Но-но! Что за вздор! Конечно, я хотел выглядеть хорошо только для того, чтобы соответствовать образу писателя нашумевшего современного романа – и все тому объяснение. Ничего личного – успокаивал я себя. А, между тем, каким-то особым магнетизмом обладала эта женщина, и меня не на шутку потянуло к ней. Пришлось-таки набраться смелости и признаться себе, что я хотел понравиться ей не только на страницах книги, но и при личном контакте. Да и как можно не привести себя в порядок к ужину, когда она была столь прекрасна даже днем, на солнцепеке, верхом на незатейливом тюлене? Я, без сомнений, обязан был быть на высоте в тот вечер.
На принудительных полтора часа растянулся мой ужин, однако Марчелла так и не появилась. Зато теперь я не скучал, а осторожно украдкой наблюдал поведение нетрадиционных мальчиков, и, к своему большому огорчению и отвращению, даже словил несколько подмигиваний со стороны парня, что всегда сидел один напротив двух других. Сигару я брать не стал, но ее более чем заменил мой общий выхоленный внешний вид. Они не сомневались, что я нарядился для них.
Переживая, как бы долгое сидение за столиком вкупе с периодически направляемыми в их лагерь взглядами не стало расценено не в нужную для меня сторону, я решил больше не ждать, а все-таки встать и уйти. Однако, к несчастью, ребята сидели почти на проходе, и обойти их не представлялось возможным. Кто-то слегка дернул меня за штанину. Подумал, что зацепился за стул. Бросив взгляд вниз, я увидел того парня; он, как щенок, смотрел снизу вверх с надеждой в упор.
– Привет. Как ты? А ты ничего! – мерзко и по-бабски заискивающе улыбался он.
– Спасибо, – отрезал я в пустоту перед собой и ускорил шаг.
Три пары голубых глаз сверлили мне спину. Я залился краской от стыда и смущения, смешанных со злостью на свое молчаливое бегство. Только дойдя до бунгало, я понял, на что был направлен его комплимент. Так дело не пойдет, эта компашка рискует испортить мне остаток отпуска. Я либо передам им свое мировоззрение через служащих отеля, либо в случае повторных попыток сближения поясню ситуацию лично.
Ложка дегтя была закинута в мой наконец-то наполненный сегодня медом горшочек.
Глава 4
В семь часов утра следующего дня Робби уже загорал на пороге моего коттеджа. Значит, она, как и я, встает рано, с солнцем.
Приятно не то слово! Конечно же, малыш отдавал духами хозяйки! А на сидушке лежала записка красивым, с несильным наклоном острым почерком: «Простите, мистер Грот, что не пришла вчера на ужин в ресторан. Мне нездоровится, я полежу пару дней у себя. Робби составит Вам достойную компанию. Хорошего времяпрепровождения». Без подписи.
Что ж, просто Робби и просто нейтральная записка. С одной стороны, это разгрузило мою голову, а, с другой, – заставило бабочек в животе сложить крылышки и предаться дремоте.
Меня ожидали два дня путешествий на моторном надувном тюлене.
Робби представлял собой следующую конструкцию. Плотный клеенчатый, слегка бархатистый материал формировался в накаченный воздухом каркас в форме тюленя, застывшего в классической цирковой позе с поднятыми кверху головой и хвостом. Расцветка очень реалистичная: мокрый асфальт с коричневыми вкраплениями, и просто обворожительная мордочка с торчащими тонкими усиками из какого-то плотного материала типа гнущейся пластмассы. На носу был расположен соответствующий данной позе мяч в желто-красную полоску. Широкие плавники уверенно лежали на воде, так что могли, помимо основного места лежанки на его спине, служить дополнительной опорой для рук или ног в зависимости от принятого вами положения. Мотор находился под задратой хвостовой частью так, что не портил эстетического вида животного.
Полагаю, что даже в собранном виде Робби занимал достаточно много места, потому что надутым был примерно три метра в длину и полтора в высоту с учетом мяча. Лежать на нем было одно удовольствие – сделан он был действительно грамотно.
Полуусевшись–полуулегшись поудобнее, я просунул руку в небольшое, еле заметное отверстие в задней части туловища, сконструированное специально для подхода к мотору. Мы плавно стартовали с места. Но что это? На меня с самого верха хвоста полились три тонкие струйки воды. Ха! Здесь даже продуман фонтанчик! Я с легкостью перекрыл его там же, в моторном отсеке. Чудесный Робби! Ты мне уже очень-очень нравишься!
