Это был бестолковый диалог, но он дал понять многое, в частности, теперь уже Эдварду, а не мне. Мои смелость и решительность поставили его в тупик. Странно, что, вопреки обычному, я не стала задавать много вопросов и давать волю своим женским штучкам, а быстро ушла. Я будто бы все поняла. Но он прекрасно знал, что поняла я не то, что он сказал мне, а то, о чем умолчал. У Эдварда появились веские причины бояться меня. Все это время, когда я молча принимала его пинки и агрессии, он видел раздражающий фактор во мне, но теперь, когда я решилась на такой разговор, я превратилась в прямую угрозу для него. Я вызвала его на словесную дуэль, а он сказал, что не взял с собой секунданта, и просил отложить ее на потом; он стал догадываться, что игра выходит из-под его контроля. А я выходила победителем заранее, потому что мне не нужны были посредники для честной битвы. Наши близкие отношения с сэром Харольдом потенциально представляли для Эдварда самую большую опасность, и то, к чему он стремился так яро прежде, теперь отобрало его сон и покой.
Глава 34
Глупо было не предвидеть, что наряду с крепнущей связью с хозяином дома ко мне не придут всеобщая ненависть и зависть: столько лет этот пылающий силой и здоровьем мужчина пленил сердца слабого пола и никого не подпускал к себе! Нынче же он мало кого интересовал как мужчина, а только лишь как денежный мешок. И по дому покатилась новая волна сплетен и слухов – на этот раз о том, что я, молодая и дерзкая итальянская девчонка с огромными глазами и с совершенным отсутствием чувства меры и приличия, нагло втерлась в доверие к старому графу, дабы скоропостижно женить на себе и урвать тем самым львиную долю наследства. И злились они не потому, что я сделала это неожиданно быстро, а потому, что сделала это я, а не они.
И Эдварда не на шутку забеспокоили такие разговорчики, потому что они вторили и его внутреннему голосу. Меня же только веселило все это своею глупостью и бредовостью.
Но, к сожалению, совсем недолго длилось мое веселье. Буквально до тех пор, пока на лицах других служанок не стали заметны оскалы вместо улыбок в мой адрес. Мужчины держались спокойнее дам, но с недоверием и неприязнью смотрели на меня. Весь коллектив, и без того холодный от своего английского темперамента в общей массе, теперь и вовсе отвернулся от меня. И это было неизбежным следствием того, что я больше не состояла в их кругу. А, знаете, как это тяжело: нести одну и ту же службу с другими, но быть отвергнутой ими всеми? Такое бывает в казармах, когда кто-то завоевывает доверие и симпатию старшин и одновременно с тем становится шестеркой в глазах своих соратников. Таких больно бьют за углами в низко моральных обществах, но мне повезло, что то, в котором приключилась подобная история со мной, было достаточно высококультурным и сдержанным в своих животных желаниях и порывах. Меня перестали звать на празднования дней рождений коллег, мне перестали помогать в работе и даже задавать элементарных вопросов вежливости.
И только Маркосу происходящее было по душе. Я имею в виду не то, что я стала изгоем среди остальных, а то, что Харольд был счастлив со мной. Старого служаку не беспокоило ничто, кроме состояния здоровья графа, его настроения и бодрости духа. Сам, будучи единоборцем и одиночкой здесь столько лет, он отлично видел и понимал, как непросто приходится мне сейчас. Но он был совсем иного темперамента в отличие от меня. С моей горячей кровью и привычкой жить в тесноте среди людей мне требовалось много общения, он знал.
С приходом меня в этот дом все вообще словно перевернулось с ног на голову. Нарушено было равновесие, в котором обитали жильцы много лет. Никто никогда не претендовал на короткую дистанцию с хозяином, и всех в равной мере устраивало это. Помыслить было невозможно, что Харольд опустится когда-то до того, чтоб завязать дружбу, а то и роман с кем-то из прислуги. Однако – факт налицо. Но как же бездушны все эти люди, если считают, что мои отношения с графом носят сколько-нибудь денежно-завоевательный характер! Они не способны поверить в дружбу, искреннюю и человеческую, между двумя людьми! Что может быть хуже, чем оклеветать 19-летнюю молодую девушку любовницей своего 60-летнего работодателя!
