Ближайшей пятницей, едва дождавшись вечера, я выехал поездом в Эмск. В купе мне повстречались примечательные попутчики, назвавшиеся эмскими питербюргерами, которые отчего-то ехали на выходные в Эмск, а не в обратную сторону. Пообщавшись с ними, я и сам заплутал в сумбуре их рассказов о том, как они мотаются как проклятые меж двух городов-огней, а вся остальная эта страна им давно как собаке пятая нога сдалась. И в то время как в Питерсбурге заметно целостнее и гармоничнее, пускай сырее и беднее, в Эмске же, что ни говори, пожирнее по деньгам, так ведь и города-то, в сущности, никакого нет – нагромождение разных учреждений и бизнес-центров; жить, правда, все же можно, в особенности, если не продавать недвижимость в Питерсбурге и частенько наведываться сюда, для пущей уверенности держа еще запасные апартаменты где-нибудь в Prague или лучше даже в Sydney. Экспрессии их повествования способствовало и бурное алкогольное потребление, я же, напротив, воздерживался, ограничившись бутылочкой пива. Ладно, кого я обманываю, – двумя: все-таки мне необходимо было сохранять ясность рассудка, имея в виду предполагаемую встречу со св. Сатаной.

На Treh vokzalov square меня встречал школьный еще приятель Миша, так и не сумевший закрепиться в питерсбургской жизни, в связи с чем вынужденный съехать в Эмск, что заставляло меня относиться к нему с плохо скрываемым сочувствием. На Treh vokzalov square тем временем, как исторически повелось, царила великая суета и процветала всяческая торговля: здесь по-прежнему можно было с легкостью купить и продать все, повстречать адептов всех жизненных воззрений и даже, при необходимости, тут же встать в очередь на получение работы.

Съездив к Мише на квартиру, где мы позавтракали с его дражайшей супругой Машой, а я еще и принял душ и сбросил сумку, мы отправились на прогулку по городу. Жена Миши, будучи коренной эмсквичкой, постаралась, что называется, показать мне Эмск: не в том смысле, что поднять за уши, а в прямом – провести экскурсионными тропами. В Эмске я бывал уже не раз, работая одно время на такой работе, откуда меня постоянно ссылали сюда в командировки, так что возможностью познакомиться с городом я воспользовался сполна еще тогда. Город, к слову, многими местами мне весьма даже улыбался, хотя большинство из того, что должно было, по мысли Мишиной супруги, сразить меня наповал, все-таки оставляло достаточно равнодушным, ввиду наличия более удачных аналогов и исходников в Питерсбурге. В результате я предложил не терять время понапрасну, а съездить-ка лучше на Old Arbat street, где мне нравилось всегда по-настоящему.

Словом, невзирая на радушие Миши и его супруги, я с нетерпением ожидал окончания субботнего вечера, чтобы завтра поутру устремиться к истинной цели своего визита.

Когда это завтра настало, то в районе полудня меня можно было наблюдать на одной из окраин Эмска, там, где на заснеженной лужайке высится причудливый куб черного стекла, то есть та самая Церковь св. Сатаны. На улице в тот день рассыпалась смесь белого снега и черной грязи, в воздухе застыла какая-то хмурая рябь, но в целом погода представлялась вполне сносной для прогулки, потому-то я наматывал произвольные круги вокруг куба, притворяясь праздным туристом. Вскоре я заметил, что на парковку, расположенную на территории, с позволения сказать, церкви, огороженной чугунным забором, начали прибывать сплошь черные автомобили от самых известных производителей; всех их, впрочем, объединяла еще одна характеристика – то были исключительно дорогие автомобили, от довольно дорогих до дьявольски дорогих.

Из подъезжающих машин вываливали граждане в черных одеяниях и привычно проходили внутрь куба. Я догадался, что скоро, по всей видимости, здесь состоится… служба. Тогда, с некоторым волевым усилием, я принял напрашивающееся решение раствориться в толпе и отстоять эту службу, рассчитывая увидеть что-нибудь интересненькое: не столько в плане служения культа, хотя и в этом тоже, сколько в надежде выискать какую-нибудь подсказку, ведущую к разыскиваемым мною барышням.

Еще на подходе к кубу я то и дело был встречаем и провожаем не слишком-то добрыми взглядами. Сначала я посчитал, что всем им так не по душе пришлась моя вызывающая анонимность, но быстро разобрался, что дело, вероятно, не столько во мне самом, сколько в моей ярко-оранжевой куртке и веселенькой зелененькой шапочке. Стоит, пожалуй, признать, что конкретно в той ситуации, это определенно был не самый оптимальный наряд для сливания с толпой; прямо скажем, в темной массе приверженцев Сатаны я не растворялся самым безнадежным образом.