– Ну, сколько миль Вы намотали, мистер Грот, за время Вашего капитанства? Вас можно поздравить с дебютом покорения океанских просторов? – смеялась Марчелла, подсаживаясь к моему столику за обедом на третий день.
Я во второй раз подметил внутри себя ее оперирование морскими терминами.
– О, у меня тут сплошные дебюты, похоже, – был счастлив я снова встрече с ней. – Из меня, наверное, получился бы неплохой мореходец, но я нашел свое призвание в другом прежде, чем встретил Вашего Робби. А Вы прекрасно выглядите, – не мог сдержать своего восхищения этой женщиной.
– Спасибо, мой дорогой друг, – она аккуратно тронула меня за плечо, – Что нам сегодня предлагают?
Марчелла позвала мягким сверкающим взглядом официанта раньше, чем он успел сам сообразить подойти.
Я поражался легкости и быстроте ее движений. Игривые манеры вначале смущали меня – я видел в них намеки на заискивание. Но она двигалась настолько естественно и непринужденно, что вскоре я догадался: то было обычной манерой ее поведения.
Обедать закончили очень рано, и впереди ждали еще, как минимум, пять часов светового дня.
– Так что ж, мистер Грот, новые идеи так и не родились у Вас?
– Отнюдь. Даже во время плавания я не обнаружил ничего такого, чем можно было бы захватить внимание читателя.
– Тогда, если не возражаете, я помогу Вам, – она боковым взглядом попыталась уловить реакцию собеседника.
Мои молниеносно вспыхнувшие глаза и до неприличия растекшаяся по щекам улыбка сослужили ответом.
– Не буду спрашивать, обладаете ли Вы достаточным количеством свободного времени, чтобы выслушать историю жизни Вашей новой знакомой леди Марчеллы Рочерстшир – здесь этот вопрос кажется самым бессмысленным. Уточню лишь одно: может ли она быть Вам интересной?
Конечно, она знала ответ заранее.
Я предвкушал что-то поистине заманчивое и нетривиальное в этом рассказе.
– Я полностью к Вашим услугам!
И мы проследовали к двум мелко плетеным гамакам на противоположном от моего бунгало берегу острова, где она начала свой рассказ.
Глава 5
Начну с самого начала. Я родилась в небольшом поселении, к востоку от Неаполя, буквально в километре от него. Однако почти сразу же после моего появления на свет село присоединили к городу, поэтому можно считать, что я уроженка Неаполя. Впрочем, мой образ жизни и род занятий зависели куда более от семьи, в которой я воспитывалась, нежели от города, в котором родилась.
Отец с матерью познакомились в послевоенное время и еще до моего появления на свет жили радостями самых простых людей, уповая на погоду и Господа бога, наконец-то обретя счастье мирного неба над головой. На небольшом земельном участке, доставшемся матери от ее родителей, она выращивала апельсины, лимоны и виноград. Отец обустроил себе в доме обувную мастерскую. Близость к трассе обеспечивала их постоянными клиентами. Но когда поселение вошло в состав Неаполя, землю отобрал город, и родителям остался только дом, в котором отец смог продолжить свое дело, а мать была вынуждена искать другой источник заработка. Она пошла посудомойкой в небольшой трактир неподалеку.
А потом, через 3 года, на месте нашего дома и других, рядом стоявших, властями было решено организовать больницу для малоимущих (тогда Неаполь активно застраивался, ликвидируя последствия бомбардировок Второй мировой войны), и нас переселили в центральную часть города, предоставив жилье уже, разумеется, меньшей площади и в не самом, мягко говоря, благополучном районе. Однако после потери земли и перехода матери на другую работу заветшалый небольшой дом уже не представлял прежней ценности, как вспоминала она. Перебраться в центр значило потенциальную возможность для отца зарабатывать больше, а для нее найти лучше оплачиваемую работу. И так, за несколько лет образ жизни родителей стал кардинально иным. Но переезд в элитные трущобы (сейчас я не боюсь этого слова, тогда как раньше оно чуть ли не преследовалось законом) не озлобил их, а сделал еще более нежными и чуткими по отношению друг к другу.
