«Козни врагов наших сокруши…»: Дневники

№ 57
Торжество Царскаго Самодержавия и истинная свобода

I

Полвека исполнилось с того достопамятнаго в русской истории дня, как радостным благовестом пронеслось с высоты Престола по Русской земле Царское слово: “Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с Нами Божие благословение на твой свободный труд!”… Теперь уже немногие помнят ту светлую радость, которая озарила и согрела тогда русское сердце; еще меньше остается теперь тех старцев, которые сами были тогда под бременем крепостнаго права, являются и доселе живыми свидетелями того быта и строя, которые теперь, пожалуй, уже непонятны для нынешняго поколения. Крепостное право не было рабством в собственном смысле, но когда помещик злоупотреблял им, то подвластный ему крестьянин обращался почти в раба. Великий подвиг совершил Царь-Мученик, уничтожив крепостное право, такой подвиг, который может совершить только Царь-Самодержец! Посему день освобождения крестьян есть праздник свободы, торжества и славы Русскаго Самодержавия! Никто, кроме Самодержавнаго Царя, не в силах был бы сделать это – по крайней мере – так мирно, так спокойно, как совершил это самодержец Император Александр II. Справедливо митрополит Филарет говорит: “Бог по образу Своего вседержительства дал нам Царя Самодержавнаго”; как Бог всемогущий все творит словом Своим: рече и быша, повеле и создашася, по подобию сего повелевает Самодержавный Царь: “быть по сему” – и бывает, и никто не смеет противостать воле Царской, и творит Царь благо народу Своему, как восхощет. Нет силы, нет закона, который мог бы воспрепятствовать Самодержцу сделать добро Своему народу, кроме Его же царской воли! Русские люди! Храните, как зеницу ока, Царское Самодержавие! Не позволяйте ни единому отступнику, ни единому изменнику ни слова молвить против Царскаго Самодержавия: гоните всякаго такого врага Царскаго прочь от себя, как заклятаго врага вашего, как противника воле Божией, ибо Богом Цари царствуют, и сердце Царево только в руце Божией! Царское Самодержавие есть залог нашего родного счастия, есть наше народное сокровище, какого нет у других народов, а потому кто осмелится говорить об ограничении его, тот – наш враг и изменник!

II

Есть струна в нашем грешном сердце, которая особенно в наше время до болезненности отзывчива к каждому прикосновению, это – любовь к свободе. В нашу душу Творец всемогущий заложил, как лучшую черту богоподобия, свободную волю, дабы сотворенный по образу и подобию Божию человек имел возможность удовлетворить благороднейшей потребности своего сердца – отблагодарить своего Творца за все блага своего бытия, повергнуть к стопам Его сей безценный дар: “Отче и Творче мой! Ничего у меня нет своего – все от Тебя и Твое: Твоя от Твоих Тебе и приношу – приношу мое сердце, мою волю, данную мне Тобою же свободу! Хочу единой Твоей всеблагой воли, ибо Ты лучше меня ведаешь, что мне благо есть, – отрекаюсь от своей воли, чтоб жить Твоею святою волею! Повелевай, и аз раб Твой, готово сердце мое, Боже, готово сердце мое!” И в таком самопредании воле Бога – Творца и Промыслителя – человек обрел бы блаженство свое, обрел бы ту свободу, какой и ныне жаждет сердце его. В таком блаженстве, в такой свободе пребывают ангелы Божии; такой свободы, такого блаженства достигают, отсечением воли своей в исполнении воли Божией – заповедей Божиих – святые Божии. На них сбывается слово Господа: аще Сын свободит вы, воистину свободни будете (Ин. 8, 36).

