Когда шуточные вопросы кончились, стало ясно, что Дам Рёна они не намерены щадить. Главные вопросы оказались очень личными и провокационными. Отвечать на них быстро, коротко и честно в утренней развлекательной программе было невозможно, а увиливать или лгать означало с жалким видом пойти ко дну. Дам Рён приготовился к хлесткому допросу, однако и его удивило их откровенное бесстыдство. Он не был человеком, которого легко смутить рассуждениями о взаимодействии полов, мужском доминировании в обществе или требованием лично определить ту грань, за которой женщина по собственной вине теряет право на понимание и снисхождение. Едва поняв, что его загоняют в ловушку, он постарался придать лицу безмятежно-улыбчивое выражение и призвал на выручку все свои артистические способности. Каждый новый вопрос он встречал с искренним любопытством, как будто его забавляла эта игра, и отвечал с юмором – нельзя же, в самом деле, сохранять серьезную мину, словно ты постигший истину буддистский монах или, того хуже, – светило философской мысли.
Его тактику тотчас же распознали, но, поскольку он, казалось, без усилий справлялся с избранной ролью, оценили по достоинству. Видавшие виды «безобразники» вынесли вердикт, что этот ловкий парень – ироничный циник и бессовестный болтун, одного с ними поля ягода, и полушутя-полусерьезно пригласили его влиться в их тесный коллектив, если ему наскучит плясать и петь на сцене.
До конца эфира оставалось время, обычно отводимое для дружеского подбадривания гостя, однако ведущие спросили Дам Рёна, не против ли он продолжить разговор на личную тему, которая всегда так будоражит его поклонников.
– О, вы уже спрашивали о качестве и расцветке моего нижнего белья, – смеясь, ответил он. – После этого что может меня смутить?
– Вопросы о тайнах вашего сердца?
– Возможно, я ошибаюсь, но за последнее время мои тайны перестали быть секретами. Не знаю, удастся ли отыскать еще хоть одну, не известную всем?..
– Итак, вопрос: в вашем сердце есть сокровенная тайна?
– Вот мой ответ: я живу, точно ваза, выставленная на витрину, но я никогда не был прозрачен, как стекло.
– Этот изворотливый хитрец все-таки решил оставить нас ни с чем! Но мы спросим прямо – встречаетесь вы сейчас с кем-нибудь?
– Условия контрактов моего агентства запрещают это.
– Разве запрет на отношения не имеет одну важную оговорку: встречайтесь, но не попадайтесь?
– Чаще всего так и есть, и это общеизвестно.
– Что же, попробуем еще раз: вы встречаетесь с кем-нибудь?
На этот раз Дам Рён засмеялся:
– Мои продюсеры не одобрили бы однозначный ответ на такой вопрос – всегда что-то должно остаться недосказанным. Но что здесь скрывать? Я давно перешагнул возраст дебютантов, которым запрещены публичные отношения, к тому же мое агентство не связало меня обязательствами подобного рода. Однако есть немало людей, которые считают, что я не должен обращать внимание на девушек, а должен заниматься работой – писать музыку, продвигать себя как певца и актера. Я с ними согласен.
– Означает ли это?..
– Рядом со мной никого нет.
– Вы допускаете появление отношений в будущем?
– Разумеется, допускаю.
– Что ж, время истекает, потому задам последний вопрос: какие самые важные слова вы сказали бы любимому человеку?
Дам Рён на мгновение задумался, затем посмотрел прямо в камеру и улыбнулся:
– Я бы сказал: мы живем под одним небом. И ходим по одной земле. А значит, каждый из нас, пройдя свой путь, однажды окажется там, где мы наконец встретимся.
