Один раз Джеффри затащил ее на сеновал, когда они пришли в конюшню с самыми благими намерениями – почистить и покормить лошадей. Другой раз они отправились в лес за валежником: октябрь сменился ноябрем, и они берегли дрова в преддверии непогоды и холода. В лесу, повстречавшись глазами с Эллен, Джеффри в следующий же миг прижал ее спиной к старому могучему дереву и подхватил под колени, а она, запустив пальцы в густую волнистую гриву его темно-русых волос, отдалась ему без всякого стеснения и лишь тихо вскрикивала, впиваясь в его губы жадными поцелуями. Сопровождая его к водопаду, Эллен однажды отважилась и, сбросив одежду, встала рядом с ним под поток ледяной воды. Джеффри тут же схватил ее на руки и вынес на берег.
– С ума сошла, Нелли! Это мне холод нипочем, а у тебя нет подобной закалки. Смотри, вся дрожишь! Не знаю, как отогреть тебя.
Разумеется, он знал, и согрел ее так, что она нескоро пришла в себя и поняла, где находится.
– Послушай, – однажды сказал Джеффри, внимательно глядя на Эллен, – ты ни разу не попросила меня сдержаться, всегда разрешаешь выплескивать семя в тебя. Я уже и спрашивать у тебя разрешение давно перестал! Но я не заметил, чтобы ты заваривала какие-нибудь травы и пила отвар. Значит, ты совсем не предостерегаешься от зачатия. Не боишься, что понесешь от меня?
Эллен усмехнулась враз отвердевшими губами и покачала головой:
– Нет, Джеффри, не боюсь. Помнишь, я рассказала тебе, как вытравила ребенка, зачатого Гаем Гисборном? Совершив этот грех, я стала бесплодной.
Сказав это, она испугалась, что после ее признания Джеффри охладеет к ней. Бесплодность – наихудший порок женщин в глазах мужчин. Преклонив перед Эллен колено, Джеффри заглянул в ее грустное лицо и улыбнулся с такой же грустью.
– Жаль! – услышала она его вздох и напряглась, уверенная, что ее опасения сбылись. Но Джеффри очень нежно провел ладонью по ее щеке и сказал то, что вернуло Эллен радость: – С другой стороны, может, оно и к лучшему. Ты молода и красива, но все же тебе тридцать четыре года. Не самый лучший возраст для первых родин, насколько я знаю. Да и в более юном возрасте многие женщины умирают в родах. То, что тебя подобная участь минует, огромное утешение для меня.
Чтобы она окончательно уверилась в том, что не перестала быть желанной, Джеффри отнес ее на руках на кровать, где доказал Эллен, что ее признание ничуть не повлияло на его отношение к ней.
Как-то она спросила его:
– Парнишка, который примчался в Локсли с известием о том, что в селение направляется твой господин с отрядом ратников шерифа, был послан тобой?
Джеффри немедленно насторожился и подобрался так, что Эллен не удивилась бы, потянись он к мечу.
– Откуда ты знаешь об этом? – отрывисто спросил он. – Я даже на исповеди ни разу не упомянул о том деле.
– Пока ты лежал в горячке, ты часто бредил. Тогда и узнала, – ответила Эллен. – Ты очень подробно наставлял какого-то мальчика, как добраться до Локсли, кого там найти и что сказать и заклинал его быть осторожнее, не столкнуться на обратной дороге с Гаем Гисборном.
– Надо же, каким я был разговорчивым, а еще упрекал своих парней в излишней откровенности! – неодобрительно хмыкнул Джеффри, но, чувствуя на себе неотрывный взгляд Эллен, с тяжелым вздохом ответил: – Я узнал о планах сэра Гая, стоя за его креслом, когда он обсуждал свои замыслы с шерифом и епископом. Никто из них не обращал на меня внимания, привыкнув ко мне, как привыкают к тени. Я долго думал, как мне быть, пошел в церковь, молился, просил ниспослать верное решение. Пойми меня правильно, Нелли, в тот день мне не было дела до графа Роберта. Я ведь тогда его не знал и ни разу не видел. Но оставить столько людей без крова, обречь их на гибель в огне или голодную смерть представлялось мне тяжким грехом.
