– Подождите, пожалуйста, – говорит отец, отламывает кусок, пережёвывает его, затем глотает, смотрит на официантку и расплывается в улыбке, – восхитительно!
– Благодарю вас. Кстати, очень красивый рисунок.
– Да, его нарисовал этот маленький гений, – он указывает вилкой на Эла.
– Как тебя зовут, малыш?
– Эл, – говорит он с полным ртом, его щёки и нос измазаны в сахарной пудре, и отец просит его воспользоваться салфеткой.
– Это Эф, мой старший сын.
Я киваю, она вновь улыбается.
– Это планел, – весело кричит Эл.
– Очень интересно, – отвечает девушка, – а что это такое?
– Это автомобиль, котолый летает в воздухе. Сколо все воклуг будут на таких летать.
– Он посмотрел недавно фильм, в котором были похожие автомобили, и они ему очень понравились, – говорю я.
– Мой сын станет конструктором автомобилей, – говорит отец и делает глоток из чашки, – а может даже проектировщиком космических кораблей.
– А ты чем будешь заниматься? – спрашивает девушка у меня.
Я смотрю на отца, затем на неё.
– Я пока ещё не определился.
– А что тебе нравится?
– Он фотографировать любит и писать. Хочет стать журналистом, – говорит отец и отламывает кусок пирога.
– Ох, как здорово. Буду вашим читателем.
Я смущаюсь, отец смеётся.
– Надеюсь, это скоро пройдёт.
– Желание делать фотографии и писать заметки в газету?
– Наивность. Надеюсь, он найдёт себе нормальную достойную профессию, отучится и обеспечит себе комфортную жизнь.
Он смотрит на меня.
– Да, Эф?
Я киваю и кусаю пончик с шоколадом.
– Сынок, ты снова весь в пудре, – хохочет отец и вытирает салфеткой щёки Эла.
Я жую шоколадный пончик, и пытаюсь понять, чем бы я на самом деле должен заниматься в будущем, чтобы отец мной гордился.
Бллл-блллл.
– И да хранит вас Канцлер, – говорит бармен за стойкой, выходящим на улицу людям, за которыми плавно закрываются прозрачные пластиковые двери. Я встаю из-за стойки киваю бармену, которому на вид не больше двадцати, а на деле около двухсот лет.
– Да хранит вас Канцлер, – говорю я и выхожу из бара.
Глава 5
В статье говорится:
«Замена органов признана самым удобным способом обретения долголетия. В опросе участвовало сто тысяч жителей нашего города, и более шестидесяти процентов опрошенных людей выбрали замену органа, как самый удобный способ, даже не смотря на его дороговизну. Жители говорят, что готовы трудиться на благо общества, а замена устаревших органов позволит им осуществить свои желания и выполнять поставленные цели. Как же чудесно, что лучшие умы Канцлера годами трудились для создания специальных аппаратов, которые за считанные минуты способны сотворить необходимый вам орган. Нет нужды в медитации, которая заняла второе место в опросе. Нет необходимости в криокапсулах, которые заняли третье место. Вам стоит просто написать заявление о замене органа и подготовить необходимую сумму, которая указана в клинике. Вот список самых лучших и выгодных клиник нашего…»
– Ф-113, Ф-113! – раздаётся голос, отвлекая от чтения, и на панели передо мной появляется голографическая копия редактора моей газеты, – На северо-западе случился пожар в одном из жилых зданий. Столь редкое событие для нашего времени и отличная возможность запечатлеть работу наших доблестных спасателей. Поторопитесь и не оплошайте, как в прошлый раз.
Прошлый раз. Я прекрасно помню ту девушку.
Солнечное утро, лёгкий ветер развевает ветви пластиковых деревьев, пустая пластиковая дорога, по которой пару минут назад летел красный, как мой, пластиковый планер.
В этом мире нет ничего настоящего.
Сегодня утром на севере города возле границ купола произошла авария. Планер, за рулём которого была прекрасная жительница нашего города, вылетел с дороги и врезался в одно из растущих по обочине деревьев. Разумеется, никто, кроме планера и дерева не пострадал. Девушка выжила, и была доставлена в ближайшую больницу через несколько минут. Она отделалась лёгким ушибом, и к вечеру уже чувствовала себя замечательно. Дерево было восстановлено, а планер отремонтирован в кратчайшие сроки.