Все, что он сказал, обсуждалось и смаковалось на все лады. Аня прокрутила ленту комментариев. Встречались негативные отзывы на английском и еще больше на хангыле – такой вывод можно было сделать по количеству содержащихся в них злобных эмодзи, но большинство фанатов пребывало в восторге и не скупилось на эмоции. Интервью «Безобразникам» оказалось одним из редких за последнее время, не связанных со скандалом, и первым в текущем гастрольном туре. Было замечено, что Дам Рён выглядит хорошо, владеет собой и из его глаз исчезло выражение, которое кто-то из подписчиков назвал затравленным. В адрес шоу летели ядовитые стрелы, многие ехидно посмеивались над ведущими – не очень-то им удалось выставить Дам Рёна дураком и выудить из него откровенные признания. Некоторые были уверены, что всему причиной его знаменитая killer smile6*, ведь увидеть это воочию и остаться равнодушным просто невозможно. Кто-то обратил внимание, как заигрывала с ним самая бойкая и разодетая ведущая, та, что не оставила его в покое после интервью, а задала дополнительные вопросы. Впрочем, все единодушно были ей за это благодарны: он сказал, что одинок, но надеется на счастье. Это породило десятки рыдающих смайликов, неудержимые потоки слов и восклицательные знаки в каждом предложении.
Аня с горькой усмешкой пробегала глазами эти отзывы. Сколько людей… сколько… «Мы живем под одним небом, – думала она. – Под одним небом… Но больше нет места, где мы могли бы встретиться… Илюша. И тебя больше нет».
Она закрыла лицо ладонями и сидела так несколько минут. Наконец, утерев глаза, Аня поставила курсор на строчку: «Оставьте комментарий», вздохнула и написала по-русски: «Прощай». После этого она удалилась из всех групп в соцсетях, посвященных Дам Рёну, и больше никогда не искала и не читала новости о нем.
***
Мало-помалу, Анне удалось упорядочить свою жизнь и найти достаточно много положительных моментов в наступившее время перемен. Однажды она проснулась на час позже обычного, и пока собиралась, гуляла с Локи и ела свой обязательный завтрак, на работу приходилось уже бежать. Торопливо шагая к остановке, от которой на ее глазах отъехал автобус, Аня вдруг поймала себя на мысли: куда она бежит и зачем суетится? Эта простая мысль стала настоящим откровением. С того памятного утра она никуда не торопилась, а нервозность и переживания если и беспокоили ее, то уже не имели никакого отношения к вечно бурлящей и суетной редакции.
Зима прошла относительно благополучно, а с приходом весны открылись новые возможности для длительных прогулок и спокойного созерцания природы. Расположенный неподалеку от дома парк стал для Ани излюбленным местом. Почему-то раньше, гуляя здесь с Локи, она не замечала ни затянутых ряской прудов, ни уединенных тенистых дорожек, ни открытых, залитых солнечным светом лужаек. В конце апреля Аня увидела здесь цветущий куст черемухи и, вдыхая душистый аромат, с удивлением думала, почему же раньше никогда не останавливалась и не глядела на такую красоту? С радостью она обнаруживала, что в этом старом петербургском парке, спрятавшемся между кварталами вековой застройки и холодными, вечно темными водами Обводного канала, есть уголок безмятежного покоя. В мае среди берез и кленов здесь пышно зацвел шиповник, а клумбы вдоль главной аллеи украсились пестрым разноцветием нарциссов и тюльпанов. Словно беря реванш над промозглой дождливой зимой, начало лета выдалось ласковым и теплым. Аня подолгу задерживалась на прогулках, так что даже Локи, устав обследовать территорию и гонять дремлющих на берегу уток, ложился рядом со скамейкой, где она сидела, и лениво гавкал на пробегавших мимо собак.
Месяца за два до предполагаемого срока Аня начала активный поиск подходящего роддома. Вместе с Настей они посетили несколько адресов, беседуя с врачами и прикидывая стоимость услуг, пока Настя через дальних знакомых какой-то сотрудницы со своей работы не познакомилась с врачом из клиники имени Д. О. Отто, который внушил ей доверие.
Но, несмотря на благополучно заключенные договоренности и как будто хорошее самочувствие, Аню все чаще стало одолевать тревожное волнение. Долгие летние дни тянулись для нее в монотонном одиночестве, а вечера становились временем, когда беспокойные мысли и усиливающиеся страхи заставляли бездумно перемещаться из угла в угол по пустой квартире и тяжело вздыхать. Ночами ее мучила бессонница. Лежать она могла теперь только на спине, и это не самое удобное положение для человека, привыкшего сворачиваться калачиком, лишало всякой надежды на желанное забытье.
