Последняя осень в Шервуде
Глава первая
Эллен махала Дэнису вслед, пока не стих звук ровной переступи копыт Воина, и тогда она остро почувствовала, что осталась одна, совсем одна в огромном лесу. Прежде Эллен не испытывала такого одиночества. Оставаясь в своем доме, в самом сердце старого леса, она знала, что вокруг кипит жизнь. Несут службу дозорные на постах, сменяя друг друга, конные патрули спешат по тропинкам к дорогам, идущим через Шервуд и огибающим его, а кто-то из стрелков просто охотится, пополняя запасы дичи. В любой момент к ней могли заглянуть по какой-нибудь надобности или просто проведать, да и она могла отправиться в лагерь лорда Шервуда, чтобы помочь Марианне и Кэтрин по хозяйству.
Сейчас же в лесу никого не осталось, кроме нее. Ни одного человека. Стрелки давно разъехались по домам, еще когда Робин был в Шервуде. Только он, как и Марианна, и Вилл, и многие другие, по-прежнему оставались неподалеку: на кладбище вольного Шервуда, где надгробные камни с высеченными на них именами безмолвно указывали, кто и в какой могиле спит вечным сном. Эллен заплакала бы, если б смогла, но за последние недели она пролила столько слез, что, казалось, исчерпала запас, отпущенный на всю жизнь. Мысль о том, что Робин и те, кого Эллен знала много лет, все равно были рядом, пусть только в виде имен на надгробных камнях, умерила боль одиночества и заставила вспомнить, что в действительности она не одна. Ведь Дэнис привез ей гостя, который сейчас был целиком на ее попечении, а она едва не забыла о нем и о его плачевном состоянии. К ней вернулась обычная деловитость, и Эллен, стряхнув с себя уныние, поспешила вернуться в дом.
– Уехал? – встретил ее чуть слышный, совсем слабый голос.
– Да, проводила, – ответила она и присела на край кровати. – Как ты себя чувствуешь?
Темно-серые, как пасмурное небо, глаза остро посмотрели ей в лицо.
– Не слишком хорошо. Скажи мне правду, – потребовал Джеффри, – я умру? Если да, то успеешь ли ты позвать ко мне священника? Я хочу исповедоваться перед смертью.
Эллен положила ладонь на его лоб. Жар усиливался. Заставив себя улыбнуться, она ответила мягким и очень убедительным тоном:
– Если я увижу, что тебе нужен священник, а не лекарь, то позову его. Но ты торопишься. Я ведь сказала, что многое будет зависеть от тебя самого, от того, насколько сильно ты захочешь жить. Я же как лекарь сделаю все, но моих сил не хватит, если ты сам не поможешь мне справиться с воспалением.
Закрыв глаза, Джеффри долго молчал, и Эллен заметила, как его губы покривились в неопределенной усмешке.
– Жить! – услышала она скорее вздох, чем голос, в котором ей почудилось глубокое сомнение: а стоит ли?
– Если ты настроен именно так, то я немедленно отправляюсь за священником! – резко, едва ли не грубо сказала Эллен. Джеффри открыл глаза, и в его взгляде ей вновь почудилась усмешка, которая очень не понравилась Эллен. Накрыв ладонью руку Джеффри, выпростанную из-под покрывала, Эллен, сама не зная зачем, предприняла новую попытку вдохнуть в него силы и желание жить: – Ты был нашим врагом, но никто и никогда в Шервуде не называл тебя малодушным. Напротив, тебя все считали грозным, не ведающим страха. Что же в тебе изменилось сейчас?
Джеффри, слабо улыбнувшись, предположил:
– Может быть, дело в том, что никого не осталось? Ни друзей, ни врагов.
– Но зачем-то ты спас Дэниса? – настаивала Эллен. – Схватился с медведем, не стал стоять в стороне, наблюдая, как тот рвет парня на части.
– Не в моей привычке стоять в стороне, – кратко ответил Джеффри. Встретившись с Эллен взглядом, он сказал: – Раз уж я остался жив, то умирать не собираюсь. Делай что должно и не беспокойся о том, что я намереваюсь скончаться и обременить тебя моими похоронами.