Именно так писали о том событии, на которое я опоздал.
Это жизнь, из которой убрали всё интересное и опасное, и тебе не о чем писать новости.
Твоя профессия становится ненужной профессией.
Я приехал на место происшествия и мог лишь наблюдать за последствиями самого события и рисовать картину только в своей голове.
Красный планер летит мимо деревьев, а за его рулем девушка, разумеется, в чудесном расположении духа. В кабине планера звучит фортепиано, затем добавляются нежные струнные, а следом громогласные духовые. Именно в этот момент мелодии планер вылетает с трассы, не сумев войти в крутой поворот, и под эпический рёв труб и пение скрипок медленно, словно в замедленном движении, влетает в дерево. Во время столкновения девушка наклоняется вперёд, ударяется об лобовое стекло, разбивает его и вылетает на красный капот.
В отличие от старых автомобилей, планер не оставляет никаких следов аварии на трассе. Ни следов шин, ни капель бензина, ни каких-либо отломившихся деталей. Ты лишь смотришь на трассу, на дерево и представляешь себе, как бы это могло быть.
В тот день я не успел прибыть вовремя и запечатлеть наших спасателей. Не собрал информацию для воодушевления наших жителей. Не написал статью с примерным названием: «Доблестные спасатели не позволили погибнуть бедной девушке».
Не вставил фотографию улыбающейся команды.
Фотографию ужасной аварии.
Фотографию счастливой спасённой от неминуемой гибели девушки.
Тебя не могут наказать, оштрафовать или уволить. В тебе могут лишь разочароваться, и это гораздо хуже. А самое страшное во всём этом то, что тебя могут перестать любить.
Я закрываю комнату воспоминания и перед дверью вижу девушку, которая была за рулём красного планера.
Уходи.
Она смотрит прямо на меня, а из её глаза стекает слеза.
Что тебе нужно?
Она открывает рот и говорит:
– Ф-113, подобное недопустимо, вы меня слышите?
Что?
– Ф-113? – говорит голубой человечек у меня на панели.
– Да?
– Слышите меня? Не подведите нас.
– Все будет отлично, – отвечаю я, улыбаясь, – я вас не подведу. Обещаю.
Человечек исчезает.
Мы пролетаем мимо пластиковых однотипных домов, заполненных точно такими же людьми. Мимо людей, уставившихся в свои ладони. Мимо бесконечного числа рекламных билбордов, продающих тебе больше счастья, больше здоровья и больше времени. Люди оборачиваются, улыбаются и машут в след настолько радостно, насколько это возможно. Они улыбаются друг другу, кланяются, приветливо кивают и вновь улыбаются. Улыбаются.
Улыбаются.
Никто никогда не сердится, не печалится, не расстраивается и конечно не злится. Это всё эмоции, которых в нашей жизни попросту не существует. Мы либо перестали это испытывать, либо тщательно это скрываем. Живём ради бесконечного продолжения, перед которым обязательно закатим вечеринку, и какой-нибудь парень или девушка скажет, что годы позади – лишь проверка перед настоящей счастливой бесконечной жизнью.
На одной из вечеринок ко мне подошла девушка в зелёном. Так близко, словно мы с ней давно знакомы. Она смотрела на всеобщее веселье и танцы, затем повернулась, посмотрела мне в глаза и спросила:
– В какой момент времени такое печальное событие, как смерть, вдруг стало радостным?
– Я никогда не задумывался об этом.
Она удивлённо посмотрела на меня, взяла стакан и с любопытством начала его разглядывать.
– Что чувствовал первый человек, согласившийся на это? – спросила она.
– На что именно?
– Что всю оставшуюся жизнь ему придётся пить лишь воду, и никакого алкоголя он не получит до конца своих дней, – она сделала глоток и начала смеяться.
– Думаю он расстроился этому факту.
– А когда соглашался умереть?
– Боялся.
Она кивнула и задала следующий вопрос:
– Что из сегодняшнего абсурда станет нормой завтра?
Я сделал глоток воды, и она продолжила, отстранённо глядя в сторону, не дав мне ответить.