В те годы наша страна переживала стремительный экономический подъем, так называемое итальянское экономическое чудо, между серединой 1950-х и серединой 1970-х годов. Подавляющее большинство населения было занято в индустрии автомобилестроения и машиностроения, уровень жизни страны и ее экономическое положение на мировой арене стремительно росли. Капиталовложения в данные отрасли оборачивались сумасшедшей прибылью, однако это вовсе не значило, что богател каждый второй человек в стране. Бедное население существовало во все времена, и будет существовать дальше. Эта прослойка, к сожалению, одна из самых живучих и стойких в обществе. Мы жили в центре Неаполя, ставшего тогда местом массового притяжения рабочей силы, и жили в простом районе, среди самых обычных, работающих на заводах людей.
Я не помню и не помнила дом, в котором родилась, поэтому мне сравнивать было не с чем. Меня как ребенка всегда радовали любовь и гармония в доме. Мне уделяли достаточно внимания, я была сыта, хорошо одета и даже в чем-то избалована. Помню, что мне никогда не было скучно. Такая плотность населения в том районе, куда нас направили, обеспечивала компанией всегда. За моим опрятным и аккуратным видом мама следила с особым трепетом. Жильцам доставляло удовольствие общаться с красивым и чистым ребенком. Знаете ли, тогда люди были намного добрее, и чужое благосостояние не вызывало злости и агрессии, как теперь. К нашей семье хорошо относились на районе, у нас часто бывали гости. Мать даже пекла хлеб по выходным и раздавала бедным. Поэтому и меня тоже любили соседи, и родители мало волновались, когда я играла с другими детьми в их домах. В то время была совсем другая жизнь. Мы воспитывались всей улицей, двери в дома и квартиры были открыты. Все помогали друг другу, чем могли. Не наша одна семья тогда оказались в таком положении, и это совместное горе утраты домов и земель сближало простых хозяйственников, какими и были родители всего несколько лет тому назад.
Когда мне исполнилось 5 лет, на свет появилась София. Мать успела за два года после переезда поработать в нескольких трактирах, но, к сожалению, больше официантки у нее продвинуться нигде не получалось. Отцу удалось заключить контракт с какой-то обувной фабрикой, и он вытачивал для нее колодки на дому. Папа был очень хорошим мастером, брал также заказы от частных лиц, его по сарафанному радио знали многие в городе. Он был молчаливым трудягой, отдававшим любую свободную минуту нам, детям.
Еще через два года семейство пополнилась двойней мальчишек. А спустя три года после этого мы расширились до восьмерых. На этом, слава Богу, родители решили остановиться. Еды и игрушек хватало на всех, мы умели делиться и не ссориться. Но ограничения в жилой площади доставляли дискомфорт.
Мы всегда жили скромно, но я никогда не помню, чтобы бедно.
Когда я пошла в школу, как и все дети, то училась успешно, по-прежнему любила домочадцев и хорошо ладила с одноклассниками. Уроки помогал делать отец. Поскольку его работа была в стенах дома, то он располагал большей возможностью заниматься детьми. Иногда к нам приходили еще и соседские девочки, и отец также помогал им с уроками.
Мать в свободное от беременностей время работала то уборщицей в богатых семьях, то официанткой в небольших заведениях. По понятным причинам она не могла устроиться на постоянную работу на фабрику. Однако она всегда была очень бойкой и шустрой женщиной. Пожалуй, в другом случае, ее бы просто не хватило на нас всех.
И о моем предназначении в этом доме Вы уже, конечно же, догадались.
Марчелла тяжело выдохнула и сделала паузу.
– Марча, – говорила мне всегда мама, – Ты моя права рука, старшая среди всех, и должна помогать в присмотре за младшими братьями и сестрами.
Но, можете себе представить, их было пятеро. И порой все на одну мою шею. По мере взросления ответственных задач на меня возлагалось все больше. Нужно было успевать не только делать свои уроки, но и кормить всех детей, каждого в свое время, своей едой, подмывать, переодевать и развлекать играми и занятиями, пока матери не было дома, и отец занимался работой. А работы у него только прибавлялось. Какое это счастье, что бог наградил меня быстрым умом! – я справлялась со школьными заданиями очень быстро. Может быть, даже и потому, что тратить на них много времени у меня просто не было возможности.
