Судьба засранца

Буревестник сексуальной революции

Когда я пришёл домой и сказал, что еду на ударную комсомольскую стройку, мама упала в обморок. Поскольку времени оставалось мало, я написал папе записку, чтобы он привёл маму в чувство, и уехал на стройку. Но до стройки не доехал.

Нас посадили в поезд по разным вагонам и мы с Сёмой оказались по соседству с профессиональными пьяницами и, вдобавок, картёжниками.

Почти 4 часа мы играли в покер «на интерес», но потом «на интерес» нам стало неинтересно. Ставкой стали уши проигравшего, по которым выигравшие лупили колодой карт. Когда от такой игры мы стали похожими на Чебурашек, единственная дама из нашей картёжной компании предложила одарить победителя поцелуем взасос. Когда от такой игры наши губы опухли, а все бутылки с водкой были опустошены, в хулиганской голове Семёна родилась невероятная идея: набравшего в покере наибольшее количество очков единственная дама нашей компании одаривает прямо же здесь в купе своей любовью, а набравший наименьшее количество очков будет освещать место любовного сражения посредством свечки. Что останется делать остальным игрокам, мы так и не успели оговорить, так как, увлечённые идеей, кинулись в игру.

Играли мы навылет и первым вылетел Сёма. Проклиная себя за то, что сам подал такую идею, Семён отправился на поиск свечки. А мы продолжали играть ещё часа три. Но когда определился победитель, вдруг обнаружилось, что предмет любви, на который шла игра – исчез. Наверное, дама сошла с поезда и, возможно, ещё в начале игры. Просто с пьяных глаз мы не заметили.

Едва прошло наше изумление, как под конвоем лейтенанта милиции появился Семён. Сема оказался слишком честным игроком: он пошёл через весь поезд и, будя спящих пассажиров, вежливо просил свечку. Да ещё объяснял – зачем. Свечку он не нашёл, но среди прочих пассажиров разбудил работника линейного отдела милиции, которому тоже объяснил цель своего визита…

– Это же надо! Весь вагон из-за этих мерзавцев не спал!!!! – орал какой-то старикашка, – Все ждут и ждут когда же они кончат!

– Да как же кончить, – пытались оправдаться мы, – дама то ушла.

Пассажиры материли и костерили нас. Непонятно – за сорванный сон или за сорванное зрелище? Тем временем, лейтенант милиции стал заполнять протокол. Мы с Сёмой пытались апеллировать к нашей почётной миссии добровольцев, но милиционер заметил:

– Я уже половину Ваших добровольцев с поезда снял: полвагона спьяну разгромили. Сейчас и вас сниму.

Наконец, поезд остановился на какой-то станции и мы под конвоем лейтенанта двинулись на выход, одариваемые пинками, щипками и укусами пассажиров.

На замызганном, разбитом перроне вышла заминка: на пути, отделявшем нас от станции, проходил товарный состав. И тут один из нашей компании в один прыжок заскочил на площадку проходящего вагона.

– Стоять!!! – заорал милиционер, но в этот же момент на проходящий поезд сиганули ещё двое моих партнёров по покеру. Под конвоем остались я и Сёма. Семён обалдел от такого развития событий и, не сориентировавшись правильно в ситуации, просто бросился бежать по перрону. Лейтенант бросился вдогонку, а я, оставшись без присмотра, не теряя времени, запрыгнул на проходящий товарняк.

Я примостился в вагоне среди каких-то мешков и после бурной бессонной ночи заснул и спал долго-долго. А поезд шёл и шёл, увозя меня черти куда.

Проснулся я от страшного злорадствующего крика:

– Вот он, ворюга!!!

Меня полусонного схватили за руки-ноги и приволокли в какое-то помещение.

– Вот он, ворюга!!! – кричал детина в спецовке, приволокший меня, – Вот кто цемент тащит из вагонов!!!

– Ты что, Саня, этот хлюпик что ли? – недоумённо спрашивал мужичок в форме военизированной охраны, к которому меня приволокли, – и что, снова пол-вагона нет?

– Ага, – радостно продолжал детина, – как всегда пол-вагона! Акт надо составить, Мироныч.