– Социальная норма – всеобщее помешательство и постепенное, последовательное убеждение в абсолютной обыденности и нормальности того, что прежде казалось глупостью, и каким бы абсурдом происходящее не казалось тебе, если это принято обществом, значит, оно стало нормой. Это ли не смешно?
Я пожал плечами.
– А тебя как зовут? – спросила она.
– Эф, а тебя?
– Пи.
Взглянув в окно, я вижу бесконечные ряды пластиковых домов, пластиковых планеров и пластиковых людей. Они существуют бесцельно, беспричинно и бесконечно. Люди живут долгую жизнь ради ещё более долгой жизни. Планеры несутся из одной точки в другую, люди перемещаются из одной точки в другую.
– В этом мире, Эф, – сказала она, – нет ничего настоящего.
Мы пролетаем мимо спортивных площадок, на которых выполняют упражнения необходимые для долголетия. Мы пролетаем мимо билбордов с забавными лозунгами:
«Пять минут боли, ради сотни лет жизни».
«Один приём, и ты спасён».
«Сегодня старик, завтра младенец».
– Мы подсели на это, как на запрещённое и давно уничтоженное вещество, и слезть уже не можем. Наша жажда долголетия и жизни ради жизни. Желание добавить себе ещё пару минут. Стремление обрести бессмертие. Всё это стало нашим наркотиком.
– Путь во спасение? – улыбался я.
– Скорее, путь в никуда, – ответила она, осушила свой бокал, – ну что, пойдём танцевать?
Мы подъезжаем к зданию, из которого валит тёмный дым и рвётся обжигающее пламя. Это событие сродни солнечному затмению, настолько оно редкое, что собирает вокруг кучу любопытных улыбающихся зевак. Никто не боится, не волнуется и не переживает. Это всё эмоции, которых просто не существуют, а ты в мире кукол, уголки ртов которых на заводе заранее растянули.
Я выхожу из планера, делаю глубокий вдох, улыбаюсь. Я одна из кукол с завода.
Если постоянные позитивные эмоции, это не счастье, то, что тогда счастье?
Видимо, что-то другое.
Я внимательно смотрю на пламя и хлопаю глазами. Щёлк. Я разглядываю плавящееся на моих глазах, словно свечка, здание. Я рассматриваю весёлых жильцов этого дома. Прохожих, для которых этот день, как и все остальные – лучший день в их жизни.
Все улыбаются, и я улыбаюсь вместе с ним. Щёлк, щёлк, щёлк.
Улыбочку, пожалуйста.
Щёлк.
Довольно удобно, когда фотоаппарат встроен прямо в глаза. Можно делать снимки и мгновенно их редактировать силой мысли.
Щёлк.
Я просто хлопаю глазами, и каждый запечатлённый момент сохраняется в памяти моего жёсткого диска.
Щёлк.
Все улыбаются, и мне становится интересно, что будет с ними, если они начнут гореть заживо.
Щёлк.
Мне хочется посмотреть, будут ли они улыбаться, когда их кожа начнёт плавиться прямо на их телах, словно воск.
Щёлк.
Я сделаю каждый кадр их радостных лиц во время их сгорания. Во имя всеобщего счастья, долголетия и бесконечной жизни ради бесконечной жизни.
Щёлк.
Улыбайся, пока горит твой дом. Улыбайся, пока разрушается всё то, что ты когда-то любил, пока сам ты сгораешь заживо. Улыбайся, когда понимаешь, что жить тебе осталось не больше минуты.
Никакого долголетия. Никакой вечной жизни. Никаких тебе положительных эмоций, счастья и позитивного настроения.
Щёлк.
Перед глазами вылезает огромная красная надпись:
Ошибка!
Кругом бегают и кричат люди. Языки жёлтого пламени жадно облизываются и заглатывают всё больше и больше частей дома. Некоторые люди кричат, некоторые бегут, прижимая тряпки к лицу и кашляют. Вокруг нас бегают полусогнутые задыхающиеся люди. Я оглядываюсь по сторонам, и понимаю, что постепенно мы отдаляемся от дома. Вокруг дым, крики и стоны бегущих подальше от пожара людей. Эл плачет, закутанный в одеяло, пока отец несёт его в правой руке, плотно прижав к груди. Он ещё совсем малыш, и только так может с нами общаться. Меня же отец прижимает к левому плечу и бежит, что есть силы, в безопасное место подальше от пожара. Я прижимаюсь к его шее и вижу, как бегают кругом напуганные люди, чёрные от смога, задыхающиеся от едкого дыма. Отец бежит и тяжело дышит. Мы постепенно отдаляемся от дома, охваченного огромным пламенем. Это жадный, голодный огонь, и он съест всё, что попадается ему на пути.
