– Ещё раз дурак! – снова брезгливо отмахнулась Зина от назойливой «пчелы». Лёшка не моргнул и глазом. Он сворачивал очередную ароматную сигаретку. Подкалывать и курить он любил. Любил он и Зину. До сих пор. Хоть и перестал давно уже проявлять к ней заметные признаки своей сердечной симпатии. Прагматичный и холодный разум программиста давно уже, тщательно проанализировав все исходные точки, прямые и косвенные причины расставания, просчитал все возможные варианты дальнейшего развития. Внутричерепное «железо» выдало единственное: «Game over». «Ну, окончена, так окончена» – констатировал для себя Лёшка, но окончательно нажать на «delete» в отношении своей бывшей подруги и сожительницы так и не решился. Два года уже как они были врозь. Вместе рождённые в пятую годовщину развала СССР и учившиеся в одной и той же Московской школе. Вместе успешно окончившие политех и почти четыре года делящие на двоих узенький диванчик в съёмной однокомнатной крохотульке на Чертановской. Вместе их и «подобрал» Пузырь три года назад, как молодых специалистов для «обновления конторской крови». Всё бы и дальше наверняка так и было – через «вместе», но потом появился Володя. Или, как часто бывает в таких случаях, новый человек был лишь одной из причин разбега двух влюблённых. В другой раз – раньше – Зина бы не задержала особого внимания на ком-то ещё, но «другой раз» не этот. Звёзды так сошлись, гормоны бурно разыгрались, погода подчеркнула настроение, или же наоборот, установилась в противовес ему, накопились мелкие раздражения друг другом и взаимные претензии, пресловутый быт, вконец опостылевшая привычка обязательно быть вдвоём, «а была ли любовь?» … Да мало ли ещё этих чёртовых чёрных кошек на пути двоих. Перебежали, намутили, всё перевернули. У Зины тайный роман с личным водителем Пузыря – женатым Володей. Тайный на столько, что все о нём знали в конторе. У Лёшки другая, делящая с ним одно ложе, на этот раз широкое, в своей просторной студии на Баррикадной. В сухом остатке – ничего от прошлого. Но отдать должное обоим – ни злобы, ни обид, ни желания подгадить в отместку (совсем по-«васильковски»). Разве что лёгкое, как проходящий зуд от вчерашнего крапивного ожога, огорчение и всё-таки, по причине подвешенного сердечного состояния обоих, не поставленная жирная точка. Но так вышло. C'est La Vie,бля!
– А мне братика задумка нравится. Весёлая, – донеслось с кресла-трона.
– Обхохочешься, Ефимыч. Ха-ха-ха, – Готовься учить роль Лешего или – второго трухлявого пня у тропинки справа, – сострил, сквозь оконную щель выпускающий в Москву датский дымок, Лёшка.
– О как! Выходит, у нас сказошное направление выбрано? Тогда чур я – Цветочек Аленькай, – на этот раз звуки голоса слетели с пухлых девичьих губ из-под жёлтой жемчужины. Люба попыталась скопировать старорусский говор. Как в большинстве случаев бывает у коренных москвичей, вышло это коряво и карикатурно, – «Тувалет из хрусталю» пожалуйте мене. Я – персонаж положительный, красивый и, что самое важное, совершенно немой. Прошу меня любить, лелеять и поливать вовремя тёплой водичкой – желательно «Evian».
– Ничего мы пока не выбрали, гибискусовая ты наша. Но уже кишечником чую, что это будет ужасная комедия с очень трагической развязкой, – отсёк Любашино пожелание Юра.
– Лучше наоборот – в начале малость всплакнуть, а в конце поржать как следует, – возразил Жека. Вся товароведческая троица высказалась.
– Ну и что мы по итогу знаем о пьесах? – послышалось из бухгалтерского угла. Снова не вполне разборчиво. Вера Анатольевна дожёвывала второй колбасный бутерброд.
