Переосмысление роли религиозного фактора в глобальных

История вопроса

Промышленный бум на Западе достиг своего пика к концу 1950-х годов, выявив острую проблему дефицита рабочих рук. В результате индустриальные гиганты будущего ЕС заключили с рядом стран Ближнего Востока и Северной Африки соглашения о найме рабочей силы и облегчении в связи с этим для переселенцев визового режима. В 1961 году соответствующие договоры были подписаны между ФРГ и Турцией, а позже, в 1963 и 1965 годах, между ФРГ, Марокко и Тунисом^[10]. Примерно по аналогичной схеме начали действовать и другие страны Старого Света. В результате к началу XXI века доля мусульманского населения Европы достигла 7,8 % от общего числа жителей Франции, 4,1 – Германии, 4,7 % – Великобритании ^[11]. Несколько позже соглашения о найме рабочей силы были подкреплены и расширены за счет принятия законов о воссоединении семей мигрантов (1973–1976 годы). Именно в этот момент в крупных городах Европы начинают формироваться зоны компактного проживания мусульманского населения – гетто.

Сам термин «гетто» носит серьезный негативный оттенок. Активно использовать его применительно к мусульманским анклавам начали примерно с 1970-х годов, отмечая, таким образом, не только высокую концентрацию «иноязычного» населения, но и накопившиеся здесь серьезные социальные проблемы. Слово в европейский речевой обиход пришло фактически через СМИ из американской традиции, где уже достаточно давно использовалось для обозначения афроамериканских и пуэрториканских кварталов Нью-Йорка, Чикаго и Детройта. Именно негативная, криминальная, коннотация роднила между собой гетто американские и гетто европейские. Однако на первых порах общность феноменов не была столь уж очевидна. В пристанища для криминала и радикальных идеологий мусульманские кварталы превратятся несколько позднее – в начале 2000-х годов. В конце же века двадцатого эти районы пугали европейцев инаковостью местных жителей, которые общались друг с другом и вели себя немного по-другому. Проблема находилась еще в стадии зарождения.

Первым о гетто как о проблеме заявил в 1973 году немецкий журнал Der Spiegel. В статье с броским название «Гетто в Германии: миллион турок» и сопровождавшейся подзаголовком «Турки приходят, сохраните себя, если сумеете» ставился вопрос о возрастании нагрузки на социальную инфраструктуру Берлина из-за слишком большой концентрации мигрантов, говорилось о непонятном и подчас неприемлемом для простых немцев образе жизни переселенцев-турок (и курдов. – Авт.), констатировалось увеличение количества мусульманского населения ФРГ и т. д.^[12] Специально подчеркивалось, что переселенцы не только не могут вписаться в повседневный ландшафт Германии, но и не хотят этого делать. В качестве примера авторами приводилась забастовка 1973 года, в которой турецкие рабочие проявили себя как «нецивилизованные и склонные к использованию прямого насилия» ^[13].

Статья в Der Spiegel наряду с другими материалами подобного свойства (например, в феминистском журнале EMMA в 1977 году) вызвала серьезный общественный резонанс. После этого программы найма за пределами Германии рабочей силы были серьезно ограничены. Однако к этому моменту целые кварталы крупных немецких городов были заселены переселенцами с Востока (Der Spiegel сравнивал берлинский Кройцберг с американским Гарлемом)^[14].

Примерно идентичные процессы происходили и в других европейских странах. Вдобавок к этому помимо миграции трудовой, на пути которой периодически удавалось поставить законодательные заслоны, добавилась проблема беженцев (в том числе из стран Восточной Европы – Албании, бывшей Югославии и т. д.). Переселенцы проникали в Европу, где ко второй половине XX века всеми возможными способами сформировалась отличная система социального обеспечения. Так, согласно подсчетам специалистов Санкт-Петербургского государственного экономического университета, по ситуации на 2016 год среди наиболее частых причин переезда мигрантов во Францию на первом месте значилось воссоединение семей – 39 %, на втором – учеба и бегство от гуманитарных катастроф (31 и 14 %) и лишь на третьем – поиски работы (10 %)^[15].