Разве могла идти речь о каких-то там девичьих переживаниях, влюбленностях и прочем? Я была безостановочным механизмом, автоматической рабочей машиной, выполнявшей добрую половину всех домашних дел. Бывало, школьные подруги помогали со всей этой детворой, но чаще заходили ветхие соседки-старушки, слабо успевавшие хотя бы догнать кого-либо из отпрысков. Случалось, правда, что если дел было совсем невпроворот, то одна бездетная дама брала близнецов к себе на несколько часов. И это было великое счастье, потому что больших монстров, чем они, я за всю свою жизнь так и не встречала! Они были гипер активные дети.
Сложное и непростое время. Но, скажу я Вам, ко всякому привыкаешь. И все, что ни делается, делается действительно к лучшему. Спустя прожитые годы я не жалею о том, что почти десять лет моей детской и подростковой жизни были отданы на воспитание сиблингов. Все выросли порядочными людьми, и каждый из них в свое время отплатил мне двойной монетой, помог чем-то в жизни и выручил там, где ситуация казалась безвыходной.
Трудно представить, как родители выдерживали этот бесконечный шум и гам. У нас было только 4 комнаты на всех членов семьи, но каждый имел свой угол, где его не мог тронуть никто, где он мог спрятаться, обидеться, погрустить или помечтать о чем-то своем. Наши родители были прекрасными родителями. Я больше чем уверена, что если бы у меня сейчас, при всех моих теперешних возможностях, было бы столько же детей, я не смогла бы дать им всего того, что дали нам наши родители тогда. Как они умели организовать нас, сдружить, обучить, воспитать, приучить к труду и даже просто прокормить! Отец с матерью оставались непоколебимыми авторитетами до самых последних дней жизни.
Глава 6
Обижалась ли я на них тогда, будучи ребенком, спросите Вы? Да, обижалась. Мне хотелось свободы, личного пространства и следования своим интересам, а не общественным (семейным, в данном случае). Я несколько раз убегала из дома, но совесть возвращала меня обратно. Вы не забудьте, что Италия в то время стояла на пороге своих свинцовых семидесятых: начиналась гражданская война за свободу народа. Из-за моей бесконечной занятости домашними делами и учебой, мне некогда было, да, в общем-то, и не хотелось вступать ни в какие политические объединения, но… в каком районе мы жили! Даже будучи отстраненным от социально-политической ситуации в стране, нельзя было не чувствовать тех общественных волнений, что разворачивались под окнами почти ежедневно. Молодые люди уже с моего возраста вступали в бандитские группировки, и наша улица стала чуть ли не центром разгула, уличного насилия и ультралевого терроризма. Я, как только что сказала, не стремилась особенно присоединяться к ним, но мое положение в семье было уж слишком обще с их идейными воззрениями (как я могла понимать их тогда, с высоты своих лет), и я убегала три раза из дома к ним, но происходящее внутри банды сильно пугало меня, а данное родителями воспитание и привитое годами чувство долга не давали бросить семью.
Знаете, мистер Грот, сейчас так смешно вспоминать, как я воспринимала тогда все происходящее, с какими смелыми речевками выступала перед родителями в свои 13-14 лет, требуя равенства в распределении семейных обязанностей между собой и этими только недавно начавшими говорить отпрысками. Я чувствовала, что нарушались мои личные права – права на свободу слова и действия. Эх, было время!
Итак, я возвращалась домой, сама.
К тому времени, когда мне исполнилось 15, Софии, второй по старшинству, было уже 10, и она в полной мере помогала нам с матерью в уходе за остальными, оказывая непереоцененную поддержку. Тогда я скопила денег (я умудрялась по часу в день перед школой разносить прессу и все до единой монетки складывала в копилку) и сообщила родителям, что хочу поехать на одну летнюю смену в так называемый молодежный лагерь (в Италии, как Вы знаете, не было никогда скаутских движений, каковые почти повсеместно охватывали Европу, но что-то наподобие этого все равно существовало), под Изернией, куда ежегодно организовывались от нашей школы льготные поездки. Родители, посовещавшись, решили, что я вполне заслужила такой отдых, добавили денег и отправили с миром.
Не думаю, чтобы отец мыслил тогда так же далеко, как мать, которая усмотрела в этой поездке возможность как-то устроить мне свою жизнь, познакомиться с новыми людьми и противоположным полом в том числе. Конечно, она, как и любая мать, переживала за меня, но понимала, что ей скоро сложно станет кормить нас всех, и было бы очень хорошо, чтоб я поскорее начала взрослую жизнь.