Однажды ночью она вообще не сомкнула глаз. Попытки уснуть несколько раз заканчивались тяжелым подъемом с кровати и беспокойным хождением от окна, за которым едва теплилась белая петербургская ночь, до книжного шкафа, где ни одна книжка не вызывала желания взять ее в руки. Ко всему прочему живот начало тянуть и крутить. Слабая ноющая боль время от времени разливалась по телу, но скоро исчезала, оставляя неприятные ощущения во всех членах и почему-то металлический привкус во рту. Промучившись до четырех утра, напуганная все усиливающимися спазмами, Аня вызвала скорую помощь. Недолгое время спустя к ней явилась женщина с хмурым, раздраженным лицом и красными от недосыпа глазами. Окинув Аню взглядом, она велела ей лечь и произвела быстрый осмотр.
– Собирайтесь, – сказала она, снимая медицинские перчатки, – поедем.
– Сейчас? – испуганно отозвалась Аня.
– А когда же? – врач с силой захлопнула свой медицинский чемоданчик. – Или хотите дома родить?
– Нет… Я готова, уже все собрала.
– Кто вас сопровождает?
– Никто. Я одна.
Врач посмотрела пристальным и, как показалась Анне, осуждающим взглядом. «Должно быть, выгляжу я жалко, – пронеслось в голове. Она поймала свой взгляд в зеркале. – И вид растерянный».
– Я должна позвонить своему врачу в Отто, – сказала Аня, стараясь придать голосу более уверенные и независимые интонации.
– Какое Отто, дорогая? – удивленно спросила врач. – Нет. Я вижу все признаки простудного заболевания и не имею права везти вас никуда, кроме инфекционного роддома.
– Что? – Аня от удивления и испуга присела на диван, держась за живот. – Инфекционный?
– А ты что хотела? – вдруг раздраженно ответила врач. – Правила и инструкции никто не отменял.
– Но как же так! Я здорова, у меня нет никаких инфекций, возможно небольшой насморк, но я думаю, что это аллергия на пыльцу… – Аня замолчала от внезапно усилившейся боли и наклонилась всем телом вперед.
– Тебе сейчас не думать надо, а рожать.
Аня с трудом подавила мучительный стон, он вышел тихим и протяжным, но скоро спазмы прекратились, и Аня смогла выпрямиться. Подняв голову, она смотрела снизу вверх на стоящую перед ней женщину.
– Встаем и едем, – сказала та. – Процесс уже пошел. Сегодня родишь.
Аня в растерянности встала с дивана, все еще инстинктивно держась за живот, и бездумно двинулась за врачом. В прихожей стояла приготовленная заранее сумка с вещами, она взяла ее, накинула плащ и вышла за дверь.
Машина скорой привезла ее на другой конец города, в какой-то спальный район. Здание роддома оказалось серой многоэтажкой. Войдя в приемный покой и подписав документы, врач скорой ушла, а Аня осталась сидеть на клеенчатой кушетке, все чаще и чаще ощущая болезненные спазмы. Прошло не меньше часа, прежде чем, пройдя все предварительные процедуры, она наконец попала в родильное отделение. Здесь ее встретили люди в зеленых халатах. Один из них, молодой мужчина, посмотрел на нее с удивлением, потом на ее документы и спросил, что она здесь делает.
Аня в растерянности уставилась на него. Видимо, в ее взгляде было нечто такое, отчего он улыбнулся и сказал успокаивающим тоном:
– Я спрашиваю, почему вас сюда привезли? У нас здесь в основном неблагополучные пролетарии и гастарбайтеры.
– А-а, – пробормотала Аня. – У меня насморк.
– В каком месте у тебя насморк? – отозвалась находящаяся здесь же пожилая женщина, она что-то искала в шкафах и с шумом перебирала на полках неприятно поблескивающие и позвякивающие медицинские инструменты. – Это с двенадцатой бригады, как пить дать, постоянно везут к нам со всякой ерундой.
Аня сидела на кушетке, положив руки на живот. Смотровая была выложена голубоватой плиткой, и почему-то бледный, холодный цвет этой плитки производил на нее самое гнетущее впечатление.
– И куда ее прикажете? – снова заговорила женщина, наконец достав из шкафа никелированную посуду, упаковку каких-то препаратов и коробочку с одноразовыми шприцами. – В пятую? Там одна узбечка.