– Собираетесь это обсуждать? Вы – серьёзно?! – воскликнула Зина, протестуя, – Мне – писать, а вам – играть? Я не хочу поддерживать этот цирк. Сразу говорю, что я – пас. Свободу попугаю!
– Скорее – не цирк, а театр. И играть – не «вам», а – нам. Всем. У тебя, Зиночка, двойная нагрузка. Так что и для себя тоже роль выискивай, Тарантина ты наша – съёрничал Лёшка, – Такой был договор.
– В них акты есть, – снова – кресло-трон и все туда вопросительно обернулись, – Ну – в пьесах, я имею в виду. Два или три.
– Половые? – Лёшка снова сострил.
– Ооо, какие культурные познания, Ефимыч! – зааплодировал Герман, – А ещё во время антракта, между этими самыми актами, все какаву пьют в буфете с булочками. Теперь, Зинуля, тебе намного проще будет. Ну – и нам, конечно.
– Куда уж нам – три? Хоть бы одну мезансцену поставить, – теперь слова Юры всех заставили обернуться в его сторону.
– А я ещё «водевиль» слово знаю, – Жека даже указательный палец вверх важно поднял, чтобы все восхитились его умелым балансированием на голове картонного сундучка из-под корейской лапши.
– Да, как я погляжу, «васильковые», вы все здесь – театралы. Вот и флаг вам в руки, – подытожила Зина и добавила, как лишний груз с себя стряхнула, – И – перо.
– Так-то всё так. Только слово своё нельзя нарушать. У нас так не принято, – произнёс Герман, руками показав знаменитый жест «стоп» Чёрной пантеры из «Мстителей» и продублировал уже на английском, – We don,t do that here.
– А я его не давала, слово ваше. Не моё оно, – не сдавалась Зина.
В ответ Герман пальцем указал на мотивационный постер, висящий рядышком с многоцветным римским философом. Чёрным по белому на нём было крупно напечатано: «ТАЛАНТ выигрывает игры, но КОМАНДА выигрывает чемпионаты», – Мы все постараемся выиграть этот «мундиаль», раз уж влезли, но талант и особенная смелость, надо это признать, есть только у тебя, Зиночка.
– Бес меня дёрнул положить тогда в сумочку мой дневник, – легонько стукнула себя по лбу Зина и широко вытаращив глаза в сторону Германа, укоризненно произнесла, – И у смелости моей другая составляющая. Вот уж правильно, Германчик – особенная.
Все помнят, потому как были очень удивлены тогда, как на прошлом предновогоднем корпоративе скромная и тихая до того Зиночка, надев на лицо маскарадную маску БДСМ-мной кошки, ловко запрыгнула на стол и, стоя на нём, громогласно декларировала свой студенческий скабрезный стишок про мартовского кота, вычитывая его из потёртой тетради в клеточку.
У подъезда кот Мартын -
Чёрно-белой кошки сын
Двух друзей собрал на сходку,
Чтоб озвучить им наводку :
Вам, ребята, невдомёк -
В голове у вас пенёк
Март запудрил вам мозги
Вы сейчас себе враги.
Рыже-белому коту
Он сказал начистоту :
Доведёт тебя до ручки
Мутное коварство сучки.
Да и ты, Василий Рыжий
Стал давно хвостом бестыжей
Мурки, чёрт её дери!
Не коты, а – дикари.
На себя вы посмотрите
Оба вы как-будто спите
Исхудали: кожа, кости
Издыхаете от злости.
Не поделите вы Мурку
Ох, поедите вы в дурку!
Каждый день как псы дерётесь
Всё никак не разберётесь
Под хвостом чьё место то,
Что давно как решето.
Мурку знают все дворы
Поддавала там "жары".
Ну а вы, учуяв март,
Без мозгов ушли на старт
Кошке драной покорились
В шкуру вшивую вцепились.
Мыши, крысы – все смеются
В спины вам уже плюются :
Обезумели коты
Стали Муркины шуты.
Долго их журил Мартын -
Чёрно-белой кошки сын.
