и вовсе сделали вас людьми второго сорта? Почему не взяли в руки оружие и не выбили дух из этих тварей?

– Мы христиане! – Надины глаза сверкнули в сумерках. – Ненависть не наш метод, – отчеканила она.

– А какой ваш метод? Любовь?

– Не только, ещё проповедь, просвещение…– ответила та не слишком уверенно.

– Я согласна, – с жаром ответила Айша. – Добродетель – великая сила, но если кротких слов не слушают, нужно брать в руки меч! После Мекки наступает Медина, а после мирной проповеди – беспощадный джихад!

– Кто такие Мекка и Медина? – спросила Надя.

– В Мекке пророк Мухаммед, да изольётся над ним мир, увещевал язычников мирным словом, а в Медине умма обнажила меч. Вам тоже надо было браться за оружие, сейчас бы не бегали по горам…

Над развалинами вновь повисло тягостное молчание. Сёстры смотрели в разные стороны, не зная, что ответить Айше.

– Самое страшное не в том, что они не делают всего того, что предписал делать Аллах. Таких и у нас в Имамате достаточно, – продолжила Айша. – Придите в любую мечеть на утренний намаз – там полтора человека. Старики да молодёжь, вроде меня. А ведь намаз – один из столпов ислама! Но это не самое страшное. Самое страшное в том, что федерасты не запрещают того, что Аллах заповедал почитать запретным. Они низложили само понятие «харам», – шумно выдохнула Айша. – По сути, они отменили добро и зло. Поменяли их местами. Они назвали свои извращения особенностями и смешали болезнь и здоровье. Но, как ни называй чуму, она чумой и останется! Но вот что я скажу: содомия – это болезнь, а шариат – лекарство, и каждый воин Аллаха, как хирург, должен быть готов ампутировать содомскую заразу, вместе с головой.

Айша несильно ударила прикладом о землю, в подтверждение своих слов.

– Слушай, ты вправду готова убить человека только за то, что он содомит? – спросила Вера, пристально глядя на Айшу.

– Я скажу тебе честно. Лично мне без разницы, кто с кем спит. Долбитесь с кем хотите! С ишаками, собаками, кошками… Да хоть со змеями – мне плевать! Тех, кто грешит за запертыми дверями, – судит Аллах! Только не надо лезть в мою жизнь и мою постель со своей пропагандой. У меня есть шариат, и я знаю, как мне жить! – яростно выдохнула Айша.

– Так ведь нет! Эти мрази так всё вывернули, что они могут свободно проповедовать свою содомию, а вот я не могу рассказать о шариате. То есть им можно, а мне – нельзя! Они проводят свои парады, учат разврату детей и школьников. Они вытаскивают свой позор на общее обозрение и заставляют к нему присоединяться. Они тащат свой содом в каждый дом. Не спрашивая его обитателей, нужен он им или нет!

– У нас, в Имамате, такой пропаганды нет и никогда не было, – продолжила она. – У нас, кстати, и чумы почти не было. Так, всего несколько случаев. Объявили карантин, выловили пару модификантов, и всё!

– А у нас их сотнями отстреливали.

Вера, как самая старшая, смутно помнила то время.

– Хорошо, что все они были в реестре, и Охотники знали, где искать. От чумы у нас много народу полегло. Но, слава Богу, нашей семьи она не коснулась!

– Папа всегда говорил, что чума – это наказание Божие! И если народ не раскается, то придут ещё худшие беды, – добавила Надя.

– Ваш Папа был прав, – подтвердила Айша уверенным голосом. – Если умма не может навести порядок в своём доме, тогда Аллах сокрушит его.

Наконец, Айша встала, надев рюкзак и винтовку.

– Уже темнеет, и мне пора. Воистину, если бы у меня были братья, я позвала бы вас в свой дом, но мои братья мертвы, а двоюродные племянники совсем молоды.

– Я чувствую, что в Имамате мы получим такое предложение ещё не раз, – проронила Вера.

– Конечно, а как вы хотели?! – громко рассмеялась Айша. – Не обижайтесь на них! Просто вы очень красивые. А голубые глаза кружат головы нашим мужчинам, – с улыбкой продолжила она. – ИншАллах, пусть каждая из вас встретит молодого и смелого мусульманина, и больше никогда не будет вздрагивать от страха и думать о куске хлеба. Но на всё воля Аллаха!