– Вот и славно! – поощрительно откликнулась Эллен и внимательно посмотрела на него: – А как ты вообще оказался в Шервуде? Что тебя, самого верного из слуг Гая Гисборна, привело в лес, где каждое деревце, каждый куст и цветок ненавидели твоего господина?
– Причуда, прихоть – называй как знаешь, – ответил Джеффри, не желая открывать едва знакомой женщине действительную причину своего появления в Шервуде.
Поверила она или нет, но он не услышал новых вопросов. Ладонь Эллен вновь легла ему на лоб, и он увидел, как ее миловидное лицо омрачилось. Заметив, что он собирается что-то сказать или спросить, Эллен поспешно воспрепятствовала этому, накрыв его рот рукой.
– Помолчи немного! У тебя мало сил, чтобы тратить их на разговоры. И потерпи: я сейчас посмотрю твой бок. Обещаю быть осторожнее, но ты все равно почувствуешь боль.
Он усмехнулся под ее ладонью. Терпения ему не занимать: нетерпеливый, порывистый человек не протянул бы долго у такого господина, как Гай Гисборн. И что значит боль тела в сравнении с болью в сердце?
Все же он пару раз скрипнул зубами, когда она снимала повязку. Осмотрев глубокие раны от медвежьих когтей, Эллен прикусила губы. Они кровоточили, но самую малость. Хуже было другое: к вытекавшей крови примешивался гной, да и вид ран оставлял желать лучшего. Еще меньше ей понравился цвет кожи по краям длинных рваных порезов. Призвав на помощь все свои знания, вспомнив, чему ее учили Робин и Марианна, Эллен промыла раны чистой водой и, нанеся толстым слоем лекарственную мазь, наложила свежую повязку.
Теперь ей следовало безотлагательно заняться сухим жаром, сжигавшим все тело Джеффри. Робин накрепко вложил в ее память одно из основных правил: сильный жар надо снижать любыми подручными средствами, как угодно. В то же время он учил ее справляться с воспалением ран горячей водой, почти кипятком. Охлаждать и согревать одновременно! Нелегкое дело. «У целителя не бывает легких дел, – вспомнились Эллен слова Робина. – Простая заноза, которую ты, казалось бы, ловко извлекла, может через несколько дней привести к отниманию пальца».
К счастью, слуги Брайана де Бэллона не разорили дом Эллен, и в нем оставалось достаточно и готовых лекарств, и высушенных трав, чтобы делать отвары. Вот только справится ли она? Ведь даже Марианна при всем ее искусстве не сумела лекарствами одолеть жар, терзавший Робина, когда он был одновременно и болен, и ранен стрелой Хьюберта. Если бы не помощь богини Фрейи, Робин бы не выжил. Но Марианна имела право и возможность обратиться к Фрейе за помощью, а у Эллен нет ни того ни другого. Тряхнув головой, она мысленно приказала себе прекратить сомневаться в собственных силах и принялась готовить жаропонижающее лекарство из травяных настоев.
Когда лекарство было готово, она напоила им Джеффри, заставив выпить все до последней капли. Глядя, как он пьет, – судорожными глотками, постукивая в ознобе зубами о край глиняной кружки, – она невольно подумала с горьким удивлением: Хьюберт, брат Джеффри, едва не убил Робина, а теперь она лечит брата предателя, пытаясь спасти его от смерти. Очевидно, на лице Эллен отразились овладевшие ею чувства, потому что Джеффри посмотрел на нее, вопросительно приподняв бровь.
– Ты совсем не похож на Хьюберта. Глядя на тебя и помня его, и не подумаешь, что вы с ним братья, – только и сказала Эллен, забирая у Джеффри опустевшую кружку.
– К счастью, он был мне не родным братом, а сводным, – ответил Джеффри. – Сэр Лайонел, отец сэра Гая, выдал мою мать замуж за конюха, чья жена умерла, оставив сына. Им и был Хьюберт. Так что во мне и в нем не было ни капли общей крови.
– А почему к счастью? – спросила Эллен.
Губы Джеффри искривила недобрая усмешка.
– Потому что я презирал бы себя, имея такого родного брата, как Хьюберт.
– Вот как? – усмехнулась в ответ Эллен. – Значит, ты не слишком-то его жаловал, но в то же время допускал, чтобы твой господин пользовался его подлыми услугами.
