Густай Сивир благосклонно кивнул. За долгие годы он научился понимать язык Грызи. Пыль не нравилась обоим; одна судьба делилась на двоих, и то, что в руке возницы была изумрудно-зеленая бутыль бормотухи, а верная лошадь страдала от жажды, было явлением временным. Во-он до того привала. Все надо делать в срок, правильно и быстро – и ни в коем случае не прыгать выше головы. Цель по стрелку, шапка по голове, брага по горлу. Сивир слегка скривился, вспомнив случай двадцатилетней давности, вбивший в него нехитрую эту философию. Ну да, шишки и синяки, набитые дубинками судьбы, тоже должны соответствовать выносливости счастливца. Иначе – смысл в уроке? Загнется избранничек фортуны, и ищи пузырей в болоте. Сивир вот – выдержал. И Грызь наверняка тоже таит в душе своей четвероногой простую животную печаль, и потому не капризничает и не хулиганит по пустякам.
Сивир мотнул головой – точь-в-точь как Грызь, отгоняя вместо слепней дурацкую меланхолию. Приник губами к бутылке, глотнул от души; терпкий комок прокатился по пищеводу – и замер где-то у входа в желудок, словно хотел сказать: «Нет уж, дальше я не пойду, ищите другого дурачка – пропадать, так с музыкой!». Сивир закашлялся, бутылка выпала из его рук, он согнулся в три погибели, заскреб пальцами по днищу повозки, безжалостно садя занозы – и вдруг проклятый комок рухнул вниз, обжег желудок: к Пятому, хватит сопротивляться, надоело! И стало тихо-тихо.
На сотни миль.
Сивир поднял голову. В глазах слезилось, контуры расплывались. На краю дороги, у указателя-графиса, трепетала белая тряпка. Возница нашарил бутылку, не глядя встряхнул, ощущая, как сердце медленно, слишком медленно снижает взорвавшийся градом ритм – граду бы, льду, снегу… Жарко было Густаю Сивиру, и тяжелое дыхание с винными парами со свистом вырывалось из глотки – что за…
Белая тряпка.
Сивир протер глаза. Сплюнул через борт телеги – от души, по-крестьянски, выплевывая страх и тревогу. Бережно поставил бутылку – там еще оставалось с четверть – в «гнездовник», чтоб не опрокинулась.
– Тпру, Грызь. Стой, стой, хорошая…
Скидывая ноги с телеги, Сивир чувствовал, как страх, только что выплюнутый и смешавшийся с красной пылью, начинает возвращаться. Словно упрямый плевок не захотел сохнуть на дороге и упрямо вливается обратно в губы… К горлу подкатил ком, стало кисло и страшно. Белая тряпка… Всего лишь мальчишка. Недоросль в белой рванине. Простыню, что ли, порвал на рубашку? Лапти, онучи, голова замотана белым…
Мальчишка поднял голову, и Сивиру стало совсем плохо. Вокруг было очень, очень жарко, и не пели кузнечики, не кричала сова, только звон – звон комариный в ушах… Сердце снова рухнуло в град, и Сивир подумал, как же это занятно: сердцу холодно, словно в лед бросили, а кожа горит, как в огне… Глаза мальчишки сияли голодной пустотой. Взять Лиса Анховы, подержать недельку голодом, умножить на сто и собрать воедино – вот это было сейчас в двух ярко-синих кристаллах, сочащихся силой. Казалось: протянет руку, возьмет за горло – треснет шея; взглянет в душу – сгорит душа…
И – резко, одним хлопком – вернулся звук.
Густай Сивир согнулся пополам. Его вырвало – черным порошком, растворенным в слюне. Жуткая клякса на песке не хотела сохнуть и умирать. Подергивалась, жила. И, когда рука мальчишки опустилась на эту кляксу, Сивир совершенно не удивился.
Цель по стрелку…
Взвизгнуло.
– Это еще не все, – голос мальчишки шел из горла толчками, с хрустом, как будто ломали сухостой. – Ты возьмешь меня с собой. Мы закончим в укромном месте. Ты знаешь поблизости укромное место. Вези меня туда.
Сивир не смог даже захотеть отказаться. Разум был парализован, отсечен от души и тела, как потроха от свиной туши. Жрите, собаки… Когда он залез в телегу (рядом легко вспорхула белая тряпка) – рука дернулась к «гнездовнику», но тут же опала. Единственное, что смог Густав Сивир – обернуться.
Черная клякса на дороге горела ярко-синим пламенем.
Накрыв лицо недочитанными «Тайнами гордеца», заложив руки за голову, отдавшись на волю легчайшего ветра, глава Зеленой Башни дремал в гамаке. Совсем не страшный, в запыленной робе, в укромном уголку двора «Чертополоха», чей хозяин, Дьоха Коготь, был вечно благодарен магам за выдворенных бесноватых крыс. Пустая бутылка рядом, еще одна поодаль, поднос с костями – о, предмет вожделения двукрылых орд!