– Послушайте меня! – добавила она серьёзно. – Вон там выход из Минного Города. Пешие Охотники сюда не заходили со времен чумы. Так что на патруль вы вряд ли нарвётесь. Сюда иногда залетают дроны-разведчики. Очень редко. Боятся, что их собьют, и правильно делают. Как выйдете из ущелья, идите вдоль хребта. Смотрите под ноги. Сканер забирайте, он вам нужнее, чем мне.

– Спасибо…– ответила за всех Вера.

– Дождитесь рассвета и идите! Я ухожу, прощайте! Пусть Аллах устроит ваш путь по землям ислама! Маа салам!

– Спасибо, Айша! И тебе мир! – сказала Любочка, обнимая Айшу.

– Надя, она говорила правду? – Вера сидела на камнях и смотрела вслед уходящей Айше.

– Да, ты же сама видела. Браслет показывал, что она не лгала.

– А может, она искренне заблуждалась? – не могла успокоиться Вера.

– Можешь повернуть назад, если хочешь, сестра! Но сейчас у нас нет выбора. Нужно идти вдоль горного хребта и постараться дойти до резервации. Если хочешь. А если нет – можешь возвращаться в царство содомии!

Вера опустила голову и ничего не ответила.

29 Чайная церемония

– Кацуми, деточка моя, оставь ноты, отложи сямисэн, ты мне очень нужна!

– Да, конечно, Ока-сан! Вы взволнованны, что случилось? – спросила молодая, хрупкая японка в кимоно, убрав с колен трёхструнный японский сямисэн, отдаленно напоминающий лютню, и низко поклонившись своей наставнице.

– Случилось так, что нам необычайно повезло. Мне, дому Накамуро, но особенно тебе. Послушай меня, это очень важно!

– Я слушаю, Ока-сан! – произнесла девушка, покорно склонившись перед главой своего дома.

– Ты знаешь, в какую сумму мне обходится воспитание каждой гейши! – сурово начала хозяйка. – Кимоно, сумочки, парики и косметика! Жильё и питание. Уроки музыки и всё остальное. Всё это огромные деньги, которые я взяла в долг. И я не считаю своего времени. Тебе известно, что самые рискованные вложения – в людей. И я вкладываюсь в тебя.

– Я не подведу вас, Ока-сан! Вы не разочаруетесь! Как бы ни были велики затраты, я сделаю всё, от меня зависящее, чтобы ваши вложения вернулись к вам с прибылью! Я не подвела вас на мидзуагэ, не подведу и впредь.

– Ой, брось ты! Аукцион по продаже девственности никогда не покрывал всех затрат на обучение! – фыркнула глава дома.

– А как же Ханако, Ока-сан?

– Это всего лишь исключение из правил! И поверь мне, это ничего не значит!

Хозяйка презрительно махнула рукой.

– Да, Ока-сан! – смиренно согласилась девушка.

– Твоё мидзуагэ покрыло значительную часть расходов, но сегодня появилась возможность в один визит закрыть все оставшиеся долги. И тогда для тебя откроется путь к переходу от майко к гэйко. Ты станешь полноправной гейшей!

– Это какой-то праздник? – удивилась девушка.

– Нет. Всего один клиент. Только очень необычный!

Наставница казалась очень серьёзной.

– Я знаю этого клиента? – с интересом спросила гейша.

– Его никто не знает. Его секретарь позвонил с утра и попросил прислать к нему вечером девушку, самую искусную в чайной церемонии.

– Ну, это несложно…

– Нет, это очень сложно! – воскликнула наставница, нахмурив брови. – И очень ответственно! Не думай, что если мы не в Японии, то никто не разбирается в чайном действе! Здесь полно утончённых гурманов, не менее требовательных, чем в Киото!

– Да, Ока-сан. Простите меня!

Кацуми склонила голову в поклоне.

– Этот человек не снимает маски и всё делает под покровом тайны. Может быть, он политик и вынужден скрывать свою ориентацию. Он хочет видеть тебя вечером, но оплатил полный день! По двойному тарифу, и округлил до неприлично большой суммы, сказав, что это чаевые. Но не это главное! Через своего секретаря он спросил, сколько ты должна дому, и заявил, что готов покрыть все расходы, если ему понравится церемония.