– Акт я то составлю, – неуверенно протянул Мироныч.

Тут я совсем проснулся и до меня стало доходить, что здесь происходит, и заорал:

– Брехня!!! Вагон был полный до потолка!!!

– А ну молчи, ворюга!!! – заорал Саня и так заехал в ухо, что я отключился.

Меня кто-то грубо бил по щекам, ласково приговаривая:

– Вставай, воришка, вставай!

Я открыл глаза и увидел над собой дядю милиционера. Мой пленитель Саня с гневом и бурной жестикуляцией пояснял ему:

– …а он таким агрессивным оказался, – как бросится на меня!

– Этот то? – недоверчиво вопрошал милиционер, – слабенький он, по-моему, для агрессий.

– Ничего себе, «слабенький»! – продолжал Саня, – как тигр набросился! Ну, пришлось его охладить… В пределах необходимой самообороны.

Я хотел вскочить, взвопить, что всё это брехня, но почувствовал, что рот забит кляпом, а сам я связан по рукам и ногам.

– Так-так, – с сомнением продолжал страж порядка, – что-то, Александр, аккурат в твоё дежурство цемент воруют.

– Так вот он, вор! Больше воровать не будет! – воскликнул мой пленитесь и пхнул меня ногой.

Меня связанного, с кляпом во рту зашвырнули в милицейский Уазик, из окошка которого я увидел, как Саня грузит мешки с цементом в свои «Жигули». А когда я рассмотрел на чем я сижу, то совсем обалдел и начал хныкать: подо мной лежал штабель из мешков цемента, на котором я спал в злополучном вагоне.

Уазик доставил меня в какой-то перекосившийся сарайчик, оказавшийся местным отделением милиции. Напротив стола дежурного сидел, как я подумал, жертва хулиганства: интеллигентного вида мужчина с изрезанным вдребезги лицом и изорванным элегантным пиджаком.

– Прошу убедительно Вас понять, что я защищал честь дамы… – говорила «жертва хулиганства» дежурному.

– …И разбили стекло, – оборвал его дежурный.

– Я не разбивал стекло! – воскликнул изрезанный мужчина, – просто в процессе защиты меня бросили в окно и мною было разбито стекло.

– Вот-вот! – вскричал дежурный, – сами же говорите: «мною было разбито стекло».

– Моим телом, в процессе полёта, – пытался объяснить потерпевший, но дежурный его резко оборвал:

– За ваше тело отвечаете Вы, а не я!

– Но я…

– Так Вы будете платить штраф и стоимость стекла?! – вскипел дежурный

… и увидел меня.

– А это что за чучело? – изумился он.

– Да вот, вагон с цементом обчистил, – пояснил мой конвоир.

– Сам, что ли? – недоверчиво спросил дежурный.

– Сейчас протокол составлю… – уклонился от ответа дядя милиционер.

Пока разбивший своим телом стекло мужчина платил штраф, мои пленители быстренько сляпали протокол и протянули мне для подписи. В связанном состоянии я ничего не мог подписать и дежурный принялся меня развязать, а я тем временем прочёл протокол: «…задержан на месте хищения…», «… похищено тридцать тонн цемента…» и первым делом, когда меня развязали и вынули изо рта кляп, заорал:

– Ничего я подписывать не буду! Всё это враньё!!!

– Напиши, что от подписи отказался, – спокойно сказал своему коллеге дежурный, а мне заметил, – а следователь потом учтёт и не твою пользу…

– Привет, зять! – на пороге появился дородный мужик в хорошем костюме, с красным носом и в знак приветствия хлопнул дежурного по заднице.

– Здравия желаю, Николай Николаевич, – откликнулся дежурный и приложился к ручке тестя.

Мой живописный после всех приключений вид сразу привлёк к себе внимание пришедшего:

– А это что за ушлёп?

– Да вот, обчистил пол-вагона цемента, – пояснил дежурный.

– Наверное, на дежурстве Сашки Ослова, – догадался Николай Николаевич.

– Как всегда, – подтвердил дежурный.

– Ослов все гараж никак не построит, – высказал версию хищения один из доставивших меня стражей порядка.