И на вечер строил планы…
К Мурке он убрал преграды
Перед этим она ненадолго в тайне запиралась с Германом в коридорном туалете. «Не ссы, Зинка, приземление будет скорым, поверь. Это – совсем коротенькая дорожка. Тяни». Она и поверила. Потом были её стихи про любовь – про несчастную, конечно. Финалом этому неожиданному представлению была продолжительная Зинина истерика с крокодильими слезами. Еле тогда все успокоили её. Стриптиза на столе так и не дождались. Вот и – «скорое приземление».
– Ну вы сравнили! Слова рифмовать, да к тому очень фигово и пьесы писать. Я ни черта в них не смыслю. Что это такое вообще? Когда я в последний раз в театре была? В пятом классе … Когда вместе со всеми требовала у электрической гирлянды: «Раз, два, три – ёлочка гори!». Может вам ещё в стихах пьесу набросать? Хотите?
– Ну вот и предложения начали поступать. Значит, мы уже серьёзно обсуждаем возникшую проблему, – деловито спокойным тоном сказал Лёшка, – Зина, кажется, начала сыпаться.
– Дурак в третьей степени! – огрызнулась на своего бывшего Зина.
– Зря ты на себя наговариваешь. Стихи хорошие. Не Цветаева конечно, но ..,– Сергей Ефимович показал большой палец правой руки и тут же подтвердил, – Правда, Зин, – левая рука продублировала жест правой.
– Ну спасибо, Сергей Ефимович, комплимент что надо, – теперь уже Зинины два больших пальца были торжественно вздёрнуты вверх. В ответку, – Куда уж мне до Цветаевой.
Было хорошо заметно, что Зину задело нечаянно-неуклюжее или, напротив, осознанно-колючее (кто ж его знает) подбадривание замдиректора. Она завелась и обернулась в сторону, хихикнувшей в унисон после тирады Ефимыча, троицы:
– А вот на счёт таланта я бы сильно поспорила. У нас, усраться какие, более талантливые товарищи в коллективе есть. Не ты ли, Жека, предлагал на полном серьёзе назвать новые вафли с арахисовой халвой «Небо в клеточку»? А главное – и, конечно, гениальное предложение – дать технологам-формовщикам задание, чтобы на каждой вафле было ровно тридцать сеть клеток. Да чего уж там – предложил бы ещё тысяча девятьсот добавить. Среди вашей «развальновской» тусовки они конечно же были популярны. Но вот беда – мало вас, а значит и прибыли от твоего либерального креатива «Валошкi» получили бы …, – Зина показала шиш.
Жека в ответ, ловко выдернул из высокой стопки цветной дизайнерской экобумаги, полностью «свареной» из органических отходов, лист оттенка «старый кирпич». Быстренько на нём что-то набросал чёрным маркером, после чуть совсем добавил красным и поднял А-4 над головой – очень высоко, как протестный транспарант. Небрежно изображённый зубчатый забор вытянулся от правого края листа до левого, конусообразная башня посередине и корявая надпись крупными буквами «ПРОПАГАНДА». Композицию завершала и явно выделялась на ней ярко-красная звезда на вершине высокой башни.
– А ты, миниДудь, – Зина быстренько настучала на клавиатуре своего «яблочного» ноута короткую мелодию текста и вслух прочла с экрана: «Протокол собрания. Изделие 317 – шоколадное яйцо с фигуркой персонажа из Советских мультипликационных фильмов. Обсуждение названий новой продукции в рамках проведения Федеральной программы по импортозамещению. Раздел «Всё новое – это хорошо забытое старое». Внутрикорпоративное обозначение обсуждаемого подраздела «Вилльям Са́личе – плагиатор». Присутствовали те-то, те-то. Тааак, вот – Капецкий Юрий Александрович. Читаем. «Сярэбраныя яйкi», – Зина ещё раз по слогам, громко продекларировала сложное прилагательное странного названия, – Ся-рэ-бра-ные. Ну и как покупателям внутри Садового кольца это выговаривать? То, что на беларусском языке – подлиз явный, но мы это опустим. Но тебя не смутило, Юрочка, что отечественная замена «Киндер-сюрпризу» опять-таки предназначена для детей и, что использование в таком случае множественного числа в контексте названия выглядит, мягко говоря, неуместно и странновато. Тогда уж сразу – «Серебряные тестикулы». Как там будет это на «картофельном»? Ну ты, Капец, в этом языке силён, переведёшь правильно, я уверена.