Очередным рубежом в процессе формирования гетто стал конец 80-х – начало 90-х годов XX века. Это было время подписания Маастрихтского договора и окончательного формирования Европейского союза. Параллельно с процессом объединения политического (основные контуры альянса экономического сложились задолго до этого времени) шло формирование общей идеологии – идеологии единого общеевропейского пространства, где найдется место всем народам и всем религиям. В контекст этого события попали и европейские мусульмане. Огромное количество вчерашних переселенцев оказалось вдруг абсолютно легитимной и главное – защищаемой с ценностной точки зрения, частью европейского сообщества. При этом социальные процессы, происходившие внутри «пришлых» общин (имеются в виду именно мигранты, а не европейцы исламского вероисповедания), развивались таким образом, что формировали диаметрально иное отношение мусульман к общеевропейским ценностям, они ими попросту не принимались. Особенно ярко это проявилось в 2005 году, когда жители «особых зон» Франции заявили о себе как об активном, весьма криминализированном элементе европейского сообщества, организовав массовые беспорядки. Поводом для них стала смерть 27 октября 2005 года двух подростков, один из которых был выходцем из Туниса, другой – из Мали. Трагедия произошла в тот момент, когда юноши, спасаясь от полиции, спрятались в трансформаторной будке, где получили смертельный удар током. После этого по крупным городам Франции прокатилась волна протестов, характерной чертой которой стали массовые поджоги автомобилей (всего за период между 28 октября и 15 ноября 2005 года сгорело несколько тысяч автомобилей и автобусов). Массовость хулиганства, масштаб и размах вандализма, неуважение к правам граждан поразили не только простых европейцев, но и научное сообщество. Проблема попала в фокус академических исследований^[16]. Ярче и громче многих на тему происходящего высказался уже упоминавшийся выше Д. Пайпс. Его оценки были (и остаются) наиболее острыми и политически невыдержанными. Вторил ему другой американский исследователь – С. Керн.

В целом Д. Пайпс и С. Керн рассматривали мусульманские гетто как зоны, фактически вышедшие из-под контроля государственной власти. Согласно их оценкам, к началу 2000-х годов мусульманские районы превратились в так называемые no-go-zones, где обычным гражданам лучше вообще не появляться^[17]. Здесь, как они считали, царствовали криминал, радикальный ислам, наркоторговля, не действовало европейское законодательство.

Точка зрения американских исследователей была встречена в штыки как их коллегами, так и почти всеми без исключения европейскими чиновниками. На ученых посыпались обвинения в шовинизме, недостаточной толерантности, расизме. Очевидно, что евробюрократам в этой ситуации было невыгодно говорить о радикализации значительной части мусульманской общины, так как это ставило под вопрос саму концепцию толерантности и примата европейских ценностей. Что касается научного сообщества, то оно вторило чиновникам, поскольку также находилось под давлением окружающей идеологической среды.

В целом накал страстей вокруг концепции no-go-zones весьма сложно представить объективно, не будучи плотно погруженным в информационную среду Европы начала 2000-х годов. Очевидно одно: взгляды Д. Пайпса и С. Керна во многом легли в основу демонического сюжета о зонах, «запретных для европейцев». При этом, если обратиться к официальным оценкам, можно увидеть ситуацию под несколько иным углом.

Так, согласно данным французских исследователей, на которые ссылаются отечественные ученые, арабский элемент в этнической преступности республики не является превалирующим. Север страны контролируется по большей части выходцами из Югославии, северо-запад – румынами и цыганами, запад – албанцами, хорватами и марокканцами, юго-восток и юго-запад принадлежит албанцам, кавказцам (в основном – грузинам), балканцам и африканским (южнее Сахары) сообществам, Эльзас и Лотарингия – опять же балканцам и туркам. И только лишь на юге (Марсель) и в Иль-де-Франс прослеживается доминирующее влияние арабов из Магриба (все приведенные выше сведения базируются на официальных отчетах Министерства внутренних дел Франции)¹.