– Да нет, – откликнулся другой, – он себе давно построил, теперь куму строит.

– Ещё немало воров Ослов поймает, – заключил дежурный.

Николай Николаевич тем временем разглядывал мои документы, лежавшие на столе дежурного и вдруг спросил меня:

– Аполлон, ты инженер-механик, никак?! У меня работать будешь?

Я уже настолько обалдел и одурел от того, что со мною творилось, что не понял вопроса.

– Тебя спрашивают: будешь у Николаевича работать?! – подключился дежурный.

– А где? – я стал приходить в себя и пытаться выяснить суть дела.

– Тебя не спрашивают «где», а спрашивают «будешь или нет», – разъяснил суть дела дежурный.

– Да я… – пытался я разобраться более подробно.

– Короче, Николаич, – он согласен, – подвёл итог дежурный.

Я только успел понять, что Николай Николаевич Николаев – начальник некоего Управления технологического транспорта, расположенного в поселке, в который я попал таким неординарным образом и что посёлок, в который я попал, находится в Тюменской области. Через несколько минут мы подъезжали к владениям Николай Николаевича.

Обнесены они были жиденьким, проломленным во многих местах забором. Вместо ворот, которые были то ли уворованы, то ли сгнили, въезд перекрывал КрАЗ. Водитель Николаевича сигналил долго-долго, но КрАЗ не шевелился. В конце-концов Николаевич не выдержал, вылез из «Волги», открыл кабину и резко дёрнул за ногу спящего водителя, крикнув на него:

– Ты что дрыхнешь, бездельник!

– Негодяй сказал до пяти никого не пускать, – пробурчал бездельник спросонья, не подымая головы…

… Спустя несколько часов я узнал, кто такой Негодяй: за глаза Николай Николаевича все называли Негодяем Негодяевичем…

А тогда от реакции моего будущего шефа я обалдел: он вышвырнул водителя за ноги из кабины и начал бить его ногами, приговаривая яростно: «Ах ты ублюдок! Ах ты сволочь!!!» Водитель спешно просыпался и кричал: «Ой, Николай Негодяевич, извините, не узнал! Ой, Негодяй Николаевич, только не по яйцам!!!»

Я в ужасе смотрел на избиение и спросил робко водителя шефа:

– Он так всех?..

– Да нет, через одного, – успокоил водитель.

Наконец, Николаевич – Негодяевич устал избивать подчиненного и тот, юркнув в кабину, отогнал КрАЗ, «Волга» заехала в гараж. Среди луж и грязюки в гараже стояла куча всякой не менее грязной техники а под ней, положив в грязь доски (а то и без них) копошились с гаечными ключами и матюгами не менее грязные водители. Но когда мы зашли в здание конторы, то в глаза бросились отделанные под дерево коридоры, ковровые дорожки, нарядные люстры. Все это дополнялось массой стендов с итогами социалистического соревнования, судя по которым все планы в Управлении технологического транспорта шли с перевыполнением. И, наверное, поэтому не случайно у входа висело грозное предупреждение: «В грязной обуви и спецодежде в рабочее время не входить!» Видимо, администрация опасалась, что, вылезая из грязюки и, зайдя в этот дворец, можно сделать ненужные выводы, от которых начать бить люстры и физиономии.

Начальник завёл меня в отдел кадров и, указав полусонной бабуле-кадровичке на меня, приказал:

– Сего деятеля мастером в балдёжную бригаду и договор на три года.

Бабуля кивнула и начала оформлять меня на работу, мурлыкая под нос песенку из репертуара эмигрантов:

 
Я проститутка, я фея из бара,
Я чёрная моль, я летучая мышь,
Вино и мужчины –  вот моя атмосфера…
 

Я пытался разведать – что это за балдёжная бригада, куда меня направляют, но мои вопросы бабуля то ли не слышала, то ли не хотела отвечать и продолжала мурлыкать под нос:

 
Я проститутка, я фея из бара…
 

Наконец «фея из бара» закончила оформление и предложила расписаться, но я захотел почитать – под чем я расписываюсь а, прочитав, изумился и возмутился:

– А почему я должен договор на 3 года подписывать, может быть, я завтра уволюсь!?