«И грянул гром!» – так, скорее всего и точнее, можно было назвать коллективный хохот, разразившийся в офисе, после слов Зины. Казалось, пальма смеялась даже, во всяком случае её широкие листья заколыхались.
– Точно должна быть комедия, – пижонски аплодируя – тыльной стороной левой ладони хлопая по лицевой стороне правой – произнёс Герман. Зина ему на это мило улыбнулась. Ей и правда понравилась общая реакция коллег на её обвинительно-обличительный спич. Даже Юрка с Жекой искренне ржали – без тени обиды и смущения, только что попавшие под раздачу красивой кадровичке.
– Ну и что у нас в сухом остатке? – врезался своим вопросом во всеобщее веселье Сергей Ефимович, – Упомянутый Шекспир нам точно не поможет по причине смены постоянного места жительства, а Антон Павлович явно поисписался, – добавил он, имея ввиду, когда упоминал последнего, толи Чехова, толи своего двоюродного брата.
Смех прекратился моментально. Слова замдиректора словно опустили всех с радужных облаков на грешную землю. Все грехи Зина на себя брать не хотела, поэтому снова принялась отбиваться. Но её слегка менторный тон сменился на очевидно упрашивающий, умоляющий:
– «Василёчки», родные мои, я не могу. Глупость всё это, вы же сами понимаете. Может прокатит без этой чёртовой пьесы? – чуть наигранно взмолилась Зина, при этом сама прекрасно осознавая, что – не прокатит. Пузырь строго всех приучил неукоснительно исполнять четыре вещи: за каждые полчаса опоздания на работу, без веской причины, добровольно бросать одну «хабаровскую» в офисный террариум с чёрным императорским скорпионом по кличке Берия, не упоминать вслух конкурентов, не оставлять в офисном холодильнике свежие баклажаны и болгарский перец, по причине острой аллергии у него на паслёновые, и четвёртое – держать данное слово.
– Кажется наше «мороженое» начало таять, – заметил Герман перемену настроения Зины.
– Потёк сладкий пломбирчик, – вторил коллеге Лёха. Четвёртый раз называть его дураком Зина не стала. Толи не услышала, толи просто проигнорировала Лёхин словооборот «ниже пояса».
Уже знакомый, до этого такой непривычный, приглушённый и сиплый голос заставил всех обернуться. Он ловко вклинился в очень короткую паузу, когда все молчали. Иначе бы его не услышали.
– Не хотела об этом рассказывать. Ох, как не хотела. Но раз уж пошла такая театральная пьянка … – начала было Вера Павловна, прервалась – потянула за край шейного корсета, освобождая стянутую шею. Не добившись желаемого, отстегнула его и брезгливо бросила на стол. Голос её моментально обрёл дикторскую чёткость, – У вас такое было – смотришь на одно, а видишь совсем другое? Толи тебе, не предупредив, показывают это самое «другое», толи сам себя обманываешь из благих побуждений. Вот наблюдаю я в окошко уже 40 лет за всем этим, – рукой указала в сторону витража, – как вы, молодёжь, выражаетесь, стеклянно-бетонным урбаном, а вижу одно и тоже – огромные валуны, заросшие мхом, об которые ещё мамонты бока свои чесали и трёхсотлетние сосны до небес. И понимаю я, что никогда не стать мне уже москвичкой. Настоящей. Валдайка – ты Веруня, как была, так останешься навсегда валдайка. Я ведь так до сих пор и не привыкла ко всей этой спешке московской. Только вот в подсчётах и в отчётах скорость не сбавляю, а в остальном – чем дальше, тем ноги тяжелее и глаза видят то, что сама себе придумала или то, что было уже много-много лет назад. В семьдесят восьмом я поступила. Знали бы вы, что значило простой девчонке из Овинчища попасть в столицу и не просто попасть, а стать настоящей студенткой МГУ! Это ведь только звучит громко и масштабно – «Овинчище!», а так – деревенька это малюсенькая рядом с Валдаем. Озеро, лес и тишина. Там