Невысказанные мне в лицо обиды всего женского населения графства, в особенности тех представительниц, что по праву считали свои кандидатуры более подходящими на роль, которая досталась мне, больно били взглядами по глазам, отливаясь алым румянцем на щеках. Сносить такое незаслуженное отношение к себе было очень тяжело, и осложнялось все тем, что я не могла излить обиду и злость никому конкретно, потому что они не были мне прямо преподнесены кем-либо, и потому что я должна была продолжать делать вид, будто ничего не замечаю.
– Я рад, что сэр Харольд стали часто ездить на лошадях. В особенности рад, что Вы ездите с ним, потому что сможете оказаться рядом в трудную минуту, если по воле судьбы таковая произойдет, – сказал мне однажды Маркос.
Маркос не мог выдавить из себя чего-то более значительного, чем это, но и того, что он сказал, было достаточно, чтобы понять, как много я стала значить для Харольда и что я все делаю верно. До боли ревностно охранявший каждый шаг своего господина, он дал понять, что я не лишняя между ними.
– Большая ответственность лежит на Вас теперь, Марчелла Грасси. Сэр Харольд доверяют Вам, и Вы должны сейчас как никогда прежде быть внимательны и аккуратны в своих делах, – продолжил он после некоторой паузы.
Как мало слов всегда говорил этот человек, и какой значимостью они обладали оттого!
Мне трудно передать Вам, как я хотела тогда облегчить жизнь и себе, и окружающим, бросить работу и вернуться в Италию. Но ведь это значило бы бросить и Харольда, столь трепетно относящегося ко мне, во-первых, и не наказать Эдварда за его лицемерие, во-вторых. Нет, это было бы слишком незаслуженно легко для него – отделаться от меня так просто, не поплатившись за бездушную игру чувствами других. А, в прочем, Эдвард, как я сказала, уже все меньше стал волновать меня. Мой центр тяжести переместился в Харольда.
Глава 35
Катание на лошадях через день стало отныне включено в мои должностные обязанности наряду с уборкой, прачкой и многим другим. Полтора часа езды в любую погоду не только способствовали поддержанию тонуса мышц графа, но и ощутимо укрепляли связь между нами, наполняя ее какими-то новыми, доселе неведомыми нотками. Ведь это я должна была помогать ему, подавать руку, поддерживать во время посадки и схода с коня, но вместо того он всегда помогал мне взбираться и после катания стремился быстро спешиться сам, чтобы подать руку мне. Так исторически сложилось, понимаете ли, с этими лошадьми, что изначально мне были необходимы его опека и помощь, и часто в лесу он поучал меня, брал сам мои поводья, учил чувствовать и понимать животное. Но позже, довольно скоро, когда я стала уже в состоянии неплохо делать все манипуляции сама, со стороны Харольда такая забота превратилась исключительно в жест доброй воли. Ему доставляло мальчишеское удовольствие подскакивать ко мне и протягивать руку, хотя бы я в ней уже вовсе не нуждалась. И я прекрасно видела, как нравилось ему быть нужным мне, поэтому и после не могла и не хотела лишать его такого удовольствия. Ведь он безукоризненно владел искусством верховой езды, и конь был солидарен с ним, что в присутствии дамы никак нельзя пасть в грязь лицом и позволять ей чувствовать себя сильнее кавалера.