Эта информация (если только она сознательно не приукрашена сотрудниками французского МВД) однозначно свидетельствует в пользу некоторого преувеличения СМИ и рядом исследователей проблемы «мусульманского засилья» по крайней мере во Франции. Вероятнее всего, подобная картина складывается из-за повышенного внимания к французской столице (согласно имеющимся данным, на Париж приходится 21,7 % похищений с целью выкупа и принуждения к проституции, а также 27,1 % национального наркотрафика). А также из-за того, что марокканские и иные североафриканские группировки контролируют наиболее болезненную для любого общества преступную деятельность – торговлю наркотиками^[18][19].

Однако даже если в криминальной картине Европы в целом арабы (и мусульмане вообще) не играют доминирующей роли, то проблема исламских кварталов как таковых все же имеется. О ее наличии, в частности, говорит конфликт, произошедший в июне 2020 года во французском Дижоне, между представителями чеченской и магрибинской диаспор, в котором сначала пострадал один чеченский юноша, а затем много марокканцев и тунисцев (якобы имел место конфликт между представителями кавказской диаспоры и местными наркоторговцами). Характеризующим ситуацию моментом являлась почти полная индифферентность к происходящему полицейских патрулей. Уладить конфликт в бедном квартале Грезий удалось лишь путем участия религиозных авторитетов. Как сообщила отечественная пресса, общины примирились на площади перед мечетью в присутствии чеченского и тунисского имамов^[20].

Очевидно, что мусульманские кварталы вне зависимости от того, доверяем мы или нет точке зрения Пайпса и Керна, все же имеют особый статус в глазах местных властей. Особость эта связана с двумя аспектами: засильем криминала, который формирует специфическую экономику гетто, и поведением и культурой его обитателей. Первый и второй моменты, как представляется, напрямую связаны друг с другом, поскольку правящие бал в особых зонах криминальные лидеры напрямую заинтересованы в поддержке местных имамов.

Закрытость гетто, специфический статус этих районов подчеркивается не только поведением полиции, фиксируемым прессой, но и периодически публикуемыми отчетами органов власти европейских стран. В этих отчетах и иных аналитических документах содержатся сведения относительно ситуации внутри мусульманских сообществ. Оценивается степень их криминализации, а также уровень неприятия коренными жителями континента нравов и обычаев переселенцев, которые подчас провоцируют «расистские» настроения^[21]. В то же время степень закрытости зон в этих документах оценивается по-разному. Так, в докладе Управления Верховного комиссара ООН по правам человека, посвященном положению мусульманской общины Дании, приводятся разные точки зрения. Согласно одним, в датских гетто (причем термин используется совершенно официально) развилось, закрепилось и функционирует так называемое параллельное сообщество, не желающее адаптироваться (а согласно тексту доклада, не имеющее для этого достаточных возможностей) к правилам европейской жизни. Согласно другим, никакого параллельного сообщества не существует и проблема серьезно раздута^[22].

Авторы доклада, приводя срез мнений специалистов, фактически соглашаются с существованием проблемы как таковой. Закрытость анклавов признается серьезной, отмечается концентрация нестабильного в социальном отношении элемента в районах дешевого жилья и даже приводятся критерии, согласно которым тот или иной район датского города можно зачислить в разряд неблагополучных. Здесь же отмечается, что гетто хотя и находятся под формальным контролем государства, но управляются самими жителями^[23]. Данный момент подтверждает зафиксированные выше факты, связанные с ситуацией во французских «чувствительных зонах».

