Однако здесь вообще, во всей этой ситуации, все как-то запутано. Привыкшая анализировать поступки свои и чужие, сводить в логические цепочки действия и события, я все никак не могла понять: как и зачем в детском лагере для бедных мог оказаться юноша из богатейшей семьи? И о каком таком пари они говорили с отцом? Но разве можно в принципе делать ставки на столь сакральные вещи?.. А все же ничтожный вид Антонио и его красные, залитые кровью и слезами безысходности глаза, когда я убегала из их дома, не могли отпустить мое сжатое в комок сердце. И где-то далеко, в самой глубине души, мне стало жаль его, потому что по всему было видно, как чрезвычайно правдоподобно он был опечален и уничтожен действиями своего отца. Но ведь он сам показал ему видео? В таком случае, должно полагать, Антонио действительно тупой кретин, если рассчитывал на иную реакцию родителя.
И, кстати, что это за последняя отчаянная издевка была, когда он предложил мне выйти за него замуж?.. А коли и не издевка, то как следует расценить?..
Все эти мозаичные крупицы, что были рассыпаны по столу моего восприятия, упорно не хотели складываться в голове ни в какую, хотя бы более-менее, понятную картинку.
Очевидным здесь было только одно: какие бы веские и уважительные причины не могли породить идею столь странного и аморального поступка, только обладатель самого извращенного ума способен фактически воплотить его в жизнь. К тому же, каким недалеким и глупым человеком нужно быть, чтобы додуматься показать кому-либо свое псевдо геройство в комнате, соседней с той, куда приглашена ничего не подозревающая и обреченная на неизбежный позор несчастная девушка!
Мой первый взрослый опыт потерпел крах от вопиющего предательства и последовавшего за ним горького разочарования и душевного опустошения.
Но предположим даже, что были у Антонио какие-то личные, весьма существенные на его взгляд основания пойти на столь немыслимое для адекватного человека действо, то каковы же тогда были основания и, в особенности, права у его отца на то, чтоб так жестоко и безжалостно унижать меня, чужого ребенка? Он ясно дал понять, что я простолюдинка в его глазах, а, значит, не достойна даже находиться в его доме. Но ежели Антонио знал, как изуверски поддерживает отец правых, зачем притащил меня в дом? И почему вообще выбрал меня, девушку не своего уровня? Они решили поиграть мной, словно мячиком, в свои идейные игры, так что ли? Выходит, справедлива революция, и небезосновательны демонстрации левых, выступающих против порабощения простого народа. Кто дал ему право в таком тоне выражать свое недовольство мной? Ему следовало бы посмотреть со стороны на своего сына, который совершенно точно выглядит куда более убого и пришибленно, чем я. Что могут дать стране такие граждане, как эти оба? Как могут они вообще считаться итальянцами, имея подобное отношение к людям? Они трясутся над своими деньгами и не считают за людей тех, кто не имеет хотя бы половины того, что есть у них, и полагают, будто можно так просто использовать человека в своих интересах, а после еще и облить грязью с головы до ног и, словно случайно забредшего к ним уличного щенка, выбросить за шкирку за порог дома. Прежде я никогда не сталкивалась так близко с различием в социальных статусах, и это открытие для меня в 15 лет стало гораздо более ярким, нежели то, что случилось предшествовавшей ночью. Меня должно было, по логике вещей, задеть куда ощутимее предательство Антонио, раскрывшего нашу с ним интимную, самую сокровенную тайну, постороннему, никакого отношения не имевшего к ней человека. Но вместо этого, из-за того, что я всегда была человеком больше социально, нежели личностно ориентированным, на меня больший отпечаток наложило именно то, что я услышала потом в свой адрес от его отца. Он понукал Антонио не за интимную связь как таковую, а за то, что объектом его выбора стала такая «беспородная кляча» как я. И эта четкая грань между рабочим классом и буржуазией, острием лезвия прошедшая по моему слуху, занесла на кончике ножа своего гной черствости и человеческой алчности в мое особенно чуткое, оттого что детское, мироощущение. Все сказанное касалась меня лично. Я на своей шкуре испытала, что значит унижение простолюдина и презрение к нему, и оставшаяся от этих слов душевная рана оказалась куда глубже, чем та, полученная от личного предательства близкого (на тот момент) человека.