сейчас дворов пять, не больше, в которых бабки доживают. Сама я поступила. Никто не помогал. Только на дорогу и на первое время все скинулись – гордостью я тогда для всех была. «Хоть кто-то из наших в «свет» вырвался». А мне того, что собрали, только и хватило – на одно жёлтое платье в горох. В ГУМе как увидела, так и купила сразу. Одно оно висело и размер как раз мой – дюймовичьий. Дорого, страсть! Но не купить я его не могла – хотела ему понравится. Как же красиво всё это мне казалось, как в кино – первое свидание и он меня пригласил в театр, в котором я в жизни никогда не была, – Вера Павловна замолчала, как будто рассматривала внутри себя поблеклую фотокарточку, такой был у неё взгляд. Хорошо рассмотрев все мелкие детали старого фото, продолжила, – На три года меня старше. Он-то москвич был настоящий. Замоскворецкий. Прадед у Елисеева в приказчиках служил. Дед – у самого Калинина секретарил. Папа – ректор института. Голубая кровь. Но, наверное, он единственный из новых знакомцев, кто ни разу не подшутил над моим новгородским говором, пока мой язык не перековался на столичный лад. Высокий. Чернявый. Причёсочка на пробор. Носик графский. Красииивый. Брючки, лодочки лакированные блестят и рукава рубашки, даже, как у Михалкова из «Я иду шагаю по Москве» всегда по локоть закатаны. Да и имя такое же, как у Никинты в кино – Коля. В тот день, когда от Курской к театру, за руки взявшись, бежали – тоже совпадение – дождь шёл. Тот самый – «нормальный летний дождь». Сколько же в тот вечер я слёз пролила! До этого никогда так плакала, точно. «Берег» по Юрию Бондареву мы смотрели. Первый мой в жизни спектакль. До сих пор помню – лейтенант Вадим и немка Эмма. Несколько дней запретного счастья, расставание и нежданная встреча спустя много лет. Почти точно так, как у нас с Колей. В пятнадцатом году, в октябре, мы снова встретились. Что до этого года было, уж простите, пропущу. Я никак не должна была узнать его – до такой степени мы изменились за эту гору лет. Но узнала. Не знаю … По глазам что ли. Мне лишь нужно было одно подтверждение, и я прождала минут сорок, прежде чем в его руке не появилась ручка. В надежде и одновременно в страхе. «Если это не Он, уйду и всё. Если – Он …тогда не знаю что. Совсем». В соседних «окнах» мы обслуживались. Я для Тверского филиала счёт открывала. Он (или не Он) не знаю, что там в тот день в ВТБ оформлял. Стопка скучных бумажек и на каждой нужно подписаться. Этого-то я и ждала. «Ну же! Коля – не Коля – Коля – Не коля … Бери же её скорее». И он взял. Подпись поставил левой рукой. Коля! Коленька. Это был Он. Лысоватый мужчина уже за пятьдесят, седина в щетине почти победила природный цвет волоса, пузико, чёрные джинсы и бардовая водолазка, на ногах осенние ботинки из нубука (совсем не блестят), молодёжный кожаный рюкзак – очень дурацкий. Вот кого должна была я по идее увидеть. Но передо мной стоял тот самый двадцатилетний Коля. Я даже видела, как скатываются по его лицу капли того самого летнего дождя, – снова пауза – наверное другая старая пожелтевшая фотокарточка появилась перед глазами Веры Павловны, – Точно говорят – стрела в одно болото дважды не падает. Та же сказка снова не повторится. А мы-то размечтались два старых идиота. Может тогда нужно было и жёлтое платье в горох надеть? Не знаю. Ну конечно же нам захотелось воссоздать наше первое свидание. Наивность, помноженная на глупость. До Курской доехали, как и в семьдесят восьмом, на метро. Дождя не было, а вот ветер был такой холодный, что опять бежали, как и тогда. Только теперь, как оказалось, не до театра, а до центра. Именно так светилось на фасаде. И ещё три большие загогулины в фамилии Гоголя. Прежней