– И как подобные чувства поладили в твоей душе с верностью Гаю Гисборну?
– Не просто, но в результате поладили, – спокойно ответил Джеффри. – Я не хотел предавать сэра Гая и не хотел, чтобы его душа оказалась еще больше обремененной грехами. Облегчить, если не спасти его душу, предупредив людей и дав им возможность спасти себя и свое добро, мне показалось правильным решением, в котором не будет предательства. Из церкви я отправился к одной знакомой женщине. У нее был сын, с которым мы ладили. Его я и отправил в Локсли, наказав молчать о том, кто его послал, и – упаси Господь! – не повстречать сэра Гая на обратном пути.
– Пожалеть ни в чем неповинных людей – это мне понятно, – тихо откликнулась Эллен и покачала головой: – Но заботиться о спасении души Гая Гисборна?! Как будто ее что-то могло спасти!
– О его душе мы говорить не будем, – твердо сказал Джеффри. – Она предстала перед Господом, Ему и судить о тяжести грехов сэра Гая.
– Ну хорошо, – сдалась Эллен, – а как насчет Дэниса? Прислав о нем весть в Веардрун, ты снова пытался спасти душу сэра Гая?
– Нет, Нелли, в тот раз мои замыслы не были столь обширны, – улыбнулся Джеффри. – Известив графа Роберта о том, где находится его племянник, я хотел всего лишь спасти лорда Дэниса. Парень держался с изрядным для его юных лет мужеством и стоил того, чтобы граф Роберт и лорд Уильям как можно быстрее вытащили его из подземелий Ноттингемского замка. Если уж быть совсем откровенным – я всегда питал к лорду Дэнису слабость, с тех пор как он был маленьким и отчаянным сорванцом, не побоявшимся дерзить в лицо сэру Гаю.
– Мог бы и приглядеть за ним, пока его держали в темнице, – попеняла Эллен. – Дэниса привезли в Веардрун избитым в кровь.
Джеффри бросил на нее мгновенный взгляд:
– Как быстро лорд Дэнис поднялся на ноги?
– Через два дня.
– Тогда в чем ты меня упрекаешь? – пожал плечами Джеффри. – Я приглядел за ним.
В середине ноября Джеффри спохватился, что слишком давно не был ни на исповеди, ни на мессе. Он спросил Эллен, далеко ли до ближайшей церкви или собора, и она после долгих колебаний отправилась вместе с ним в церковь, где служил отец Тук. Джеффри сразу узнал храм, куда они в сентябре привезли графа Хантингтона и его супругу, но ничего не стал говорить. Пока шла служба, они оставались на самых последних, ближайших к двери рядах. Джеффри погрузился в молитву, а Эллен, пытавшаяся последовать его примеру, никак не могла сосредоточиться. Она не видела отца Тука со дня погребения Робина и Марианны, когда объявила ему о своем решении расстаться с ним, объяснив все как есть, без утайки. Робина больше нет, а значит, отпала и надобность в связи с отцом Туком, которая давала ей возможность оставаться незамужней и в то же время прятаться за близкие отношения со священником, скрывая от Робина свою любовь. Тем более что она все равно открыла Робину свое сердце, когда они прятались в лесах, сбивая со следа слуг Брайана де Бэллона. Эллен не знала, чем отец Тук был огорчен больше – расставанием или тем, что узнал, как мало он значил для Эллен. Она хорошо относилась к нему, даже привязалась за долгие годы, но не так сильно, чтобы остаться с ним после гибели Робина. Чувства же самого отца Тука были куда сильнее, и Эллен об этом знала. Но, при всем своем добром отношении и искренней благодарности, она не любила его, ни дня не любила, а узнав Джеффри, поняла, что жила в полусне все годы, что провела с отцом Туком.
Эллен знала, что на первом месте для отца Тука всегда было и оставалось призвание священника, а не чувства к ней. Поэтому она не задумываясь привела Джеффри именно в эту церковь, и сама пришла с чистым сердцем, не ощущая за собой никакой вины перед отцом Туком. Но, увидев его, Эллен засомневалась, что поступила правильно. Она очень надеялась избежать встречи с ним сегодня, когда рядом с ней был Джеффри. Всю службу Эллен просидела с низко склоненной головой, не снимая капюшона, чтобы отец Тук не заметил ее. Когда служба закончилась и Джеффри собрался идти на исповедь, Эллен исповедоваться отказалась.