Я чувствовала, как она начинает нарывать, эта рана, и как все живые клетки моего сознательного взбунтовались, чтобы противостоять занесенной заразе, вытолкать вовне и проводить ответным залпом.
Да, это было непростое десятилетие для Италии, все понимали причину массовых восстаний и террора. И мне суждено было также, слишком рано, но уже окунуться в эту пучину с головой.
К слову сказать, Рикардо после того, как сопроводил нас обратно до пансионата, сам туда не вернулся. И мы не видели там больше и Антонио также.
С трудом пережила я этот двухдневный остаток смены в проклинаемом мной лагере и уже предвкушала тяжелое возвращение домой, где мне предстояло всеми силами скрывать свое несчастье от родных. Но мама была слишком проницательна. Я не смогла бы утаить от нее случившегося и теперь только размышляла, как по возможности кратко и без деталей просветить ее в суть дела. Я знала, что не без стыда и чувства собственной ничтожности смогу смотреть ей в глаза, однако предвидела, что рано или поздно не смогу скрыть от нее эту тайну, и мне будет легче выговориться ей сейчас же, сразу по возвращении домой.
Глава 12
Но, как ни странно, под конец второго дня я поняла, что успокоилась. Подавила, насколько мне это тогда казалось, чувство обиды внутри себя и приняла твердое решение ни под каким предлогом не рассказывать никому ничего. Обо всем случившемся знала только Гайя, и она преданно хранила эту тайну всю жизнь.
А все-таки как бы я ни старалась, не ускользнуло от материнского сердца чувствие трагедии с родным ребенком. Мать видела, как изменилось мое поведение, и как я держалась, какой нарочито дружелюбной и веселой хотела казаться. Ее несколько попыток разузнать о произошедшем имели крах. И она не стала давить, она ждала, что придет час, когда я буду готова сама признаться во всем.
Но время шло, я молчала, и тайна как будто растворялась в воздухе и казалась оставленной уже достаточно далеко для того, чтобы теребить ее и поднимать на поверхность снова.
Возросший резко с 68-го года поток студентов в высшие учебные заведения привел в начале 70-х к огромному количеству дипломированных специалистов, половина из которых по понятным причинам не могла устроиться на работу. И тем меньше было шансов найти ее мне, имея неполное школьное образование. Поэтому мы с родителями приняли решение, что мне следует продолжить учебу в школе, дабы пережить этот искусственно созданный социально-экономический бум и получить все же еще не лишних три класса школьного образования.
Однако волнения в стране, понимаете ли, мистер Грот, были настолько масштабны, что даже затрагивали школы. И тот глубокий, первый, личный жизненный провал, пережитый мной в пансионате, наглядно показавший презрение буржуазии к рабочему классу, в купе с моей энергичностью, острым умом и неравнодушием к происходящему в родной стране не оставили меня от революционных движений в стороне.
Я уже не убегала из дома, а открыто заявляла о своих настроениях как родителям, так и однопартийцам. Родителям, а в особенности матери, очень не нравилось это все, хотя она и знала, что я не была никогда инициатором массовых мировоззренческих столкновений. Она хотела своим детям счастливой и спокойной семейной жизни, вдали от государственных переворотов и рисков для жизни, разумеется. И хотя правительство не наказывало строго за бунты несовершеннолетних участников, ей непременно хотелось оградить меня от всех возможных неприятностей.
Единственным беспроигрышным вариантом было отправить меня из страны. Но за отсутствием у нас где-либо за пределами Италии родственников и знакомых, а у меня какого-либо профильного образования одним лишь спасением могла стать должность гувернантки с постоянным проживанием где-то на окраине Италии в каком-нибудь богатом доме, на что, конечно же, она знала, я никогда бы не согласилась.
