– К кому ближе? Боюсь, что искусству покровительствует не столько Бог, сколько дьявол. Хотя не спорю, дьявол в этом амплуа может выступать и положительным героем.
– Как так положительным?
– Видите ли, согласно откровению, которое мы получили на Синае, сатана не является чисто негативным персонажем. Он такой же преданный слуга Создателя, как и прочие Ангелы. И хотя по преимуществу он, действительно, выискивает людские грехи и карает за них, праведников он иногда может даже и поощрять. Искусство, по большому счету, это также дело сатаны, но как раз то дело, которое раскрывает положительные задатки этого ангела… Между Царем мира и его Князем иногда действительно трудно становится различить, особенно в наше время, когда час избавления приближается, когда человеческой истории остались считанные века.
– Считанные века?
– Да. Согласно нашей традиции истории отпущено шесть тысячелетий, до конца которых осталось без малого четыреста лет. Суббота истории может наступить раньше, но не позже этого срока…
– Любопытная теория. Но ответьте, каким образом можно запутаться между Царем мира и его князем? Между светом и тьмой? Во всяком случае, запутаться добросовестно? Я помню слова пророка Исайи: «Горе тем, которые говорят, зло – это добро, и добро – это зло, кто подменяет тьму светом и свет тьмою, горькое сладким, и сладкое горьким».
– Вы очень кстати привели эти слова пророка. В книге Зоhар сообщается, что в вышнем мире среди прочих небесных йешив имеется также и мессианская Йешива. Для того, чтобы быть принятым в эту Йешиву, нужно уметь превращать мрак в свет, а горечь в сладость. Зачем это нужно? Именно для того, что уметь вникать в эти тонкости, всплывающие в последние времена.
– Вы можете это как-то пояснить?
– Попытаюсь. Пора избавления, предрассветная пора – это момент самого густого мрака. Сначала исчезает солнце, потом все его отблески, затем исчезает и луна, но остаются еще звезды. И вот приходит момент, когда начинают исчезать даже и звезды. Человеку кажется, что наступает полная мгла, но это ошибка. Этот миг полной мглы, когда исчезают даже звезды, на самом деле является предвестником восхода солнца, гасящего их свет. Это и есть та точка, когда мгла превращается в свет. Многие сегодня считают и искусство, и даже нынешний научный прогресс – ведь они коренятся в безбожии – делом тьмы, но на самом деле то предвестники света.
– Вы знаете, но это очень близко к тому, что говорил мне Шеллинг, обнаруживший игру предрассветного мрака пасхальной ночи и ночи Вальпургиевой. Причем эта его теория как раз связана с теми выдающимися людьми, истории которых вписались в царский год!
И Мельгунов, дорвавшийся, наконец, до любимой темы, стал рассказывать о своих удивительных открытиях.
Рабби Гирш с большим интересом выслушал Мельгунова.
– Насколько я запомнил из вашего рассказа, наиболее выдающиеся из перечисленных вами – это Данте, Сервантес, Шекспир, Кант, Гете, Стерн. Шеллинг, понятно, тоже в деле, как и мы с вами, впрочем. – Рабби Гирш подмигнул Мельгунову и на минуту задумался.
– Вы знаете, – заговорил он снова, – из этого складывается отличный пуримный драш, драш о семи пастырях христианской культуры! – рабби Гирш явно развеселился. – Ну, конечно, так оно и есть. Данте – очевидно, «красота», Шекспир и Сервантес – «милость» и «суд», Кант – явно «основание», Гете – «великолепие», Шеллинга я бы приписал к «торжеству», ну а «царство», по-видимому, ваш Пушкин, он ведь, как вы говорите, мессианских кровей.
– Вы не разъясните подробнее, то что сейчас сказали?
– Все просто. Согласно каббале, в ходе Священной истории Бог явил людям семь Своих «сфирот», семь Своих качеств, посредством которых Он творил мир. Эти семь качеств в нижнем мире были открыты посредством Семи Пастырей – все они действительно были пастухами. Так, в Аврааме открылась «Милость», в Ицхаке «Суд», в Якове «Красота», в Моисее «Торжество», в Аароне – «Великолепие», в Йосефе «Основа» и в Давиде – «Царство».
Но то, что Царь мира открыл в Священной истории посредством Семи Пастырей, то Князь мира, по-видимому, повторно явил в европейской культуре посредством ваших Гроссмейстеров.