Бабуля взглянула на меня с возмущением и позвонила по селектору шефу:

– Молодой человек не хочет подписывать договор…

Из динамика донёсся голос шефа:

– Если не хочет, – пусть возвращается в милицию!

Возвращаться в милицию мне совсем не хотелось, а бабуля добавила:

– Не делайте глупость, молодой человек: Вам по договору денежки дадут и ведь сразу на «прописку» будет нужно. Когда будете прописываться – не забудьте мне занести грамм сто…

…И тут я почувствовал как от бабули прёт перегаром.

Потом я узнал, что зять Негодяевича-Николаевича таким же, как и со мной, способом набирал для работы в шараге, возглавляемой тестем, самых различных специалистов, ибо обычным способом сюда устраивались лишь лица, находящиеся на момент трудоустройства в нетрезвом состоянии и, иногда, психически больные граждане. А благодаря такому оригинальному решению кадрового вопроса на отсутствие рабочих рук Негодяевичу жаловаться не приходилось.

Мои обязанности мне разъяснял главный инженер Витольд Иванович Филькин, которого за глаза звали просто Филькой.

– Прежде всего, Аполлон, твой непосредственный начальник – начальник РММ, – не твой непосредственный начальник, ибо он пьянь и шизофреник, и ты его не слушай, а подчиняйся только мне, – такое вступление к нашей беседе сделал Филька.

Надо сказать, что начальника РММ я практически не видел: он находился то в запое, то в ЛТП, то черти где. А Витольд Иванович все время искал ему замену и все время не мог найти.

– …И не читай свою должностную инструкцию, – продолжал Филькин, – не забивай голову всякой чепухой, она для комиссии пишется. Вообще, главное смотри, чтобы твой участок сильно не разворовывали. Конечно, Советский Союз весь разворовать невозможно: все равно друг – друга воруем, но все равно смотри.

Советский Союз, как казалось в то время, разворовать невозможно. Разворовывали его очень-очень долго. А вот что касается участка… Размер у него оказался гораздо меньше Советского Союза…

– … А ещё следи, чтобы гадюшник на участке не перерастал в свинюшник.

Действительно, грязюки, мазута и прочей дряни на участке было предостаточно. Редкие уборщицы, робко пытавшиеся потеснить грязюку держались до первой пьянки. Но, спасибо, водители стоявшие на ремонте выполняли обязанности уборщиц и не давали локальным гадюшникам перерасти в тотальный свинюшник.

– Веди контроль за пьянками, – продолжал вводить меня в курс дела Главный инженер, – мы все русские пить любим, но на виду у всех нельзя. Я за тем, чтобы не пили, даже пускай в рабочее время, а затем, чтобы не попадались. Я, или, тем более, шеф появится, ни одного пьяного, чтобы не было видно. Если кто-то нажрётся как свинья и свалится, оттащи его на задворок или вышверни, чтобы на твоей территории не валялся.

Ну здесь, меня бог миловалал, – хотя пьяных на участке было пруд пруди, но никто на глаза начальству не попадался, в неположенных местах не валялся, меня не подводил.

– … Контроль за техникой безопасности – тоже твоя обязанность. Если кто-нибудь начнёт драться – попроси уйти на другой участок, пусть там травмы себе наносят, а то тебе отвечать придётся. Если всё-таки травмы будут, – приходи ко мне, мы такой акт сляпаем, что сами виноваты будут, – не в первый раз.

На участке постоянно ходили работяги перебинтованные, исцарпанные, с синяками. Но не из-за драк, а из-за дрянного инструмента, которым ремонтировали технику. Однако никто акт составить не требовал, ибо знали, что бесполезно и сами же виноваты будут. Не в первый раз.

Вот так главный инженер инструктировал меня битый час.

– …Ну и самое последнее и самое главное – отчёт и итоги соцсоревнования, – главный инженер с особой значимостью поднял палец, – это главная и святая обязанность советского мастера. Знаю, да и сам поймёшь, – на участке бардак и кавардак, за это ни соревноваться, ни отчитываться нельзя. Но! – Филькин ещё более значительно поднял палец, – зарплату получать нужно, а значит, отчёты составлять и итоги соцсоревнования подводить тоже нужно. Уразумел, Аполлон Эдуардович?