Но мама не отчаивалась. Продолжая по-прежнему работать официанткой в ресторане, она не теряла надежды устроить меня в хорошие руки, и, по возможности, подальше от тогдашнего эпицентра событий. И вот посреди учебного школьного года такая возможность подвернулась.
Двое молодых людей зашли к ним на обед. Из разговора она уловила, что они не местные и приехали в Неаполь по каким-то рабочим вопросам. Людей в дневное время в заведении почти не было, и ей удалось подслушать разговор гостей.
– В общем-то, я думаю, что через месяц-другой он все-таки пойдет на наши условия, уж больно сладкие они для него.
– Да, он вскоре сам поймет, что это лучшее в его нынешнем положении. А что твой отец? Как его здоровье?
– Держится еще неплохо. Стал читать Гете и чаще выходить в сад. Даже играет в гольф с Джозефом. Это хорошо, ему полезно на свежем воздухе. Пусть живет спокойно, подальше от тех дел, что я решаю теперь вместо него.
– Жениться не думает?
– Да нет, какой там! Оно ему уже совсем не надо. Ему бы только служанку хорошую найти, молодую и адекватную, а то этот древний Маркос скоро рассыплется в руину посреди гостиной, – молодой человек самодовольно засмеялся.
– И лучше бы не из местных. Откуда-нибудь издалека привезти бы ее, – поддержал второй.
– Это точно. Но не оформить же мне подписку на резюме девушек из Средней Азии, – первый снова залился смехом.
И больше мама слушать не стала, а, собрав в кулак все свое обаяние и харизматичность, направилась к ним, боясь упустить такой исключительный шанс.
– Простите меня, пожалуйста, уважаемые господа, – начала она, робко обратившись к ним, – но я случайно услышала ваш разговор… про то, что вам необходима служанка…
Две пары холодных глаз в недоумении уставились на нее.
– И Вы хотите предложить свою кандидатуру? – почти с иронией встретил ее речь один из них, с размахом откинувшись на спинку своего стула и упершись левой рукой в подлокотник. Это был хорошо сложенный молодой мужчина не старше 30 лет на вид, сын того, кому требовалась прислуга.
– Я… нет. Я бы хотела Вам предложить свою дочь.
Он с чопорным английским высокомерием посмотрел на мать снизу вверх, некоторое время помолчал, а затем отчеканил:
– Да будет Вам известно, сеньора, что прислуга требуется для Уэльского графа сэра Харольда Рочерстшира, рыцаря Большого Креста ордена Бани. Считаете ли свою дочь обладающей всеми должными навыками и способной услужить такому человеку?
Не нужно описывать Вам реакцию моей матери, моментально понявшей, что крючок закинутой ею удочки случайно зацепился за слишком стоящий экземпляр, вытащить ей из воды который было совершенно не под силу. Но Вы не знали мою маму, мой дорогой друг! Это была великолепная женщина, способная своей добротой и простотой расположить к себе любого! Она не растерялась и не дала заднюю. Первый шаг был уже сделан, и не попробовать ступить второго было не в ее правилах.
– О, это великая честь, сэр! Пожалуй, даже я не справилась бы с такой задачей. Но моя Марчелла очень способная девочка во всех отношениях. И если бы Вы были так любезны дать ей шанс попробовать, я думаю, она смогла бы оправдать Ваши ожидания.
Мама в молодости читала много книг, и хотя война не коснулась ее лично, она хорошо знала историю и многие наградные ордена в том числе. Орден Бани – это один из древнейших и почтеннейших наград Великобритании, и во время Второй Мировой войны им были награждены великие люди за проявленный ими особый героизм во имя своей страны. Сам по себе факт столкнуться в жизни с таким человеком уже вызывал уважение и трепет, которые и проявила мать вкупе с должной манерой обращения, которая ей также была известна.