Увы! Человек предпочел послушать змия вселукаваго – диавола, который оклеветал пред ним Творца, подменил ему понятие о свободе своим, лживым ея истолкованием, самоволием, увлек мечтою быть яко бози и пленил в рабство греху: всяк творяй грех раб есть греха! (Ин. 8, 34). С той поры грешное сердце человека ревниво оберегает свою мнимую свободу – рабствовать греху, подозрительно относится к каждому намеку на “послушание”, всякое повеление закона считая нарушением этой свободы, отрицая всякую заповедь, как насилие этой свободы. Отсюда то свободолюбие, которое никогда, может быть, не проявлялось так болезненно, как в наше время. О “свободе” только и слышишь повсюду, о ней все заботы у наших законосоставителей, о ней кричат на страницах всех изданий, даже тех, которыя должны бы напоминать и о послушании, как величайшей добродетели, открывающей путь к истинной свободе. “Свобода” всякаго рода – это идол современнаго культурнаго человечества. Пользуются всяким случаем, чтоб напомнить о ней, чтоб покадить ей. Пусть это будет только исторический факт, значение котораго для жизни народа недостаточно выяснено, но раз в названии этого факта есть корень любимаго словечка “свобода”, пред фактом уже преклоняются, его воспоминают как великое событие, память деятелей чествуют как великих людей, как создателей счастия человечества. Что до того, что история не оправдала всех надежд, возлагавшихся в свое время на этот, тогда ожидаемый, факт? Лишь бы звучало дорогое слово “свобода”, “освобождение”.

19 февраля исполняется 50 лет со дня издания манифеста об отмене крепостного права. Манифест возвестил об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Этого было довольно для глашатаев разных свобод, чтобы кричать о них, восхвалять их, призывать к ним… Никто не спрашивает: а как использовали свою свободу освобожденные? Много ли пользы принесла она им, да и принесла ли еще? В том-то и дело, что тут, как и в других случаях, когда идет речь о свободе, принимается за бесспорную истину, что свобода сама по себе есть уже благо, без всякаго отношения к тому, как использует ее человек. Между тем, ведь слово “свобода” есть чисто формальное понятие, не заключающее в себе никакого нравственнаго признака, а посему свобода не есть зло, но не есть еще и добро. Все дело в том, какое содержание вложишь в это понятие. Оно требует нескольких себе дополнений, чтобы получить нравственную ценность. Надобно поставить вопрос: свобода кому? на что? Свобода доброму человеку творить добро, свобода преступнику делать зло, свобода трудиться, свобода бездельничать и т. п. Всегда как будто подразумевается первое – свобода на все доброе и полезное. Но почему-то это подразумеваемое как будто намеренно умалчивается. Правда, мы слышали дополнительные слова к свободе, но опять такия неопределенныя, что и эти слова непременно требовали себе опять дополнительных признаков: иначе они обращались в пустые звуки, только смущающие недалеких людей. Мы слышали слова: “свобода совести, свобода печати, слова, свобода личности, исповеданий, собраний, союзов” и так без конца. Этими громкими словами прикрывалась пустота и вносилась смута в умы молодежи, рабочих, в умы нашей полуинтеллигенции, которая всегда мнит о себе больше, чем настоящая интеллигенция – то есть люди, получившие серьезное научное образование и доказавшие свое серьезное отношение и к науке, и к жизни своим христианским смирением. Те, кому это было нужно, отлично пользовались такою смутою для достижения своих целей ничего общаго с истинной свободой и общим благом не имеющих. А люди, отуманенные этими толками о свободах, воображали себя передовыми провозвестниками наступающаго золотого века, на деле превращаясь в слепое орудие врагов Церкви, Отечества и всего человечества. От их сознания тщательно закрывалось главное: что всякая внешняя свобода есть только отсутствие препятствий для деятельности, а самая деятельность, ея нравственное достоинство, должно быть определяемо уже самим “освобожденным” человеком, и именно – его духовною настроенностью, стремлением его сердца к добру или злу. Ведь всегда надо помнить, что человек не умом живет, а сердцем, что ум всегда на послугах у сердца. Если сердце не находится в плену у страстей, то и ум будет искать истины по требованию сердца, и вся деятельность будет направлена в сторону добра, и свобода используется человеком для добра. А если в сердце живут страсти, то оно прикажет и уму услужить тем же господам-страстям, и тогда ум будет подыскивать для слова “свобода” таких дополнительных или определительных понятий, которыя оправдывали бы греховную разнузданность в жизни якобы “свободнаго”, на деле же жалкаго раба страстей. Нужно ли еще доказывать это? В последние пять лет мы измучились душою от зрелища такой лжесвободы, такого рабства страстям, доводящаго человека до состояния не только животнаго, но и дикаго, лютаго зверя. Обращаясь мыслию к уничтоженному крепостному праву, невольно оглядываешься назад, невольно спрашиваешь: лучше ли стало теперь, чем было тогда, до 19 февраля 1861 года? Увы!