Войдя в помещение, я сделал все возможное, чтобы исправить ситуацию – снял шапку, вот только куртка в этом черном кубе, где и в интерьере преобладали темные тона, сделалась еще более дерзко-оранжевой, потому, очевидно, я и стал объектом всеобщего внимания, я бы даже сказал – осуждения, как если бы я завалился в традиционную церковь пьяным. Однако вполне даже сознавая, что задеваю чувства верующих в Сатану, я продолжал стоять на своем, никуда не уходя. Да и прихожане, хотя и посматривали на меня неприязненно, все же не осмеливались сделать замечание, как будто бы я мог вдруг оказаться не по годам недалеким сынком какого-нибудь матерого олигарха, который всех найдет и уши надерет, если со мной случится что-нибудь трагическое на территории этого ритуального учреждения.

И, кстати, нужно сказать несколько слов об убранстве, если можно так выразиться применительно к оформлению внутренностей Церкви св. Сатаны: тут и там на стенах выступали различные ужастики, призванные поражать чье-то воображение – нагие женские тела с окровавленными черепами вместо смазливых мордашек, густо татуированные сморщенные младенцы, устрашающего вида душегубы и страхолюдины с автоматами, гранатами и все, все, все в таком роде. Что характерно: чем страшнее по мысли декоратора была задумка, тем смешнее, на мой взгляд, смотрелась реализация – все это здорово походило на комнату страха из парка развлечений. Добавлю также, что паства этой церкви, во всяком случае, в то воскресенье, состояла преимущественно из молодых людей и девиц, а также дам и господ средних лет. Так я и догадался, что по главным-то критериям, в общем-то, вполне подхожу: не стар; вероятно, без каких-либо взглядов и принципов; скорее всего, при деньгах; должно быть, даже принес их с собой, чтобы вложить в ячейку для пожертвований – чего еще, спрашивается, надо-то? А потому служба завертелась, невзирая на присутствие чужеродного элемента.

Поначалу, пожалуй, мне было даже скучновато: перед прихожанами появился какой-то черт – персонаж в шапке с рогами, принявшийся что-то заунывно вещать. Справедливости ради, когда он начал еще и завывать, ему удалось полностью завоевать мое внимание и даже вызвать улыбку из разряда: «Во дает!». Когда же черт распелся основательно, то на втором этаже, на стеклянном ярусе-клиросе, объявились еще и какие-то девочки-припевочки и сходу стали подвывать тому в такт. На глазок их было около пятнадцати особ, но я, по правде, особо и не считал, сразу же распознав среди них и Монику, и Афину.

Голова 39. Когда два равно нулю

Первой меня признала Афина. Сделать это было несложно, учитывая, что я маячил в мрачном собрании пестрым пятном, к тому же Афина хорошо знала мою куртку, которой я охотно разменивал строгость рабочего стиля будней на легкость спортивного пуховика в выходные. Она, должно быть, толкнула в бок Монику, та тоже украдкой покосилась на меня. Деваться, впрочем, им все равно было некуда: приходилось подвывать не на шутку распевшемуся черту в шапке с рогами, или, быть может, только разувать рот во славу св. Сатаны. Признаться, никогда, ни до, ни после, не видывал я их в более глупом и одновременно уместном положении.

Безусловно, я всецело отдавал себе отчет, что не слишком-то они рады видеть меня здесь, равно как, очевидно, и видеть вообще. И вот что странно: несмотря на это, мне отчего-то все же хотелось с ними потолковать, хотя бы и перекинуться парой-тройкой ни к чему не обязывающих фраз; вполне вероятно, что крайне нелицеприятных для меня, хоть в глубине души я все еще уповал на какое-нибудь легкое объяснение с их стороны: прости, мол, использовали тебя немножко, покуражились, но такая уж у нас, понимаешь ли, сатанинская сущность, что тут поделаешь… Только надежда на подобное объяснение и заставила меня отстоять двухчасовую почти службу, состоящую по большей части из каких-то богомерзких завываний, рычаний и хоровых подвываний.