Молодой человек задумался. Он, кажется, был тронут смелостью и красивым слогом речи этой простой официантки в случайно выбранном им для обеда заведении.
– Я должен подумать и обговорить Ваше предложение с отцом. Сколько лет опыта имеется у Вашей дочери в гувернерстве?
Это был самый ожидаемо-провальный для матери вопрос. И она вспомнила простое правило, которому ее с детства учил ее отец: в любой, даже самой сложной и запутанной ситуации, всегда говори правду; и даже если она тебя не спасет, то тебе будет не стыдно потом поднять голову и посмотреть в глаза тому, кому ты ее сказала.
– У нее, к сожалению, совсем нет опыта… Но у меня их шестеро, детей. Марчелла самая старшая, и воспитала всех остальных, пока мы с мужем зарабатывали деньги, чтобы прокормить их…
Мама поняла всю неловкость и глупость своего положения, опустила голову и отвела глаза, ожидая уже очевидного отказа и, быть может, даже саркастического смеха в свой адрес. Однако молодой мужчина лишь слегка и, как ей показалось, совершенно не злобно усмехнулся и после небольшого мешканья достал что-то из заднего кармана брюк.
– Завтра мы отбываем, но через месяц вернемся снова. Этого времени будет достаточно для меня, чтобы уладить все со своей стороны, и для Вас, чтобы оповестить дочь и собрать необходимые вещи. Вот моя визитная карточка. Пожалуйста, наберите меня через 20 дней, и я сообщу Вам наше решение. – И затем, немного помолчав, заключил: «Вы смелая женщина, и только поэтому я сделаю для Вас все возможное».
На визитке, протянутой им ей, были указаны полный адрес, телефон и имя: сэр Эдвард Рочерстшир.
Должно быть, молитвы моей матери были услышаны небесами, потому что в назначенный день, когда она позвонила уважаемому господину, он с радостью встретил ее голос в трубке:
– Здравствуйте, Марта. Разумеется, я помню Вас. К сожалению, мы не поедем в Италию по делам, связанным с бизнесом, в ближайшее время, но вопрос Вашей дочери Марчеллы решен в ее пользу. Пожалуйста, определяйтесь по срокам вашей готовности приехать и позвоните мне, – я помогу со всеми организационными моментами по поводу перелета. Контракт мы заключать на первые полгода не будем. Оплата будет хорошей, можете не сомневаться. Все детали Марчелла узнает по прибытии. Спасибо.
Так я и отправилась в Англию, где мне суждено было задержаться надолго…
– Скажите, мистер Грот: когда Вы уезжаете с острова?
Я не сразу сообразил, что вопрос адресован мне, и Марчелла его повторила, поняв мою увлеченность ее рассказом.
– Мое отбывание в раю будет длиться еще две недели, к сожалению. Я уже сто раз пожалел о том, что поехал сюда на так долго.
– Боюсь, тогда Вам придется неплохо поработать над грехами в будущем, чтобы не принуждать себя к вечному томлению в раю позже, раз оно так удручает Вас уже сейчас, – она смеялась своим чистым заливистым смехом.
– Полагаю, этот момент я уже отработал сполна, – не замедлил я подыграть.
– Не возражаете, если я окончу свою историю завтра? Иначе мы рискуем пропустить еще как минимум три пайка, а я очень люблю вкусно поесть, и здесь прекрасная кухня.
Люди с хорошим аппетитом и небезразличные ко вкусу еды в большинстве своем такие же и в жизни, и этот интерес к существованию здесь и сейчас на фоне сильного энергетического поля я подметил в ней сразу же, в самом начале нашего знакомства, а теперь еще больше убедился в верности своих домыслов – она умеет брать от жизни все.
– Да, я сам уже проголодался.
Я был даже рад, что она сделала перерыв, потому что это давало мне возможность быстро законспектировать для себя услышанное. Я уже понимал, что очень хочу написать историю жизни этой необыкновенной женщины. И дальнейший ход событий обязан был стоить того, чтобы ждать его целую ночь и еще, по меньшей мере, пол дня.