– Тем не менее, – жестко ответил Джеффри.
Смесь из лекарственных настоев не слишком помогла, но Эллен и не рассчитывала на легкую и быструю победу. Достав из сундуков плащи – и просто шерстяные, и подбитые мехом, она навалила их на Джеффри, укрыв его почти с головой.
– Жарко! – выдохнул он.
– Так и должно быть, – строго ответила Эллен.
Разведя огонь в очаге, она принялась готовить травяной отвар и бульон из дикого гуся – одного их тех, что утром настрелял на охоте Дэнис. От еды Джеффри отказался наотрез, посмотрев на жирный бульон с отвращением. Эллен решила не уговаривать, но травяной отвар заставила выпить. Она понимала, что лучшим для него было бы уснуть, но, поскольку он не спал, не смогла удержаться от вопроса, на который у нее не было ответа.
– Ты примчался в Кирклейскую обитель, чтобы предупредить лорда Робина о приезде Бэллона. Значит, тебе была небезразлична его жизнь?
– Да. Граф Роберт вызывал у меня уважение и восхищение, равно как и его супруга. Но я опоздал.
– Если так, почему ты столько лет с исключительной преданностью служил Гаю Гисборну? – воплем отчаянного непонимания вырвалось из груди Эллен. – У тебя же есть сердце, ум, глаза! Ты не мог не видеть, не знать, что он сущее исчадие ада! Чем он заслужил твою преданность, которая вошла в поговорку?!
После недолгого молчания Джеффри спросил:
– Почему вы все столько лет были преданы графу Роберту, будь он графом Хантингтоном или лордом Шервуда?
Эллен от возмущения всплеснула руками:
– Ты не мог найти более негодного сравнения! Лорд Робин был великодушным, справедливым, милосердным, отважным. А твой господин?
– Правда легко быть преданным такому человеку, как граф Роберт? – усмехнулся Джеффри и, не услышав от Эллен ответа, вздохнул: – А мой господин не обладал достоинствами графа Роберта, хотя и исчадием ада все-таки не был. Он мог быть добрым, а через минуту стать самым дурным человеком на свете. Великодушие, справедливость или милосердие пробуждались в нем крайне редко, чаще – жестокость ко всем, кто жил вопреки правилам, которые он считал верными и которым сам себя подчинял. Отвага тоже не была его сильной стороной, если вспомнить, сколько раз он уклонялся от поединка с графом Робертом.
– Тогда почему?!
Ответ Джеффри заставил Эллен оторопеть.
– Из сострадания и желания помочь ему если не совладать со злой частью его натуры, то хотя бы не дать ей чинить вред всем и каждому и прежде всего самому сэру Гаю.
– Надо же! Не очень-то у тебя получалось!
– Когда получалось, когда нет.
Эллен задумчиво прищурилась, вспоминая события минувших лет.
– Удивительно, что ты уцелел! – вздохнула она. – Лорд Робин, пока жил в Локсли, тоже пытался помочь сэру Гаю справиться со злом в его собственном нутре. Потом тем же самым занялась леди Марианна. И как он отплатил каждому из них?
– От графа Роберта и леди Марианны сэр Гай желал отнюдь не сочувствия и помощи, – возразил Джеффри. – Он жаждал его дружбы и ее любви, а когда ему отказали и в том и в другом, немедленно повернулся к ним наихудшей своей стороной. То, что они полюбили именно друг друга, приводило его в такое исступление, что иной раз я думал, он сойдет с ума от ярости. Ко мне же он не питал никаких чувств, тем более не ждал их от меня. Он видел во мне слугу, может, чуть больше, чем слугу, раз поручил командование своей дружиной, но и только. Потому я, как ты говоришь, уцелел, хотя несколько раз ходил по очень тонкому льду и, узнай сэр Гай обо всем, что я делал, мог бы и не уцелеть. Но Бог миловал. Только один раз у него возникли подозрения, но он сам же меня оправдал, будучи не в силах поверить в мои истинные намерения.