Но Харольд не тот человек, что Эдвард, и его галантность в верховых прогулках не может закончиться этими самыми верховыми прогулками, как это было бы совершенно точно в случае с сыном. Сэр Рочерстшир старший никогда не играл, и посему он не мог на коне быть одним, а без коня абсолютно другим – не конь делал его рыцарем в характере и душе, а он – Харольд – делал коня рыцарским. И это покровительство и ответственность за меня во время езды волей-неволей стало залогом формирования его ко мне отношения как к леди вообще. Так, Харольд превращался в галантного рыцаря для меня, наставника и попечителя. И я с удовольствием принимала его ухаживания, поскольку они были очень приятны мне и очевидно вживляли счастье в него, заливая блеском глаза и растягивая ровные красивые губы в улыбку. Я думала: вот если сейчас я поменяю правила игры – он сразу же загнется, почувствовав себя старым немощным стариком. Так пусть же этот расклад продлевает ему жизнь!
Однажды в лесу случилось вот что. Мерин Харольда занервничал – что-то шуршало в высокой траве. И Харольд слез с коня, дабы узнать, в чем дело. Нагнувшись над самым источником возни, он раздвинул траву руками и радостно воскликнул: «Вот это здорово! Пойдите сюда, смотрите, какая прелесть!»
В гуще располагалось целое ежовое семейство. Они занимались сбором запасов на зиму. Старшие особи катались по траве рядом с опавшими яблоками, вероятно, пытаясь их наколоть на иголки, а младшие суетились рядом. Завидев нас, все дружно попрятали мордочки и сделались недвижимы.
– Какие славные!
– Да, но не будем им мешать. Ведь им нужно готовиться к холодам. Давайте лучше немного прогуляемся на ту сторону, пусть кони отдохнут.
И мы пошли по влажным темным листьям после вчерашнего дождя и прошедших первых заморозков на восток, за убегающим от нас за горизонт солнцем.
– Помните, я рассказывал Вам, как майоры и прапорщики учили офицеров танцевать вальс на войне? Так вот я все хотел Вас спросить: а умеете ли танцевать вальс Вы?
О боже! Неужто он задумал теперь танцевать со мной? Какое счастье, что здесь нет музыки, думала я.
– В Италии нет балов, и люди танцуют другие танцы. Я никогда не танцевала вальс и не видела, чтобы мои родители или кто-либо из знакомых делал это, – теперь я сожалела, что ответила так, боясь, что он попросит меня станцевать то, что умею.
– Хотите, я научу Вас? И знаете ли, для этого не обязательна музыка. Она должна быть в душе, а такт я задать смогу.
Я молчала, не зная, как деликатно отказать.
– Это очень любезно с Вашей стороны, но, боюсь, что танцы – не совсем мое…
– Не бойтесь. Вы даже не представляете, каких слонов нам приходилось обучать пластичности, – он засмеялся.
А я все больше заливалась краской. Еще пару минут, и он узнает, что слон – это я. Почему бы ему не предложить мне пострелять, попрыгать, залезть на дерево… Но танцы!..
– Итак? – сэр Харольд уже стоял передо мной, весь стройный, подтянутый, красивый и довольный.
На миг мой взгляд остановился на его обуви, и я не смогла сдержать улыбку.
– Что-то не так? – он тоже посмотрел вниз.
– Простите, но я подумала: как хорошо, что на Вас сейчас эти бронебойные сапоги из толстенной кожи. Или Вы нарочно в них предложили мне обучать меня танцам?
– Ахаха! Я даже не подумал об этом! – он смеялся, как всегда, чисто и ровно, давая полную волю эмоциям. – Неужели Вы думаете, что будет так горячо?
– Да я просто уверена в этом. По правде сказать, я сильно сомневаюсь, что умение танцевать мне пригодится когда-то в жизни.
– Когда мне было 16 лет, и мой отец учил меня военному делу и умению обращаться с оружием, я и предположить не мог, что через 10 лет начнется война, и эти знания спасут мне жизнь. – Сэр Рочерстшир изменился в лице: печаль смыла улыбку с него, – Вы никогда не можете знать наперед, что именно пригодится Вам в жизни, а что нет.
И он сделал шаг навстречу мне, оказавшись на расстоянии не более полуметра.
– Позволите? Дайте мне Ваши руки.