За ужином мы говорили на нейтральные темы, а после него я ушел к себе писать, благо чистых листов и ручек у меня было предостаточно. И только на следующий день за завтраком она продолжила.
Глава 13
Конечно, я не готова была стать служанкой в 16 лет, в самом начале своего многообещающего и интересного жизненного пути, однако фатум решил этот вопрос за меня. Я и сейчас уверена, что мать плакала тогда искренне, уговаривая меня ехать в Англию. Они с отцом приводили множество доводов и весьма аргументированных, надо признаться. Они были правы, что если я загремлю под статью, как революционер, то подвергну также опасности и всю семью. Никто не знал, когда и чем кончатся восстания, в небезопасности находились все. А упустить шанс пережить это волнительное время в уединенном мирном графстве в другой стране было бы непростительной глупостью. Тем более что там я могла обрести также важные связи, которыми никак не могли обеспечить меня мои родители. В конце концов, никто не смеет держать меня насильно, и я всегда смогу вернуться обратно, если что-то пойдет не так.
Однако меня воодушевляло на поездку не то, что говорили отец с матерью в ключе необходимости побега от революции. Меня как ребенка, уважавшего великую победу великих людей, привлекало в этой ситуации только одного: иметь возможность заслужить хоть чем-нибудь их внимание, сделать что-то важное и нужное для них, быть замеченной и похваленной ими. Я была уверена, что граф не станет обращаться со мной так же, как отец Антонио, потому что он не коммерсант, порабощающий других. Граф рисовался в моем воображении отважным воином, сильным и храбрым в прошлом, но человеком преклонных лет уже и потому спокойным и выдержанным. Он не мог бы ни унизить меня, ни обидеть чем-либо, поскольку сам воевал за таких как я, простых людей, доверивших ему отстаивать честь своей родины. И только поэтому мне захотелось поехать в Уэльс.
Сэр Эдвард помог с переездом, и в оговоренный день я оказалась у высоких кованых ворот в лесопарковую зону. Шофер, забравший меня с любезного распоряжения своего начальства с аэропорта, проехал по широкой ровно асфальтированной дороге вглубь и через метров шестьсот остановился у небольшого крыльца двухэтажного белокаменного дома. Я сама вынесла свои вещи, прошла внутрь, как мне было сказано, и осталась ждать управляющего.
Через десять минут появился пожилой мужчина с лысиной на макушке, представился Рональдом и провел меня на второй этаж по длинному темному и пустому коридору в мою комнату. Через час он обещал ждать внизу, чтобы ознакомить с предстоящими обязанностями, представить остальному персоналу и предложить ужин.
Когда управляющий вышел, я села на кровать и осмотрелась. Холодок дрожью пробежал по коже, и молниеносно в мозг вонзилось: «Бежать! Бежать немедленно!» из этого сырого и мрачного места, так непохожего на то, что я привыкла видеть на протяжении всей своей прежней жизни. И меня совершенно не прельщали сейчас ни воплощенные в действительность мечтания о комфорте и собственной комнате со всеми удобствами, ни тишина и спокойствие и предстоящая хорошая оплата, ни торжественная встреча с отважным героем по имени Харольд. Такой звенящей в ушах тишины и такого безлюдия, как здесь, я не видела в Италии, честно сказать, даже на кладбище. Мне стало страшно от масштабов пустоты, иначе я не могу выразить своих ощущений. Казалось, что я одна во всем доме, брошена на произвол судьбы, что первый же, кого я встречу тут, может убить меня без страха понести возмездие за содеянное. Здесь не к кому бежать за помощью, и ни родители, ни школьные друзья не смогут найти меня при всем желании. Это какой-то совершенно замкнутый мир, изолированный плотной черной водо- и свето- и даже воздухонепроницаемой тканью от всего внешнего, живущий в своем времени и по своим законам. И недоброе предчувствие западни стало наползать меня, как тень от старой башни за окном, медленно растущая в мою сторону.
