Жиль обнимает Франсуазу и они оба плачут. Жиль посасывает из стакана свой Манхэттен. Франсуаза вытирает слёзы и докуривает свой Житан. Пёс виновато смотрит на них и поскуливает. Ему тоже не нравится демократия. Он вспоминает Неаполь и Королевство обеих Сицилий.
***
Савва внезапно выпал из кухни, где его душа подсматривала за семейной сценой между Франсуазой и Жилем. Он открыл глаза. Он всё ещё лежал на полу под норковой шубой, обосранный и обблёванный. Руки и ноги не слушались. Генсбура не было. "За пивом пошёл," – подумал Савва и снова провалился неизвестно куда.
***
Савве внезапно пришло на ум:
50 миллилитров абсента
30 миллилитров Midori
Лёд, взболтать, добавить газировки, но чем дэшнуть и чем украсить? Кумкватом? Что сочетается с дыней? Ничего. Но чего же не хватает? А если вместо газировки налить ледяной брют? Мумм. Точно, Мумм, не Моэт, не Вдову Клико. Не переводить же трёхсотдолларовый Кристал на это пойло? Господи, как же сложна миксология, это вам не какая-то там сраная теософия…
***
Фрагмент из ненаписанной пьесы Саввы Маренова "Красная Шапочка и все-всё-вся"
На большой дисплее демонстрируется голая сухощавая старушка, которая что-то делает в ванной. У неё из причинных мест торчат красивые японские устройства. Голос за кадром комментирует наезды камеры и врезанные эпизоды:
Бабушку Красной Шапочки зовут Клер Ленуар Валуа де Бурбон, она носит синие очки-блюдца из делерекса от Atelier Bourgeat и не вынимает из себя две с половиной вещи – сигару Cohiba изо рта и электрический раздвоенный фаллоиммитатор – толстая часть жужжит и вибрирует в вагине, тонкая часть гоняет шарики по заднему проходу. Бабуля уважает пятидесятиградусный армянский дёготь “Двин”, считающийся почему-то коньяком. Когда в фаллоиммитаторе садятся аккумуляторные батарейки, бабулечка их меняет так же быстро, как перезаряжал бы Джон Уик магазины пистолета-пулемёта «Каштан» с глушителем, если б ему кто-нибудь его продал. На шее у неё золотой медальон от Фаберже, в котором две ценные вещи – камея с портретом графа Робера де Монтескью и крохотная стеклянная колбочка с гранулками рицина. Монтескью она уважает за три вещи: за древность рода, за высокий эстетизм и за то, что переспав единственный раз в жизни с женщиной, с актрисой Сарой Бернар, он потом блевал сутки напролёт от омерзения. Также бабушка Клер носит на безымянном пальце правой руки восхительный сапфир падпараджа редчайшего оранжевого оттенка персикового пуха, под сапфиром находится ниша, в которую прячется гранула с рицином. Нажимая невидимую кнопочку на перстне, камень откидывается на полсекунды, чего вполне достаточно, чтобы рицин выпал в чей-нибудь бокал.
У бабулечки пистолеты-пулемёты «Каштан», целых два. Равно как и два «Стечкина», и две «Гюрзы». Она также пользуется Снайперской винтовкой Драгунова и автоматом «Вал». Бабуля подрабатывает чистильщицей, подбирает говно за киллерами и зачищает самих обосравшихся киллеров.
Бабуля увлекается пауэрлифтингом и крав-магой. Она также тренируется по методе Чарльза Бронсона. Была бы помоложе и погибче, стала бы чемпионкой Франции по паркуру. Изящная, в шапокляке с вуалеткой от William J, с тремя заточенными спицами в причёске, в Givenchy и Balenciaga, в винтажных вещицах Сен-Лорана, Эльзы Скиапарелли и Молинэ, в мягких балетках Repetto, с большой крокодиловой кошёлкой Биркин и трёхгранным стилетом в букетике пармских фиалок. В кошёлке всегда лежит граната Ф-1 на случай обороны и РГД-5 на случай наступления. Бабуля за две с половиной секунды заваливает пятерых тренированных мужиков, стреляя с двух рук. За это она получает сто пятьдесят тысяч швейцарских франков, которые тихо оседают в неприметном банке Женеве. Официально она числится консультантом по эротике в нескольких венгерских порностудиях. Иногда снимается в роли неистовой престарелой минетчицы. У швейцарских кальвинистов-банкиров вопрос происхождения средств никогда не вставал – при открытии счёта их вытошнило несколько раз от просмотра высокого искусства членососания и аннилингуса. Старушка Валуа де Бурбон устроила самопрезентацию, дабы избежать обвинения в легализации доходов, полученных преступным путём. После бабушкиного самопиара члены у кальвинистов не вставали две недели, а при мысли о сексе их мутило.