Насколько уразумел я эту мысль, не помню, но видимо чересчур тупо посмотрел, ибо Витольд Иванович раздосадовано буркнул:

– Ну что ты, Аполлон, как дитё на меня смотришь? Первый день в СССР живёшь что ли? – Витольд Иванович с досадной грустью посмотрел на меня и принялся разъяснять прописные производственные истины: платят нам не за то, что мы делаем, а за что мы отчитываемся, и премии выдают не за бардак, а по результатам соцсоревнования.

…Истины то я усвоил быстро, а вот с их реализацией, вернее, с отчётами и подведением итогов соцсоревнования у меня долго были проблемы. Первый раз, когда я пришёл к Филькину и спросил, как этот проклятый отчёт делать, Филька выругался в сердцах и разъяснил основные принципы отчёта: «Результаты всегда получше, чем у других, да побольше, чем прежде. Слишком не забрехивайся, но за правдивость больше не заплатят». У меня от столь конкретных правил составления отчёта и рот открылся. Филькин долго ругался, но потом составил мой первый отчёт и подвёл итоги соцсоревнования за месяц, а на второй месяц я переписал то, что написал Филькин, потом на третий, и т. д., и т. п. Не знаю, насколько правильно, но зарплату и премии платили, ничего не высчитывали. Может и не читали мои отчёты?

А после инструктажа состоялось моё знакомство с участком моей работы.

Когда я вошёл в ремонтно-механические мастерские, от открывшегося вида и атмосферы, дополнявшей этот вид, у меня дыхание перехватило. Глядя на страшноватый, закопчённый цех со спертым воздухом я вспомнил почему-то о фильме про концлагерь фашистской Германии.

Сортир в цеху вроде бы как имелся, но фактически был то закрыт, то забит, а тем, кому приспичило, в зависимости от степени приспиченности, бежали либо во двор, либо искали закуток в мастерских. И последних, по-видимому, было намного больше, ибо запах стоял в РММ весьма специфический.

В цеху стояли те же раздолбанные механизмы, именуемые автомобилями, и под ними копались те же грязные водители, только на полу было более суше. По идее и штатному расписанию под ними должны копаться слесари, а точнее, – члены бригады текущего ремонта, именуемой в обиходе «балдёжной». Как я узнал из истории, несколько лет назад по почину комсорга, стремившегося стать инструктором райкома комсомола, эта бригада была комсомольско-молодёжной. Как она работала, об этом история умалчивает. Но вот известно, что после ухода инициативного комсорга на повышение, бригада быстро превратилась в комсомольско – балдёжную. Ибо работать по уши в мазуте кувалдой, ломом и с помощью этакой матери, и с такой зарплатой, что поневоле этакую мать вспомнишь, – никто не хотел. Водители, выезжавшие с ремонта, возвращаясь через час отвалившимся колесом, карданом или иной частью машины, шли первым делом разбираться в комсомольско-молодёжную.

– Мужики, вы чё балдеете? – вопрошали потерпевшие.

– А вы че, за такую зарплату работать будете? – отвечали мужики.

Появились ябеды и пожаловались начальству. Начальство начало разбираться.

– Вы, почему так работаете? – спросило начальство.

– Как платите, – так и работаем, – ответила бригада.

– Нет, как работаете, – так и платим! – утверждало начальство.

Разгорелся конфликт. Начальство навешало на бригаду выговоров и решило уволить всех членов ее за разгильдяйство и саботаж. Но секретарь парткома вдруг воскликнул:

– А Вы знаете, что скажут в райкоме партии!?

Этого не знал никто. Даже сам секретарь парткома. Но испугались все страшно. Ситуация получалась тупиковая. Поголовно увольнять бригаду нельзя: райком не поймёт. Денег, чтобы создать человеческие условия для работы слесарей нет (не от своей же зарплаты отрывать!), хватает только на условия скотские. Тогда конфликтующие стороны пошли на компромисс: начальство продолжало платить как платило, а бригада продолжала балдеть как и балдела. Все остались довольны. Кроме водителей. Но тогда те приходили ругаться к слесарям, те отвечали:

– Не нравится – сами ремонтируйте.