Он уложил мою левую себе чуть ниже лопатки, потому что это была оптимальная для меня высота в связи с его ростом, а правую сжал в своей левой. Другую свою руку он аккуратно завел мне за спину, при этом еще на пол шага приблизившись ко мне.
Сэр Харольд открыл рот, вероятно, собираясь, что-то сказать в следующую секунду, но тут же замер, так и оставшись стоять с полуоткрытым им. Наши глаза встретились, и какая-то еле уловимая волна тока прошла по телу. По его ли или по моему – я не могу сказать наверняка, потому что мы были тогда одним целым, стоя впервые так близко друг к другу, в этом лесу вдвоем, а метрах в ста от нас фыркали кони. Где-то наверху чуть слышно перекликались птицы.
Что-то кольнуло в сердце, и оно, словно заведенное, забилось с такой частотой, будто я не стояла сейчас в ожидании вальса, а мне предстояло бежать по минному полю. Не знаю, что почувствовал Харольд в этот миг, но ведь недаром он замолчал, и пауза, не нарочно созданная им, теплым приливом покатилась по нашим телам, заливая мои щеки как всегда предательской красной краской, а его глаза синим глубоким огнем.
– Расслабьтесь, – он слегка сжал мне руку, а другою тактично провел по спине, – Вы слишком напряжены, так дело не пойдет. Это будет только мешать Вам и сковывать движения.
Я выдохнула и попыталась снять напряжение с тела.
– Таа-та-та, таа-та-та…
Сэр Рочерстшир стал отсчитывать такт и пытаться вести меня по каким-то фигурам. Не волноваться было невозможно, и я не раз в душе благодарила его ковбойские сапоги из крепкой бычьей кожи за неподдатливость вмятинам.
– Простите, что наступаю…
– Ничего страшного, это вполне естественно для начала, не волнуйтесь. Просто запоминайте фигуры и идите за мной, как я веду Вас.
Мы делали остановки. Он рисовал для моего понимания стрелки движения на земле, словно военные схемы на карте, и объяснял, что в этом деле плавность и доверие партнеру превыше всего. Как трогательно-мило все это выглядело со стороны и как не похоже на то, чем мы занимались когда-либо раньше! Сэр Харольд вел меня уверенно и в то же время мягко, вполне понимая двойную сложность моего положения: я не была органически расположена к танцам, и я не могла отказать ему.
– А Вы все-таки боец, дорогая Марчелла! Из Вас вышел бы отличный воин! Тактика, выносливость и твердость в движениях – Ваша сила. Поэтому Вам так легко дались и старая башня, и верховая езда. Но я все же научу Вас и танцам: мне непременно хочется видеть в Вас больше женского, чем мужского… Да ведь оно и верно было бы, не так ли?
Что он имел в виду под этой фразой, знал только он. Она окатила меня новым прибоем и ввела в замешательство, но я не подала виду, будто чувствую в ней скрытый подтекст, и, словно пропустив сказанное мимо ушей, я ничего не ответила графу.
Недолго пришлось нам вальсировать, поскольку небо стало стремительно заволакивать тучами, и следовало поторапливаться назад. Кони заскучали и постепенно задвигались в нашу сторону. Сэр Рочерстшир подождал, пока я сяду верхом, затем взобрался на коня сам, и мы тронулись в обратный путь.
Всю дорогу странное ощущение от этой электрической волны, прошедшей по телу в начале урока, не покидало меня, как не забылось оно никогда и после, потому что за этим событием последовала череда других, круто изменивших всю мою жизнь.
Глава 36
Не каждый день, конечно, но все же с завидной частотой сэр Харольд старался передавать мне свои познания теперь уже не только в истории и военном деле, но и в верховой езде и танцах, как Вы поняли. С чего-то вдруг ему пришло в голову обучать меня всему, в чем он сам отлично разбирался и чем прекрасно владел. Так, в зимние месяцы мы обсуждали книги и искусство, а по весне вышли на поле для гольфа. Я многим обязана этому человеку. В обычной жизни я никогда не узнала бы и сотой доли того, что он передал мне.