Вот этой-то милой старушке и несёт сейчас пирожки Красная Шапочка. На текущий момент божий одуванчик пилит болгаркой замороженный труп в гидромассажной ванной Villeroy and Boch. Филейную часть, то есть задницу, бабушка срезает самурайским коротким ножом кусунгобу, чтоб полакомиться нежными тефтельками. Глаза же она вырезает ножом-гарпией от фирмы Spyderco, потому что в подвале у неё целая коллекция заспиртованных глаз в колбах. Мужские тестикулы она сушит в том же подвале на верёвочках, и употребляет их на манер бобровой струи в своих парфюмерных упражнениях, вместе с амброй, цибетином и мускусом кабарги. Она добивается идеальной основы для своих духов. Она мечтает об идеальном букете франжипани, кожи, мха, белого уда, цветков табака и пачулей. Мужчина, которого она распиливает, разочаровал её как слабый любовник. Она выписала сексуально озабоченного, молодого белого извращенца, охочего до старушачьих кошельков, из Балтимора, штат Мэриленд, Соединённые Штаты Америки. Она находит себе молодых жадных самцов через социальную сеть для старичков. Разделываемый покойный был не совсем не стар, очень даже молод. Но умер во время игр с асфиксией: бабушка подвесила его на ремнях, потом стянула петлю на шее, чтоб асфиксионная эрекция стала каменной. У ебаришки не выдержало сердце, острый приступ стенокардии и инфаркт. Бабушка сама это проверяет. Она не стала бы лакомиться удавлениной, ибо она истовая католичка, она молится и крестится, отрезая пенис и вынимая тестикулы из мошонки. Сердце с лопнувшей аортой лежит рядом, в раковине той же замечательной фирмы. Голова стоит на полочке, у неё всё ещё выпучены глаза и высунут язык. Клер отрезала голову строго по странгуляционной полосе. Она ещё не решила, что будет с ней делать – то ли высушит и сделает себе очередной мокомокаи, сувенир на память, то ли сварит, снимет мясо, язык съест, мозги съест, глаза сохранит, а из черепа сделает себе либо ночной горшок, либо пепельницу, либо конфетницу, отдав знакомому ювелиру. Может, в глазницы диоды вставить, будет ночничок, если вставить витражные стеклышки от Тиффани? Она берёт голову и целует в губы, как бы на прощанье. Она очень добрый и жалостливый человек, когда не на работе.
Устав, бабушка пьёт шампанское Krug. Всё-таки годы берут своё, как не жми 120 кило от груди при весе 60. А потом, нагая, ложится спать в палисандровый гроб с электроподогревом. Она засыпает под «Элегию» Рахманинова. Она любит всё русское, особенно водку и оружие. Она чешет свой лобок, на котором окрашенные в алый цвет короткие густые волосы волосы выстрижены серпом и молотом.
Савва мысленно порекомендовал ей засыпать под мессы Жана-Франсуа Лесюёра.
***
Если 30 миллилитров абсента смешать с 50 миллилитрами Куантро, встряхнуть, вылить в лёд и залить газировкой Перье – то хорошо ли будет? Оттенит ли ощущение горчинки, если закусить это всё вяленной афонскими монахами оливкой? Вот же в чём вопрос. Господи, как же это непросто! Как сложно миксовать в уме вкусы и послевкусия. Краски или слова гораздо проще. Савва мучался. Даже застонал.
***
Фрагмент из набросков к книге Саввы Маренова "Учебник цинизма"
Мысленные заметки к главе № 7 "Как трахаться"
Никто и никогда не учит мужиков сношаться, но при этом все считают себя доками и профессионалами. Индийская «Кама Сутра» – примитив, старьё. И хороший секс не сводим в позам для соития.