вывески уже не было. В центр чего мы попали, потом только поняли. Не слезинки я в тот вечер не проронила, а вот краснеть пришлось все два с половиной часа, что продолжалось это говнище. Извините, – Вера Павловна постучала себе по губам, – безобразие. Неужели для того, чтобы донести идею мне в мозг, нужно передо мной – больше двух часов! – трясти маленькими яйцами и сиськами? Разве я такая тупая? Или это идея такая особая? Мудак какой-то, ещё раз простите, в платье и на каблуках, а вместо той самой немки Эммы – чудо-юдо в кепке и пластмассовом панцире. И ещё – кастрированный Гамлет в лифчике. А рядом, на соседнем сиденье, Коля. Куда уж там было при таком дурдоме вслушиваться в тексты, а они ведь всё-таки что-то лепетали и пели на сцене. У меня была большая надежда на антракт. Но, как оказалось, он не был предусмотрен. Наверное, чтобы никто не сбежал из зрителей. А мы-то ведь, правда наивные старички, когда в спешке билеты покупали, подумали, что спектакль снова о войне и любви. Название-то какое – «Машина Мюллер». Ну с чем ещё могли мы его ассоциировать – почти ровесники Штирлица: Берлин, разведчик, расставание, надежда, боль, подвиг, победа. А получили говно на палочке. Вот и вся сказка. С голым концом. Конечно, мы с Колей в тот вечер не сразу разбежались. Ужин ещё был на Варварке. А вот как раз после ужина и разбежались. Уже навсегда, – Вера Павловна снова взяла паузу. Задумалась. Все тоже молчали, – Сколько прошло? Семь? Да, семь лет я уже не была после того позора в театре, а тут вот самой скоморошничать. Придётся. Зиночка, я тебя прошу, будешь пьесу писать, обойдись пожалуйста без этой современщины. Я ведь теперь совсем неприглядно без одежды смотреться буду. Уж лучше забронирую за собой роль Бабы Яги.
– А вот теперь, мне кажется, что нами должна быть поставлена обязательно трагедия. Пусть Пузырь обрыдается, – первым произнёс после монолога Веры Павловны Герман и демонстративно печально стёр указательным пальцем воображаемые слезинки – сначала под одним глазом, потом под другим.
Сначала пробили кремлёвские куранты. Да так громко, что все вздрогнули. Следом прогремел гром и тут же запел совсем молодой Никитка Михалков:
«Бывает всё на свете хорошо,
В чём дело, не поймёшь,
А просто летний дождь прошёл …»
Лёшка ещё в середине неожиданно пронзительного (зная её немногословность и личную замкнутость) откровения Веры Павловны законектил мощную «бочку» JBL и из неё зазвучала эпохальная песня Петрова-Шпаликова из второго фильма великого Данелии.
– Нормааальный летний дождь, – подхватили все хором.
Второй куплет никто не знал, поэтому его заменили на беспроигрышное «Лала – лала – лалалала», а третий снова все вместе громко запели:
«А я иду, шагаю по Москве
И я пройти ещё смогу
Солёный Тихий океан
И тундру и тайгу»
Сергей Ефимович сразу поймал общее настроение и, пока звучала музыка счастливого лета шестидесятых, усердно жал на рычажок ручного пульверизатора, из которого освежали листья офисной пальмы. Водяное облако микроскопических капель на несколько красивых секунд зависало под самым потолком и пронзалось насквозь цветными стрелами хулиганистого солнца. Как только облако начинало осаживаться, Ефимыч создавал новое. И пел. Тему дождя и общей радости подхватила и Люба. Достала из сумочки баллон французской термальной воды и целиком его распылила на центральный витраж. Вид за окном моментально размылся – Москва на мокрое вмешательство самозваной художницы отозвалась какой-то загадочной таинственностью – её чёткие и монументальные контуры размазались. По стеклу вниз лениво поползли водяные кристалики. Даже не верилось, что «за бортом» было за тридцать и дождя не было уже почти три недели.