Однажды зимним вечером хозяин предложил пройти в большую залу, где сам заблаговременно расставил по периметру стулья, освободив площадку для танцев. И он поставил пластинку со старыми военными вальсами. По праву, прекрасная и сильная музыка, осрамить честь которой моим солдатским шагом было бы просто возмутительно. И я уже предвкушала провал и морально готовилась к нему, но, на удивление, не сбилась ни разу и даже, как мне показалось, все делала особенно плавно и романтично тогда. Музыка управляла мной. Она где-то на подсознании не давала права на грубости и ошибки. Я даже не видела большую часть времени партнера перед собой, но я всегда чувствовала его – а это, как я смогла наконец-то понять в тот вечер, и было то самое важное, о чем говорил Харольд: стопроцентное доверие и слияние танцующих воедино. Время пролетело незаметно, и уже только под конец седьмой композиции я ощутила тяжесть в ногах. А когда музыка стихла вовсе, случилось нечто неожиданное и из ряда вон выходящее… Сэр Рочерстшир сел на одно колено передо мной и, не выпуская по окончании танца моей руки из своей, уверенно притянул ее к губам и поцеловал в знак вежливой благодарности.
Боже! Вы можете себе представить? Сам сэр Харольд Рочерстшир, обладатель почетного ордена Бани и множества других боевых наград, человек, старше меня на несколько десятков лет и стоящий несравненно выше по социальной лестнице, сделал такой не подобающий своему статусу жест – он преклонился перед своей служанкой и, словно леди высокого общественного положения, поцеловал руку, пусть даже в танце!
Он мог бы просто слегка присесть в легком поклоне, как он имел обыкновение делать это всегда, но почему вдруг сейчас он нарочно сравнял гору с морем? Не думаю, чтобы музыка и вся атмосфера ввели его в забытье. Я стала в испуге нервно оглядываться по сторонам, забыв, что двери закрыты на замок, и кроме нас в комнате нет никого, и я хотела немедленно отдернуть руку, но он не дал мне этого сделать, а задержал ее в своей еще с несколько секунд, пристально и не моргая смотря мне в глаза, затем повторно прижал ее в губам, с какой-то, как мне показалось, чувственностью, задержался на ней дольше первого раза, а затем мягко выпустил и снова выпрямился в свою твердую и ровную осанку, будто только что случившееся не значит для него ровным счетом ничего и не должно ни в коей мере смущать меня.
– Благодарю Вас, я так не танцевал уже почти тридцать лет. Забыл половину сам, но это никак не повлияло на удовольствие, доставленное мне Вашей компанией.
– Да что Вы! Это Вам спасибо! Мне, честно, даже и присниться не могло, что я когда-то буду танцевать в таком прекрасном доме и с таким… – я замялась, подыскивая нужные и в то же время не сильно громкие слова, – высоко почтенным человеком как Вы.
– Присядем? – он указал на стулья у стены.
Я видела, что Харольд устал, и ему требуется отдых.
– Марчелла, Вам нравится здесь?
– Конечно, везде очень красиво и просторно.
– Но только ли поэтому Вы не едете обратно в Италию или есть еще какие-то немаловажные обстоятельства? Я не имею в виду сейчас денежные моменты.
Я с ужасом начала догадываться, куда он клонит, и уже продумывала в голове обходные пути ответов на будущие вопросы.
– На данный момент у меня нет конкретных планов на жизнь, поэтому я остаюсь здесь. А дальше время покажет, как говорят.
Я замолчала, но по подвисшей долгой паузе поняла, что мне не отделаться коротким ответом, и мой собеседник ждет разъяснений.
– Понимаете ли, мама отправила меня сюда, потому что переживала, как бы мой мужской, как Вы сами выразились, нрав, не сыграл против меня во время революции. Она боялась, чтобы я слишком активно не стала принимать участие в группировке левых. Сейчас уже спокойствие возвращается в нашу страну, и вскоре я, пожалуй, тоже поеду туда. Я очень соскучилась по своей семье и Италии в целом.