Основа хорошего секса – мощное либидо здоровых и выносливых мужчины и женщины. У мужчины должен наблюдаться твёрдокаменный стояк – это когда член наливается кровью до состояния тяжёлого камня. Который как бы на гибком жгутике приторочен к лобку. У женщины же должны набрякнуть и раскрыться половые губы, и влагалище должно налиться соками, и пускать эти соки, выбрызгивать смазку.
Тотальное большинство дуралеев обоих полов трахается недостаточно возбуждёнными гениталиями. Особенно женщины. Отсюда неудовлетворённость не только половой жизнью, но и жизнью вообще.
Чтобы женщина дошла до состояния сквиртования, сначала ей нужно как следует проехаться по ушам, потом понежить эрогенные зоны, потом как следует отлизать. Но нежно, потому что клитор можно натереть даже языком. И вставлять ей свой обмылок следует после первого оргазма, тогда влагалище будет буквально всасывать член. И тогда тётя становится гутаперчивой, её можно фиксировать в совершать столько фрикций и в таких фантазийных позах, что никакому свиноёбу из Страны Бхарат и в голову бы не пришло.
А самый лучший афродизиаки, помимо власти и денег – это уважение, надежда и любовь. Хотя бы временная.
***
Савва задумался: если я сейчас сдохну, о чём больше всего буду жалеть? О том, что не отлизал Ахматовой и Цветаевой. Сказать такое никому нельзя, сочтут вульгарной пошлостью. А ведь эти великолепные тонкие женщины были неёбанными как следует. Кто там мог ебать Ахматову? Невротик Гумилёв? Алкоголик Модильяни? Или эти ботаны и чушкари никчёмные, её следующие мужья? Или рыжий доходяга Бродский? Да и тот бы уже не полез на неё. И наглости не хватило, и предрассудки. Наверняка посчитал бы зашарашить Ахматовой святотатством. А ей хотелось тарахаться. И пить водку. И смеяться задорно с молодыми ребятами, тискать и сосать молодецкий член. женщина расцветает, когда её хорошо кормят и ебут со всей любовью. Бабку просто-напросто недоебали, недонежили, недоцеловали. Вот она и сдохла грузной жирной старухой, а могла быть такой же сексапилочкой, как Плисецкая в восемьдесят лет. Майя Михайловна понимала толк в этом деле. Многие хорошо сохранившиеся женщины в этом возрасте признавались Савве, что ебаться хотят так, что зубы сводит. И это правильно. Гормоны – это жизнь.
Несчастная Цветаева. С кем только не спала, чтоб хоть кто-то ей лизал. Любила она это дело. Не могла без этого. А Эфрон – просто мудак. Сунул, кончил, недоёб. Вот она и удавилась. Счастливые бабы не вешаются. Как бы я тебя драл, дорогая ты моя Марина Ивановна, думалось Савве, ты б была самой счастливой женщиной на свете. ты б читала мне свои стишки, пока я б тебе делал куни. Какая высокая рождалась бы поэзия! Без гормонов нет ни поэзии, ни живописи, ни музыки.
***
Красная Шапочка вынула дилдо из саввиной задницы, обтёрла раскрасневшуюся попку детской гигиенической салфеточкой и слегка побрызгала ягодицы «Чёрным афганцем» от Насоматто. А потом сделала влажный горячий аннилингус. Савва испытал нечто анального оргазма. Он никогда не думал, что мужик может кончать жопой. И вот на тебе, кончил.
***
Савва пришёл в себя. Он всё также лежал обоссанный, обосранный, облёванный и обкончавшийся на холодном полу. Его знобило, потом пробило холодным потом, потом он начал потеть. Конечности не слушались. Он хотел произнести грязное ругательство, но передумал – для такой ситуации ругательство оказалось недостаточно грязным.
Если я сдохну, подумал Савва, то хочу оказаться в мифопоэтическом времени, где Хельмут Ньютон снимает Жака де Башара и с Карлом Лагерфельдом, и с Ивом Сен-Лораном. Жак был постановочно наряжен мальчиком, а кутюрье были бы одеты девочками, с рюшами и оборочками. Надо мне будет заказать картину Вальдемару Коттлеру «Джордж Дайер и Жак де Башер пьют виски 69». Я видел его “Доброго самаритянина”, где Поль Гаше, врач ван Гога, добрейший человек, сцеживал трипперную каплю у Джорджа Дайера, нежного друга Фрэнсиса Бэкона. Добраться бы только до Вальдемара.