– Не в этот раз, – сказала она.
Джеффри не стал ни о чем спрашивать. Он улыбнулся и сказал:
– Ты можешь себе это позволить, Нелли. Твоя душа чиста, как горный хрусталь.
Эллен проводила его улыбкой, когда Джеффри скрылся в боковом приделе, где отец Тук принимал исповедующихся. Она ждала его довольно долго и, когда он вышел из придела, приподнялась со скамьи и тут же села обратно. Джеффри появился не один, а с отцом Туком.
– Где эта женщина? – грозным голосом спросил отец Тук.
Джеффри указал на Эллен, и священник оторопел. Понимая, что встречи с ним не избежать, Эллен высоко подняла голову и ответила отцу Туку прямым и бесстрастным взглядом. Он пришел в себя и махнул рукой в сторону двери.
– Подожди снаружи, – приказал он Джеффри, – а я потолкую с ней, чтобы увериться в ее намерениях.
– Обойдитесь с ней снисходительно, святой отец, – попросил Джеффри, прежде чем покинуть церковь. – Она очень хорошая и достойная женщина. К тому же вы сами сказали, что грех больше лежит на мне. Не будьте к ней слишком строги.
– Как получится, – кратко ответил отец Тук.
Дверь за Джеффри закрылась, и отец Тук, подойдя к Эллен вплотную, сел напротив, пристально глядя на нее. Она не стала ни отворачиваться, ни прятать глаза, а смело смотрела на отца Тука – так же неотрывно, как он на нее.
– Что ж, здравствуй, Нелли, – нарушил молчание священник. – Рад видеть тебя в добром здравии. Не думал, что нам доведется встретиться именно так.
– Как «так», святой отец? – спросила Эллен, услышав осуждающие нотки в его голосе.
– А ты не понимаешь меня? – тяжело усмехнулся отец Тук и указал глазами на дверь, за которой скрылся Джеффри: – Не только с тобой, но и с твоим любовником – тем, кто командовал ратниками Гая Гисборна. Эллен, в тебе что, нет ни капли ни стыда ни совести?
– Мы всего лишь пришли на службу, после чего он пожелал исповедоваться, – ровным голосом ответила Эллен. – Если бы ты не вышел вместе с ним, то и не увидел бы меня. Прости, что причинила тебе боль своим появлением.
Отец Тук покачал головой и горестно скривил губы:
– При чем здесь твое появление? Мы бы все равно увиделись рано или поздно – здесь или в Веардруне. Да, наверное, в первый миг встречи с тобой мне было бы очень не по себе, но я говорю не об этом. Как ты могла лечь в постель с этим мужчиной, зная, кто он? Сколько лет он помогал Гисборну сеять зло! И ты в сентябре призналась мне, что все годы, что была со мной, любила Робина?! Призналась над его же могилой!
– Любила и продолжаю любить, – прежним спокойным голосом ответила Эллен, напряженная до предела.
Лицо отца Тука исказилось, он гневно швырнул ей в лицо:
– В таком случае ты избрала весьма странный способ изъявлять любовь к нему! Я не тревожил тебя, хотя знал, что ты в Шервуде, понимал, почему ты осталась, а не уехала вместе со всеми в Веардрун. А оказывается, ты все это время, вместо того чтобы скорбеть и оплакивать Робина, предавалась любовным утехам – и с кем? С ближайшим помощником заклятого врага Робина – Гая Гисборна, развязавшего кровавую войну, которая закончилась гибелью и Вилла, и Марианны, и самого Робина! Помнится, ты была довольно спокойной и отнюдь не пылкой женщиной. Не думал, что у тебя может так засвербеть в утробе, что ты уподобишься кобыле в охоте, которая подставляется первому из повстречавшихся ей жеребцов!
– Послушай, ты же ничего не знаешь! – не выдержав оскорблений, крикнула Эллен сорвавшимся голосом.