Эллен вопросительно посмотрела на Джеффри, ожидая, что тот объяснит свои недомолвки, но Джеффри молчал. Заметив, как тяжело он дышит, Эллен укорила себя. Увлекшись спором, она забыла, что ему нужен покой. Подойдя ближе, она увидела, как на его висках выступил пот, и обрадовалась. Испарина! Значит, жар начал спадать. Но дотронувшись до лба Джеффри, Эллен поняла, что ее радость преждевременна. Жар оставался сильным, и причина пота была в чем-то другом. Приглядевшись внимательнее, она увидела, как плотно сжатые губы Джеффри едва заметно подрагивают, и все поняла.
– Тебе больно! – уверенно сказала она. – Отвечай, так и есть?
Он молчал, не желая признаваться ей в слабости, но Эллен смотрела на него с таким сочувствием, что Джеффри сказал правду:
– Даже дышать больно. Словно я все еще под медведем и он продолжает рвать меня когтями.
– Дышать больно потому, что медведь не только порвал тебя, но и сильно помял. Хорошо что ребра не сломаны! – ответила Эллен и укорила Джеффри: – Зачем ты геройствуешь? Ты ведь уже не мальчик, а сейчас ведешь себя как неразумное дитя. Да и я не Прекрасная Дама, способная оценить твое мужество по заслугам!
Выговаривая ему, она одновременно доставала из сундука заветный флакон с настоем опийного мака. Флакон был единственным, а его содержимое – невосполнимым. Эллен отсчитала необходимое количество капель, разбавила водой и заставила Джеффри выпить.
– Кстати, ты красивая, – тяжело дыша, сказал он, откидываясь на подушки, и заставил себя улыбнуться. – Возможно, и не благородная дама, но прекрасная, уж поверь мне!
Эллен высокомерно фыркнула, в душе смутившись, как юная девушка, и принялась стелить себе возле очага. Когда постель была готова, она вернулась к кровати и увидела, что опийный мак сделал свое дело и Джеффри уснул.
Первую половину ночи он спал глубоким беспробудным сном, но далеко за полночь Эллен проснулась, услышав его голос – то ясный, то быстрый и неразборчивый. Накинув поверх ночной сорочки шерстяной платок, она подошла к нему и поняла, что сон сменился забытьем, которое вызвал уже не маковый настой, а жар и воспаление. Эллен сходила к ручью и, сняв с Джеффри груду теплых одеяний, принялась обтирать его горячее тело тканью, смоченной в студеной воде. Когда он немного остыл, она вновь укрыла его. Оставшись рядом, Эллен наблюдала за его неспокойным забытьем. Джеффри то скрипел зубами, то ворочался и говорил, все время говорил, судя по словам, с разными людьми, которые виделись ему. Когда она напоила его новой порцией отвара, он поблагодарил ее, назвав Кристианой. Потом начал то ли убеждать в чем-то Гая Гисборна, то ли оправдываться перед ним – Эллен не поняла, слишком невнятной стала его речь. И вдруг его лицо просветлело, а сам он почти перестал дышать. Эллен испугалась, не преддверие ли это скорой смерти, как вдруг с губ Джеффри сорвалось благоговейным вздохом:
– Леди моя! Это вы?! Чем я обязан такой невозможной чести – видеть вас, леди Марианна?
Открыв глаза, он смотрел куда-то поверх плеча Эллен, и в его глазах сиял такой восторг, что она даже оглянулась, но, конечно, никого не увидела. А Джеффри видел: его глаза смотрели так, словно кто-то легкой поступью приближался к нему, подошел совсем близко, и вот он прикрыл глаза, вновь затаив дыхание.
– У вас такая нежная ладонь, леди Марианна! Я даже в снах не мог представить, что вы вот так, как сейчас, положите ее мне на лоб. Я не заслуживаю подобной милости, но мне так хорошо, так покойно от прикосновения вашей руки!