Свобода не использована народом так, как того желал Царь-Освободитель; вместо помещика, который все же жалел крестьян, а многие помещики прямо были великими благодетелями – отцами своих крепостных, – на Руси царствует и властвует кабак; крестьянин не столько работал тогда на помещика, сколько работает теперь на винныя лавки; народное здоровье, как свидетельствуют военные врачи, пошатнулось настолько, что пришлось принимать молодежь на военную службу с более узкою грудью; по деревням не видно домов, свидетельствующих о благосостоянии их хозяев, а если и увидишь их, то это – дома кулаков-мироедов, эксплуатирующих народный труд не хуже жида; земледелие и скотоводство упало; народный дух измельчал; народные нравы стали неузнаваемы: прежних патриархов-старцев не видно; великодушие, честность, безкорыстие, чувство долга исчезают; все помешались на “правах”, искание “правов” проникло даже в церковные отношения: готовы судиться не только с священником, но и с архиереем; любовь к родной Церкви охладела; всюду расползаются мутныя лжеучения, нередко самыя сумасбродныя, антихристианския; пропаганда политической мерзости проникает даже в отдаленнейшия, самыя глухия деревушки; о любви к Отечеству нигде уже не слышно… Разве гром грянет – русский человек еще перекрестится. Вот как воспользовались враги народа тою свободою, какую Царь дал народу для его блага, для созидания, а не на разорение Святой Руси! Конечно, не свобода тут виновата, а злоупотребление ею. Плоды этого злоупотребления налицо, и невольно спрашиваешь себя: радоваться ли в знаменательный день 19 февраля или плакать? Плакать – не о крепостном праве, а о том, что и последнее, что было хорошаго в те времена, уходит от нас… И само собою как-то уходит, вследствие злоупотребления свободой, да и враги наши, притворяющиеся радетелями народа, уж очень усердно стараются о том, чтоб поскорее вытравить из души народной все то хорошее, что скопилось в ней, воспиталось веками. И опять мне нет нужды указывать, кто эти враги: их все мы видим, кто еще не ослеп, у кого есть очи, чтобы видеть. В те, далекия теперь, времена крепостнаго права, народ оберегали их естественные попечители – помещики, а теперь – двери открыты для всякаго пропагандиста, как религиознаго, так и политическаго. Свобода!.. Я никогда не кончил бы, если бы стал перечислять все те последствия разных свобод, от которых вот уже шестой год стоном стонет Русская земля. В наше время надо знать и помнить, что враги человечества зорко следят за течением жизни и, как я сказал выше, ищут всячески случая поджигать народныя массы, возбуждая в них несбыточныя мечты о всякаго рода свободах и гражданских, и политических, и религиозных, с единственною целию – затуманив и перепутав все понятия, повести эти массы на разрушение существующаго порядка общественнаго и государственнаго, а затем воцарить на всей земле такое рабство, какого она еще не видела со дня сотворения мира. Поработив людей греху, лишив их нравственной свободы в духе, превратить затем в скотов несмысленных и повелевать ими по своему усмотрению. А потому всеми мерами должно беречь душу народную от развращения: воспитывать народ в послушании закону Христову, в чем и состоит истинная свобода духа. В сердце человека неизгладимо живет стремление к благобытию, к счастию, к блаженству: нет человека, который не мечтал бы о счастье, не желал бы его, не искал бы… Но сердце, ослепленное живущими в нем страстями, искажает в самом себе понятие об искомом им благе, и каждый видит его в том, чего жаждет его грешное сердце. Люди хотят утолить жажду вечнаго блаженства соленою водою временных удовольствий. Понятно, что жажда только еще более разгорается, но не утоляется. Что же может утолить ее? Только то, что соответствует природе нашего духа, сотвореннаго по образу и подобию Божию; только то, что отвечает заложенным в этом духе идеалам абсолютной истины всесовершеннаго добра и вечной красоты. В области истины – Божественное откровение, в области добра – заповеди Божии или всесовершенная воля Божия, в области красоты – созерцание совершенств Божиих как в творении, так и в откровении Божием. Се – норма человеческаго счастия! И чем ближе человек к той норме, тем он совершеннее испытывает в своем сердце это счастие, это блаженство. Уже и в ветхозаветныя времена, когда учение о благодати Духа Утешителя еще не было раскрыто вполне, люди, близкие к Богу по исполнению Его святой воли, восхищались тем счастием, тем блаженством, какое они испытывали, переживали своим сердцем, когда жили по заповедям Божиим. Возьмите священную книгу Псалтирь: там более 25 раз вы прочтете это сладостное сердцу человеческому слово – блажен, счастлив! А в Новом Завете Законоположник наш, Господь Иисус Христос, самыя заповеди Свои все облек в это слово: блаженны – счастливы нищие духом, плачущие, кроткие… Ветхий Завет властно повелевает еще: делай или не делай то или другое, а Евангелие говорит: хочешь быть счастливым, блаженным – вот к тому средство: будь смирен, кроток, милостив… Та к изложить закон для человеческаго сердца мог только Сердцеведец и Творец этого сердца. Может ли при этом быть речь о свободе или неволе? Наше сердце ищет, просит счастья: оно и дается ему, и всеконечно приемлется свободною волею, как восприяли это блаженство ангелы Божии, никогда ненарушавшие заповеди Божией. Свободны ли ангелы Божии согрешать? Никто не отнимал у них этой свободы, но они всем существом своим изведали все благо, все блаженство в послушании воле Божией и никогда уже не захотят потерять его: их свобода только еще крепче привязывает их волю к послушанию Богу. То же должно бы произойти и с первозданным человеком, если бы он своей свободы не отдал в послушание врагу. То же совершается с каждым спасающимся христианином, по мере исполнения им, силою Божией благодати, животворящих заповедей Христовых. Сочетавая свою волю с волею Божией в исполнение сих заповедей, он не порабощает себя, а, напротив, освобождает себя от рабства греху, укрепляя в себе господство духа над плотию, над низшими влечениями душевнаго человека. В нем совершается чудное сочетание его свободнаго произволения с всеблагою волею Божией, подобно тому как в Самом Господе и Спасителе нашем в дивной гармонии сочетавалась воля Божия и воля человеческая, с тою лишь разницей, что Он был Бог всесовершенный, а мы – чада Его по благодати. И когда мы исполняем Его святыя заповеди, то не мы действуем, а Он в нас и чрез нас совершает это Своею всемощною благодатию. Понятно посему то блаженство, какое испытывает христианин, когда благодать Христова действует в нем, когда он является живым и действенным членом единаго благодатнаго тела Христова – Его Святой Церкви. И чем более он отдает свою свободу воздействию благодати, тем более ощущает в себе веяние Духа Божия и той благодатной свободы, о коей сказано: где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17). При таком понимании христианской свободы можно ли давать большое значение внешней свободе, политической, гражданской и какой бы то ни было? И становится понятным почему св. Апостолы так спокойно учили и о свободе, и рабстве – даже рабстве – в области житейских отношений: рабы, повинуйтесь господам своим, как Христу, не с видимою только услужливостию, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души, служа с усердием, как Господу, а не как человекам (Еф. 6, 5–7). Каждый оставайся в том звании, в каком призван. Рабом ли ты призван, не смущайся (1 Кор. 7, 20–21). И раб, и господин его – оба рабы Господни, оба равны пред Господом. Ибо раб, призванный в Господе, есть свободный Господа, равно и призванный свободным (господин его) есть раб Христов (ст. 22). Одно помните: вы куплены дорогою ценою – кровию Христовою: посему не делайтесь рабами человеков в душе, в совести своей, не позволяйте себе из человекоугодничества грешных дел. А за внешнею гражданскою свободою не гонитесь: есть она – пользуйтесь ею, нет – предавайте себя в волю Божию. Храните свою духовную свободу, свободу от рабства греху: вот это – великое благо, это – счастье и блаженство, котораго никто на свете не может отнять у вас.