– Хотите платную палату? Отдельную? – спросил молодой врач.
– Да! Спасибо! Я готова заплатить сейчас… приготовила для платных родов в Отто.
– Вот и отлично! Татьяна Валентиновна, я сейчас мамочку посмотрю, а вы пока подготовьте там все. Но сначала капельницу поставим.
– Зачем капельницу? – испугалась Аня.
– Не волнуйтесь, мамаша, родим как полагается, – ответила Татьяна Валентиновна, подкатывая к ней стойку для капельницы.
Отдельная палата оказалась более-менее уютным и просторным помещением. Помимо койки, здесь было кресло для роженицы, круглый стол с тремя пластиковыми стульями и телевизор, включенный, по всей видимости, заботами Татьяны Валентиновны. Правда, пульта от него Аня нигде не увидела, да и желания им воспользоваться не было. Телевизор транслировал без звука один из федеральных каналов, и по периодическим выпускам новостей Аня отсчитывала утекающие часы. Утро прошло в мучительных схватках, раз от раза все более болезненных и продолжительных. К середине дня, толкая перед собой капельницу, Аня бродила по коридору, а потом кругами по палате, не находя места. Она не могла ни лежать, ни сидеть – ни одно положение не приносило облегчения. Периодически к ней подходили, ее осматривали и снова оставляли одну. Есть она не могла, только изредка пила и, сначала с затаенным страхом, а спустя почти целые сутки с раздраженным нетерпением, слушала крики и стоны других рожениц, которых возили в родильную палату через общий коридор. Ночь прошла в мучительной, непрекращающейся боли. Когда время перевалило за полночь, к ней вошли трое, но Аня уже не отдавала себе отчета ни в том, кто это, ни в том, что они намерены делать. Ее уложили на кровать, осмотрели, прощупали живот, задали несколько вопросов и, приняв какое-то решение, ушли. Спать было невозможно. Медленно поднявшись с койки, Аня до утра бродила по палате из угла в угол, лишь время от времени на короткие мгновения прислоняя голову к холодным стенам и прикрывая утомленные глаза. Наконец, ближе к полудню следующего дня, совершенно истощенная и измученная, она родила мальчика.
Первое, что она увидела, едва его поднесли к ней, – головку, покрытую темными волосиками, и закрытые миндалевидные глаза. В эту секунду малыш зевнул и открыл глазки. Они показались ей совершенно темными, как вишни.
– Илюша, – пробормотала Аня.
– Так-так, не отключаемся! – акушерка похлопала Аню по щекам. – Под наркозом поспишь. Ребенок крупный, есть серьезные разрывы, будем зашивать. Сейчас придет анестезиолог, надо подписать согласие на операцию.
Аня не ответила, она лишь на короткие минуты почувствовала прижатого к груди ребенка, и его тотчас унесли. Дальнейшее она помнила с трудом – теснившихся возле ее кресла людей, свои односложные ответы и отчаянно дрожащие мелкой дрожью ноги. Ей казалось, что она уснула прежде, чем ей сменили препараты в капельнице и положили на лицо кислородную маску.
Последующие дни Аня провела в платной палате на двоих. Когда она, впервые с той минуты, как вышла из дома к карете скорой помощи, вынула со дна сумки свой телефон, увидела двенадцать пропущенных вызовов от Насти. Она с улыбкой набрала ее номер, и первое, что услышала в трубке, – громкий возглас возмущения.
– Настёна, не кричи и не ругайся. Я в роддоме с позавчерашнего утра.
– Да с тобой с ума сойти можно! Каком роддоме? Я приезжала в Отто – тебя там нет!
– Меня увезли в двадцать третий.
– Что за новости? Какой еще двадцать третий?
– Уже не важно. Все позади. Я сегодня утром родила.
Настя мгновение молчала.
– Все хорошо? – спросила она.
– Да, мальчик. Три девятьсот.
– Ничего себе! Как ты?
– Уже хорошо. Меня подлатали. Больно ходить, и сидеть не могу, но главное —Илюша здоров.
– Илюша?
– Да.
– Понятно… к тебе можно приехать?
– Конечно. Только прошу тебя, не пугайся и сильно не ругайся с персоналом, когда тут все увидишь. Здесь условия так себе, но мне дали хорошую палату, и по деньгам даже дешевле вышло.