– Расскажи, – предложил отец Тук, сопроводив слова взглядом, не предвещавшим ничего доброго. – О чем, по-твоему, я не знаю?
– Он не такой, как Гай Гисборн. Да, он служил ему, но не сеял зло. Напротив, не будь его рядом с Гисборном, тот причинил бы куда больше зла, если бы Джеффри не препятствовал ему.
– А причинить больше зла было возможно? – осведомился отец Тук. – Тебе напомнить, сколько страданий сэр Гай принес Марианне? Ты сама выхаживала ее после насилия, учиненного над ней стараниями того же Гисборна. Ты принимала у нее роды, в которых она после пыток разрешилась мертвым и недоношенным сыном. Я все это придумал, Эллен, или так и было?
– Нет, ты все сказал правильно, – ответила она.
– И где же в то время был твой нынешний любовник? – презрительно спросил отец Тук. – Не рядом ли со своим господином?
– Да, с ним, – подтвердила Эллен. – Но тому, о чем ты сказал, он не сумел воспрепятствовать.
– Не сумел или не усмотрел в деяниях своего лорда ничего зазорного и постыдного?
Эллен глубоко вздохнула и крепко сцепила пальцы в замок.
– Отец Тук, когда Робин вызволял Вилла и Марианну из темницы шерифа, Джеффри столкнулся с ним лицом к лицу. Он мог поднять тревогу, и тогда погибли бы все, кто был в ту ночь с Робином, включая и самого Робина. Но Джеффри так не поступил, дал им уйти, сделал единственное, чтобы было в его силах.
– Он просто испугался за собственную шкуру, – ответил отец Тук. – А ты оправдываешь его, чтобы оправдаться самой.
Глубокое пренебрежение, прозвучавшее в его голосе, уязвило Эллен в самое сердце, и она вспылила:
– Нет! Он не трус, никогда им не был и не нуждается в оправданиях. Будь он малодушен, то не спас бы Дэниса, схватившись с медведем вместо него. За ним водится много добрых дел, о которых мало кто знал или догадывался.
– Не вздумай пуститься в рассказы о его добрых делах, не то я расплачусь от умиления, – гневно оборвал ее отец Тук и сокрушенно покачал головой: – Как же он заморочил тебе голову! Неужели мужчине достаточно переспать с женщиной, чтобы она начала верить всему, что он говорит, даже если у него руки по локоть в крови – крови тех, кто считал тебя своей?
– Его руки если и испачканы кровью тех, о ком ты упомянул, то в самой малости и в сражениях, где обе стороны проливали кровь. Он справедливый и честный человек, у него отважное сердце и добрая душа. Не будь он таким, Робин никогда не предложил бы ему остаться с нами в Шервуде!
Последние слова Эллен явились для отца Тука откровением. Немного остыв, он подумал и задал убийственный, по его убеждению, вопрос:
– Почему же он не остался?
– Гай Гисборн тогда был еще жив, и Джеффри не мог покинуть его, не запятнав себя отступничеством, – сказала Эллен, как будто это было и так понятно.
– Вот видишь! – с бесконечным презрением то ли к Джеффри, то ли к ней самой протянул отец Тук.
– Что я должна увидеть, если Робин воспринял его отказ с пониманием, сказал, что подобное решение делает ему честь? – с плохо скрываемым возмущением осведомилась Эллен. – Как только тело Гисборна опустили в могилу, Джеффри немедленно помчался на поиски Робина, но опоздал, приехал в Кирклейскую обитель, когда все было кончено.
– Тогда отказался, потом не успел, – пренебрежительно скривил губы отец Тук. – Несомненно, он принес Робину огромную пользу!
Эллен задохнулась от несправедливости обвинений в адрес Джеффри.
– А почему ты не упрекаешь всех нас, кто был тогда с Робином и Марианной? Он не успел, а мы проворонили приезд Брайана де Бэллона и его ратников.
Отец Тук возмущенно всплеснул руками:
– Эллен, ты сама сейчас слышишь себя?! У тебя в голове помутилось, только, увы, не от горя. Объясни мне, что тебя заставило лечь с ним в постель?
– Тоска, – помолчав, тихо ответила Эллен, – та, что была сродни его тоске. Мы оба нуждались в утешении.