– Это какое-то безумие, Ока-сан! Прошу прощения, но это похоже на обычный мужской трёп.

– Сначала я тоже так думала, – согласилась Ока-сан. – Но потом я навела справки и узнала, что около года назад одна из девушек из дома Исикава угодила этому таинственному господину. В результате он покрыл все её долги. И она смогла перейти в статус полноправной гейши и жить вне дома.

– Мне собрать всё необходимое, Ока-сан?

– Нет, всё, что нужно для церемонии, у него есть. Нужна только ты.

– Да, Ока-сан, я вас не подведу, можете на меня положиться, – уважительно отозвалась юная гейша и замерла в глубоком поклоне.

Широкий пояс кимоно был затянут слишком туго и немного стеснял дыхание. Кацуми вновь оглядывалась по сторонам. Домик для чайной церемонии был обставлен почти идеально. Строгий минимализм соседствовал со вкусом и утончённостью. А ниша токонома была просто великолепна.

В ней стоял изысканно простой букет экибаны, а рядом с миниатюрной копией Венеры Брассемпуйской, более известной как «Дама с капюшоном»; одного из старейших изваяний Великой Матери, курились благовония. На свитке какэмоно красовалась репродукция «Сон жены рыбака» великого Хокусая. Забавно и со вкусом.

Наконец, пол под циновками скрипнул, и на пороге появился хозяин. Он не спеша сел на циновки у входа в домик. Кацуми поприветствовала его глубоким поклоном. Он поклонился в ответ с таким достоинством, с которым кланялись разве что японские князья во времена сёгуната. Кацуми, строго соблюдая древний ритуал, вновь поклонилась ему, прижимая ладони к полу. Только после этого она смогла разглядеть его как следует.

Он был одет в парадный охотничий китель с кучей наград, и чёрную маску, закрывающую лицо.

«Ох уж эти мужчины! Остаются детьми в любом возрасте, – подумала про себя Кацуми, – Он хочет, чтобы я разгадывала эти загадки, это не так уж и сложно». Но поскольку гость пребывал в полном молчании, Кацуми решила не спешить с разговорами и подала гостю прекрасно приготовленный тофу-кайсэки, простой обед, служащий прелюдией к чайной церемонии.

Пока вода в тягама, массивном котле, медленно нагревалась, Кацуми смогла рассмотреть нагрудные знаки и медали, которые украшали парадный мундир её гостя. Как и любая уважающая себя гейша, Кацуми знала наизусть все государственные награды и знаки отличия.

«Так…– мысленно перечисляла она, медленными и выверенными движениями взбивая бамбуковым венчиком ароматный и густой маття, молотый зелёный чай. – …три нашивки за ранение, медаль “За доблесть в особых условиях”. А вот “За отвагу при разминировании”, “За военные заслуги”, “За доблесть при охране федеративных границ” и знак “Участник боёв при Чёрной долине”. А у него внушительный послужной список… И он не так молод, как кажется, если успел отличиться в “Долине”». Бамбуковый тясэн изящно двигался в её умелых руках. Наконец, она налила чаю в великолепный тяван, чашу для чаепития, и подала гостю.

– А ты красивая…– медленно проговорил гость, сделав длинный глоток.

– Вы тоже очень красивы, но вы лишаете меня счастья увидеть вашу красоту, и всё, что мне остаётся, – это любоваться великолепием вашего парадного мундира, – тотчас же ответила Кацуми. Это была реплика на грани фола, и она прекрасно это знала, но решила рискнуть.

– Прошу прощения… – поклонился гость, – …я всего лишь хотел сказать нечто, не произнося ни слова.

– Что же, мой господин?

– То, что мой китель украшен медалями, тело – рубцами, а сердце – шрамами.

– Что я могу для вас сделать? – спросила Кацуми, мысленно благодаря богов за то, что через густые белила не видно, как её лицо залилось краской.

– Чаю…– просто ответил он.