– А то, что их больше чем семь, вас не смущает?
– Пастырей Израиля тоже больше семи – ими были, например, все родоначальники колен. Каждый из них относился к какой-то сфире, однако открыли ее преимущественно названные семь.
– Тогда еще один вопрос. Имеет ли смысл присутствие в этом списке маркиза де Сада? Вам знакомо это имя?
– Никогда не слышал.
– Представьте себе, что Шарль Перро вместо коротенькой сказки «Синяя Борода» написал бы толщенный роман, в котором бы во всех подробностях описал истязания, которым главный герой подвергал перед смертью своих жен. Представьте это, и у вас получится верное впечатление о Саде. Вы находите ему какое-то место в вашей схеме?
– Я думаю, в этом Саде просматривается связь с собственно сатанинскими сфирот, в которых нет никакого света – такие тоже имеются. Этот ваш Сад дополнительно свидетельствует, где в целом искусство коренится.
– А как же 1988 год? Думаете, на него ничего уже не осталось?
– Думаю, что нет. Думаю, что все завершиться гораздо раньше. Я почти уверен, что к 1988 году Царство Израиля будет восстановлено.
– С трудом себе такое представляю. Это противоречит всему, во что верит христианский мир. Если уже переходить на религиозную лексику, то я верю во Второе пришествие, а не в восстановление Израильского царства.
– Если Второе пришествие действительно произойдет, то неужели, вы думаете, оно не обернется восстановлением Израильского царства?
– С какой стати? Царство Христа не от мира сего…
– Но ведь при вашем Втором пришествии Мессия вроде бы должен, наконец, явиться в силе, то есть править как раз в мире сем. Да и подумайте сами, если он, как вы верите, действительно Мессия Израиля, то как, придя во славе, он может царство Израиля не восстановить? Откройте «Деяния Апостолов»: прощаясь, ученики спросили его: не пришло ли время восстановить царство Израиля? После всего случившегося, они именно этого ждали. А он не отвечал им: «царство мое не от мира сего». Он сказал: «не вам знать времена и сроки, которые определяет Отец своею властью». Поверьте, не евреям надо бояться второго пришествия, а христианам… Вас он осудит, вам он скажет: идите от меня проклятые, все, что вы сделали братьям моим по крови – сделали мне!
Мельгунов озадаченно посмотрелся на своего собеседника. Он искал, что возразить, но Гирш его опередил.
– Шучу, шучу! Сегодня же Пурим! Привыкайте!
– Это у вас вышло не очень смешно… А когда, кстати, заканчивается этот королевский год?
– Вы спрашиваете, когда последний день месяца Адара – канун Нисана? Через две недели после Пурима. В этом году это 5 апреля. 6 апреля – это уже 1 нисана.
11 (23) марта
Брюссель
Печерин находился в Бельгии, когда до него, наконец, дошло ноябрьское письмо графа Строганова, с щедрыми карьерными предложениями и горячим призывом вернуться в Россию.
Почти год назад, незадолго до Пасхи, Печерин обратился к Университетскому совету с просьбой разрешить ему отлучиться в Германию, и вот теперь 23 марта 1837 года он впервые официально объявляет о своем намерении навсегда остаться за границей.
«Граф!
Письмо, коим вы меня почтили, дошло до меня лишь 21-го сего месяца. Спешу на него отвечать.
Я глубоко тронут участием, которое вы во мне принимаете, вашими великодушными намерениями относительно меня, вашими великодушными предложениями… О, если бы я был еще достоин такой заботливости!.. Но, граф, я решился. Судьба моя определена безвозвратно – вернуться вспять я не могу…
Как я увидел эту грубо-животную жизнь, эти униженные существа, этих людей без верований, без Бога, живущих для того, чтобы копить деньги и откармливаться, как животные; этих людей, на челе которых напрасно было искать отпечатка их Создателя; когда я увидел все это, я погиб! Я видел себя обреченным на то, чтобы провести с этими людьми всю жизнь; я говорил себе: Кто знает? Быть может, время, привычка приведут тебя к тому же результату; ты будешь вынужден спуститься к уровню этих людей, которых ты теперь презираешь; ты будешь валяться в грязи их общества, и ты станешь, как они, благонамеренным старым профессором, насыщенным деньгами, крестиками и всякой мерзостью!