– И утешились! – с нарочитым пониманием откликнулся отец Тук. – Знаешь, я смог понять Мартину, которая от тоски по Робину легла в постель Вилла, а потом полюбила его. Вилл был достойным человеком, мало в чем уступал Робину. А кого выбрала ты? И по кому он тосковал, ты задумывалась?
– Мне не надо ни думать, ни гадать – я знаю в точности, по кому тосковал и тоскует Джеффри.
– С какой легкостью с твоих губ слетает его имя! Ничуть с не меньшей, чем имя Робина, которое отныне тебе лучше не поминать всуе!
– У них много общего, – сказала Эллен, чем окончательно привела отца Тука в ярость. – Да, Джеффри уступает Робину, но он не лишен достоинств, и Робин заметил их, а ты отказываешься поверить даже моим словам.
Отец Тук пристально посмотрел на нее и неожиданно спросил:
– Да ты, я смотрю, влюбилась в него! Так и есть? Отвечай, Эллен.
От такого вопроса она пришла в замешательство и, помотав головой, гневно ответила:
– Нет! Как ты мог подумать, что я в него влюблена?
– А что я должен думать? – немедленно возразил отец Тук. – Ты делишь с ним постель, защищаешь его, всячески пытаешься обелить, закрываешь глаза на то, что он, в отличие от тебя, тоскует по Гисборну, со смертью которого остался без хозяина.
– Вовсе не по Гисборну! – выйдя из себя, крикнула Эллен и решилась открыть отцу Туку сокровенную тайну Джеффри. – Ты же не знаешь, что он всю свою жизнь…
Резким взмахом руки отец Тук оборвал ее, не дав договорить:
– Не знаю и знать не хочу. Все, что я намеревался выяснить у тебя, стало для меня ясным как день. И прекрати оправдываться тоской: тебе просто нравится спать с ним. Видно, он угодил тебе лучше, чем я. Да? Признайся же честно!
Сжав губы, Эллен замкнулась в глухом молчании, чем еще больше вывела из себя отца Тука, которого охватили обида и ревность. А что она могла сказать? Что ей действительно хорошо с Джеффри, и не только в постели? Что его общество дарит ей радость и ей рядом с ним легко и спокойно каждую минуту? Что ей нравится и разговаривать с Джеффри, и просто молчать вместе с ним? Что, гуляя с Джеффри по лесным тропинкам, ей отрадно держать его за руку и таких прогулок рука об руку с желанным мужчиной в ее жизни никогда не было?
– Уходи, – глухо сказал священник, прочитав ответ в глазах Эллен, – я не хочу тебя видеть. Лучше подумай о том, как ты покажешься всем на глаза, вернувшись в Веардрун. Помнишь, как Марианну обвиняли в предательстве? А ведь она была ни в чем не повинна. Ты в отличие от нее виновна. Своему любовнику передай, что я ошибся, посчитав его грех более тяжким, чем твой. Скажи, что я отпускаю ему грехи, в которых он мне покаялся, но делать то, о чем он просил, не стану, даже если он приставит мне к горлу меч. Уходи, Эллен, – повторил отец Тук. – Ты в моем благословении не нуждаешься, и я тебе его не даю.
Эллен, не споря, поднялась со скамьи и покинула церковь. Джеффри ждал ее за дверью, прислонившись к коновязи и сложив руки на груди. Ему мгновенно бросились в глаза подавленность Эллен и бледность ее лица. Подойдя к нему, она молча отвязала поводья рыжей кобылы.
– Подожди! – остановил ее Джеффри и указал подбородком на дверь церкви: – Мне надо вернуться, мы с ним не договорили.
– Тебе нет нужды возвращаться, – ответила Эллен. – Он просил передать, что отпускает тебе все грехи.
– Вот как? – вскинул бровь Джеффри и очень пристально вгляделся в ее лицо, выражение которого ему нравилось все меньше и меньше. – Он же хотел только взглянуть на тебя и расспросить о твоих намерениях…
– Взглянул, расспросил и пришел к выводу, что поторопился, определив твой грех более тяжким, чем мой, – усталым и невыразительным голосом сказала Эллен. – Еще он велел передать тебе, что отказывается делать то, о чем ты попросил, даже если ты пригрозишь ему мечом.