Вот то, что благопотребно, думаю я, напомнить народу да и самим себе, нам, пастырям, при воспоминании великаго дела, совершеннаго волею Самодержавной Власти Царя-Освободителя. Бог да ублажит и упокоит душу Его и Его сотрудников в этом деле – в селениях праведных, а нам да подаст ясное разумение как истинной свободы, так и великаго блага для народа нашего в Царском Самодержавии!..

№ 58
Сорок лет назад и теперь

Когда эти строки будут набираться в типографии, в Святейший Синод поступит в окончательно разработанном виде проект новаго устава духовных семинарий. Эту реформу давно ждали, необходимость ея все сознавали. К сожалению, работы 16-ти комиссий происходили в такой тайне, что в печати нельзя было найти точных откликов на них, и теперь, когда общая комиссия уже заканчивает проект, мы не можем еще сказать: что даст нам эта реформа? Говорят, что будет введена и медицина, и гигиена; что новые языки будут введены как обязательные предметы, говорят, будто не дадут места одному из важнейших предметов: чтению святых отцев и учителей Церкви…^[15]

Решительно не понимаю, как это я заявлял и в прошлом году, зачем семинаристам всем без исключения и обязательно изучать новые языки: с кем они будут говорить на них, если семинария назначается, первее всего, для будущих пастырей и лишь одна десятая доля из них, более даровитых, а следовательно, имеющих возможность изучать эти языки и тогда, когда они необязательны, пойдут в духовныя академии. А до других высших учебных заведений Церкви дела нет. Но, видно, еще не назрела до очевидности нужда в пастырях, видно, еще хотят заставить Церковь Божию еще и еще продолжить на свои средства воспитывать ветеринаров, адвокатов, докторов, чиновников и… хоть бы актеров! Подождем – увидим. Еще не теряем надежды что Святейший Синод внимательно рассмотрит программы и все касающееся обучения; об одном умоляем его: поставить дело духовно-нравственнаго и патриотическаго воспитания так, чтоб не пришлось краснеть за питомцев духовных школ, чтобы в наших семинариях с корнем был вырван тот дух отрицания, политиканства, вражды к родным заветам родной Церкви и каких-то безсмысленных протестов, доходящих до хулиганства и ужаснаго кощунства. Кто ж не знает, что творилось в наших семинариях в последние годы? Горько, обидно, стыдно вспомнить!! А ведь полсотни лет тому назад было не то. Мои читатели помнят в одном из моих дневников мои воспоминания о своих наставниках, о ректоре о. Благоразумове, о помощнике инспектора Скворцове… Тепло и уютно жилось нам не только в физическом, но и в духовном отношении. Ведь и строгостей таких не было, какия потом были введены в семинарии. Мы издавали рукописные журналы (я пять лет вел еженедельно “Памятныя Записки”, покойный П. Д. Молчанов, скончавшийся в сане архиепископа Литовскаго с именем Никандра, – “Семинарский Досуг”), устраивали по классам литературно-вокальные вечера, получали газеты, сами сотрудничали в газетах (я – в “Русском Мире” покойнаго В. В. Комарова и в “Совр. Известиях” Н. И. Гилярова), и ничего дурнаго из сего не выходило. Наши журналы, наши газетныя статьи читались инспекцией, преподавателями, ходили по рукам и вне семинарии, и ничего в них не находили “нелегальнаго”, хотя в них был не один литературный отдел, но и дневники, так сказать, нашей внутренней семинарской жизни, обсуждалось то, что творилось в классе, свободно высказывалось мнение даже о распоряжениях начальства. Но все это было так “корректно”, что наше начальство нимало тому не препятствовало. Помню, как однажды негодяй мальчишка позволил себе испачкать классный журнал, оскорбив всех преподавателей неприличными надписями против их фамилий. Поднялась целая буря в наших “журналах”: мы потребовали, чтобы негодяй был обличен и наказан. И под давлением нашего “общественнаго мнения”, по настойчивому требованию товарищей, на утро он сам пришел к ректору и повинился и, несмотря на такое самообличение – был исключен из семинарии. Этого требовал не только закон, но и мы, его товарищи. “Измите злаго от вас самех!” – под таким заглавием явилась в моих “Пам. Записках Семинариста” статья по поводу этого случая. И я не слыхал ни тени намека тех упреков от товарищей, какие теперь, конечно, раздались бы со всех сторон. Мы понимали, что можно и чего нельзя, и наше начальство, снисходя великодушно к тому, что можно, было безпощадно к тому, чего нельзя. Мои товарищи помнят наши литературные вечера. Задолго до такого вечера мы начинали готовиться. Обычно они приурочивались к подаче наших “сочинений”: накануне подачи “первак” (первый в разрядном списке ученик) обычно прочитывал на таком вечере то сочинение, какое на завтра следовало подать преподавателю. В коридоре вывешивалась программа вечера: такой-то прочтет свое сочинение на такую-то тему, такой-то – продекламирует свое стихотворение, такой-то прочтет свой рассказ, а хор любителей пения в промежутки исполнит то-то. И музыка, и слова нередко были своего же сочинения. Я позволю себе привести здесь одно патриотическое стихотворение, написанное учеником II класса И. Р. и положенное на ноты его товарищем, регентом хора любителей, так, что строфы пелись тремя учениками, а припев громко и дружно принимал весь хор. Чтобы произвести эффект новизны, хор спевался в беседке, в отдаленном углу сада. Это было ровно 40 лет тому назад, в 1870 году.