Настя снова выдержала паузу. Было очевидно, что она с трудом переваривает информацию.
– Почему я не удивлена, Аня? Почему с тобой вечно все не слава богу?
– Настенька, у меня теперь сын, – ответила Аня, улыбаясь.
Она услышала, что Настя вздохнула и, кажется, тоже улыбнулась.
– Я тебя поздравляю, дорогая. Скоро приеду.
Аня встретилась с Настей в холле больницы, где стояли массивные коричневые диваны и несколько высоких растений в больших кадках. Настя обняла Аню и несколько минут смотрела на нее тревожным взглядом. Убранные со лба волосы открывали бесцветное худое лицо. Что-то неуловимо изменилось в этом знакомом, родном лице. Оно выглядело некрасивым – впалые щеки, бескровные губы, заострившийся нос. И в то же время казалось до странности подвижным, почти нервическим. На губах блуждала подрагивающая улыбка, которая особенно впечатлила Настю. Одета Аня была почему-то в цветастый больничный халат, один взгляд на который безошибочно давал понять, что на своем веку он послужил не одному десятку рожениц.
– Боже, что за вид! – не сдержалась Настя.
Аня окинула себя взглядом и только шире улыбнулась.
– Как тебя занесло в это место? Почему мне не позвонила?
– Зачем? К тому же было четыре утра. Я ночь не спала и плохо соображала. Да и струхнула, если честно. Схватки начались, я одна, врачиха со скорой злая такая, смотрела на меня… с неодобрением… В общем, я уже потом подумала, что надо было вызывать не скорую, а такси и самой в Отто ехать. Ну да ладно, здесь тоже неплохо.
– Сколько ты здесь пробудешь?
– Недолго. Через пару дней мне швы снимать будут, ох, кошмарные ощущения! Сюда по стенке шла, еле ноги передвигала.
– Ты сейчас порасскажешь! Рожать не захочется.
– Я не показатель, – усмехнулась Аня. – Вон девчонки с нашего этажа уже по второму-третьему рожают, и ничего. Через пару часов ходят бодрячком, хоть бы что.
– Видела я этих девчонок… Тут одни гости из Средней Азии, что ли?
– Да нет, русские тоже есть, украинки…
– Ну понятно. Ладно, выбирайся отсюда поскорее. Вид у тебя бледный. Как-то ты осунулась. Ты правда хорошо себя чувствуешь?
– Да нормально, как и должна. Руки только вот все искололи, уже синяки лиловые появляются, – Аня закатала рукав халата, и Настя увидела гематомы.
– У тебя здесь даже рана! Это они так иголкой пропороли?
– Да, вчера. Авторская работа.
– Вижу, бодрость духа ты не утратила. Ладно, поеду посмотрю, как там у тебя в квартире. Перед выпиской надо будет влажную уборку сделать. Да, кстати, насчет Локи. Я отвезла его на дачу к Денискиным родителям. Они не против. Останутся на даче до конца лета, так что о собаке не волнуйся, она под присмотром.
– Спасибо!
– Да дело житейское, – отозвалась Настя. – Ну, слава богу, все благополучно! Ты рада?
– Я очень счастлива.
– Вот и славно! Держи телефон при себе и отвечай на мои звонки.
Настя поднялась. Аня чувствовала ее напряженность, и ей стало так же неловко.
– Хорошо, не волнуйся, – сказала она. – Спасибо, что приехала.
Настя кивнула, обняла ее на прощание и быстро ушла.
***
Спустя четыре дня Аня была уже дома. В день выписки пошел сильный дождь, и это злило Настю невероятно. Торжественная встреча с цветами и поздравлениями вышла скомканной из-за суеты, вызванной неоформленными до конца и вовремя бумагами. Анне приходилось то и дело куда-то отходить, по меньшей мере полчаса она просидела у дверей одного из кабинетов, чтобы получить необходимые справки. Когда наконец удалось управиться с бюрократическими проволочками, встал вопрос, как донести ребенка до машины под проливным дождем. Настя шипела на Дениса за отсутствие зонтов, тот недовольно что-то бухтел в ответ. В итоге нарядный конверт для выписки, в котором младенец был почти не виден, а потому на фотографиях получился похожим на бесформенный кулек с рюшами, решили укрыть снятым с Дениса плащом. Общую картину памятного момента встречи из роддома довершило шумное и многочисленное семейство, собравшееся у выхода, глава которого – коренастый седовласый человек – то и дело громко восклицал, хлопая себя по ляжкам: «Бахтиер угил! Бахтиер баходир!»