«Но если я по дому загрущу
Под снегом я фиалку отыщу
И вспомню о Москве»
Как только в конце песни нежная скрипка закончила свою партию, прозвучал вопрос и он вернул всех обратно из короткой сказки. Капельки по стеклу докатились до самого пола. За окном снова Москва 2022-го. Лето. Июль. Жара. Обеденные дорожные пробки. Смог.
– Ну так что ж за зверь этот – пьеса – с чем его едят и с какого места начинать разделывать его тушку? – от Лёшки был этот вопрос, который в самом конце добавил, пристально посмотрев на просто предполагаемого, а уже практически официально объявленного автора, – Зинаиде.
Зина в ответ лишь коротко фыркнула. Отвечать Лёшке снова ничего не стала. Смирилась?
– Святой Гугл всем в помощь, – произнёс Юрка Капец, чиркнув щепотью воздух перед собой, нарисовав большую литеру «Г».
Вера Павловна, уже снова облачив свою больную шею в лечебную броню, в ответ на такую бесовщину перекрестилась по Православному. В её рабочем углу на стене рядышком примостились Спаситель и Матронушка. Чуть ниже пригвождённых к стене маленьких иконок висело в резной вычурной рамке большое панно с шуточным шаржем, подаренным коллегами главбуху на день рождения. На нём, на фоне Весёлого Роджера, рядом с раскрытым сундуком, набитым золотыми монетами, стояла Вера Павловна в образе пирата, с обязательным белым попугаем на плече. В одной руке она держала деревянные счёты, в другой огромную круглую печать, лицевая сторона которой – с тиснением крупными буквами ООО «Валошкi» – была направлена в сторону смотрящего на картину. Изо рта «пиратки» выплывало диалоговое облачко с отрывком песенки про мальчика Бобби из мультфильма «Остров сокровищ»: «Делай деньги, делай деньги, а остальное всё – дребе-бе-день»
– «Пьеса – это не роман, не рассказ и даже не статья в газету», – гугл по всей видимости первым помог Жеке, который считал текст с телефонного экрана.
– Да уж, очень информативно, – коротко прыснул ироничным смешком Герман.
– Ну, хотя бы, это не сюрприз, как с пароходиком. Уже хорошо, – сказал Сергей Ефимович и фраза его, словно волшебная, всех перенесла на два года назад. На Продэкспо-2020 «Валошкi» накосили аж целых пять золотых медалей за лучшую продукцию. Антон Павлович аж выл тогда от счастья. Особенной гордостью была для него награда за самый лучший в России «Наполеон». Целых восемь лет подряд золото за самый качественный и вкусный классический торт брал главный и прямой конкурент в «сладком» бизнесе ОАО «Сахарный остров». А тут, «васильковые» обули «сахарных» – наконец-то технологи, как старые волшебники, создали «золотой» рецепт заварного крема. Моментально, там же на выставке, был подписан контракт с двумя крупными торговыми сетями, которые до этого отворачивали нос от «Валошек». А это значит – рост, перспективы, престиж, прибыль и ещё раз прибыль. Тогда-то и пришла кому-то в голову идея, как казалось, прекрасная – сделать для обрадованного шефа приятный сюрприз. Шестичасовая прогулка по Москве-реке на колёсном теплоходе «Доброходъ». С обедом и ужином от шеф-повара судоходной компании. А ещё – «живой оркестрик и замечательные виды центра столицы», как было описано в рекламном постере. О тайном подарке главному виновнику торжества решили объявить прямо на работе, за два часа до отплытия. На Вере Павловне, Зине и Любане были надеты одинаковые летние платья цвета свежеразделанного лосося, головы их украшали круглые соломенные шляпки дизайна времён великосветских барышень. Мужчины были в ярких гавайских рубашках – пальмы, попугаи и гигантские жасмины. Такая же точно рубашка висела на плечиках – для директора. Все специально пришли раньше Пузыря и когда он вошёл в офис, торжественно объявили о предстоящей водной прогулке. Антон Павлович внимательно выслушал, ничего не ответил, лишь попросил своего брата зайти к нему в кабинет. Спустя всего три минуты Сергей Ефимович выскочил от брата, как ошпаренный – с малиновым лицом. Он подскочил к кулеру выпил залпом два стакана воды – все ждали, когда он что-то скажет – он и сказал, вернее кратко изложил то, что только что услышал в директорском кабинете: «Сюрпризом может быть только понос! Остальное нужно планировать!». Всё с восклицательным знаком. С нервным надрывом. Естественно, никой прогулки по реке не состоялось. Хорошо ещё хоть половину стоимости её удалось вернуть обратно, дозвонившись до самого владельца парохода. Пятьдесят процентов посчитали за неустойку.