И водители ремонтировали сами. Платили за ремонт – слесарям.

Ну а бригада совсем разложилась и забалдела окончательно. Про приставку «комсомольская» потихоньку забыли, а то, что она «балдёжная», понятно было всем.

Публика в состав балдёжной бригады входила преинтереснейшая. Например, некто Баклушин. До того, как попасть в «балдёжку» он работал сварщиком и работал весьма интересно. Когда к нему подъезжали или подходили заварить или сварить что-нибудь, Баклушин кривил физиономию и нудно объяснял, что того нет да сего нет, а потому ни заварить, ни сварить ничего нельзя. Когда же проситель спрашивал, когда же будет то да сё, сварщик протяжно отвечал: «Н-а-д-о-ж-д-а-т-ь». Кто понимал, что, дескать, «надо ждать», тот ждал и ждал очень – очень долго. Кто понимал, что «надо-ж дать» – давал пол-литра, литр, и т. д. – в зависимости от сложности и объёма сварки, – и в считанные минуты получал то, что и просил. Однажды к Баклушину притащили на разрезку для сдачи в металлолом какую-то рухлядь из «калашного ряда», но, поскольку, она никому не была нужна, никто за газорезные работы не ставил Баклушину и стопарика, то сварщик на нее и внимание не обратил. Однако почти одновременно на сварку приволокли авто, прибывшее с капитального ремонта, которое, как водится, после этого ремонта – требовало ремонта не меньше. Сварки было хоть отбавляй и водитель машины, зная установленный Баклушиным порядок, выставил ему сразу два пузыря «Русской». То ли бог покарал сварщика за мздоимство, то ли черт попутал, но, получив предоплату, Баклушин тотчас употребил её внутрь, хотя прежде делал это только после работы, а не до. А, употребив непотребное для рабочего дня количество, потерял ориентировку в пространстве и времени и вспомнил, что ему что-то притащили на разрезку, но забыл, что так же притащили что-то заварить. В несколько минут газорез расчленил на мелкие кусочки автомашину, прибывшую из капитального ремонта. И когда заказчик пришёл за ней, Баклушин протянул дымящиеся обломки. После этого сварщика срочно перевели в балдёжную бригаду, а потерпевшего водителя заставили собирать ту рухлядь, которая должна была быть разрезана Баклушиным.

Не менее интересной личностью был бывший водитель вахтового автобуса Сопля. Его привела в балдёжную бригаду любовь ко сну. Однажды Сопля спал в своём автобусе так, что проспал угон этого автобуса неизвестным негодяем. Неустановленное лицо угнало автобус почти за сотню километров, а Сопля всё это время сладко дрыхнул на заднем сиденье угоняемого транспортного средства. Проснулся он среди тайги, когда стало невыносимо холодно, ибо двигатель давно заглох и разморозился. После того, как у Сопли удержали стоимость размороженного двигателя, он был переведён в сторожа, но и здесь отличился. Вагончик сторожей, в котором спал сторож Сопля, был погружён опять-таки неустановленными лицами на неустановленное транспортное средство и был увезён в неустановленном направлении. Правда, на этот раз Сопля был разбужен ворами и выброшен на дорогу. После этого Соплю перевели в балдежку, где его сон для окружающих никакой опасности уже не представлял.

В общем, в балдёжной бригаде были собраны личности, которые при исполнении своих обязанностей в обычных условиях вытворяли нечто из ряда вон выходящее и, поэтому, нуждались в условиях необычных. И условия работы балдежной бригады были действительно необычные. Почти всё рабочее время бригада пряталась по закуткам, где спала, играла в карты, пила водку, одеколон и шампунь. Работу, которую должна была выполнять бригада, делали водители, которые материли балдёжников, на чём свет стоит. А те в это время материли начальство, что им очень мало платят.