Следующие минуты, показавшиеся Кацуми часами, она полностью сосредоточилась на церемонии. Пару раз краем глаза она видела, что лицо её гостя вздрагивает, как от судороги. Наконец, когда всё было закончено, она с глубоким поклоном предложила гостю сладости, завершающие чаепитие. Он взял их, но продолжал сидеть в полном молчании, чем окончательно смутил юную гейшу.

– Ваш домик так прекрасен, – с трудом произнесла она, пытаясь хоть как-то спасти положение.

– Это не мой. Это мамин… Она практиковала чайную церемонию. А я её терпеть не мог. В детстве не знал, как дождаться конца, когда был маленьким. А когда стал постарше – мог сбежать на середине. В знак протеста.

Гость опустил голову и вновь содрогнулся несколько раз.

– Мама была единственной, кто любил меня бескорыстно. Единственным человеком, которому ничего от меня не было надо.

– Господин! Мне тоже ничего от вас не надо. Ведь вы так щедры… Мне хотелось от вас лишь одного… Чтобы вы попробовали сладостей. И ничего более, – сказала Кацуми, глядя на гостя в упор.

После этого она увидела, как медленным движением он снял с себя плотную парадную маску и, посмотрев на неё красными от слёз глазами, молча показал её изнаночную сторону, прилегавшую к лицу. Под вырезами для глаз были искусно приклеены две полоски медицинского поролона, надежно впитывавшего слёзы. Кацуми вскрикнула, прикрыв рот веером, когда увидела его лицо.

– Что? Теперь узнала? Я прекрасно помню, где мы с тобой виделись. На приёме в Министерстве нравственности. Это был твой дебют. Ты тогда очень волновалась, но была прекрасна.

– Спасибо, Ваша Милость.

– Только с настоящими гейшами я могу быть самим собой. Ведь, что бы они ни увидели, – всё это останется тайной.

– Всегда, мой Князь, – промолвила Кацуми, глубоко поклонившись.

– Церемония… Домик. Запах чая… Здесь единственное место, где я ещё хоть что-то чувствую. Здесь я могу вновь ощутить мамино прикосновение, как дыхание ветра. Два года в Пустоши надломили меня. А безвременная мамина смерь – сломала окончательно. И вот в итоге… Я уже почти забыл, что такое чувства! – воскликнул Князь, смахивая слезу. – Я управляю Содомом, жёстко и эффективно. Но, находясь среди самых прекрасных юношей и женщин, я ничего не ощущаю. Вообще! В этом есть своя ирония, не правда ли? Владеть лучшей в мире пасекой и не чувствовать вкус мёда… Разве это не смешно?! – спросил Князь с горькой усмешкой.

Кацуми смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– А теперь… оставь всё как есть и иди. Ты сделала всё, что могла, дай мне немного побыть одному.

Кацуми молча поклонилась и, встав с колен, короткими шагами пошла к выходу. Отодвинув ширму и выйдя, она поклонилась ещё раз. Но Князь молча смотрел в пустоту.

Увидев заплаканное лицо Кацуми, Ока-сан всплеснула руками:

– Милая, что он с тобой сделал? Клянусь духами предков, я узнаю, кто это, и расскажу всем о его поведении. И больше ни одна настоящая гейша не переступит его порог…

– Нет, Матушка, – остановила её Кацуми, вытирая глаза. – Он ко мне даже не притронулся. Просто… – рыдала она, обнимая свою наставницу, – …просто он чувствовал такую боль, а я… – продолжила она, всхлипывая, – …я ничем не смогла ему помочь. Вообще! Простите меня! Я никуда не гожусь, Ока-сан! – приговаривала она, заливаясь слезами.

– Странно…

Глава дома Накамура обняла свою воспитанницу ещё крепче и прошептала на ухо:

– Но за полчаса до твоего приезда звонил его секретарь и передал, что его патрон выражает своё восхищение твоим искусством, и что он испытывает чувство глубокого удовлетворения.

– Да-а?.. – протянула Кацуми, вытирая слёзы.

– Да. Деньги за твоё обучение на нашем счету. А теперь скажи мне, кто он, и что же там произошло.

– Он сидел в мундире и не снимал маски. Мы почти не разговаривали. Он пил чай, смотрел на меня и ничего более. Наверное, он утончённый любитель чайного искусства, – задумчиво произнесла она.