Когда с этим позором было покончено, прихожане принялись расходиться по своим автомобилям, снимать те с ручника, жать в педаль газа и разъезжаться по престижным, судя по тем же автомобилям, жилищам. Девушки, при первой же возможности, скрылись в служебном помещении, вход посторонним куда был закрыт изнутри – я проверял. Выход из церкви был только один, в чем я лишний раз убедился, обогнув по кругу этот черный куб. Заметив скучающего сторожа, что притаился в кроваво-красной будке на входе, я решил поразвлечь того беседой, сразу задавая тому вопрос про сестер. Сторож понял, о ком идет речь, рассказав, что они бывают тут периодически уже много лет, во всяком случае, последние года три, но кто такие и откуда – затруднялся ответить, а может, просто и не захотел делиться подобной информацией с подозрительным незнакомцем.

Я меж тем посматривал на рассасывающуюся от автомобилей парковку, там оставалось лишь четыре авто. Несколько из них, вероятно, состояли на службе служителей культа, а вот одна из машин, несомненно, принадлежала девчатам.

Не зная, чем себя еще занять, я надумал вернуться в церковь, на входе, на всякий случай, перекрестившись. Этим движением я изрядно напугал крутившегося у входа, возле наполненного ящичка для пожертвований, черта, того самого, что проводил службу…

– Ты чего это… богохульствуешь? – строго спросил он.

– Что, простите? А… да я тут девушек знакомых жду просто, сестер, – начал было оправдываться я.

– А ты, парниша, знаешь хоть, куда пришел? Ты откуда тут такой взялся? – тем же металлическим голосом призвал он меня к ответу.

– Я? Да я это… проездом тут, из Сэйнт-Питерсбурга.

Физиономия черта приняла явно враждебные черты.

– Янки? Да у вас же там своих сатанистов девать некуда, еще и на наш рынок удумали влезть?! – угрожающим уже тоном заговорил он.

Признаюсь, я не сразу понял, что это он имеет в виду, но уловив-таки ход его мыслей, поспешил успокоить:

– Да нет, вы не так меня поняли, я из другого Сэйнт-Питерсбурга, не с флоридщины. С севера.

Здесь его физиономия приобрела настороженный вид.

– Ааа, из того самого… с болот, – облегченно выдохнул он. – Так бы и сказал, а то ишь… из Сэйнт-Питерсбурга он… А чего разоделся тогда клоуном? У нас тут черные цвета в почете, если ты не заметил!

На это обвинение я лишь растерянно пожал плечами. Удивительно мне было слышать такого рода упрек от ряженого гражданина с пластиковыми рогами на голове. Тот, однако, быстро сменив гнев на милость, принялся расспрашивать, как там дела в Питерсбурге; мне как-то показалось даже, что смена его тона обусловлена опасением: а не из тех ли я, случаем, «piterskix», которые прибрали к рукам и его город, да и вообще тяготеют к контролю надо всем на свете. Хотя на вопрос, как там дела в Питерсбурге, отвечать я не взялся, будучи не в силах нести ответ за весь город, когда сам-то, выходит, не способен совладать даже со своими персональными передрягами. Вместо этого я скоренько перевел разговор в волнующее меня русло: где, мол, девчата пропадают?

– А черт их знает, – отвечал мне рогатый. – Копаются сегодня чего-то. Подожди уж их на улице, будь добр!

Я последовал его доброму совету, разворачиваясь к двери. Но кое-что заставило меня замедлить шаг на выходе, где стоял стенд с фотографиями и заголовком «Передовики сатанизма», выполненный в стилистике старорежимных еще традиций. Тогда мне сделалось любопытно, а нет ли там снимков с известными народными избранниками или артистами, что только дополнило бы мои знания о нашей стране, хотя, после хроник «Блатной правды», особых иллюзий уже не питалось и удивляться, казалось, было бы решительно нечему.

А впрочем, я опять ошибался. В жизни всегда есть место и ошибке, и удивлению, особенно когда при столь странных обстоятельствах обнаруживаешь на доске неоднозначного почета фотографию своей бабули – Нины Иоанновны… в обнимку – внимание – с Афиной и Моникой. В ту секунду я испытал множество самых радикальных чувств, трудно поддающихся описанию словом, через мгновения уже вываливаясь в прохладу улицы, дабы освежить помутившуюся голову спасительным воздухом.