– Мечом! – фыркнул Джеффри. – С какой стати он возомнил, что я собирался угрожать ему оружием, да еще будучи в церкви?
– Пожалуйста, вернемся домой! – взмолилась Эллен. – Нам больше нечего здесь делать.
Не спрашивая ее ни о чем, Джеффри помог Эллен сесть на лошадь и вскочил на бурого Бьерна. Обратную дорогу они проехали в молчании. Эллен перебирала в памяти каждое слово, которым порицал ее отец Тук, а Джеффри размышлял о нем самом.
Едва Эллен появилась в дверях церкви, ему было достаточно бросить на нее взгляд, чтобы понять: этот и был тем, о ком она говорила. Один из четырех мужчин в ее жизни до встречи с ним. Учитывая, что именно в этой церкви отпевали графа Роберта и леди Марианну, можно представить, что этот святой отец наговорил Эллен. А если принять во внимание исповедь Джеффри, которую он выслушал, то дело обстояло и того хуже. Ревность мужчины, от которого ушла женщина, но не осталась одинокой, а повстречала другого мужчину. Ревность, усугублённая ненавистью ко всему, связанному с Гаем Гисборном, а кто связан с ним менее прочно, чем он, Джеффри? Добавить к этому слова, которые священник сказал ему на исповеди, ответное предложение, сделанное Джеффри, – и воочию можно представить, какой ушат грязи он обрушил на голову Эллен. Ей стоило выбрать другую церковь, а ему надлежало убедить ее в этом, раз уж он понял, куда она его привела. И все-таки священник должен оставаться священником при любых обстоятельствах. От Эллен так и веяло мрачной подавленностью, и Джеффри почувствовал закипающую в душе злость на того, кто довел ее до такого состояния, а ее нежное лицо – до почти мертвенной бледности. Если бы он не знал, что доставит Эллен еще больше огорчений, то вернулся бы и потолковал со священником иначе. Обошелся бы, конечно, без меча, но словами заставил бы понять, что никто не смеет причинять боль его женщине, кем Джеффри давно считал Эллен.
Подъезжая к дому, Эллен очнулась от оцепенения и, вспомнив отказ отца Тука в какой-то просьбе Джеффри, встрепенулась:
– Постой! О чем ты просил этого священника?
Джеффри спрыгнул с коня и подал ей руку.
– Поскольку я исповедовался, то рассказал и о нас с тобой. Он стал укорять меня в блуде, говоря, что я не только сам согрешил, но и вверг в грех женщину, с которой разделяю ложе, не будучи женатым на ней, отчего мой грех еще более усугубляется. Я спросил, каким образом, по его мнению, я могу получить прощение. Он ответил, что я должен обвенчаться с этой женщиной, чтобы покрыть собственное прегрешение и очистить ее от греха. Я сказал: пожалуйста, хоть сегодня, она сейчас здесь. Он похвалил меня и высказал намерение потолковать с тобой, узнать, готова ли ты обвенчаться со мной, а если нет, то убедить тебя в правильности подобного исправления допущенного греха. «Она согласится! – заявил он. – Ты назвал ее доброй женщиной и, надеюсь, что не ошибся. Свидетелей найдем, а кольца у меня есть. Которая твоя?» Я указал на тебя, мне было велено выйти, через недолго время появилась ты и сказала, пусть и другими словами, что он отказался обвенчать нас, не объяснив мне причину отказа. Но грехи мне почему-то отпустил без искупления или епитимьи.
По мере того как он говорил, да еще таким беззаботным, обыденным тоном, глаза Эллен открывались все шире и шире от удивления.
– Джеффри! – только и смогла она воскликнуть, а когда представила все, что произошло в церкви, глазами отца Тука, невесело рассмеялась: – Не слишком подходящий исповедник тебе попался!
– Это я уже понял, – усмехнулся Джеффри и, поймав быстрый взгляд Эллен, с сочувствием спросил: – Много попреков выслушала, милая?
– Как видишь, осталась жива, – сдержанно ответила она.