В те годы у нас рано женились молодые люди. В связи со сложной политической ситуацией в стране заботливые родители старались по возможности сами пристраивать своих детей. И моя мама не стала исключением. Она всегда была яркой, харизматичной и общительной женщиной. В отличие от отца умела быстро и легко обрастать полезными связями, поэтому даже несмотря на незначительное расхождение в заработной плате, но гораздо более сложную работу, стала официанткой, дабы иметь доступ к залу и больше бывать на людях. Мама присматривала мне хорошую партию, но ничего не подворачивалось ей. И потому она решила, что раз уж я захотела проявить в этом плане самостоятельность, не стоит держать меня на поводке. Насколько я сейчас помню, она даже не давала мне особенно никаких наставлений. Я просто отнесла деньги в школьный комитет, собрала вещи и в конце июня уехала с группой.
Должна уточнить для Вас, что это был последний год обязательной учебы. Дальше встал выбор мне либо продолжить школу еще на три года, либо устраиваться на работу. Поскольку школу я окончила на отлично (да, можете себе представить, несмотря на весь этот чертополох!), то могла бесплатно учиться дальше. Мать с отцом не возражали, но я головой понимала необходимость выхода на работу, потому что родители не молодели, а у подрастающих детей нашего семейства появлялось все больше новых потребностей. У меня было лето на «подумать». И вот после поездки как раз-таки и предстояло принимать решение.
Глава 7
То, что мы разумеем под детским и юношеским лагерем сейчас, имеет мало общего с тем, что он представлял собой пятьдесят лет назад. Удобства по три-четыре человека в комнате? Про это можете и не думать. Душ с туалетом в номере или хотя бы на этаже? О таком мы даже не мечтали. Дискотеки до полуночи и ночные гуляния с мальчиками? О чем вы!
Все было куда строже и ограниченнее. Но ведь детей из поколения в поколение привлекает в таких местах, как известно, не пятизвездочный комфорт, а отсутствие родительского контроля, поэтому даже самые прихотливые легко смиряются с возникающими неудобствами и уже в какие-нибудь несколько дней забывают, как высказывали недовольство у себя дома невкусной кашей на завтрак или слишком ранним отбоем вечером. Здесь их устраивает все. После двух дней голодания они понимают, что не дождутся бутербродов с ветчиной и горячего душа на полчаса в удобное для них время. Здесь день расписан поминутно, свободного времени еле хватает на сон, а надзирательство вожатых подчас кажется строже родительского.
Однако наше место заточительства, как называли мы его со смехом между собой, несколько отличалось от имевших обыкновение быть тогда в большинстве своем.
То был лагерь для бедных, детей из малоимущих семей. Все знали данное обстоятельство, но никто не принимался где-либо открыто обсуждать это.
Туда получали путевки от государства дети рабочих-фабрикантов и отправлялись также те, кому их покупали родители, не имевшие возможности получить таковые по долгу службы бесплатно. Это были дешевые путевки и не удивительно почему.
Старый лагерь занимал территорию некогда еще более старого поместья, отошедшего в государственное владение по причине не объявления кого-либо из наследников, преобразованного сначала в парк для местного населения, но позже на скорую руку перестроенного в бюджетное учреждение, ставшее местом проведения юношеских окружных соревнований. Однако из-за редкой организации оных властями было решено перепрофилировать его в детский лагерь за пятнадцать лет до того, как я отправилась туда.
Ничего впечатляющего там не было. Половина основного здания находилась в аварийном состоянии, половина в более-менее приемлемом, где и располагались жилые комнаты. Когда-то былая конюшня стала душем на открытом воздухе, а место арены в соседнем корпусе заняла столовая. Двадцать уличных туалетных кабинок имели одну общую стену с душевой.
Территория, по детским меркам, была большой. Тем более она казалась таковой оттого, что в наши каждодневные обязанности входило обрезать и подвязывать на ней виноградники. Мы также по установленному графику дежурств убирались в спальных комнатах и столовой. Пожалуй, это были единственные обязанности, за выполнением которых строго следили старшие.
Нас занимали различными спортивными и интеллектуальными играми и соревнованиями и не давали сходить с ума от безделья. Но я не помню тотального контроля. Если кому-то не хотелось принимать участие в чем-то, он мог спокойно остаться в комнате с книжкой или пойти погулять по территории. К слову, она была надежно огорожена высокой добротной каменной стеной. Два раза в день – утром и вечером – мы делали перекличку и в целом были предоставлены сами себе.