Время тикало, я тем же временем бродил возле церкви, не упуская из виду центральный и единственный выход. Это продолжалось уже около часа и успело порядком поднадоесть; нарастала даже мыслишка оставить всю эту затею, однако и желание повидать хоть одним глазком моих осатанелых девчат было слишком велико, пускай и складывалось неприятное впечатление, что они-то подобного свидания, напротив, чертовски не хотят, наблюдая, вероятно, за моими перемещениями из мрака куба. Снаружи начинало понемногу темнеть и холодать, а во мне голодать, но стоило лишь повернуться спиной к церкви и отойти от ворот на незначительное расстояние – случилось явление. Обернувшись, я узрел две женские фигуры и одну мужскую, устремившиеся в сторону парковки. В женских очертаниях я сразу разгадал Афину и Монику, а мужская, к слову, так и осталась для меня расплывчатой, она-то, правда, и волновала меня менее всего.

Беглецы запрыгнули в черный джип марки Jeep и резко дали по газам, стремительно развивая скорость в направлении выезда. Я же, вернувшись на исходную позицию, стоял уже неподалеку от ворот, а потому предпринял даже самоотверженную попытку перекрыть им выезд, создавая живой барьер из своего усталого тела. Впрочем, когда я увидел решительное лицо водителя, того самого неизвестного мне мужчины, то догадался, что если останусь вот так стоять, то через мгновения стану неживым, а потому предпочел отпрыгнуть в сторонку, в серо-черную массу, тем самым безбожно запачкав свои любимые синие джинсы.

Но не это расстраивало меня. Через пару-тройку секунд, поднимаясь, я развернулся в их направлении, автомобиль уже удалялся, а из приоткрывшегося окна задней двери появилась девичья голова, кажется, Моники – трудно было уже разобрать, и та голова что-то еще и выкрикивала, однако ветер, увы, выл в обратную сторону: слов разобрать не удалось. Не исключаю, что мне не стоит слишком уж переживать по этому поводу: едва ли неопознанная голова выкрикивала мне что-нибудь лестное и одобрительное. Тогда-то я окончательно осознал, понял и принял, что больше уже, пожалуй, действительно никогда их не увижу. И наверное, этому следовало бы только радоваться, но я не радовался, констатируя, что в моем любовном уравнении два уверенно умножилось на боль от того, что разрешилось все столь бесславно, бессловно и бегло, поскольку избранный ими формат расставания начисто лишал меня желаемой возможности оставить последнее слово за собой и расставить все точки над i.

Голова 41. Проблемы с головой

Прокатившись в Эмск в надежде получить ответы на свои вопросы, домой я возвратился еще более озагаденным, пускай кое-какие ответы все же получились. Не вызывало более никаких сомнений, что Афина и Моника были заодно, сообща мороча мне голову и устраивая успешные головокрушения. Таким образом, их лучшие чувства ко мне, очевидно, оказались лишь декорациями в постановке театра имени св. Сатаны. Пожалуй, обескураживало даже не это, поскольку в Эмск я ездил затем, чтобы узнать ответ на самый простой и в то же время главный вопрос – ЗАЧЕМ?!? А вот это-то по-прежнему оставалось совершенно неясным: неужели того только ради, чтобы учинить какой-то заурядный обыск в РЦСЧОДН? Как-то это казалось мелко – стоило ли по такому поводу выписывать аж двух сатанисток из Эмска? Теперь, правда, я знал еще и об их связях с моей бабушкой, Ниной Иоанновной, вполне понимая уже, что ключ к разгадке, судя по всему, у нее на руках. Однако и она, бабушка, словно бы пряталась в тени этого емкого ЗАЧЕМ?!?, не показываясь пока на свет. Ведь и ей-то, спрашивается, ЗАЧЕМ?!? организовывать такую замысловатую спецоперацию, держа меня в неведении, не говоря уже о том, для чего в принципе делать из меня пешку в какой-то коварной игре?

Не в силах больше игнорировать эти факты, я решил в ближайшие же дни навестить свою бабулю, во всяком случае – позвонить, дабы задать соответствующие вопросы, догадываясь, разумеется, что беседа будет не из приятных. Ну а пока, прикатив ранним поездом, я отправился к себе на квартиру, дабы принять что-нибудь на завтрак, а затем уж посетить работу, где, кстати, в последнее время все наконец-то утряслось: бунты сгинули в прошлое, вылазки в «Kresty» сделались редкими и непродолжительными, а потому лично мне работалось значительно приятнее и безмятежнее, что ли. При этом ни на минуту я не забывал, что пристроила меня в «Расчетный центр» именно бабушка, да и особому расположению Козыря я обязан только ей. И хотя раскрытие ее нетрадиционной религиозной ориентации немного ошеломляло, все же я подбадривал себя той мыслью, что бабушка, пожалуй, даже молодец: верует еще хоть во что-то, и это в эпоху, в которой люди давно уже не верят ни во что, разве что в волшебство шелеста купюр валют мира.