– Здесь Вам не место, верно. Мы, англичане, совсем другой народ. И с Вашим южным темпераментом, я полагаю, непросто было Вам здесь просуществовать 2,5 года безвылазно. Но, впрочем, Эдвард… он помогал Вам отвлечься…
– О, я благодарна ему, что он не давал мне грустить. Да, в принципе, и за работой время проходит быстро. Вы весьма высоко оцениваете мой труд; признаться, мне очень неудобно из-за этого…
– Но я просил не говорить о деньгах сейчас, – он сделал небольшую паузу. – Скажите, пожалуйста, только честно: Эдвард Вам делал предложение о замужестве?
– Нет! – я в исступлении распахнула на Харольда свои и без того большие глаза и по инерции откинулась глубже на спинку стула. Сейчас мне меньше всего хотелось говорить или вообще вспоминать об Эдварде.
Харольд увидел искренность в моем ответе, бесспорно.
– Но он хотя бы как-то заговаривал с Вами об этом? Только, пожалуйста, прошу Вас быть откровенной.
О Господи! Чего же он намеревается узнать?
С учетом последних событий я больше не могла быть уверена, что Рочерстшир старший воспринимает меня как потенциальную невесту сына, не говоря уже о том, что я, очевидно, перешла для него самого из разряда служанок в людей ближайшего дружественного окружения. И не на шутку я озадачилась тем, что по причине болезни и сопутствующих ее ходу изменений в голове этого человека он мог сам влюбиться в меня! Я не притягивала за уши свои догадки и додумки – я просто анализировала то, что видела. Поэтому сейчас у меня были секунды – томительные секунды, – чтобы принять решение, сказать ли правду или утаить ее. А правдой было что? Что Харольд еще два года назад был прав, когда ожидал от своего сына притворства в отношениях со мной и когда предупреждал меня ждать того же. Однако признать его правоту сейчас и открыть душу на этот счет значило бы только одно: открыть ему, Харольду, путь ко мне, который он, кажется, уже начал прокладывать своими жестами благородства и гротескными, не подобающими его положению, обходительностью и галантностью. Прекрасный шанс открылся мне узнать-таки все тайны этого двора, но я готова была пренебречь своим прожигающим меня с головы до ног интересом ради того, чтоб не услышать помимо всего прочего еще чего-то другого, не менее важного – того, чего я смертельно боялась и к чему никак не готова была. Молчала я, молчал и Харольд. Стенные часы отбивали ровный такт, который с каждым ударом все больше раздражал мозг.
– Вы думаете, он все еще любит Вас? – прервал молчание сэр Рочерстшир.
– Нет, – этот ответ мне дался очень легко. – Я думаю, он никогда не любил меня.
Все. Это было все, что нужно было знать Харольду. Я слишком быстро и свободно сказала то, что было сутью заведенного им разговора.
Я не смотрела на Харольда в этот момент, поэтому не видела выражения лица и глаз, но могу заверить Вас, что они совершенно точно выражали радость и самодовольство.
– Пожалуйста, не уезжайте из Уэльса в ближайшее время, – он произнес это с какой-то умоляюще-настойчивой, не свойственной ему интонацией, – Есть кое-что важное, что я хотел бы рассказать и объяснить Вам. Вы очень помогли мне в одном деле, и должны знать об этом… Однако не сейчас, простите.
Какое счастье, что он не стал больше копать на сторону наших отношений с Эдвардом, избавив меня от мучительных поисков ответов на сложные вопросы со скрытым смыслом. И как замечательно, что он не выдал своего удовлетворения моим отбрыкиванием от его сына. Харольд был очень мудр и все еще пребывал в достаточно ясном сознании. Он понимал отлично, что всякое давление на меня или открытое выражение чувств или эмоций раньше времени будет лишь подрывать сложившиеся теплые отношения и, самое главное, доверие.