Отец доносит нас до лавочки на детской площадке в окружении зелёной травы и напуганных людей, лица которых чёрные от гари. Некоторые из них лежат и тяжело дышат, кашляют, кто-то плачет, кто-то ищет своих родных. Вокруг крики, слёзы, кашель, и запах костра.
– Посиди здесь, – говорит мне отец, и передаёт мне в руке ещё плачущего Эла, – береги его, я скоро вернусь.
– Куда ты?
– Слышишь? – спрашивает он, указывая на дом, – там ещё есть люди, им самим не выбраться.
– А мама где? Она ещё в доме?
– Нет, нет, с ней всё хорошо. Я её найду. Посиди здесь, скоро всё закончится, хорошо? – он стоит передо мной на одном колене, целует меня в лоб, затем целует Эла, – ну, ну, малыш, тише, – говорит он Элу, который продолжает плакать, затем поднимает взгляд на меня, – я скоро, сынок, – и убегает.
Вокруг нас тяжёлое дыхание людей, крики, кашель, шёпот и стоны. Их одежда в некоторых местах опалилась, у кого-то образовались ожоги. Прозрачные волдыри на их пальцах, на их ногах, плечах, на их лице, и они кричат от боли и от ужаса. Кто-то потерял своих родных, кто-то сожалеет, что не вынес все вещи, у кого-то в квартире ещё остались животные. Им больно, им страшно, им тяжело.
Это слышно из криков, разговоров, причитаний и шёпота.
Люди приходят и уходят, бродят в поисках родных, валятся без сил на землю. Эл, наконец, перестаёт плакать и сладко засыпает, посасывая соску. Отца всё нет.
Со стороны дома продолжают бежать чёрные от копоти люди. Они бегут в обгоревших обносках, что несколько минут назад были одеждой, а на месте дырок в одежде – красные пятна, волдыри, кровоточащие раны. Родители, их дети, старики… Все бегут прочь от ужасного огнедышащего монстра, падают на зелёную траву и жадно глотают воздух, но кашель душит их. Навстречу к некоторым из людей бегут наши соседи, которые секунду назад сидели рядом с нами.
Отца всё нет.
Слышен лай собак, дребезжание птичьей клетки и хлопанье крыльями, жалобное мяуканье кошек.
Отца всё нет.
Слышен рёв сирен, слышны крики людей от боли, кашель и отхаркивания. Слышны стоны и тяжёлые хрипы.
Отца всё нет.
Я сижу, всматриваюсь в густой дым, пытаюсь различить знакомые силуэты, но с каждым новым разочаровываюсь всё больше. Сильнее боюсь и крепче сжимаю маленького Эла в объятиях.
Отца всё нет.
Ко мне подходят наши соседи и спрашивают, где мой отец. Я пальцем показываю в сторону дома, объятого жадным пламенем и густым, чёрным, как смоль, дымом, а соседи цокают, качают головой и говорят:
– Ай-яй-яй. Лишь бы выбрался. Какой же кошмар.
Ко мне подходят незнакомые люди и спрашивают, где моя мама. Я с красными от накатывающих слёз глазами показываю пальцем в сторону, откуда выбегают люди, вынося своих детей, домашних животных и дорогие сердцу вещи.
– Господи, ужас-то какой, – шепчут они, – малыши совсем одни, как же так… Как же так…
Подъезжает спасательная машина, подъезжает скорая помощь, подъезжает автомобиль полицейских.
Отца всё нет.
Спасатели достают шланги, подключают их к воде и начинают тушить пожар.
Врачи достают кислородные маски, дают воду, обрабатывают ожоги, ставят уколы.
Полицейские оцепляют площадь, разговаривают с нашими соседями, что-то записывают, переговариваются друг с другом.
Отца всё нет.