Относительно вас, граф, я поступил недостойно. Человек благородный и великодушный! Как я люблю и уважаю вас! Я готов отдать за вас жизнь – но… Вы лишь единичное лицо, и человечество имеет более прав, чем вы!
Забудьте, что я когда-либо существовал, и простите меня! Не довольно ли я поплатился за мой проступок, разорвав свой договор с жизнью и счастием? Я извлек из своего измученного сердца несколько капель крови и подписал окончательный договор с диаволом, а этот диавол – мысль. Имею честь быть, с глубоким уважением и преданностью, которая кончится лишь с моею жизнью, ваш покорнейший слуга Владимир Печерин».
23 марта (4 апреля)
Москва
В полдень Тургенев вошел в «павильон» Чаадаева на Новой Басманной.
– Вы читали сегодняшние газеты? – с порога поинтересовался он у хозяина.
– Читал. Убийцу Пушкина помиловали и выдворили из России.
– Да, дорогой Петр Яковлевич, в России началась новая жизнь – жизнь после Пушкина.
– Эх, будь я в Петербурге, я бы ни за что не допустил этой дуэли, – вздохнул Чаадаев.
– Да как бы вы не допустили? – махнул рукой Тургенев. – Все допустили, хоть теперь и клянут себя за это, – а вы бы не допустили…
– Я сам себя до дуэлей не допускал, и Пушкина бы убедил этого не делать… Когда много лет назад Федор Толстой распустил слух, будто бы Пушкина высекли, и довел его этой клеветой до крайности, я нашел слова охладить его…
– Послушайте, дорогой Петр Яковлевич, – перешел Тургенев на другую тему. – Пушкин рассказал мне, будто бы вы пообещали ему, что после вашей смерти он как-то сам узнает природу вашего отношения к прекрасному полу. Что за загадки сфинкса?
– Такая вот загадка.
– Послушайте, я старше вас на десять лет, и едва ли вас переживу. Может быть, вы мне заранее откроете…. Откройте хотя бы, как вообще такое возможно? Как со смертью человека может обнаружиться что-то такое, что при жизни было задернуто самыми плотными шторами?
– Все очень просто. Я завещаю похоронить себя возле могилы женщины, с которой уповаю разделить вечность.
– Ах вот оно что… И давно она умерла?
– Тому чуть больше года.
– Я с ней знаком?
– Не думаю. Но вы возможно знакомы с ее братом. Он как раз перевел на русский мои «Философические письма».
Копенгаген
Этот же вечер Сёрен Кьеркегор провел в гостях у юной и очаровательной Болетты Рердам, дальней родственницей его друга. Он познакомился с ней всего два месяца назад, но с каждым днем все более увлекался ею.
Сёрен мечтал раскрыть перед Болеттой свою измученную сомнениями душу, рассказать о своем родовом проклятии, о грехах отца, и наконец, о своих собственных – о своем цинизме, своем пьянстве и даже о том своем безумном срыве, который привел его на улицу Остергаде.
Эта исповедь, в зависимости от того, как ее приняла бы Болетта, могла стать прелюдией к предложению разделить судьбу.
Но и сегодня Сёрен так и не решился излить свою душу, но и сегодня он продолжал, неловко раскачиваясь на стуле, произносить резкие парадоксальные суждения и грубоватые шутки.
Однако, когда в очередной раз он явится в этот дом через месяц, желание раскрывать свое сердце перед Болеттой у него исчезнет. Через месяц он встретит у нее в гостях 15-летнюю Регину Ольсен, девушку, которой с годами сам он будет прочить горькую судьбу Элоизы, но которая предпочтет стать его Беатриче.
24 марта (5 апреля)
Франкфурт
Еще неделю назад Мельгунов предложил Мадонне встретиться 5 апреля, пообещав представить ей дополнительный отчет относительно тайн 1836 года.
В это день все дышало весной. Свежесть, поднимающаяся от реки, пьянящие запахи свежей листвы – все наилучшим образом отвечало моменту.
Мельгунов предложил Мадонне прогуляться по набережной, а потом провел в специально снятый им отдельный кабинет в ресторане.
– Эта роскошь с чем-то связана, или вы сегодня просто в таком настроении?
– Связана. Сегодня необычный день, Регина, сегодня как раз последний день того звездного года, в который все же была поставлена точка в Великой Поэме.
– По какому же это календарю 5 апреля оказывается последним днем года?