Аня с облегчением вернулась домой, но скоро заботы, тревоги и, казалось, раз и навсегда заведенный ритуал действий исчерпали ее силы. Чувствовала она себя неважно – немного кружилась голова, тело ломило, одолевала невероятная усталость, но в этом не было ничего удивительного. Ночью Аня почти не спала, а только дремала – каждые два часа голодное хныканье младенца поднимало ее с постели. Аня брала Илюшу к себе, кормила, а потом относила обратно в кроватку. О том, чтобы оставить его спать с собой, она боялась даже думать: риск задавить во сне ребенка оказался одним из ее навязчивых страхов.
Как-то на исходе очередной бессонной ночи, когда Аня несла мальчика в колыбель, ее напугала слабость собственных рук. Наверное, надо было что-нибудь съесть, но в ранний час ничего не хотелось. За окном еще только пробивался утренний свет. Была как раз та пора года, когда тонкая грань между вечером, белой петербургской ночью и рассветом размывается, обозначая время суток лишь узкой полосой на горизонте более темного или светлого оттенка. Сейчас серо-синие сумерки раннего утра уже окрасились над домами примесью голубого и светло-желтого, и пока Аня смотрела в окно, послышались голоса первых пробудившихся птах.
Собрав волосы в хвост, Аня пошла на кухню подогреть невкусную, но полезную еду, которую ела с маниакальным упорством вот уже несколько дней в надежде улучшить слабую лактацию и уменьшить риск возобновления у Илюши колик. На кухне ей стало совсем нехорошо. Она почувствовала озноб и почти сразу холодную испарину на лбу. Съев всего несколько ложек, Аня поняла, что ей лучше прилечь: стены, окно, пол как-то неприятно поплыли перед глазами, голова стала тяжелой. Надо поспать, и все пройдет, подумала она, просто немного отдохнуть. Еле передвигая трясущиеся ноги, Аня вернулась в комнату, легла, закрыла глаза и провалилась в пустоту.
Ее разбудил громкий, продолжительный звук. Повернув голову, Аня увидела Илюшу, побагровевшего от крика. Ее это страшно испугало. Она резко вскочила, сделала несколько шагов и неожиданно упала, ударившись головой об угол детской кроватки. Висок пронзила острая боль, но даже эта боль не прояснила затуманенное Анино сознание – она ощущала себя как во сне, двигалась и совершала действия на автомате. Она взяла ребенка на руки, но побоялась идти с ним обратно к дивану, села прямо на пол, прижала к груди и поняла, что после отдыха ей отчего-то не стало лучше. Ее знобило, как и ночью, но при этом сильно горели щеки. Дотронувшись до них, она ощутила под пальцами горячую сухую кожу. Очень захотелось пить, но встать и дойти до кухни было сейчас делом немыслимым. Аня беспомощно огляделась, а потом посмотрела на ребенка. Он больно терзал ее грудь, недовольный слишком малым количеством молока, но все же успокоился и через некоторое время уснул, согретый жаром ее тела. Аня осторожно положила его в кроватку и добралась до дивана. Едва она легла, сильнейшая боль внизу живота согнула ее пополам. Она обхватила живот руками, зажала их между ног, надавливая на мягкие ткани – почему-то ей показалось, что от этого станет легче, и действительно – жгучая резь начала отступать, оставляя вместо себя волну тупой пульсирующей боли. Аня лежала на спине, тяжело дышала, слезы застилали ей глаза, но даже сквозь них она заметила на своих дрожащих от озноба пальцах кровь. Всхлипнув, она приподняла голову и увидела, что измятый подол ее ночной сорочки тоже покрыт пятнами крови. Аня разрыдалась от страха и неутихающей боли. Она впала в полубредовое состояние. В хаотичном потоке мыслей билась одна, самая ясная: нельзя пить лекарство, ведь она кормит грудью. И еще: почему кровь? Наверное, разошлись швы, но разве это возможно и разве должно быть столько крови? Она только что ударилась… упала. Почему ноги вдруг стали такими слабыми? Упала и что-то повредила… да, конечно, ничего страшного, пройдет, надо только немного полежать… Тут Аню накрыл новый страх: когда мальчик опять проснется, она не сможет встать и подойти к нему. Он зайдется в голодном крике, кровь прильет к его головке, и в ней лопнет какой-нибудь хрупкий сосудик… С ужасом она посмотрела на малыша, хотела подняться, но на этот раз лишь с трудом оторвала голову от подушки. Время неумолимо утекало. Аня иногда открывала глаза, возвращаясь в сознание, тогда к ней возвращалась и единственная оставшаяся мысль о том, что скоро короткие два часа пройдут и ее ребенок, ее малыш окажется в смертельной опасности.