Подходя в тот день к красному забору и проходной, я как будто уловил в воздухе какую-то грозу, хотя на улице уже устойчиво утвердился ноябрь, и повсюду беспорядочно раскисла влажная грязь. Условную грозу я объяснял обострением своих давнишних проблем с головой, которая крепко и со вкусом, с приливами и отливами, трещала и раскалывалась изнутри – то ли от последних событий и непрерывных размышлений об этом, то ли от общего фона невыспанности и дорожных обстоятельств минувших выходных. Неладное подтверждалось уже на проходной, где охранники-мордовороты, обращавшиеся ко мне после назначения в руководящие исключительно «на вы», вдруг снова стали мне «тыкать», что, хотя и не прошло мимо моего внимания, все же совсем даже не задело моих вечно смешанных чувств – никогда я не был таким уж поклонником этих «выканий».

Поднявшись на второй этаж, я направился прямиком к кабинету «Mobile razvodko», где меня встречали уже холодные взгляды подчиненных коллег, сказавшие, что что-то изменилось. Опять. Стоило лишь войти в свой личный кабинет, как мне тотчас бросился в глаза Козырь Гарик Валентиныч, рассевшийся в моем кресле. Я сразу как-то смекнул, что не к добру это, поскольку прежде никогда его здесь не заставал. К тому же все люди, сидевшие в том же кресле до него, пытались меня либо уволить, либо запугать; не стал исключением и Козырь.

Тот, лениво подняв на меня глаза, сухо уведомил, что я уволен, причем по какой-то статье, так что зарплату за последний месяц не получаю, кроме того, не полагаются мне ни отступные, ни отпускные деньги. Говорил он это все, кстати, несоответствующим духу ситуации мягким и бархатным голосом. Как-то мне даже сообщалось его добренькое настроение, поэтому я вопросил, а что же это за статья-то такая? Козырь в ответ протянул мою потрепанную трудовую книжку, где «Расчетный центр» обозначился как некое ЗАО «Экспериментальные кренделя», на той же странице обнаружилось и «неполное служебное соответствие». Тогда я поинтересовался у Козыря, а как там насчет «неразглашения информации», предположив, что о «непротивлении злу» говорить уже не приходится; на это Гарик Валентиныч велел мне заглянуть к Молодому, уполномоченному «все разъяснить». Стоило мне собрать свои вещи, а это, собственно, была только лишь моя любимая кружка цвета морской волны, Козырь, привстав с кресла, со своей голливудской улыбкой протянул руку. Я пожимал ее, невольно улыбнувшись и ему, и всей этой абсурдной ситуации одновременно. Надо сказать, расставались мы с Козырем на удивление беззлобно и непротиворечиво, будто бы говоря друг другу, что не мы такие, а, конечно, это жизнь такая, и в то же время с полным пониманием того, что и жизнь-то такая только оттого, что мы… такие.

– Передавай там Нине Иоанновне, что больше я ей ничего не должен, – бросил он мне в спину, когда я в последний раз выходил из своего отдельного от остальных кабинета.

В ту минуту мне предстояло пройти сквозь весь офис, пожать густой лес рук, так как в РЦСЧОДН это являлось словно бы универсальным жестом на все случаи жизни. Поэтому, уходя, я пожал целую толпу рук – равнодушных, вялых, безразличных: всяких. В глазах коллег я видел лишь сочувствие к самим себе, потому как каждый уже подумывал о том, что именно кто-то из них вскоре займет мое незавидное руководящее положение, что, естественно, не сулило ничего хорошего, предвещая окончание легкой и беспечной жизни «разводящего манагера».

Покинув кабинет, я отправился к Молодому разоформляться с работы. Подписав несколько бумаг о «пролонгации неразглашения», я засобирался уже на выход, так и не услышав никаких объяснений от старика Молодого. И только когда я практически уже вышел вон, Молодой неожиданно заговорил:

– Никита Парамонович… вы… если и будете информацию-то разглашать, не делайте этого публично – через СМИ, в этих ваших интернетах… не надо, – внушающим, вкрадчивым голосом сообщил он мне. – Хотя… если и станете, кто же вам все равно поверит? – добавил он, после чего ехидно расхохотался.

Я шутейно поклонился и вышел.

Вернувшись домой досрочно, я вспомнил заглянуть в почтовый ящик, живой, туда, куда обычно подкидывают квитанции на квартплату. Квитанции, кстати, там и впрямь лежали, и вместе с ними – сразу две повестки в суд.