– Сколько с носа нам тогда обошёлся тот сюрприз? – продолжил вспоминать Сергей Ефимович.
– Шестнадцать пополам – восемь. Клоунские наряды плюсом, – сухо отчеканил Герман, словно опытный кассир в супермаркете.
Минут на двадцать, а то и на целых полчаса – гнев размазывает время – в офисе происходила словесная вакханалия. До того значимо-обидное и ничем необъяснимое, с точки зрения присутствующих, было для всех то давнишнее событие. Словно затянувшуюся ранку зацепили, содрав с неё корочку, да ещё кто-то подкинул на оголённое мясо щепотку соли. В выражениях не стеснялись. Высказались все. Наверно, потому что тогда – два года назад – просто промолчали. Промолчали, но обиду затаили. «Благими намерениями выстелена дорога в ад». Вот уж точно. Конечно, в котёл с кипящей смолой никто не попал, но больно было. Больно и непонятно. Все ведь старались. От души хотели сделать приятно. Всё равно ведь тот день оказался выходным. Пузырь вышел тогда буквально через час из кабинета и брякнув впереди себя, словно через пустую комнату проходил: «По домам. Отдыхайте», – укатил с водителем. А это разве не сюрприз? Незапланированный weekend. Не тот же самый «понос»? Или планирование обязано иметь только односторонний характер? Кто-то тогда предложил – «раз уж работе сегодня баста» – поплавать на пароходике без отказавшегося директора. Но его, по-видимому, самого стрессоустойчивого и позитивного, никто не поддержал. Расстроились, конечно. А ещё больше расстроились, словно тогда третья оплеуха прилетела, когда узнали, что Антон Павлович проехал вдоль Москвы-реки по двум – друг за другом – набережным – Пресненской и Краснопресненской, свернул на улицу 1905 года и вернулся снова в Деловой центр. Из офиса вышел только в седьмом часу вечера. Выходит, себе выходной не дал. Это Володя рассказал после. «Пока ехали вдоль реки – с воды глаз не спускал». Да, все прекрасно знали, что директор их одинок – так и не женился за столько столичных лет – всё работа-работа. Дочь, которую он всё-таки перетянул к себе поближе из родной Беларуси, оказалась в конце концов ещё дальше. Так бывает. Она закончила МГИМО и уже много лет «скиталась» по африканским странам-карликам в качестве юрисконсультанта. Так что, по сути, он добровольно отказался от дружеского сюрприза его подчинённых, дома-то его никто не ждал в тот вечер. Такие редкие, выпавшие часы досуга, проведённые вместе с коллегами, никак не могли быть воровством ценного времяпрепровождения с домашними. Выходит – такой вывод сделал каждый – корешки категоричного и обидного для всех отказа Пузыря от благовидного предложения доброхотов вырастали из его неотступной принципиальности, никак не уместной, по общему мнению, в конкретном случае. В общем Пузырь много услышал в свой адрес нелицеприятных, но правдивых слов в свой адрес. Заочно.