Не сводя глаз с преобразившегося лица Джеффри – замкнутое и суровое, оно сейчас горело огнем неземного счастья, – Эллен выпрямилась и, сложив руки на коленях, грустно усмехнулась. Вот оно что! Оказывается, не только Гай Гисборн был страстно влюблен в Марианну – у Джеффри она тоже вызывала отнюдь не просто уважение и восхищение, как он и сказал Эллен днем. Но нет – и она одернула себя. Чувства, отражавшиеся на лице и в глазах Джеффри, не шли ни в какое сравнение со страстями Гисборна. В них не было ничего алчного, низменного, даже плотского. Джеффри словно явилось божественное видение, и именно таким видением для него всегда была Марианна. Эллен вспомнила, как он шел рядом с повозкой, где лежала Марианна, как неотрывно смотрел на ее лицо, рискуя оступиться и упасть, как благоговейно дотронулся губами до ее остывшего лба, когда они подъезжали к церкви отца Тука. Дальше он не пошел, а они, убитые горем и скорбью, не заметили его исчезновения. Впрочем, если бы и заметили, то не слишком бы этим озаботились. Внезапно появился в Кирклейской обители, так же внезапно ушел. Им было чем заняться, готовясь к погребению Робина и Марианны, чтобы они думали о странном поведении командира дружины Гая Гисборна.
Глубоко погрузившись в воспоминания, Эллен не заметила, как Джеффри затих. Она и очнулась потому, что ее встревожила наступившая тишина. Прислушавшись, Эллен убедилась, что он дышит, а дотронувшись до его лба, почувствовала, что жар немного спал. Его лицо было таким спокойным и умиротворенным, что она едва не уверилась в том, что Марианна не привиделась Джеффри в бреду, а в самом деле была здесь и прикосновение ее ладони к его лбу оказало такое целительное воздействие.
До самого утра он спал спокойно, а утром жар снова начал расти и сон опять сменился горячечным забытьем, перемежавшимся бредом. Эллен поила Джеффри лекарствами, обтирала холодной водой, меняла компрессы на его ранах, даже сумела покормить его бульоном. Он подчинялся ей, не приходя полностью в сознание, и постоянно разговаривал то с одним, то с другим, словно у кровати, на которой он лежал, проходила целая вереница людей. Исполняя обязанности то целительницы, то сиделки, Эллен внимательно вслушивалась в бред Джеффри. Ей вдруг стал интересен этот человек, и она захотела понять, что же он собой представляет.
Вот опять некая Кристиана, чьим именем он называл ее ночью. Сейчас он просил эту Кристиану не тревожиться, убеждал, что все будет хорошо и она непременно поправится. Его голос был очень уверенным, даже чересчур, но Эллен увидела, как из уголков его закрытых глаз выкатились две слезинки. Вытерев их ладонью, она подумала, что, наверное, неизвестная ей Кристиана не выздоровела, а умерла и, убеждая ее в обратном, Джеффри знал, что она умрет.
Вдруг он превратился из мужчины в мальчика, и даже его голос стал похож на детский. Вслушавшись, Эллен поняла, что ему привиделась мать.
– Ухо почти не болит. Ты веришь мне, что чашку разбил не я, а Хью, и мне этого достаточно, поверь! Хью все равно не признается, и ты не убедишь его отца в том, что виноват он, а не я. Я не хочу, чтобы он побил тебя, как в прошлый раз, когда ты вступилась за меня, помнишь? Лучше подожди, пока я вырасту, и тогда я никому не дам тебя в обиду, даже твоему мужу. Если он только вздумает поднять на тебя руку, я поколочу его так, что он горько пожалеет о том, что обижал тебя!
А вот это, разумеется, Гай Гисборн! Голос Джеффри опять изменился, в нем зазвучала почтительность, но говорил он твердо, так, словно выполнял некий долг, который сам на себя возложил.
– Милорд, возможно, вы усмотрите в моих словах непростительную дерзость, но я обязан поговорить с вами!