Через час я спустилась в холл, где Рональд ожидал меня, глядя на часы. Оказалось, что минутная стрелка уже подергивалась в сторону первой минуты следующего часа. Мы стали спускаться еще этажом ниже по довольно крутой лестнице, и тут до моего уха начали наконец-то доноситься звуки голосов живых людей. То было истинное облегчение. Идя за Роландом и находясь теперь почти вровень с ним, я с любопытством разглядывала странную лысину, казавшуюся искусственно выбритой по краям. Управляющий открыл дверь во вторую комнату справа, и огромное кухонное помещение представилось взгляду. Так вот откуда был этот сильный запах еды на улице возле дома.
– Дорогие коллеги, – прервал Рональд своим обращением к рабочим стоящее нескладное жужжание, – Я хочу представить вам нашу новую служащую, ее зовут Марчелла. Она будет помогать вам по кухне. Тайлер, пожалуйста, обеспечьте ее работой и зайдите ко мне после ужина, – он обратился с этими словами к свежему мужчине средних лет, – Марчелла, все дальнейшие вопросы решайте, пожалуйста, через Тайлера. Он шеф-повар усадьбы и Ваш непосредственный начальник. В крайних случаях Вы можете связаться со мной по внутреннему телефону – он есть у Вас в комнате.
Рональд хотел было уже развернуться на одних каблуках и выйти из помещения, но я издала невольный звук, и он остановился.
– Но… я прибыла по приглашению мистера Эдварда. Когда я смогу увидеть его или мистера Харольда? – мне жуть как не хотелось оставаться работать в этом душном и жарком подвальном кухонном помещении. Тем более что мама несколько раз уточнила мне, что я еду прислуживать самому графу. Вероятно, произошла какая-то ошибка, и я хотела сразу же ее устранить.
– Не мистер, а сэр, Марчелла. Сэр Эдвард сейчас отсутствует, он вернется через четыре дня, и тогда Вы сможете его увидеть. К сэру Харольду Вы не назначены лично, поэтому Вам нет необходимости с ним встречаться. – С трудом сдерживал он надменную улыбку. – Тайлер, я рассчитываю на Вас, – он снова обратился к повару и сразу же вышел.
Я стояла в растерянности, понимая раскрывшийся обман. Меня заманили в ловушку, и теперь будут насильно эксплуатировать здесь, пользуясь моим несовершеннолетием и невозможностью заявить о своих правах в чужой стране.
Тайлер предложил отойти в сторону, и мы присели за чистый небольшой столик возле огромного духового шкафа.
Он с минуту молча смотрел на меня, а затем начал:
– Моя дорогая, я понимаю Ваше состояние сейчас. Вы не на то рассчитывали, я понял это сразу, – он помолчал. – Попасть сюда мечтают многие, но жесткий отбор предоставляет такую возможность далеко не всем. Я не знаю, какие обстоятельства привели именно Вас сюда, но смею заверить, что, несмотря на все первоначально кажущиеся сложности и несправедливости, жизнь здесь намного лучше той, чем может быть сейчас у подавляющего большинства граждан в вашей стране. Мне сообщили о Вашем прибытии только два дня назад, и я почти сразу же подумал, что Вас занесло сюда по чьей-то сильной покровительствующей руке, но теперь совершенно разубедился в этом.