– По еврейскому. Об этом мне сообщил в своем явлении Пушкин, а потом подтвердил один человек по имени Шимшон Гирш. Оказывается, еврейский год, связанный с годами правления царей, начинается весной, в лунный месяц Нисан. Сегодня последний день такого года, завтра начало следующего. Я был уверен, что вы бы хотели проводить этот год, и пригласил вас сюда.
– Да вы волшебник, Николай! Вот так неожиданность!
Они ели, перебрасываясь шутками и заливаясь смехом.
– Ну ладно, а теперь серьезно, Николай. Так что там у вас имеется сообщить мне относительно Великой Поэмы?
– Она завершена. Во всяком случае, так это выглядит на наш с вами взгляд, и на взгляд иудейский, который мне, может быть и в шутку, а может быть и всерьез представил Шимшон Гирш. Ну и наконец, так мне сказал Александр Сергеевич Пушкин, который и поставил последнюю точку в Великой Поэме. Он поставил ее и своей литературой, и своей жизнью. Главная идея его последнего произведения, «Капитанской дочки», посвящена как раз образу Мирового Духа, в том понимании, которое принято у иудеев. Во всяком случае, по их вере, губитель рода человеческого может превращаться в ангела-хранителя достойных людей… В пушкинской повести самозваный царь и разбойник оказывает покровительство порядочному человеку, он приводит его под венец с его суженой и устанавливает попранную справедливость. В конце же оказывается, что над всем возвышается истинная Царская власть, справедливость эту подтверждающая. Мировой Дух как его определил Шеллинг – это на самом деле не Бог, а Ангел смерти. Это теневая фигура, но как выясняется, все же способная, и даже более того, призванная воссоздать некий положительный духовный ряд. Так Ангел Смерти стал покровителем искусства, в первую очередь литературы, и в «Капитанской дочке» аллегорически эта идея провозглашена.
– Послушайте, Николай, но ведь это действительно все объясняет! Объясняет, почему «звездные годы» обходят стороной духовных лиц, но льнут к их светским «альтер эго» – ведь Бруно и Кампанелла мученики религии Разума! Да и все прочие наши философы с религией не в ладах.
– Это, заметьте, объясняет и то, почему «звездные годы» обходят также и композиторов. Ведь в музыке нельзя солгать! Музыка совершенно прозрачна для духа и не оставляет никакого простора для мистификации.
– Верно! Но, кажется, вы не закончили о Пушкине, о его месте в Великой Поэме. Продолжайте.
– Охотно. Шеллинг учил, что искусство выше морали, но Пушкин сказал, что «Гений и злодейство – две вещи несовместные». Пушкин отождествил мораль с искусством, он слил свой поэтический дар с даром человеческим, он оказался тем литератором, который прошел этим путем до конца. Он еще станет мифологической, можно даже сказать культовой фигурой.
Помните, Регина, мы предположили, что четвертая степень свободы Нового мира заключается в доведении до конца фаустовского экспериментирования, представляющего собой ее третью степень.
– Конечно, помню. Мы при этом еще предположили, что такое завершение должно осуществляться двумя героями, один из которых идет по линии зла, а другой по линии добра. Впрочем, напомните мне всю вашу диалектическую схему.
– Извольте. Первую степень индивидуальной свободы задает Данте, выявивший ее в рамках христианского канона. Вторая степень, знаменующаяся отчуждением от этих рамок, сопровождается двумя типами рефлексии – трагической и комической. Эту вторую степень свободы привносят в мир Шекспир и Сервантес. Неразрывность, спаренность этих Гроссмейстеров подчеркивается их смертью в один день. Но на третьем этапе освобождения снова происходит объединение, Гамлет и Дон Кихот объединяются в пресытившемся Фаусте, который начинает опасное экспериментирование, начинает поиск границ свободы, что является третьей ее степенью.
Четвертая степень освобождения характеризуется достижением этих границ, как в направлении зла, так и в направлении добра. Мы тогда с вами согласились, что фаустовские опыты до их логического завершения по линии зла доводит маркиз де Сад.
– А по линии добра получается – Пушкин?!
– Совершенно верно. Мы с вами напрасно опасались, что этот герой окажется скучным.
– Но какова тогда все же роль маркиза де Сада? Ведь он как будто бы тоже претендует послужить последней точкой?