– Где твои родители сынок? – спрашивает меня спасатель. Позади него несколько человек в точно такой же красной форме, пытаются изо всех сил справиться с огненным монстром, который им не по силам. Пахнёт жжёной резиной, костром, пахнет жареным мясом, и я плачу. Слёзы льются из моих глаз, когда я трясущейся рукой показываю на здание, на этого огромного огненного великана, окружённого дымом и красными пожарными машинами. Спасатель оборачивается и шепчет:
– Вот же чёрт.
Я плачу, и в который раз понимаю, что отца всё нет, но в пятнах моих слезящихся глаз появляются два чёрных размытых пятна. Люди радостно хлопают, и кричат:
– Ура! Наконец-то.
Я вытираю свободной рукой глаза и вижу его.
Отец держит на руках маму и идёт вперёд, еле двигая ногами. Спасатели и врачи обступают его. Забирают маму, аккуратно кладут её на землю.
– Спасите её, – трясущимся голосом шепчет отец.
Врачи делают ей массаж сердца, прикладывают к её лицу кислородную маску, что-то кричат друг другу.
Отец стоит на коленях перед мамой, опустив голову и тяжело дыша. Его голос трясётся, он умоляет что-нибудь сделать, и каждая его мольба прерывается на кашель. Один из соседей приносит ему кислородную маску, но отец отталкивает её.
Врачи повторяют одни и те же действия, ставят какие-то уколы, переговариваются, приносят какое-то устройство в чемоданчике и кричат:
– Разряд.
Эл сладко спит, люди вокруг молча наблюдают, молча страдают, молча умирают. Собаки и кошки замолкли, а птицы перестали хлопать крыльями и грызть клетку. Отец стоит на коленях, по его щекам стекают капли, и он шепчет:
– Спасите её, умоляю, спасите её.
Всё повторяется, но никакого результата нет. Позади отца спасатели в красном продолжают борьбу с огненным чудовищем, жадно пожирающим всё, что мы любили и любим. Вокруг тишина.
Мамы всё нет, и только на следующий день я пойму, что больше её никогда и не будет.
Глава 6
Как обычно, это происходит в самый важный момент. Большие красные буквы мигают перед моими глазами:
«Память заполнена».
Это жизнь, из которой убрали временные ограничения, но не ограничения по памяти.
Вокруг меня стоят и улыбаются люди, наблюдая за домом, из которого клубами валит чёрный дым. Подъезжает большой красно-белый планер, из которого вылезают спасатели в красном, машут жителям дома, те машут им в ответ и улыбаются.
– Проклятье! – вырывается из меня.
Шестеро спасателей в красных синтетических костюмах окружают дом и кладут на пластмассовую землю шесть маленьких серебристых шариков.
– Удалить, удалить, удалить, – бегло проговариваю я, пока перед глазами пролетают снимки, словно это как-то ускорит процесс. Словно это поможет избежать провала.
Из каждого шарика вылезает антена, и шарики по кругу соединяются зелёным свечением, образуя купол, который окружает весь дом.
– Удалить! – кричу я.
Купол постепенно сужается, пламя уменьшается.
– Удалить!
Снимки пролетают друг за другом на огромной скорости. Какие-то фотографии по работе, происшествия, случайности, печальные события.
Купол проходит сквозь стены, шарики, приближаются друг к другу, а я улыбаюсь и повторяю одно и то же слово.
– Быстрее же!
Снимки пролетают перед моими глазами, мгновения радостные и не очень. Жизнь проносится перед моими глазами, и я в прямом смысле удаляю её эпизоды.
Ты жив, пока ты помнишь, и если ты не можешь ничего вспомнить, жил ли ты на самом деле?
Купол опускается всё ниже и ниже, пламя гаснет, все улыбаются, и я улыбаюсь вместе с ними.
– Да чтоб тебя! Удалить! – снова и снова кричу я, словно это как-то ускорит процесс. Снимки проносятся перед глазами, словно фильм. Я без разбора удаляю всё подряд, пытаясь сэкономить драгоценные секунды.
Люди радостно машут мне, и я машу им в ответ.
На фоне всеобщей радости может показаться, что нет никакого пожара. Нет клубов чёрного дома, нет угрозы жизни и нет борьбы с огненным монстром.
Шарики возвращаются на свои места, купол отключается, и антенны складываются внутрь.