Краткое молчание – и, очевидно, получив разрешение, Джеффри сказал убедительным тоном:
– Милорд, леди Беатрис чувствует себя хуже, чем могла бы. Она постоянно плачет. Да, несомненно, вы правы: в ней есть склонность к унынию. Но, сэр Гай, осмелюсь напомнить, что она в тягости и, если на то будет Божья милость, подарит вам наследника. Чего я хочу? Я всего лишь прошу вас быть с ней любезнее, не обходиться с такой суровостью, как в последнее время. Да, милорд, я знаю, что вмешиваюсь не в свое дело. Но ваша холодность повергает ее в печаль, которая может стать причиной выкидыша. Милорд, конечно, вы правы и вам не составит труда найти другую жену, но ведь леди Беатрис носит ваше дитя, возможно, сына. Извините, милорд, но вы ей не можете простить не то, что она проговорилась о беременности леди Марианне, чем позволила той принудить вас освободить графа Роберта и Маленького Джона. Вы не прощаете леди Беатрис, что она не леди Марианна, а это никто не в силах исправить. Вы сами взяли ее в жены, и леди не виновата в том, что она – это она, а не другая, которую вы желали бы видеть своей супругой. Хорошо, милорд, я умолкаю, но все-таки молю вас сменить гнев на милость ради вашего собственного ребенка, если не ради самой леди Беатрис.
Говоря последние слова, Джеффри поморщился, словно ему в ответ дали пощечину, и Эллен подумала, что, наверное, так и было. Слушая, о чем говорил Джеффри в забытьи, и только по его словам угадывая, как и что отвечал ему Гисборн, Эллен подивилась упорству, с которым Джеффри вступался за свою госпожу. Упоминая имя Марианны, он вообще рисковал головой. Вспомнив его слова о том, что ему не раз доводилось ходить по тонкому льду, Эллен больше не удивлялась этому утверждению.
Кто-то другой заступил место Гисборна, и в голосе Джеффри зазвучали откровенное презрение и плохо сдерживаемый гнев:
– Мой непутевый брат вспомнил о совести? А почему сейчас, а не тогда, когда ты стоял перед сэром Гаем и соглашался служить ему? Отказался бы и умер, как теперь о том мечтаешь! Если бы у тебя было хотя бы представление о совести, ты никогда бы не предал графа Роберта, своих товарищей, не выдал бы леди Марианну. Кто тебя заставлял их подслушивать в апреле, а потом со всех ног бежать ко мне со словами, что у тебя важная новость для сэра Гая? Такая важная, что ты только ему и можешь сказать! Ты даже не знал, что он приказал нам следить за ней. Тебе просто хотелось посмотреть, с каким лицом он станет тебя слушать. И ты получил тогда большое удовольствие, я помню!
Хьюберт, поняла Эллен. Судя по голосу и сказанным словам, Джеффри и в самом деле презирал сводного брата. Наверное, призрак Хьюберта укорил Джеффри, напомнив, что заслуженная кара давно постигла его, потому что Джеффри с горечью и гневом громко сказал:
– Жаль, что я сам не свернул тебе шею, подлец. Мне надо было убить тебя, едва ты оказался в моих руках, а не просить сэра Гая сохранить тебе жизнь. Я сам виноват и за свои грехи расплачусь, а ты возвращайся в ад и не тревожь меня больше!
А вот нечто совсем неожиданное!
– Джеки, завтра, не дожидаясь рассвета, ты сядешь на коня и отправишься в селение, которое называется Локсли. Коня я тебе дам и дорогу объясню. Скачи во весь опор, что есть силы! – говорил он так, словно перед ним стоял подросток. – В селении спросишь сэра Роберта Рочестера, графа Хантингтона. Тебе будут говорить, что не знают такого, но ты стой на своем, пока не добьешься встречи с ним. Скажи графу Хантингтону, что сэр Гай с отрядом из пяти десятков ратников шерифа едет в селение, чтобы сжечь его до последнего дома. Сэр Гай отправится туда позже, и если ты поспешишь, то опередишь его на добрых три часа. Ровно столько времени будет у жителей, чтобы собрать пожитки и покинуть свои дома, не дожидаясь сэра Гая и ратников. Так и скажи графу: три часа, не больше. Он станет спрашивать, кто тебя послал. Ничего не говори, забудь мое имя, но попроси указать тебе другую дорогу, чтобы на обратном пути не столкнуться с сэром Гаем. Помни, малыш: в твоих руках много жизней, а в их числе – и моя. Не угоди в руки моего лорда: он не пощадит ни тебя, ни меня.
Должно быть, мальчик заверял, что он не предаст Джеффри и не назовет его имя ни при каких обстоятельствах, потому что Джеффри, горько усмехнувшись, сказал:
– Малыш, ты не знаешь, как мой господин умеет добиваться от людей правды. И сохрани тебя Господь узнать это на собственном опыте!