Я открыла рот, чтобы рассказать, как все было, но он продолжал:
– Я итальянец по матери, а мой отец погиб в сражении на руках у сэра Рочерстшира старшего, закрыв его своей спиной и спасши жизнь тем самым. И я попал сюда совсем мальчишкой, еще младше Вас. Почти пять лет я подметал дорожки, потом стриг газоны, а позже стал официантом благодаря своей шустрости и в итоге дорос до шеф-повара усадьбы его величества. И вот что я хочу сказать: за все 27 лет, что я верой и правдой служил этому великому человеку, я только трижды видел его. Впервые, когда у него случился инфаркт в машине, а я по случайности оказался рядом, затем на 50-летний юбилей, когда он велел, чтобы испекший для него торт повар вынес его лично, а после… А после, когда я просил его позволения жениться на нашей садовнице Луизе, и он не отказал. Знаете, с ним не встречалось лично почти 80% персонала. И это не потому, что он высокомерный тип, считающий нас грязными людьми низшего сорта и не достойными его внимания, а просто-напросто потому, что он не способен физически уделить внимание всем. По этой простой причине во избежание ссор и сплетней между нами он исключил общение с прислугой в принципе.
Должна уточнить для Вас, Виктор, что я хотя и изучала английский язык в школе, но не способна была, конечно же, понимать абсолютно все, что слышала, а теперь уже со знанием дела пересказываю произошедшее тогда Вам.
И вот Тайлер дошел до кульминации в своей речи:
– При всем моем уважении к Вам и к Вашему юному амбициозному возрасту, я не могу поставить Вас на ту работу, которую Вы не способны делать. Лучшее, что я могу дать Вам, – это мытье посуды и переборка круп. Вероятно, со временем, Вы осилите большее, но пока только это, извините. – Он наклонил голову набок и несколько откинулся на стуле, давая понять тем самым, что кончил.
Теперь слово предстояло держать мне. Но у меня было так много, что сказать, что я растерялась, с чего начать.
– То есть… я не буду помогать сэру Харольду лично и даже, скорее всего, никогда не увижу его с глазу на глаз? – мой голос срывался от обиды и разочарования. Плохой английский волновал в тот момент меньше всего.
– Более чем уверен в этом. Он вполне самостоятельный крепкий мужчина, и его гувернер хорошо справляется с возложенными на него обязанностями.
– А что сэр Эдвард? Он также не общается с прислугой? Но ведь это он обещал моей маме совсем другую работу для меня. Кто же тогда исправит возникшую ошибку?
– О нет, он наоборот довольно часто заходит сюда, и его Вы будете видеть постоянно. Его на самом деле сейчас нет в стране.
– А если я не хочу стоять тут и мыть посуду и ехала вообще не для того? – и откуда вдруг во мне нашлось столько смелости, чтобы заявить о себе и своем недовольстве? Это было мое взбунтовавшееся побитое эго, которое я не смогла заглушить внутри. Неужели и здесь меня ожидают все те же обман и уничижение перед власть имущими?..
– Сожалею, но до возвращения сэра Эдварда ничего изменить невозможно. Вам придется дождаться его в любом случае. Марчелла, – он сделал паузу и снова приблизился ко мне, – Вы, конечно, можете запереться в Вашей комнате и не выполнять никакой работы, но это будет худшее, что Вы можете предпринять в данной ситуации, поверьте. Заметьте, я не ставлю Вас чистить и филировать рыбу или сортировать ошметки и объедки со стола, но я бы с большой радостью принял Вашу помощь в тарелках, мне честно не хватает рук.
– Я поняла, хорошо, – мягкость его речи и вежливость обращения склонили меня уступить.
В конце концов, что я могла сделать здесь и сейчас одна, против них всех, в чужой стране и под непробиваемым куполом этой усадьбы?
Отказ от работы мог значить лишь по истечении 4-ех суток мое поспешное отправление обратно восвояси, тогда как согласие потерпеть эту низкую работу всего несколько дней давало шанс проявить себя с лучшей, исполнительной, стороны и заняться потом сразу же другим, достойным большего уважения делом. Ведь я наивно не теряла надежды, что в действительности допущена ошибка, и меня обязательно переведут в лучшие условия труда.
– Тогда завтра в половине восьмого жду Вас здесь. Кушать Вы можете когда хотите и что хотите вон из того холодильника, – он указал пальцем на высокую холодильную камеру в противоположном конце от нас, – Однако по правилу этикета мы принимаем пищу в установленные для этого часы, они указаны в расписании. Я Вам сейчас его выдам. Там же есть и про распорядок в целом.