Было у этой бригады ещё особое предназначение. Нередко Начальник, Главный инженер и иное мелкое и крупное начальство загоняли на ремонт свои «Жигули», «Москвичи» на участок балдёжной бригады и мастеру участка (коим теперь являлся я) надлежало извлечь членов бригады из их конспиративных закутков и организовать их силами ремонт личного авто какого-нибудь начальника. Странно, но балдёжники, посылавшие далеко-далеко любого водителя, просившего помочь в ремонте государственной колымаги, сразу же без разговоров шли ремонтировать личные транспортные средства руководящего состава предприятия.

Филька не хотел появляться в цеху. Во-первых, не желал выслушать оскорблений в свой адрес от копающихся в грязи работяг. А, во-вторых, не хотел испачкать костюм свой, так как воздух в РММ был такой, что даже ни к чему не прикоснувшись, можно заработать на костюме мерзкие масляные пятна. Потому препроводить меня к месту работы послал главного механика Гаврилыча, который продолжил инструктаж, начатый Главным инженером, только более детальный и с выходом на рабочее место:

– Вообще, работа у тебя, – не бей лежащего, ничтяк работа. Запчастей всё равно нет на складе, так что за запчасти не волнуйся. Их водилы друг у друга воруют, или за пузырь достают. Если уж кто особо будет доставать, скажи: «Что, я рожу что ли» – и отстанут. Бригада твоя всё равно ни хрена не делает, так что руководить нечем. Если очередь на место на ремонт будет, – пускай сами водилы её устанавливают, не требуй пузыри на место вне очереди, а то парень на твоём месте работал раньше, ему за это водилы башку проломили. Правда, бумажки надо иногда составить, отнести на подпись, но то чепуха, – пиши, что в голову взбредет, их для отчёта пишут, чтоб деньги да матценности списать, которых давно нет. Ну а в общем, главная задача – не проспать, когда аванс и зарплату дают…

Пока шёл инструктаж, мы подошли к месту моей будущей работы, – уютной каптерке с прожженным сигаретами диваном, холодильником с початой бутылкой водки и надкушенным огурцом, магнитолой с кассетами Токарева.

Со своей чистотой в этом грязнущем цеху каптерка торчала каким-то оазисом среди болота. Не случайно, ее предыдущие обитатели, подражая своим старшим товарищам из конторы, тоже вывесили плакат: «В рабочей одежде не входить». Как и в конторе на стенах висела наглядная агитация, а так же итоги соцсоревнования, если верить которым, балдёжная бригада всегда перевыполняла планы. Вообще, жизнь была прекрасна. Если не выглядывать в цех из заляпанного какой-то дрянью окошка каптерки.

– Располагайся, – главный механик широким жестом, – пригласил меня к столу, куда уже были доставлены из холодильника початая бутылка водки и надкушенный огурец.

Но расположиться я не успел, ибо в дверях возник промасленный до последней нитки работяга, каптерка резко наполнилась мазутным смогом.

– Гаврилыч, когда же болты кто-нибудь у нас точить будет?! – спросил работяга.

– Да вот, у вас мастер новый будет, – кивнул Гаврилыч на меня, – к нему и обращайся…

Работяга вперил мазутный взор в меня, и я растерялся. Но Гаврилыч, разливая по сосудам водку, поспешил напомнить:

– А я тебе говорил что говорить…

Я вспомнил и, потупя взор, начал мямлить:

– Да…, это вот…, я, что… рожу, что ли…

– Понятно, такой же козёл пришёл, – сделал вывод промазученный человек и удалился.

– Привыкай, привыкай, – подбодрил Гаврилович, кромсая надкушенный огурец – сейчас со своей бригадой познакомишься.

И точно, как будто услышав слова Главного механика, в дверях каптерки появились лица, физиономии и рожи членов балдёжной бригады.

Я так и не изучил природу феномена балдёжной бригады, но факт остаётся фактом: стоило кому-нибудь чокнуться стаканчиком о стаканчик, как через несколько минут на звон стаканчиков летели все члены балдёжки. То ли каждый из них обладал феноменальным слухом? Толи у балдёжников выработался какой-то условный рефлекс? Для меня это осталось загадкой. Но, узнав феномен, я потом всегда таким способом собирал балдежников, а другим способом их всех собрать было нельзя.