Заметив, что Джеффри опять начал морщиться и скрипеть зубами от боли, Эллен снова напоила его маковым настоем, и он затих. Пользуясь тем, что его забытье сменилось сном и у нее появилось время для домашних дел и отдыха, Эллен устало отошла от кровати Джеффри и вышла наружу. Выплеснув далеко за домом отхожее ведро, она вернулась и немного посидела на траве возле стены, нагретой осенним солнцем. Артос с воодушевлением грыз остатки вареного гуся, и Эллен, в уме подсчитав припасы съестного, вздохнула. Даже с гусями, добытыми Дэнисом, еды для двоих слишком мало. Сколько еще времени Джеффри проведет в горячке? Но и когда он придет в себя, его все равно нельзя оставлять одного. Он будет слишком слаб, а мужчины нетерпеливы. Поднимется с кровати, раны откроются – и все начнется заново. Надо поискать в лесу грибов и съедобных кореньев, чтобы варить из них похлебку. Нужно вино, а оно закончилось. Меда вдоволь, но муки почти не осталось. Закончатся гуси – и что у нее есть из мяса? Кабаний окорок да несколько ломтей копченой оленины. Негусто, подвела Эллен итог подсчетам. Если Джеффри выкарабкается, то, когда пойдет на поправку, у него проснется волчий аппетит. А чем она станет его кормить? Эллен впервые пожалела, что не умеет стрелять и никогда не охотилась. Правда, в озере в изобилии водится рыба и можно попробовать наловить ее, сплетя сеть. Приободренная этой идеей, Эллен вернулась в дом.
Джеффри спал, жар у него был умеренный, и Эллен, приготовив новый отвар, присела на кровать и долго в задумчивости разглядывала своего гостя.
Надо же, сколько секретов ей открылось! Парнишка, примчавшийся в Локсли с известием о том, что Гай Гисборн вот-вот приедет в селение, чтобы стереть его с лица земли, действительно не сказал, кто его послал, как Робин его ни расспрашивал. Но кто бы мог подумать, что маленького гонца отправил Джеффри, который был у сэра Гая правой рукой, его верной тенью! Интересно, почему он решил так поступить? Что им двигало?
Вспомнив, как он в бреду разговаривал с матерью, как вступался за леди Беатрис, Эллен подумала, что, наверное, он не пропащий человек в отличие от своего господина. В его груди билось даже не злое, а скорее доброе сердце. И все равно она не могла понять, что его заставляло столько лет служить Гисборну. Сочувствие леди Беатрис она понимала, но сочувствия к сэру Гаю ни понять, ни принять не могла, да и не хотела. Слишком много зла он принес всем, кого она любила, и ей самой. Если бы Джеффри был святым, она бы согласилась с его объяснением, но он вовсе не был святым. И как увязать его возвышенную любовь к Марианне с той страшной западней, подстроенной не без участия Джеффри, угодив в которую, Марианна чудом осталась жива, потеряв при этом ребенка? Эллен очень хотелось задать ему вопрос, каково это было – наблюдать, как пытают Марианну. Но, даже если бы Джеффри не спал, она воздержалась бы от этого вопроса. Не время – может быть, позже, когда он не только придет в себя, но и окрепнет.
Наступила ночь, и Эллен потеряла уверенность в том, что Джеффри выздоровеет. Жар снова усилился, а он так ослаб, что даже не шевелился, лишь тяжело дышал, приоткрыв рот. Вспомнив, как сутки назад ему привиделась Марианна, после чего жар тут же уменьшился, Эллен взмолилась:
– Мэриан, пожалуйста, помоги! Если ты и вправду вчера была здесь, то приди и сегодня!
Только полное отчаяние, в которое она впала, заставило ее обратиться к Марианне, словно та была еще жива. Так жарко Эллен молилась в последний раз, когда давней ноябрьской ночью умирал Робин, молилась всем сразу, перемежая христианские молитвы с молитвами к старым богам. Она с беспощадной отчетливостью понимала, что если жар не умерится, эта ночь станет для Джеффри последней. Сил у него почти не осталось, и воспаление неминуемо убьет его.