Согласно данным доклада по Дании, в 2017 году в стране существовало 25 территорий, подходивших под критерии гетто, а проживало на них около 60 тыс. человек. Что касается расовой или религиозной принадлежности жителей, то определить ее, полагают авторы, очень сложно, так как при заселении в социальное жилье ни первый, ни второй моменты властями не фиксируются. Но уверенность в том, что большинство резидентов имеют исламское вероисповедание, вытекает из самого текста отчета (в частности, обращается внимание на большое количество среди жителей «чувствительных территорий» выходцев из Турции, Сирии, Ливана, Пакистана и Сомали)^[24].

Таким образом, безотносительно к драматическим сентенциям американских алармистов проблема гетто, очевидно, существует. Этнические анклавы европейских городов, населенные преимущественно мусульманским населением, являются сосредоточением социально-экономических и сугубо криминальных проблем. При этом власти до сих пор не предприняли никаких видимых попыток разрешения ситуации, погрязнув в идеологической демагогии и полемике друг с другом (особо ярко это проявилось после бойни в Дижоне, где местные муниципальные депутаты-мусульмане обрушились с критикой на префекта, обвинив полицию в превышении полномочий и заявляя, что никакой наркоторговли в Дижоне вообще и в районе Грезий в частности не существует^[25]). Не последнюю роль здесь играют специфические настроения европейской общественности и ряда континентальных политиков, которые предпочитают забалтывать ситуацию.

Экономика гетто

Фактическое признание проблемы гетто ставит важный вопрос относительно того, каким именно образом устроена экономическая жизнь этих районов. Высокое влияние криминала и обособленность анклавов создают здесь пространство для существенных финансовых злоупотреблений и обширного хождения так называемого черного нала. Способствует такому положению не только политика толерантности, но и традиционные институты, регулирующие жизнь европейских мусульман. К таковым относятся различные пожертвования на религиозные нужды: во-первых, религиозный налог – закят, во-вторых, милостыня – садака, а также система хавала.

Закят входит в перечень так называемых пяти столпов ислама и является обязательным для всех мусульман, чье имущество соответствует некоему минимальному уровню благосостояния (нисаб). Садака представляет собой некое добровольное пожертвование, которое при этом должен совершать любой верующий, имеющий материальные возможности. И закят обоих видов (закят ал-фитр, закят ал-мал), и садака направляются в первую очередь на поддержку малоимущих представителей общины. Изначально это, по всей видимости, было единое понятие, однако со временем обозначилась разница, согласно которой один налог приобрел статус всеобщего и обязательного, а другой – добровольного, но настоятельно рекомендуемого (садака ат-татавву).

Религиозные пожертвования выплачивает подавляющее большинство европейских мусульман. И хотя точных годовых данных по сумме закята и садаки нет ни в одном из доступных статистических отчетов, очевидно, что речь идет о цифрах, весьма значительных.

Лондонская школа экономики оценивает ежегодные объемы закята от 200 млрд до 1 трлн долл, (данные по всему миру за 2018 год)¹. The Times, анализируя данные непосредственно по Великобритании, приводит сумму, равную 300 млн фунтов или 417 млн долл, (данные за 2018 год)^[26][27].

Сведения по ФРГ можно почерпнуть из аналитического доклада «Отношение немецких мусульман к благотворительности», подготовленного немецким исследователем Мальте Шрадером. Согласно этой информации, немецкие мусульмане жертвуют реже, нежели представители других конфессий (примерно на 30 %), однако средняя сумма их дарения значительно выше – примерно 500 евро в год в сравнении с 300 евро в год для других религиозных групп (католики и протестанты)^[28]. Связано это с тем, полагает немецкий исследователь, что, во-первых, мусульманские пожертвования регламентированы и взимаются в определенные, строго оговоренные религиозными догматами периоды (христианин же здесь почти ничем не ограничен), а во-вторых, время выплаты зависит от сроков определения размера пожертвования, который высчитывается улемами на основании текущих курсов драгоценных металлов (год от года размер закята варьируется в соответствии с динамикой материального положения членов общины; согласно данным сайта Большой парижской мечети, закят ал-мал (налог с дохода) на 1441 год хиджры (2019–2020 годы) был установлен богословской комиссией после консультаций с банками о цене за грамм золота в размере 2,5 % от нисаба в 3562 евро^[29]). Помимо непосредственно денег пожертвования могут осуществляться едой, одеждой, свободным временем (общественные работы). То есть каждый верующий вносит в жизнь общины свой вклад, который в конечном итоге монетизируется.