То же самое и проделал Гаврилович сейчас, дабы познакомить моих подопечных со мной.

– Учись, как это кодло собирать, – сказал Гаврилович мне и уже, обращаясь к членам балдёжной бригады заявил, – заходи, братва, знакомься с новым мастером.

Братва в явно более чистом, чем у копающихся под машинами водил одеянии устремилась к столу, прикладываясь к моей ручке и скаля зубы.

В это время в дверях появились новые замазученные водилы.

– Гаврилыч, – крикнул один, – нам машины загнать надо, а место одно…

– Вот, новый мастер участка, – кивнул Гаврилыч, – к нему все вопросы.

Я уже вспомнил, что говорил мне Гаврилыч, и, едва водилы стали наперебой протягивать пузыри, отрезал:

– Сами, сами устанавливайте очередь!

Водилы – кто с удивлением, кто с облегчением пошли устанавливать очередь.

– Так, так, Пол, – входи в курс дела, – подбадривал Гаврилович, – пусть сами разбираются.

До каптерки донеслись матюки, какие-то крики, удары.

– Вот, видишь, разбираются, – пояснил Гаврилович, – а стал бы брать пузыри, – сейчас бы с тобой разбирались.

Тем временем, балдёжная бригада, опустошив сосуды с водкой, стала заявлять о своих трудовых правах.

– Мастер, – начал один из них, – наряды некому составлять, табель некому вести, а без них зарплату не плотют…

Как вести табель и составлять наряды я не знал. Не помню – обучали ли такому в институте, но в шараге, которой я до того работал, имело смысл только знать свежие сплетни. На выручку пришёл Гаврилыч и извлёк из холодильника, служившего одновременно и шкафом, рулон чистых табелей и стопку бланков нарядов.

– Смотри, друг, – главный механик продемонстрировал заполнение табелей, поясняя по ходу дела, – всем ставь «восьмёрки», хоть есть кто на работе, хоть нет. Только, не прозевай, если кого из них кокнут, надо вовремя вычеркнуть, а то здесь были казусы – мёртвым по два месяца зарплату начисляли…

Тем временем, в каптёрку заглянуло ещё одно промазученное лицо и робко попросило подписать накладную. Гаврилыч, не отрываясь от табеля, указал:

– А это твоя работа.

Я, было начал рассматривать, что же там в накладной, но Гаврилыч буркнул:

– Да не смотри, подписывай, того, что выписывают – все равно ничего нет, а не подпишешь, – человек обидится.

И я подписал.

А Гаврилыч строчил наряды для балдёжной бригады, поясняя мне.

– Я тебе образец оставлю, а ты потом его можешь хоть буква в букву переписывать, все равно ничего, что здесь пишут, не делают. Ну и, разумеется, никто не читает, лишь бы подписи были…

– И расценки побольше, – дополнил кто-то из балдёжников.

– Тоже верно, – заметил главный механик и протянул наряд для подписи.

Потом я подписал табель. Балдежная бригада одобрительно загудела – теперь и зарплата будет.

– Ну вот, знакомство состоялось, – подвёл итог главный механик, – главное, не обижай бригаду…

Я вопросительно уставился на Гаврилыча, но бригада сама пояснила:

– Табель вовремя закрывай, наряды подороже составляй и если вдруг работать надо будет, – сто грамм…

– Мастер понял, – резюмировал Гаврилыч, – а бригада, тебя мастер, не обидит.

Довольная такими важными событиями, как закрытие табеля, составление нарядов и выпивка на халяву, члены балдёжной бригады покидали каптерку, пожимая мне руку и повторяя:

– Не обижай нас, мастер, и мы тебя не обидим.

А потом я поплёлся устраиваться в общагу. Пятиэтажное обшарпанное здание общаги возвышалось мрачной махиной над хибарами посёлка, именуемыми здесь «балками», которые в моём родном городишке любой бы посчитал за сараи. Когда я первым делом переступил порог общаги, то первое, что попалось мне под ноги, – огромное тело, храпевшее и пахнувшее водкой.