Ее молитвы были услышаны. В неровном свете очага она увидела, как лицо Джеффри утратило красноту, вновь стало умиротворенным, он даже улыбнулся, но ничего не сказал. Выждав недолгое время, Эллен осторожно провела ладонью по его лицу и ощутила, что жар спал, хотя и не полностью, и дыхание стало легче. Эллен порывисто оглянулась, но, конечно, кроме нее и Джеффри, в доме никого не было. Ее губы сами собой прошептали:
– Мэриан, если ты здесь, подай мне какой-нибудь знак! Пожалуйста!
Ей почудился нежный и чуточку насмешливый голос Марианны, спросивший в ответ:
– Чего ты хочешь от меня, Нелли? Чтобы со стола упала кружка или ставни похлопали сами собой?
– Чего я хочу? – вслух повторила Эллен, и по ее щекам побежали слезы. – Увидеть вас, услышать, дотронуться, ощутить тепло ваших рук. Мэриан, милая, мне так одиноко, так тоскливо без вас!
Огонь в очаге прянул в ее сторону, и лицо Эллен овеяла волна теплого дуновения, словно кто-то и вправду ласково провел ладонью по ее щеке, вытирая слезы.
– Но ведь ты сейчас не одна, Нелли. Тебе не должно быть ни одиноко, ни тоскливо, пока ты заботишься о нем. Я помогу тебе, когда в моей помощи вновь появится необходимость.
– Почему ты беспокоишься о нем?! – воскликнула Эллен. – После того что сделал Гай Гисборн при его участии, почему тебя волнует его жизнь?
Ответа не последовало. Огонь в очаге горел ровно, и Эллен, ложась в постель, устало подумала, что она сейчас мало чем отличается от Джеффри. Тот бредит в горячке, она наяву. Еще один такой день – и она начнет разговаривать со всеми, кто погиб, как это делал вчера и сегодня Джеффри.
Утром жар не усилился, Джеффри продолжал спать, и Эллен, заставив его сквозь сон проглотить новую порцию макового настоя, осмотрела израненный бок. Кровь все еще проступала вместе с гноем, но кожа по краям ран утратила красно-синюшный оттенок, так сильно тревоживший Эллен. Закончив перевязывать бок, она осторожно, чтобы не причинить Джеффри боль, сняла повязку с его головы и тщательным образом осмотрела раны, оставленные медвежьими когтями на лице. К ее огромному облегчению, хотя бы эти раны начали подживать. Они не кровоточили, а главное, не гноились. Можно было даже не накладывать новую повязку, а обойтись компрессами с лекарственной мазью, если бы только быть уверенной, что Джеффри в забытьи вновь не станет метаться по постели. Подтверждая опасения Эллен, он с негромким стоном резко повернул голову набок, открыв неповрежденную сторону лица.
Солнечный свет упал на него – и Эллен невольно отпрянула. Странно! Она точно помнила, что у него серые, а не темно-ореховые глаза, как у Гисборна, видела, что волосы много светлее, и все же ей почудилось в лице Джеффри едва уловимое сходство с сэром Гаем – в рисунке скул и подбородка, разрезе глаз и очерке рта, хотя и не такого тонкогубого, как у Гисборна. Впрочем, тот попросту поджимал губы, словно был всем недоволен и осуждал все, что видел вокруг себя.
Солнце зашло за облако, свет погас, и сходство Джеффри с Гисборном исчезло. Эллен подумала, что, возможно, его и не было. Просто за много лет командир дружины Гисборна едва ли не стал олицетворением своего господина, вот ей и привиделись ненавистные черты.
День прошел спокойнее, а ночью Эллен смогла поспать почти до самого утра, лишь изредка просыпаясь, чтобы проведать Джеффри и убедиться, что ему не сделалось хуже. Следующий день стал зеркальным отражением предыдущего. Джеффри оставался в забытьи, но жар был умеренный, и раны на боку выглядели много лучше. А на другой день неожиданно приехал Джон.
Завидев издали его могучую фигуру и густую шапку белокурых волос, Эллен ахнула от счастья. Раскинув руки, она бросилась ему навстречу. Смеясь, Джон подхватил ее в объятия, и Эллен, повиснув у него на шее, даже взвизгнула от избытка чувств.