До конца дня Эллен оставалась в подавленном настроении. Обвинения и упреки отца Тука настолько угнетали ее, что она хотела вновь постелить себе отдельно от Джеффри. Но он, наблюдавший за ней все время с того часа, как они покинули церковь, отвлек ее незначащим вопросом, в разговоре незаметно взял за руку, поцеловал дружеским поцелуем – и Эллен сама не заметила, как оказалась на кровати вместе с Джеффри.
Чтобы изгнать из ее памяти тягостные впечатления минувшего дня, он закружил Эллен голову своей нежностью: прикасался к ней бережно, как к невесте в первую брачную ночь. У нее даже слезы навернулись на глаза, и она прошептала:
– Ты ведешь себя так, словно у нас с тобой свадебная ночь! Как бы я хотела вновь оказаться невинной!
– Ты такая и есть для меня! – шепнул он ей на ухо. – Чистая, непорочная девственница, до которой никто, кроме меня, не дотрагивался!
Предложенную им игру было так легко принять, что она покорилась ему безропотно, не заметив, как оттаяла и расслабилась. Но он это почувствовал, его нежность сменилась страстью, в которую впервые вкралась властность, и стал обращаться с ней так, словно она принадлежала ему сердцем, душой и телом, и не только те недели, что он провел в ее доме, но и всегда – прежде, сейчас и в будущем. У него не было прав на нее, но Эллен доставляло ни с чем не сравнимую радость чувство, что этот мужчина не просто ее любовник, как называл его отец Тук, не скрывая презрения к ним обоим. Джеффри – ее защитник, мужчина, принадлежать которому – честь, а не позор.
– Если бы он вдруг согласился нас обвенчать, неужели бы ты обвенчался со мной? – шепнула Эллен сквозь дремоту, пристроив голову на плечо Джеффри и чувствуя тяжесть его рук, скрещенных в запястьях у нее на груди.
– Без всяких сомнений и колебаний, – услышала она и не смогла удержаться от нового вопроса:
– Зачем тебе это понадобилось?
Джеффри скосил на нее глаза и улыбнулся, но Эллен, чьи глаза оставались закрытыми, не увидела этой улыбки.
– Чтобы очистить тебя и себя от греха, разумеется!
Она улыбнулась и, уже засыпая, подумала: как это похоже на Джеффри! На Кристиане он женился из сочувствия и жалости, а с ней едва не обвенчался ради спасения ее души и отпущения собственных грехов. Мысль о том, а как бы она себя повела, если на месте отца Тука был бы другой священник, и Джеффри твердой рукой повел бы ее под венец, Эллен в голову не пришла. Брак с Джеффри казался ей невероятным, попросту невозможным. За время, проведенное с ним, она настолько привыкла жить сегодняшним днем, что не задумывалась о будущем. Проживать в полную силу каждую минуту, не вспоминать прошлое, не заглядывать в завтрашний день было таким счастьем, которого Эллен прежде не ведала. Она всегда о чем-то вспоминала или чего-то ждала, пропуская сегодняшний день как неизбежность, связывавшую то, что минуло, с тем, что должно было начаться. Когда наступило утро, Эллен, повинуясь недавно укоренившейся привычке, встретила новый день, не вспоминая о дне минувшем.
Джеффри, напротив, все чаще и чаще задумывался о будущем, и именно в связи с Эллен. На исповеди он согласился обвенчаться отчасти из озорства, предвкушая ее удивление. Но по мере того как один день сменялся другим, намерение жениться на Эллен становились все более и более серьезным. За два месяца, что он провел рядом с ней, Джеффри почувствовал, как его наконец-то отпустило напряжение, в котором он жил все годы, служа сэру Гаю, – неимоверное, подчас лишавшее сил. Лишь благодаря Эллен, ее нежности и заботе он осознал всю бездну постигшей его усталости.