– Удалить! – кричу я и вглядываюсь в здание, в котором уже нет огня.
Красные буквы перед глазами, как и некоторые моменты моей жизни, исчезают. Растворяются. Становятся ничем.
Щёлк.
Люди аплодируют, улыбаются и обнимаются.
Щёлк.
Спасатели машут руками, пока идут к планеру.
Щёлк.
– Да хранит вас Канцлер, – радостно кричат люди.
– Да хранит вас Канцлер, – отвечают им спасатели, садятся в красный планер и улетают, пока я хлопаю глазами, пытаясь запечатлеть хоть что-то из этого столь важного события для статьи с примерным названием:
«Нашим доблестным спасателям и мирным гражданам не страшен никакой пожар».
Это жизнь, в которой не нужно ничем жертвовать, но ты всё равно это делаешь.
– Дорогие друзья, ваш дом будет восстановлен через три минуты и сорок семь секунд. Просим вас, насладитесь этим чудесным днём, как частью вашей счастливой жизни на пути к Великому Цифровому Бессмертию. И да хранит вас Канцлер, – говорит милый женский голос откуда-то сверху.
Люди обнимаются, веселятся на пластмассовой траве, в окружении пластиковых лавочек и деревьев. Нет слёз и человеческих криков из-за ужаса и страха перед огненным монстром. Нет обгоревшей одежды на людях, нет чёрных от смога лиц. Не слышно дребезжания клетки, хлопанья крыльев, собачьего лая и мяуканья соседской кошки. Нет запаха костра, дыма и жареного мяса. Это просто обычный, самый лучший день в нашей жизни, который невозможно ничем испортить.
Люди сидят на траве в позе лотоса, закрыв глаза. Круг из молодых девушек и парней, которые на самом деле могут быть родителями, детьми, бабушками и дедушками. Круг из счастливых людей, живущих долго и беззаботно, не обращая внимания ни на что вокруг, с конечной целью – жить бесконечно во всех смыслах этого слова.
– Неужели это не прекрасно? – спрашивает девушка, подошедшая ко мне справа, так близко, словно мы с ней давние друзья. Она смотрит на людей, оборачивается ко мне и улыбается.
– Что именно? – улыбаюсь ей в ответ, не подавая виду, что не знаю её.
– Произошла ужасная трагедия, сгорел целый дом, но нас не беспокоит такая ерунда.
– Да, согласен с вами, – улыбаюсь я.
– Вы меня не помните?
Я внимательно вглядываюсь в её лицо. Белоснежная кожа, веснушки, голубые глаза, у неё красивые губы, и золотые прямые волосы. Я пытаюсь вспомнить её, но на ум не приходит ни одного из знакомых мне людей.
– Совсем не помните? – улыбается она.
Я мотаю головой.
– Прошу прощения, – неловко отвечаю я, опустив глаза в пол.
Круг людей, сидящих в позе лотоса, не издаёт никаких звуков, лишь ровное спокойное дыхание, а мы сидим на лавочке вместе с этой девушкой, перед нами частично обгоревшее здание, к которому подлетают дроны и сканируют его. Начинается постепенное восстановление.
Девушка улыбается и продолжает говорить, словно не замечая того факта, что я её совсем не помню.
– Если раньше, сотню лет назад, все бегали в панике, молились высшим существам и боялись потерять самые дорогие вещи в жизни, то теперь всё это испарилось. Доблестные спасатели приезжают в одно мгновение, пожары тушатся буквально за минуту, а люди не тратят силы на негативные эмоции.
Её голос так нежен и тих. Она словно шепчет мне прямо в ухо, в то время как другие звуки в мире практически растворились. Лишь искусственный ветер колышет ветви искусственных деревьев, люди в кругу ровно дышат, и иногда доносятся звуки пролетающих на соседних улицах планерах.
– Мы живём в лучшее время за всё существование человеческого вида.
– Были и другие времена, не самые плохие, – отмечаю я, но она словно не замечает меня.
– Знаете, что ещё самое замечательное?
– Даже представить себе не могу.
Улыбка не слезает с её лица. Улыбка не слезает и с моего лица.
– Люди.
– Люди? – улыбаюсь я.
– Именно. Они все словно одного возраста, разве это не замечательно?