По 16 человек в комнате, по 32 в группе. У каждого своя кровать, тумбочка и шкафчик. Про гигиенические моменты я уже сказала.
Не очень-то комфортно жить почти месяц в одной комнате с еще 15 незнакомыми тебе девочками, и я видела, как ссоры то и дело возникали на пустом месте. Режим одинаков для всех, но ведь непременно найдется кто-то, кому хочется его нарушать! А когда людей так много, то, само собой разумеется, что образуются конфронтующие стороны.
Кому действительно было легко пребывать в таких условиях, так это мне! Для меня казалось раем уже хотя бы то, что не нужно убирать ни за кем, кроме себя. В течение восьми лет я принимала участие в воспитании пятерых отпрысков, которые без конца галдели, бегали по дому, портили и рушили все на своем пути. Я убирала за ними, простите, последствия жизнедеятельности, готовила еду, гладила, стирала. Можете себе представить, с какой скоростью я выполняла любую работу и как быстро засыпала, еще не успев коснуться головой подушки!
Марчелла смеялась, и видно было по глазам, какой теплотой отдавали в груди эти воспоминания.
Мне было совершенно все равно, кто во сколько ложился спать и когда подходила моя очередь идти в душ или туалет. Такие условия ничуть не тяготили меня, а мой нейтралитет между враждующими сторонами в итоге обратил на себя внимание. И вот к чему это привело.
Однажды, спустя шесть дней после нашего пребывания в заточении, на внутригрупповом собрании, которое каждый день организовывали девочки-главари двух различных группировок, было принято решение во избежание стычек с вожатыми, строго пресекавшими любые разборки между подопечными, выбрать так называемую судейскую группу, в которую входили бы по два представителя от каждой группировки и один верховный судья. И да – ею назначили меня!
В знак подчеркивания особого положения в обществе все 4 судьи носили синие повязки на шее, и только я одна – ярко-желтую. Но не только она могла свидетельствовать о моем суверенитете. Ведь это психологический момент, Вы понимаете. Когда Вам одевают корону на голову, Вы априори не можете позволить себе лечь в лужу с грязью или одеть фартук на кухне, пусть даже Вы очень нуждаетесь в том. Вот я и задрала нос под стать занимаемому посту и всем своим видом выказывала превосходство над окружающими. Но я никогда не была высокомерной, поэтому и отношение ко мне всегда было добрым и доверительным. По правде сказать, я отлично подходила на роль главной судьи, обладая материнским бойким и жестким характером, смекалистым умом и умея отлично сглаживать углы. И я здорово разруливала возникающие конфликты. Мне очень нравилось вершить правосудие и вместе с тем ощущать действительную потребность людей в себе.
Что касательно противоположного пола, то на весь лагерь у нас было только 2 группы мальчишек, и это тоже было предметом бесконечных ссор, разумеется. В одном отряде они были возрастом от 9 до 12 лет, а в другом наши ровесники – 14-16 лет, и пройти мимо обычного места сбора последних без должной выправки было совершенно немыслимо. У них внутри тоже были свои порядки, и мы в те дела (равно как и они в наши) не вникали, а только замечали по некоторым разбитым лицам, что кулаки там частенько шли в ход.
Нравилась ли я кому-то из них – об этом я не задумывалась, потому что не имела привычки рассуждать на этот счет. В школе на уроках я не отвлекалась никогда на личное, а на переменах играла в куклы. Я чуть ли не до 12 лет играла в куклы, тогда как мои одноклассницы уже тайком встречались и целовались с мальчиками. Сейчас я понимаю, что это было обусловлено не только переносом такой, как бы понятнее выразиться, глубокой семейности на мои детские занятия и деятельность, но и элементарно тем, что мне некогда было чувствовать себя ребенком дома, мне хотелось играть. Я не наигралась в отведенное для этого природой время. Последний же школьный год, когда я и делала эти побеги из дома, что-то сексуальное, бесспорно играло во мне, какие-то сцены я даже наблюдала в уличных сборищах, но они были такие грязные и мерзкие, что вызывали скорее отвращение, нежели пробуждали желание.
Здесь же, в пансионате, впервые за много лет, стала снова раскрываться моя женственность, которая последний раз давала о себе знать, когда мне было лет 5-7. Нет, Вы не думайте, что я была такой вот прямо-таки пацанкой все последующие годы. Я всегда одевала платья, заплетала волосы, но само по себе мое поведение не вызывало интереса у мальчиков. Да я ведь и не гуляла ни с кем после школы, все мое социальное общение заканчивалось со звонком последнего урока.