Тайлер встал, достал из шкафа над нами памятку и протянул мне.
– Горничная принесет для Вас рабочую одежду после ужина. Так, – он посмотрел на часы, – Сейчас 18:20. В 19:00 приходите к ужину. Горячее будет в это время на плите там же, у холодильника. А пока можете быть свободны и разложить Ваши вещи.
Вот так и рухнули мои воздушные замки в самый первый день. А чего, впрочем, я ожидала? Что граф встретит меня на пороге дома лично? Или что станет рассказывать про боевые сражения, отвагу и храбрость свою и других бойцов и тяжесть перенесенных ими мук и лишений? Да, именно этого я хотела и ждала. Но точно не мыть целыми днями грязную посуду в душной кухне с несколькими узкими подпотолочными окошками в отдельно стоящем доме для прислуги. Однако делать было нечего, и предстоящие четыре дня я должна была заниматься именно этим.
Глава 14
Тайлер оказался хорошим и вовсе не высокомерным человеком, в отличие от Рональда. Он по-доброму и даже в какой-то мере по-отечески относился ко мне: спокойно указывал на ошибки, не загружал лишней работой и каждую свободную минуту старался заговорить о чем-либо, наблюдая мои одиночество и отчужденность в окружении незнакомых людей противоположного моему темперамента. И я была очень признательна ему за эти человечность и дружественность, которых мне на самом деле так не хватало.
На третий день я позвонила матери и сказала, что все хорошо. На ее вопрос, какую мне дали работу, я ответила честно и объяснила, что приезд сэра Эдварда должен разрешить это недоразумение, а пока что поработаю так. Мама была и спокойна и взволнованна одновременно. С одной стороны, она понимала, что нет ничего удивительного в том, какие обязанности на меня возложили. А, с другой, – ей, конечно же, хотелось чего-то лучшего для меня. Мы говорили всего пару минут, и обе держались приподнятого тона, каждая в душе затаив тревогу.
С персоналом я ладила. Младше меня был только один мальчишка. Он выносил мусор, бегал с посланиями и делал еще что-то, наверное. Все остальные были взрослые, некоторые даже пожилые. Примерно тридцать человек нас проживало в этом доме. Во всяком случае, тех, кого я видела. И все постоянно были заняты своей работой. Никто не шлялся без дела и не шушукался по углам. Вечерами, после ужина, некоторые собирались в небольшие компании, кто где, но никогда не замечала я ни шума, ни смеха, ни вообще какого-либо веселья. Все казались какими-то ледяными что ли, наигранно серьезными и делано надменными. Только Тайлер смеялся периодически, не обращая внимания на то, как его смех режет мертвые стены и глухие к радостям уши окружающих. Он всегда находил, над чем посмеяться. И даже если никто не поддерживал его (а так было в подавляющем большинстве случаев), то это не приводило его в смущение. Он научился выживать в этой могильной тишине, и только такой способ, кажется, заряжал его энергией и помогал продолжать свое однообразное существование здесь.
Сэр Эдвард вернулся на день позже и сразу же позвал меня к себе. Он не был настроен на долгий разговор. Он казался очень уставшим и раздраженным. Наше общение проходило все в том же доме для прислуги, но в специальной комнате, предназначенной, по всей видимости, как раз для таких случаев.
– Я надеюсь, Вы не сердитесь на мое справедливое решение направить Вас под шефство Тайлера? Он отличный малый, у него Вы научитесь многому и в тесном контакте с ним сможете легче пережить расставание с близкими и жаркой солнечной Италией. – Эдвард говорил быстро, без остановок, словно не замечая наползавшей на мое лицо угрюмости, – Я разговаривал с ним, он очень хорошего мнения о Вас. Говорит, что Вы старательная и исполнительная девушка, и он очень рад Вашему приходу к нему в команду.