Её голос так близко. Он словно звучит в моей голове, пока перед глазами у меня предстаёт тот самый настоящий пожар, папа, маленький Эл и мама.
– Внешне мы так похожи, но в то же время так индивидуальны. Точно так же индивидуален и возраст, и опыт, и наши воспоминания.
Я вижу дым, разрушения, кричащих от боли людей, но не вижу их лиц. Не могу вспомнить никого из наших соседей. Я пытаюсь вспомнить маму.
– Разве могло быть такое раньше, чтобы в одном кругу сидели люди разных профессий, возрастов и взглядов? Возможно ли представить такой мир, где тебя не будут осуждать по внешним параметрам?
Я рисую перед собой образ мамы, вижу какие-то детали, силуэт, слышу её голос, но лица вспомнить не могу.
– Взять хотя бы меня. Вы не будете судить обо мне, не узнав меня. Вы избавляете себя от предрассудков. Может, я младше вас лет на двадцать или же старше на триста лет? Когда мы все одинаково молоды и прекрасны, вы будете оценивать только лишь то, что внутри меня.
Я напрягаюсь изо всех сил, но лица мамы вспомнить не могу. Белоснежный коридор с сотней белых дверей. Некоторые из дверей теперь закрыты. Заколочены. Сломаны.
Я открываю двери, за которыми меня ждёт мама, смотрю на неё, но лица не вижу.
– Представьте, что индивидуальность не закладывается в рисунках на коже, в причёске или телосложении. Индивидуальность не закладывается в одежде или обуви. Индивидуальность – не то, что мы выставляем на всеобщее обозрение. Это то, что мы храним в себе и показываем только самым близким, – говорит девушка.
Я брожу по коридорам и одну за другой открываю потёртые, пожелтевшие от времени двери, чтобы испытать разочарование.
Смотри также: Боль. Негодование. Раздражение. Отчаяние.
Всё, что останется у тебя после сотен лет жизни – воспоминания. Что будет с тобой, когда тебя их лишат?
– Прошу прощения, но мне мора бежать, Эф, – говорит она и исчезает так же быстро, как и появилась, я не могу этого заметить, бродя по коридорам.
– Мама? – кричу я, но ответа нет. Её нет, словно никогда не было в моём мире.
Если ты не можешь вспомнить человека, существовал ли этот человек?
Твоя реальность отличается от самой реальности.
Дроны постепенно восстанавливают здание, жители дома сидят по кругу в позе лотоса. Спокойное ровное дыхание круга окружает меня, звучит в моей голове. Весь мир в моей голове.
Это самый обычный, лучший день в нашей жизни. Словно не было никакого пожара, никакого разрушений, никакой опасности для жизни.
Люди сидят в кругу и стирают это неприятное воспоминание из памяти, а если ты не помнишь, то можешь жить и быть уверенным, что этого никогда не было.
Не было никакого пожара. Не было никаких криков, кашля и удушений из-за угарного газа и нехватки кислорода. Не было сгоревшей плоти, не было обугленных лиц и, быть может, моей мамы тоже никогда не было.
– Дом будет восстановлен через десять. Девять. Восемь.
Глава 7
Этот мальчик появился в моём планере неизвестно откуда. Так же остаётся загадкой, как он смог оказаться в городе.
Я не видел детей сотню лет.
Такая же ерунда. Интересно, они не опасны?
Разумеется, нет.
Прямо сейчас он спит на пассажирском кресле позади меня, я смотрю на него и пытаюсь вспомнить, не видел ли я его уже где-то.
Белоснежный коридор с сотней дверей.
Ты подходишь к первой. Видишь восемь цифр.
Первые две – это день. Вторые – месяц. Оставшиеся цифры – год. Где-то нет тех или иных цифр, где-то даты слегка потерлись. Когда жизнь твоя исчисляется столетиями, что-то, так или иначе, исчезает из твоей головы.
Бесконечный коридор из дверей.
Ты открываешь одну и видишь воспоминание в ярких красках. Все звуки, детали, ароматы, всё словно происходит с тобой на самом деле.
Ты пытаешься сохранить каждое важное событие твоей жизни, и только проживая его вновь и вновь, чувствуешь себя живым.