Теперь же я с головой окунулась в другую жизнь. Куклы остались позади, прилежное ученическое поведение не приветствовалось и не котировалось в этом ином мире, оно лишь где-то издалека и только отчасти могло быть полезно в судейских вопросах. В остальном же все школьные установки доброты, отзывчивости и взаимопомощи были пропагандированы в точности да наоборот. Сегодняшний друг мог запросто оказаться завтрашним врагом, и все потому, что каждый сам за себя, все учатся выживать и неосознанно тренируются перед предстоящей самостоятельной жизнью в большом мире. И это касается не только бытовых вещей, но и личных, интимных также. Здесь события протекают быстрее, как бы наверстывая все то, чего ты не касался в обычной жизни. В подобных местах всегда узнаешь больше, чем следовало бы. И процентов девяносто полученной информации, разумеется, воспринимается совершенно не подобающим образом. Получается так: дома тебя учат любви, ласке, заботе в отношении с близкими и осторожности в общении с незнакомыми людьми… и здесь ты по идее должен бы претворить полученные знания в жизнь, но вместо этого получаешь новые, другие, знания, которые в итоге и жаждешь воплотить с куда большим нетерпением, нежели те, полученные ранее.
Вы уже понимаете, Виктор, к чему я подвожу свой рассказ. О, боже, сейчас мне уже за шестьдесят пять, а я по-прежнему испытываю неловкость, вспоминая про это!
– Вам 65? Вы шутите? – не мог сдержать я своего удивления, невольно сделал резкое движение в сторону рассказчицы и перевернулся с гамака.
– А Вы думали сколько?
Она смеялась, глядя, как я пытался встать с карачек, при этом не спуская с нее своего прожигающего взгляда.
– Я пытался посчитать, но все время событийная цепочка Вашего рассказа увлекала меня за собой. Как видите, я больше художник, нежели математик.
– Раз уж Вы встали, попросите, пожалуйста, официанта принести виски. Вы пьете виски?
– Да, конечно.
– Мне тройных, пожалуйста, и побольше льда.
«Ого» – подумал я. Даже я не способен осилить тройных на такой жаре. Она, определенно, крепкая женщина во всех смыслах этого слова.
Официант принес нам выпить, и она продолжила.
Глава 8
Так вот в Изернии, в этом юношеском лагере, положил на меня глаз один юноша. С этого места Вам станет интереснее, я полагаю.
Мы обрезали сухие виноградные лозы, когда Гайя, подруга, толкнула меня в бок со словами:
– Ну, скажи ты наконец что-нибудь этому парню, который не сводит с тебя глаз! Снизойди к нему своим расположением, осчастливь скромнягу!
– Какого? О ком ты? – в действительности, я даже не поняла, в чем дело.
– Да вон того, высокого и худого, как кишка, с рыжей копной на голове. Антонио, кажется, его зовут. Он уже дней десять как следит за тобой повсюду. Ты разве не заметила?
– Нет, даже и не предполагала, – мое удивление было самым искренним.
– Эх, Марчелла, тебе хоть одевай подиумное платье, а ты все равно что сельская баба, ничего не замечаешь кроме работы, никакого мужского внимания. Так и останешься одна. Всех самых симпатичных уже и так расхватали, бери хоть этого, пока свободен.
– Да ну тебя! – обиделась я, а в глубине души мне было приятно, что стала объектом чьего-то мужского интереса.
Не выдавая ничем своего любопытства и не заговаривая больше на эту тему ни с Гайей, ни с кем-либо из девочек, я стала исподтишка наблюдать за этим Антонио, которого раньше вообще не замечала, даже не смотря на огромный рост.
Мы пересекались на танцах, спортивных площадках и уличных работах. Удивительное дело: он каким-то странным образом форменно всегда оказывался недалеко от меня. Поначалу меня забавляло это, но потом стало изрядно раздражать. Он словно тень отца Гамлета всюду следовал за мной и не подавал признаков реального существования.
Я опишу Вам этого Антонио. Хотя нет… особенно описывать тут нечего. Он был просто какой-то придурок. Бьюсь об заклад, что там явно было что-то не в порядке с головой. Он был толи недоразвит, толи немного гений. Как известно, крайности часто имеют много общего.