Песня белому царю

 
Братья! Век наш полон славы
Александра чудных дел:
Он достоин, чтобы вечно
Ему гимн от нас гремел.
 
 
Слава Царю Белому, слава!
Слава Православному, слава!
 
 
Двадцати трем миллионам
Он свободу даровал
И, издав для них законы,
Путь к наукам показал.
 
 
Слава…
Взял Он мощною рукою
Крепко за руку народ,
Исполинскими шагами
Он повел его вперед.
 
 
Слава…
Все преграды разрушались
Словом Мудраго Царя,
И для Русских занималась
Светлых радостей заря.
Утомления не зная,
Он трудился день и ночь
И, труды позабывая,
Отгонял усталость прочь.
 
 
Слава…
Все сословья окружают
Александра мирный трон.
“Здравствуй, Царь наш, – восклицают —
Здравствуй, Русский Соломон!”
 
 
Слава…
“Под Твоим Премудрым кровом
Воцарился правый суд,
И дана свобода слову, —
Процветает книжный труд.
 
 
Слава
Ты теперь нас призываешь
Под родныя знамена:^[16]
Мы готовы, наш родимый,
Лишь цвела б наша страна”.
 
 
Слава…
 
 
Все народы удивлялись
Славе Русскаго Царя,
Стрелы вражьи притуплялись,
Александра не касались, —
Неслась слава за моря!
 
 
Слава…
Веселися ж, Русь Святая!
Веселися, край родной!
И, Царя благословляя,
Громко в честь ему воспой:
 
 
Слава…^[17]
 