– В этом-то и вся драма, вся суть последней сцены Великой Поэмы! Пушкин и Сад были обречены на смертельную схватку. Если Шекспира и Сервантеса объединил сметный час, то Пушкин и Сад встречаются на поединке. Нет, не случайно точкой в конце Великой Поэмы оказалась точка пули. Не случайно оказались напущены на Пушкина эти вампиры, эти жалкие похотливые обезьяны, достойные пера де Сада, устроившие Поэту 120 дней Содома и напоследок убившие его. Я не знаю, конечно, насколько Геккерны были знакомы с творчеством де Сада, но они определенно были его героями, то есть рабами похоти без границ. Геккерны добивались от жены Пушкина, чтобы та изменила своему мужу, они бесчестили ее и его имя. В последнее время я получаю из России поразительные свидетельства. Оказывается, с помощью интриг и оговоров эта парочка проникла в саму Пушкинскую семью и разрушила ее. Пушкин отказывался идти с этими лицедеями на какой-либо компромисс, он вывел их на чистую воду, и согласно извращенному кодексу чести, поплатился за это своею жизнью.
Дуэль была неизбежна, как неизбежен был и ее результат! Ведь если бы был убит Дантес, точка бы оказалась смазанной. Справедливость была бы восстановлена, но обе стороны лишались бы тем самым своего первозданного ореола. Теперь же, напротив, ореол одного засверкал с предельной яркостью, а второго безнадежно потускнел. Не забывайте, речь в этой истории идет не только о жизни, но и о Поэме, а в поэмах действуют законы жанра.
– Вы хотите сказать, что если бы Пушкин не был великим поэтом, то исход дуэли был бы иным?
– Думаю, да. При прочих равных условиях он должен был быть иным. Не забывайте, любой суд, творимый Мефистофелем, в конечном счете визирует Бог.
– Как интересно вы все представили, Николай! Но если Поэма действительно закончена, то что же нас ждет в дальнейшем? Что может поведать миру 1988 год?
– Не знаю. Знаю только, что вместе с жизнью Пушкина завершилась так же и история Нового мира. Невозможно догадаться, что принесут человечеству ни 1988, ни 2140 годы.
Регина с восхищением смотрела на Николая Александровича, сердце которого таяло под этим взглядом. В эту минуту он ясно видел, что перед ним сидит его суженая. Еще не сегодня, – не нужно смешивать все счастливые моменты бытия в один сумбур – но уже очень скоро он сделает ей предложение.
25 марта (6 апреля)
Ольденбург
В среду вечером в первый день весеннего месяца Нисана главный раввин Ольденбурга Шимшон Рафаэль Гирш сидел со своей женой Ханой за скромно накрытым столом и делился своими мыслями и впечатлениями.
– Сегодня начался месяц Нисан, начался очередной царский год. В этом году моя книга «Хорев», с Божьей помощью, должна, наконец, увидеть свет. Но ты знаешь, ушедший год, в который появились «Письма с Севера», оказывается, был очень необычным годом. На Пурим во Франкфурте я повстречался с одним русским писателем, который рассказал мне, что в этом году имело место редкое сочетание каких-то христианских дат. Это сочетание случается приблизительно раз в столетие, и каждый раз, когда оно происходит, в культуре Нового мира совершаются какие-то важные духовные прорывы…
– И какое отношение это имеет к нам?
– В том и вопрос. Вроде бы никакого. Но почему я тогда со своими «Письмами» в этот год угодил?
– В самом деле?
– Несколько дней назад я просматривал свой «Хорев» – делал незначительные правки, и подумал, что эта книга действительно в своем роде необычна. Она разъясняет наш Закон и нашу веру не только изнутри себя, но и с оглядкой на идеи просвещения. Но тем самым книга моя невольно втягивается в поле Нового мира.
– И тебя это беспокоит?
– В какой-то момент беспокоило. Ведь Мендельсон вроде бы пытался сделать что-то похожее, и как он кончил? Как кончили его дети? Но потом я понял, что все дело в акцентах. Мендельсон оправдывал иудаизм перед лицом того, что сам считал чем-то высшим, я же, принимая определенные ценности Нового мира, высшим продолжаю считать Синайское откровение. Мой «Хорев» действительно может оказаться началом чего-то значительного, и то, что через «звездные годы» христиан он связался с такими произведениями, как «Гамлет» и «Дон-Кихот» – дополнительный знак его качества.