Он посмотрел на часы и предложил расходиться по комнатам.
Не думаю, что в эту ночь он спал намного крепче моего. Мысли атаковали меня без конца, и я никак не могла упорядочить их. О каком деле он говорил? В чем помогла я ему? И что вообще происходит? Определенно, зарождается что-то новое и страшное между нами. Новое – по глубине и содержанию. Страшное – по своей силе и мощи. Запретное и потребное чувство взаимного влечения, постыдное для обоих, но крепнущее с каждым днем помимо воли.
Глава 37
Мы все привыкли осуждать и поливать помоями тех, кто вопреки законам природы создает пары с разницей в несколько десятков лет. И я была в числе таких, не думайте. По правде сказать, в том своем юном возрасте я даже не подозревала, что такое возможно в принципе.
Но стоит вам хоть на толику оказаться самому вблизи подобной ситуации, как множество спорных чувств и мыслей начинает штормить вас в разные стороны. Показалось – сначала успокоите вы себя. Не буду брать в голову и принимать во внимание – затем станете внушать вы себе. Но это же бесчестно и постыдно! – начнут кричать ваши совесть и мораль на вас. Однако все ваши попытки договориться с самим собой заранее обречены на крах, поскольку сердцу не прикажешь. Но должна внести кое-какое разъяснение: в моем случае все обстояло не совсем так.
Во всякой дружбе между мужчиной и женщиной дружит кто-то один, и Вы прекрасно об этом знаете. Второй же – любит. И я наивно до последнего себя убеждала, что привязанность ко мне графа носит исключительно платонический характер. Однако все тайное когда-то становится явным, и вот мы уже вплотную, за танцами, подошли к случаю, когда самые страшные мои опасения и смутные догадки оправдались. Я стала интересна Харольду как женщина.
И новая, еще более сложная задача, встала передо мной: отвергнуть ли хозяина или принять его любовь. Сейчас я говорю об этом уже спокойно: много воды утекло с тех пор, я целую долгую жизнь прожила сама. Но тогда мне было всего 19 лет, и хотя никаких намеков на низменные и пошлые утехи со стороны Харольда не было, сердце безошибочно подсказывало дальнейшее развитие событий. Какое-то время у меня еще было на раздумье, и я тянула, ведь все развивалось неторопливо и аккуратно, но неизбежно, тем не менее, пришел тот самый момент, когда необходимо было, словно загнанной в угол домовой мыши, либо быстро проскочить между ног поимщика либо дать ему возможность себя поймать, потому что где-то там, я знала, он уже приготовил для меня миски с водой и едой.
Вы думаете, что деньги прельщали меня. Так думают все, и я не в обиде ни на кого. Я так же думала бы на месте других. Да я и сейчас задаю себе вопрос: как это мне не пришла тогда ни разу в голову мысль легкой наживы? Я говорю «легкой», потому что таковой она представлялась в глазах абсолютного большинства, но только не моих собственных. Конечно, потому, что я была слишком молодая и неискушенная тогда. И я воспитывалась в бедной многодетной семье среди бесхитростных и сердобольных людей, где каждый делился своим честно заработанным куском хлеба с другим. Не думала я дотуда, что стоит мне только потерпеть недолго приставания этого слабеющего умом и телом человека, как он непременно отпишет на меня хотя бы часть своего баснословного состояния. Как можно было вообще помыслить о том, чтобы так низко использовать чувства больного человека? Да я и не терпела его. Поймите. Сэр Харольд не был противен мне никогда, а даже наоборот. И если шаги навстречу из нас двоих делал он, то это не значило вовсе, что я не замечала сокращения дистанции и не принимала нововведений, ежели не отступала назад. Я тоже тянулась к нему. Пусть это было не так смело и открыто, но я взаимно позволяла себе влюбляться в него. А значит, я должна была быть готова к дальнейшему. Но я оказалась не готова, конечно же.