С вечера телефон остался лежать на столе. Аня долго смотрела на него слезящимися глазами, потом спустила ноги с дивана, села, поднялась и дошла до стола. Такой же путь она проделала обратно, легла, но под головой у нее почему-то оказалось скомканное одеяло.
В трубке долго шли гудки, наконец раздался щелчок, и она услышала голос – Настя продолжала что-то громко и убедительно выговаривать невидимому Ани собеседнику. На заднем фоне звучал гул других голосов. Наконец в короткой паузе Настя нетерпеливо сказала в телефон:
– Да! Слушаю! Кто это?
– Настя… Прости меня… – пробормотала Аня. – Прости меня…
– Кто это?! – Снова возникла пауза – Настя взглянула на дисплей телефона. – Аня?
– Если я не встану – он умрет… Прости меня… ты на работе, но я боюсь, очень боюсь…
Аня зарыдала, выронив из потной ладони телефон.
– Да что такое?! Алло! Алло!
Аня смотрела на свой телефон и скоро увидела, как его экран погас. Настин голос пропал.
Настя приехала через двадцать минут, воспользовавшись своим ключом, чтобы открыть входную дверь. Аня лежала поперек дивана на боку, зажав руки между ног, и тихо стонала. Простыня под ней была в крови. Настя побелела как полотно и немедленно вызвала скорую.
Врачи приехали на удивление быстро. Настя едва успела сбегать на кухню за водой и померить Анне температуру. Аня все это время плакала, что-то бормотала и просила прощения. Настя сначала пыталась ее успокоить, но, взглянув на градусник, испуганно поняла, что у подруги начался горячечный бред.
Через десять минут в комнату вошли двое мужчин в синей медицинской униформе. От них веяло казенным учреждением и чем-то инородным в этом маленьком уютном доме. Настя непроизвольно поежилась и в то же время смотрела на них с затаенной надеждой. Главный, лет сорока, быстро осмотрел Анну. Задал несколько вопросов. Настя ответила, что роды прошли одиннадцать дней назад, назвала роддом. После недолгих нервных поисков нашла необходимые документы. Фельдшер сделал Анне укол, а врач сказал, что они ее забирают.
– В больницу? – растерялась Настя.
– Я не поеду! – пробормотала Аня. – Мне нельзя. Я полежу, и все пройдет. Просто выпью лекарство… А Илюше куплю смесь… да, ведь смесь тоже можно.
Настя взглянула на нее, потом на врача:
– Нельзя без больницы?
– У вашей подруги подозрение на острый эндометрит. Знаете, что это такое?
– Нет.
– Внутриматочное инфекционное воспаление.
Настю невольно передернуло, но она все же спросила, можно ли это вылечить дома. Врач оторвался от заполнения бумаг и посмотрел на нее поверх очков.
– Ваша подруга может подписать отказ от госпитализации, но если речь идет об остатках плацентарного последа в матке, то через несколько часов начавшаяся интоксикация вызовет риск необратимых осложнений. Вы понимаете, о чем я говорю? Я говорю о сепсисе.
– Сепсисе? – тихо воскликнула Настя.
– Именно. А еще через день-два халатного бездействия заражение крови приведет вашу подругу к летальному исходу.
Настя смотрела, как врач снова принялся писать, и медленно кивнула.
– Я соберу вещи.