Все время настороже, сон в полглаза, постоянный поиск решений, как следовать зову совести и не переступить черту, отделявшую преданность от предательства. И опасность, всегда опасность, шедшая с ним по жизни рука об руку. Оглядываясь в прошлое, Джеффри то и дело сравнивал себя с канатоходцем – одним из тех, что забавляли людей на ярмарках. Только канат, по которому шел он, не был видимым глазу. Ярмарочным плясунам наградой за ловкость были одобрительный свист или хлопки зрителей. У него, Джеффри, на кону была жизнь, с которой он мог распроститься за одно неверное движение. Оступись он, никто, и прежде всего – его брат и лорд – не стал бы разбираться, пошло ли кому-то на благо то, что он считал правильным делать и делал. Эллен все поняла верно: он любил сэра Гая, как брат любит брата, оберегал его и служил ему, как это делал Уильям Рочестер – Вилл Скарлет. Только Скарлету исполнять свой долг было много проще благодаря достоинствам графа Роберта. Старшему Рочестеру не приходилось разрываться между любовью к брату и собственным пониманием зла и добра, потому что граф Роберт никогда не был источником зла в отличие от сэра Гая. Джеффри ни отступил ни на шаг от убеждения, что они с Виллом Скарлетом были поровну виноваты в беде, постигшей леди Марианну. Но справедливости ради он должен был признать, что всегда в глубине души завидовал Скарлету: тому больше повезло с братом и лордом, чем ему самому. Возможно, они сдружились бы со Скарлетом, прими Джеффри предложение графа Роберта и останься в Шервуде. Но он не мог оставить сэра Гая, предать собственного брата в самое тяжелое для него время, когда тот наконец обрел верный путь и пошел по нему, понимая, чем этот путь завершится. А Уильям Рочестер погиб в битве у Трента, погиб, оставшись недругом Джеффри.
Вспомнив, каким светлым и умиротворенным было лицо сэра Гая, когда он нашел его среди погибших у Трента, Джеффри с печалью подумал, что в свое последнее утро сэр Гай обрел то, что искал всю жизнь, – душевный покой. Смертельный удар от руки того, кем он восхищался, кого уважал и страстно ненавидел. Прощение той, кого любил и преследовал, не в силах ни забыть ее, ни признать за ней право на собственный выбор. Вот и все, что потребовалось сэру Гаю, чтобы почить с миром. Джеффри долго сидел возле его тела, и в его душе рядом с глубокой скорбью зародилось и с каждой минутой крепло чувство освобождения. Забота о погребении сэра Гая – последний долг, исполнив который, он будет свободным и сможет с чистой совестью найти графа Роберта, предложить ему свой меч и саму жизнь. Но судьба распорядилась иначе – и мир, едва успев расцвести яркими красками, стал тусклым и серым. Он и сам сейчас не мог вспомнить, как оказался в Шервуде. Просто ему было некуда больше идти. Медвежий рев вырвал его из оцепенения, вернул зрению четкость, телу – быстроту движений и силу, благодаря которой он сумел отшвырнуть Дэниса от медведя. А дальше – медвежий захват, липкое тепло крови – своей и звериной – и боль, ослепляющая боль, заставившая его понять, что он жив – жив не только телом, но и душой, и сердцем.
С гибелью графа Роберта он утратил себя, а встретив Эллен – обрел заново и больше не хотел терять ни себя, ни ее. Эллен не только спасла его от смерти – она подарила ему радость жизни, сам ее вкус. Воздух, напоенный запахами осеннего леса, – с ней он научился заново дышать полной грудью. Звуки – шелест опадающей листвы, шорохи ветра, трубный зов оленя – он внимал им с такой остротой, словно прежде его уши были запечатаны воском. Ее сонное дыхание, тепло ее тела под его рукой, шелковистая гладкость кожи, струящийся блестящий поток волос, который обрушивался ему на плечи и руки, – это был дар, неведомо за какие заслуги врученный ему, и с ним он не хотел расставаться.
Скоро наступит зима, оставаться в глухом лесу станет опасно. Надо возвращаться в обычный мир, к людям – и почему бы не сделать это вместе? Покинув Шервуд, они обвенчаются в первой же церкви. Он ратник, она травница и целительница – они сумеют найти пристанище в каком-нибудь замке, где он наймется на ратную службу, а она будет заниматься выращиванием целебных трав, приготовлением лекарств и врачеванием. Жаль, конечно, что их брак обречен на бездетность, но в этом есть и светлые стороны. Ему еще далеко до старости, но чтобы поднять детей на ноги, он уже недостаточно молод. Да и Эллен не придется рисковать жизнью в родах.