Ты открываешь ещё одну дверь. Один из твоих дней рождений. Третью, четвёртую. За каждой из них лежит что-то дорогое тебе, и ты проживаешь это вновь и вновь.
Какие-то детали постепенно исчезают, изнашиваются, стираются из памяти. Ты забываешь лица каких-то малозначимых для тебя людей.
Ты открываешь дверь, а за ней почти ничего нет. Неясно происходило это днём или ночью. Летом или зимой.
Ты смотришь на двери, а на некоторых из них совсем не цифр.
Каждое утро ты сидишь в позе лотоса на зелёном холме напротив голубого озера, закрываешь глаза и бродишь по белоснежным коридорам. С каждым днём потёртых дверей всё больше. Всё чаще ты находишь двери без дат, заблокированные двери. Ты подходишь к месту, где должна быть дверь, а её просто нет. Ты даже не можешь вспомнить, что конкретно здесь находилось. Какой-то праздник, важное событие, интересное происшествие, являющееся важной частью твоей жизни. Теперь же оно просто исчезло, и ты не узнаешь, что конкретно ты потерял. Ты заходишь в комнаты, и в них всё меньше деталей. Ты заходишь в комнаты, а в них ничего нет.
Я закрываю дверь и открываю глаза.
Мы летим по городу, а в окнах планера пролетает город.
Тебе необходимо сообщить о нём.
Согласен.
Это возможность.
Какая ещё возможность?
Заработать.
Ты о чём?
Представь, какое вознаграждение за него можно получить.
Действительно.
Ты станешь героем всех новостных выпусков.
Возможно.
Полагаю, лично Канцлер отблагодарит тебя.
Думаешь, всё настолько серьёзно?
Ты когда-нибудь видел здесь детей? Или может быть, слышал, что кто-то здесь видел детей после Великого Огня?
Нет.
Это шанс спасти нашего отца.
А как же мальчик?
Всегда приходится чем-то жертвовать.
Я поворачиваюсь, смотрю на этого беззащитного малыша.
Не знаю, почему, но я хочу ему помочь.
Самой лучшей помощью ему будет возвращение в его семью с помощью канцлера. Иначе никак.
Ты, наверное, прав.
Сомнение. Смотри также: неопределённость, неуверенность, недоверие.
Любой твой выбор верный, потому что это твой выбор.
А если не выбирать вовсе?
Это тоже выбор.
Я смотрю на мальчика, он просыпается, зевает, смотрит на меня и резко вскакивает.
– Где мы? – спрашивает он.
– Всё хорошо, ты в моём планере. Мы едем ко мне домой, тебе нужно поесть и поспать. Вечером мы отвезём тебя к родителям.
Он озирается по сторонам, затем кивает мне, и прижимается к окну, наблюдая за жизнью города.
– Скажи мне, – говорю я. Мальчик поворачивается на меня, его голубые глаза вопросительно смотрят в мои.
– Мы с тобой когда-нибудь виделись до этого?
Он отрицательно мотает головой.
Глава 8
Мы пролетаем мимо клиник по пересадке искусственных органов, мимо магазинов по продаже 3-D принтеров, на которых печатают всё, что окружает нас. Порой кажется, что людей тоже печатают на таких принтерах. Мелькают баннеры.
«Самые „НАСТОЯЩИЕ” искусственные органы»
«Только у нас скидка на второй орган 30%»
«Не живи долго. Живи бесконечно»
В этом мире ничего не изменилось. Он всё так же продаётся.
Пока мы летим домой, мальчик на заднем сидении смотрит небольшое видео. Он задаёт слишком много вопросов, поэтому гораздо проще показать ему видео, которое смотрел каждый житель этого города. Пока он смотрит, я дописываю статью о пожаре и отправляю её редактору.
На экране перед мальчиком загорается огромная стена. Она возвышается до самого неба и вся подсвечивается ярким бирюзовым светом. Камера постепенно приближается, и становится ясно, что вся эта стена состоит из миллионов серебристых капсул, в которых лежат тела людей, которые обрели Великое Цифровое Бессмертие. Капсулы словно висят в воздухе, из них торчат чёрные проводы, связывающие всех в единую сеть сознания.
Это новая жизнь для тех, кто когда-то умер. Доказанный рай. Спасение.