Вам никогда не случалось становиться объектом сексуального влечения человека значительно старше себя? Это очень волнительно, поверьте мне. Особенно когда этот человек также импонирует Вам. Когда он неприятен и вызывает отвращение, то ситуация совсем иная: Вы в возмущении отвернетесь и обзовете бедолагу старым развратником, низко павшим и психически нездоровым человеком. Но когда тот же самый «старый развратник» будет вызывать у Вас взаимное чувство влечения, то даже в действительности имеющее место быть психическое расстройство (как это обстояло с Харольдом), ничуть не тронет Вас, потому что его не будет существовать для Вас. Нет ощущения абсурдности и ошибки природы. Сначала, как я уже сказала, в Вас заиграет чувство запутанности и некое помутнение рассудка даст о себе знать, но после все это обязательно отпустит Вас, поскольку человек, ответно привлекающий Вас в качестве потенциального сексуально партнера, когда он старше Вас на много-много лет, должен первостепенно быть высоко ценим и уважаем Вами. И Вы не можете помыслить, чтобы его поступки или устремления хоть в чем-то были нелогично-неприличны. Я глубоко убеждена, что все те семьи (да, именно союзы, крепкие и долгосрочные) между людьми с таким большим разбегом в возрасте выросли именно на почве человеческого уважения младшего из них по отношению к старшему. А дальше уже интим как привычка входит в жизнь на постоянной основе. Но вовсе не обязательно, чтобы тот младший любил больше старшего. Подчас бывает как раз-таки наоборот. Однако уважение – оно, бесспорно, превалирующее в случае первого. И эти отношения очень непростая штука. Из них выходить гораздо труднее, чем из равных, потому что здесь есть что-то от детско-родительского, когда Вы чувствуете себя в долгу перед старшими: Вы будто бы обязаны своему взрослому партнеру хранить постоянство и верность несмотря ни на что и вместе с тем почти безоговорочно принимать все его правила игры. Однако в отличие от отношений с родителями, здесь Вы взрослеете моментально и чувствуете очень большую ответственность на себе. Притом здесь нет места шуткам про флирт и быструю любовь между сверстниками – здесь оперируют совсем иными, серьезными и фундаментальными понятиями. И Вы не можете себе позволить бездумно оскорбить или унизить спутника в порыве горячности, потому что он по умолчанию выше Вас, умнее и сильнее. Ваше уважение к этому человеку не позволит Вам вести себя с ним грубо и надменно. И если молодое здоровое сердце в случае травмы и поражения заживает быстро, то возрастное и слабеющее может не пережить, когда его обидят или отвергнут. И тем больше осложнялось мое положение, что я знала – графу недолго осталось жить. Он все еще трезво рассуждал в подавляющем большинстве случаев, однако потерянность в месте и времени уже вот-вот готова была наступить ему на пятки. Странности, незначительные для отдаленных, но более чем заметные людям, которые близко контактировали с ним. И одной из таковых была я.
Простите, Виктор, я не хочу рассказывать Вам, как и при каких обстоятельствах я допустила сэра Харольда к своему телу. Вам может показаться это неприятным и грязным, и я вполне пойму Вас. Возможно, мне не следовало этого делать, но что сейчас рассуждать о прошлом, когда ничего уже изменить нельзя. Вы вправе назвать меня, по Вашему разумению, меркантильной тварью и дедовской подстилкой, как называли меня многие. Я не пыталась никому ничего доказать, ведь все равно это не имело смысла. Сейчас я рассказываю про события того времени Вам, потому что Вы художник, писатель и психолог. Вы посторонний человек, и Вашей целью не стоит осквернить меня – Вам ведь куда интереснее разобраться в причинах моего поступка. Так вот причина, по сути, была одна и такова: из жалости и сострадания я не смогла отвергнуть эту больную и, вероятно, последнюю в жизни любовь ставшего мне близким и дорогим человека. Слухи предвосхитили грядущие события возможной близости.