С Вальдемаром Коттлером Савва соприкоснулся в Нью-Йорке. В «Русской чайной комнате» на 57 улице. Савва увидел лысину, вокруг которой вились длинные кудри, ниспадавшие на рыжий лисий воротник пальто из викуньи. Рукой в бриллиантовом браслете в виде наручника и бриллиантовых кольцах обладатель лысины держался за стену, а пальцами другой, без колец, но с бриллиантовыми часами, щекотал себя в глотке и пытался блевануть. Они встретились с Саввой глазами. «Ну не ёбаный мой рот, милостивый государь?» – спросил дядька. Савва тут же почувствовал родство душ. «Не идёт?» – участливо спросил Савва. «Душа застряла… Душу пытаюсь выблевать…Бэээээ-й-ээээ….»
За следующими двумя бутылками водки Вальдемар рассказал Савве историю. Он – еврей по матери и потомок курляндских герцогов по отцу. Такое же противоречивое происхождение как у Саввы: ашкенази с тевтонами. Такой же несгибаемый паразит, тунеядец и бездельник, как и Савва. Хорошее образование и праздность вкупе с генами и образованием привела его к переосмыслению Бытия. С большой буквы, включая библейскую Книгу Бытия. Вальдемар начал писать картины. Поскольку деньги он в основном пропивал и проигрывал, пронюхивал и проёбывал в прямом смысле этого слова, то на холсты и на студию у него средств не было. Он начал писать на картонных листах, на которые рвал коробки из-под запчастей «Ауди» – он их брал у механиков на дилершипе, в котором обслуживал свою Audi R8. И писал акрилом, потому что акрил сох быстрее. Вальдемар был нетерпелив, ждать ему было некогда.
“Что тебя сподвигло на занятия живописью?” – любопытствовал Савва. “Понимаешь, какое дело, – говорил Вальдемар, который был рождён ещё в СССР, говорил и думал по-русски, ибо это был родной язык, – я хотел повесить себе в хату какую-нибудь мазню. Чисто для себя, не для понтов, не для лохов с баблом, которые окромя Моне, Пикассо и Бэкона, ничего не ценят, и не для хипстеров при копейке, которые делают вид, что любят Поллока, Ротко и Твомбли. Я обошёл полторы сотни нью-йоркских галерей, съездил в Европу, побывал на всех арт-тусовках, на Манифесте, Документе, на всех Арт-Базелях – в Майями, в Гонконге и даже в самом Базеле – и всё кругом полная хуйня. Не вставило. Ващще ничего не вставило. Если что и не халтура, то бездарность. И ничего на рынке нет такого, чтобы я, измученный с детства красотой и гармонией, мог бы не только вынести, но и стерпеть хотя бы месячишко-другой в свой дрочильне”.
“Мне люб по-человечески Бэкон, мне нравится Дюбюффе, я принимаю умом Баскию. Но чтобы и душа, и сердце, и мой всё ещё живой половой член приняли работу в согласии и мире – такого ещё не было ни разу. Ты меня застукал, когда я пытался избавиться от души. Думал, что полегчает”.
“Я могу любоваться только своими картинами. Я только отних получаю удовольствие. Большее, чем от Жана Дюбюффе, от Баскии, от Люкаса Самараса, от Женевы Фиггис и даже от Олега Ланга. Они у меня фрактальны в своих бесконечных смыслах. Я рассказываю истории, полностью, от и до. Но делаю это самыми скупыми, лаконичными средствами”.
И Вальдемар позвал Савву к себе домой. Он жил в полуподвале, недалеко от Центрального Парка. Обстановка была спартанской – сексодром king-size, вешалки с дизайнерской одеждой, Армани, винтажный Ямамото, Маржела и Варватос. Висело несколько костюмов от покойного Джанни Кампаньи. Также на стеллажах стояло несколько десятков, если не сотня, бутылок. Напитков, что в Америке называют liquors и cordials. «Калымишь барменом?» – спросил Савва. «Нет, просто беззаветно люблю алкоголь», – скромно и без рисовки пояснил Вальдемар. «Какой твой любимый напиток?» – «Чистый спирт» – «И всё?» – «Ещё абсент. И простая минералка».