Как видите, и “свободы” семинаристам предоставлено было достаточно, и ни малейших проявлений политических бредней не было заметно. Напротив: иногда проявлялась даже добрая инициатива со стороны учащихся. Так, в 1869 г. исполнилось тысячелетие со дня кончины Просветителя славян св. Кирилла; не в моде еще были тогда шумные юбилеи, как-то незаметно прошел этот юбилей. Но его заметили и отметили московские семинаристы: они испросили у ректора разрешение сделать сбор на икону первоучителей славянских для семинарской своей церкви. О ректор с радостью откликнулся на ту просьбу и пригласил преподавателей к участию в этом добром деле, и вот в семинарском храме явилась прекрасная аналойная икона, в серебряной ризе, для величаний в праздники наших первоучителей. В начале 70-х годов был голод в Самарской губернии; ученики по собственной инициативе собрали несколько рублей и, при письме отправили на голодающих чрез редакцию “Московских Ведомостей”. Помню ту детскую радость, когда покойный Катков напечатал письмо семинаристов в своей газете! Эти жертвы собирались из тех копеек, которыя отцы давали семинаристам на чай. Тогда ведь ни казеннаго чая, ни булок к чаю не полагалось: приносили в чайную корзину чернаго хлеба: бери и ешь, сколько хочешь, а хочешь – белаго – в коридоре стоит мальчик с хлебами, можешь купить. Но у иных не только на хлеб, но и на чай не было копейки. Бывало, пригласишь бедняка товарища к чаю, а он отказывается. “Что же, Егорушка, или не хочешь?” – “Поневоле не захочешь: боюсь привыкнуть, ведь своего-то чаю не на что купить. Хорошо тебе: у тебя уроки есть”. И вот за такого бедняка охотно внесешь свой двугривенный на какую-нибудь жертву: “Только впиши, брат, свое имя, а я за тебя внесу”. Да, было много еще хорошаго в наших семинариях сорок лет тому назад. Правда, еще Гораций сказал, что старики любят хвалить то время, когда они были молоды, но ведь было бы что хвалить… Что похвалит нынешний семинарист? Много ли добраго вспомнит? Вспомнит то, как он участвовал в сходках революционной молодежи? То, как он, любуясь своим мундиром (ох, уж эти мундиры! как они кружат головы нашим семинаристам!), ходил по городу, преставляя из себя “студента”, благо в большинстве провинциальных губернских городов университетов нет? Или как его товарищи издавали “Факелы”, “Семинарские Голоса” и подобную гадость, которую противно в руки взять порядочному человеку? Не говорю уже о семинарских союзах под водительством жидов, о съездах с смертными приговорами ректорам и архиереям и… Бедная “духовная” молодежь! И что с тобою случилось? Какой бес посеял среди тебя плевелы и заглушил в тебе добрую пшеницу? И ужели эти плевелы не будут вырваны с корнем? Ужели невозможно этого сделать? Ужели нельзя уничтожить раз навсегда ту отраву, которая дурманит тебя? Ведь, ты – надежда Церкви, надежда Руси родной, ты – родная дочь – питомица Церкви: аще в сурове древе сие творят, всуе что будет?! Если в школах – даже пастырских, веет дух отрицания, смуты, даже вражды к Церкви, чего ждать от светских школ? Веруем Господу, Пастыреначальнику и Главе Церкви, что Он внушит нашей церковной власти отбросить ложный стыд и трезво, строго по-церковному взглянуть на дело обновления нашего пастырства чрез пастырскую школу. Я винюсь, что употребил слово “ложный стыд”: оно как-то само собою подсказывается в данном случае. В самом деле: что мешает погнать вон из наших академий таких господ профессоров, которые, открыто проповедуя сочувствие “свободительному движению” и порицая епископа за его несочувствие этой мерзости, мнятся службу приносит Богу? Или тех, которые не стыдятся в своих многотомных сочинениях писать, что давать детям в руки Святое Евангелие – значит, делать их нравственными уродами? Или тех, что уверяют, будто протест против постройки идольскаго капища в нашей столице есть признак потери истиннаго понимания христианства? Да мало ли таких! А ведь они буквально воспитывают целые кадры учителей для наших пастырских школ – семинарий. А в уставах семинарий почему бы не пойти решительно, без всяких колебаний навстречу нуждам Церкви: не об новых языках заботиться, а о воспитании пастырскаго духа, о любви к святым отцам; не о мундирах заботиться, а просто бы нарядить всех питомцев духовных школ в одежду послушания: авось она облегчила бы и бюджет семинарий, отпугнув от них всех любителей мундиров; не допускать танцевальных вечеров семинаристов с епархиалками, а приучать их к исполнению уставов церковных, вводить во вкус, так сказать, той красоты церковной, которою восхищались даже мирские люди, любившие Церковь, как покойный А. Н. Муравьев, Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский. Не стыдно ли, спросишь семинариста, почему праздник Преображения Господня празднуется 6 августа? Он не знает. Как перевести на русский язык тот или другой праздничный ирмос или даже тропарь? Молчит… Читал ли Муравьева о богослужении? или хотя Гоголя “Размышления о Божественной литургии?”… Увы… И все зло, по моему убеждению, в том, что задачи семинарий наших двойственны; именуясь школами пастырскими официально, оне готовят юношей и в ветеринары, и в медики, и в юристы, и куда угодно… А служение Церкви – на последнем месте. А на состав преподавателей в отношении их церковности смотрят сквозь пальцы. А с кафедр семинарских молодежь слышит, что нерукотворенный образ Христов – выдумка позднейших писателей, что Евангелия писаны не одним лицом, не сразу, что в них имеются позднейшия вставки… Та к пишут ведь господа профессора академий: почему же не сообщить это и молодежи, которая, конечно, не сумеет разобраться в бреде иудействующих профессоров. Уже и в наше время эти искорки лжи проникали на кафедры семинарския, но мы не давали им разгораться и в своих рукописных журналах смело отмечали их, а сверху принимались меры… А теперь кто следит за этим? Один святитель на днях рассказывал мне, как либерал-профессор академии обманывал московскаго первосвятителя Иоанникия: при входе его в аудиторию рукопись лекции мгновенно уходила в карман г. профессора, откуда появлялась взамен ея другая, и лекция продолжалась в самом благочестивом тоне… А ведь студенты все видели, все запоминали и теперь вспоминают.

Но довольно. Еще раз скажу: помолимся, чтоб Господь вразумил Св. Синод провести дело реформы во благо родной Церкви!

Приветствую моих читателей с наступлением Великаго поста.

Пост – весна душам. Пусть наша душа отдохнет и подышет благодатным воздухом святых молитв, покаянных размышлений, а чтобы это не безплодно было, понудим себя к воздержанию не только в пище, но и в слове, и в чтении того, что нам вовсе не нужно для спасения. Понудим себя к деланию заповедей Божиих, наипаче же к делам милосердия и всепрощения… Порадуем небожителей своим покаянием…