– Настя, – Аня сидела на постели и смотрела на нее широко открытыми глазами. Настю поразил ее ужасный вид – выбившиеся из хвоста пряди волос, бледные сухие губы, случайный кровавый след на щеке, размытый слезами, набухающий синяк у виска, в месте недавнего удара.
Настя подошла к ней, присела рядом и взяла за плечи.
– Все будет хорошо. Надо ехать и лечиться. Понимаешь меня? – Она дотронулась до ее лба. – Жар спадает. Сейчас станет лучше.
– А малыш?..
Чтобы не видеть, как из этих распахнутых глаз, полных страха и отчаяния, снова льются слезы, Настя быстро поднялась.
– За Илюшу не волнуйся. Я позвоню на работу и на сегодня возьму отгул. Его надо чем-то кормить… да… пойду в аптеку, куплю все необходимое, там, надеюсь, подскажут… в общем, ты думай сейчас о себе, поняла? А дальше разберемся… Сколько дней это может занять, ну, лечение? – спросила она врача.
– Около двух недель, в зависимости от осложнений.
– Две недели, хм… разберемся.
Следующие несколько минут Настя металась по квартире, закидывая в пакеты все, что могло Анне пригодиться: одежду и белье из шкафа, полотенце, туалетные принадлежности, простыню, впопыхах прихватив вместе с недавно выглаженными чистыми сорочками Илюшины пеленки. После этого она отвела Аню в ванну, умыла ей лицо, помогла переодеться и заплела волосы.
– Я уже хорошо себя чувствую, – сказала Аня, стоя в прихожей, в то время как врач и фельдшер направлялись к лифту. – Я не хочу в больницу.
– Не дури, – резко ответила Настя. – Тебе что-то вкололи, вот и полегчало. Как приедешь и устроишься – позвони… этаж, палата. Вроде как повезут в Мариинку. Денис как раз в центре завтра работает, если что-то понадобится дополнительно, он привезет утром, а я приеду днем, как только смогу.
– Илюша должен скоро проснуться!
– Поэтому поторапливайся! Слава богу, аптека рядом, успею. – Настя захлопнула дверь и закрыла на ключ.
– Нельзя его оставлять! – воскликнула Аня.
– Послушай меня, – Настя перехватила ее руку и повлекла за собой к лифту. – Ну-ка расскажи, где у тебя бутылочки, соски, пеленки…
– Бутылочки, да… на кухне, стерилизованные, в шкафчике, чистая вода в кувшине… вещи… все вещи в Илюшином комоде… деньги, конечно, деньги найдешь в ящике, ты знаешь… Телефон патронажной сестры! Она каждый день приходит и сегодня придет.
– Прекрасно! Вот я с ней и потолкую. Телефон мне ее сейчас скинь.
На улице Настя помогла Анне забраться в карету скорой помощи, где ее тотчас же уложили на каталку. Последнее, что Настя увидела перед тем, как фельдшер захлопнул дверь, —лицо своей подруги, обводящей взглядом низкий белый потолок и стены машины.
Денис приехал днем. Он привез несколько теплых вещей и зарядку для телефона. Аня стояла перед ним, испытывая мучительную неловкость, но спрашивала только о ребенке. Денис ответил, что Настя взяла дело в свои руки, а потому можно не волноваться. Аня чувствовала на себе его взгляд, от которого ей было настолько стыдно, что она постаралась как можно скорее попрощаться и уйти в палату. Первая ночь в больнице прошла ужасно. Аня не могла уснуть от мучительных мыслей и острого чувства стыда за то, что вешает свои проблемы на друзей. В сердце разлилась черная тоска. Разлука с ребенком, гнетущая больничная обстановка – запахи, звуки, никогда не гаснущий в коридорах свет – растравляли душу, лишали покоя, подтачивали душевные и физические силы. Она чувствовала себя запертой в замкнутом пространстве – ничто ее не радовало, не вселяло надежду, не несло облегчения. Спустя двое суток к ней заехала тетя Лида со свежей выпечкой и супом в литровой банке. Аня слабо отнекивалась, но все-таки съела несколько пирожков и подкрепилась еще горячим супом, вяло отвечая на вопросы сердобольной Лидии Андреевны. Вечером того же дня тетка позвонила племяннице.