Неточность, а также значительный разброс в оценках вызваны тем, что большинство благотворительных денег уплачивается и расходуется в черную. Дарение делается наличными либо непосредственно местному имаму, либо кладется в специальный ящик для пожертвований. Порой садка осуществляется напрямую, то есть состоятельный человек дает деньги нуждающемуся, не прибегая к помощи посредника, что также весьма затрудняет учет и надзор (правда, такая практика менеем распространена; по данным издания Le Parisien, 51 % французских мусульман предпочитают делать пожертвования и оплачивать религиозные налоги непосредственно в местах отправления культа ^[30]).

Куда именно, на какие нужды идут деньги, собранные вне налогового учета, могут сказать лишь те, кто несет непосредственную ответственность за их распределение. Однако очевидно, что именно эти доходы являются одним из столпов экономической жизни мусульманских общин Европы. В то же время средства из благотворительных фондов не всегда служат целям, сугубо благородным. Часто держателей «религиозных» денег обвиняют в злоупотреблениях, говорят о росте коррупции (что неудивительно, принимая во внимание слабый контроль государства в этой области) и влиянии криминалитета^[31]. Особую актуальность проблема неучтенных средств приобретает в контексте существования так называемой хавалы – системы безналичных платежей, которая действует внутри мировой мусульманской уммы (хавалой пользуются на Ближнем и Среднем Востоке, в регионе Центральной Азии и зоне АТР). Перекачиваются же через нее как деньги обычных тружеников, желающих помочь своей семье на родине, так и средства на поддержку экстремизма, а также преступные деньги.

Вкратце основной принцип функционирования хавалы таков. Клиент-мусульманин из европейского города хочет перевести деньги своим родственникам на Ближнем Востоке. Он идет к хаваладару (как правило, эти люди широко известны среди членов мусульманских общин), сообщает ему о своем намерении, а заодно передает сумму, которую хотел бы переправить, плюс небольшой процент за услуги. Хаваладар связывается со своим партнером в городе, куда должен быть направлен платеж, а также сообщает, кому, когда и сколько денег нужно будет передать. В назначенный день родственник европейского мусульманина в своем уже городе приходит к местному хаваладару и получает необходимую сумму. Позже, когда между хаваладарами накапливается определенное количество взаимных обязательств, они встречаются на нейтральной территории (как правило, в одном из крупных финансовых центров, например в Дубае) и производят взаиморасчеты наличными или при помощи золота и иных драгоценностей. В результате в выигрыше оказываются все – хаваладары получают свой процент, нуждающиеся – деньги, а отправитель экономит средства и не попадает в поле зрения полиции и налоговых органов^[32].

Система эта древняя, работает стабильно и базируется на принципах исключительно взаимного доверия. Проникнуть в нее извне достаточно сложно, а понять нюансы функционирования почти невозможно. При этом в Европе, особенно в зонах компактного проживания мусульман, хавала работает активно, поддерживая в том числе и финансово-экономическую независимость местных общин.

До определенного момента европейские власти не уделяли хавале достаточного внимания. Однако ситуация начала меняться после 2015 года, когда Старый Свет накрыла волна террористических атак исламских экстремистов. Постепенно начало проявляться то обстоятельство, что неучтенными средствами, полученными в том числе и через благотворительные каналы, пользуются преступники для финансирования своих международных операций, а также религиозные экстремисты.