Трианонский мирный договор 1920 года: Факты, легенды, домыслы

2) Хотя до сих пор при отсутствии источников принимается на веру, что Венгерская советская республика в течение четырех месяцев существования не предпринимала серьезных попыток заключения мира, трудно себе представить, что правительство Белы Куна (и формально Шандора Гарбаи), считавшее одной из важнейших задач легитимацию собственной власти и получение необходимого для этих целей международного признания, не готовилось к мирным переговорам, которые могли означать прямое признание их власти.

3) Многое еще можно уточнить в истории событий, непосредственно предшествовавших подписанию мирного договора: с одной стороны, М. Ормош, М. Адам, И. Ромшич и ряд авторитетных зарубежных ученых^[34] давно изучили и описали ход венгерско-французских переговоров весной 1920 г.; с другой – мы точно не знаем, почему позиция британцев и итальянцев, становившихся в ответ на меморандумы и лоббистские усилия венгерской делегации лишь непримиримее, неожиданно смягчилась в начале лета 1920 г. Несколько лет назад я высказал предположение, что на конференции в Сан-Ремо в апреле 1920 г. в обмен на уступки на Ближнем Востоке (прежде всего, нефтяные месторождения в Мосуле) британская делегация изменила тон и более не форсировала вопрос о Чаллокёзе и части Парциума. С тех пор мою точку зрения поддержали многие авторитетные историки, что лестно, но помимо косвенных доказательств – и тут место для самокритики – не было предъявлено ни единого однозначно трактуемого документа и, скорее всего, к сожалению, не будет. В особенности, если пресловутое изменение позиции произошло во время прогулки по морскому побережью или на приеме за бокалом виски, о чем – увы! – редко остаются письменные следы.

4) Нельзя забывать об изучении такого аспекта, как социальная и интеллектуальная история беженцев. С 1918 по 1924 г. более 400 тыс. чел. покинули отторгнутые территории, но в распоряжении историков есть только одна работа, изданная более четверти века назад в США^[35]. Появилось несколько интересных узкоспециальных исследований об интеграции беженцев, но мы мало знаем об их общественном весе, политическом выборе, самоорганизации, ритуалах коммеморации, избираемых ими стратегиях или возможном возвращении^[36].

5) К проблематике Трианона тесно примыкает история национальных меньшинств между двумя мировыми войнами и вопрос о ревизии границ^[37]. Существуют исследования по истории дипломатии и отчасти истории национальностей, посвященные возвратам территорий в период между 1938 и 1944 г. (здесь я имею в виду, прежде всего, книги Бени Л. Балога о Трансильвании и Гергея Шаллаи о Верхней Венгрии, кроме того, Эникё А. Шайти в монографии о венграх Воеводины детально изучила вопрос о Бачке). Монографические исследования по социальной и экономической истории Верхней Венгрии, Трансильвании, южной Венгрии и Подкарпатья, о концепциях государственного развития, об изменении жизни местных общин стали появляться только начиная с 2009–2010 гг.^[38]

В кратком обзоре я не имел возможности остановиться на ряде значительных достижений и начинаний, некоторые важные аспекты мною даже не упомянуты, но в современном венгерском общественно-политическом дискурсе, где, с одной стороны, полуправда о Трианоне, образно говоря, «капает из каждого крана», а с другой – нет возможности сказать: «Пожалуйста, читайте исторические работы», потому что по многим важным проблемам они еще не написаны, не будет лишним поразмыслить над предложенными выше направлениями. Именно для решения этих задач в 2016 г. в Институте истории Центра гуманитарных наук Венгерской академии наук была создана исследовательская группа в рамках программы «Lendület» («Импульс») «Трианон 100» под моим руководством^[39]. По итогам 2019 г. участники проекта опубликовали пять книг на средства проекта и еще три в сотрудничестве с другими институциями, не говоря уже о бесчисленных научных статьях, популярных публикациях и видеоматериалах^[40].

Трианон и политика

В венгерской политической жизни в период между двумя мировыми войнами – об этом регулярно заходит речь на встречах профессиональных историков, но, как правило, не выходит за пределы конференц-залов – в целом господствовал консенсус: все считали, что мирный договор несправедлив и подлежит ревизии. Впрочем, в вопросе, как должна осуществляться ревизия и, главным образом, на какие территории распространяться, мнения весьма разнились. За этническую ревизию (возвращение территорий, на которых мадьяры составляли большинство) выступали, грубо говоря, политические противники режима Хорти (либералы, социал-демократы), в то время как тотальную ревизию (возвращение всех утерянных территорий) требовали близкие к правительственным партиям правые политики и интеллигенция. Действовавшие в подполье коммунисты поддерживали резолюцию, принятую на V конгрессе Коминтерна в 1924 г., объявлявшую мирные договоры, подписанные в пригородах Парижа, империалистическим диктатом победителей, и выступали за самоопределение народов (иными словами – за ревизию).

Несмотря на это, подавляющее большинство политической элиты – даже не отличавшийся умеренностью Дюла Гёмбёш – понимали, что лозунгом возврата всех утерянных территорий нельзя привлечь на свою сторону великие державы, а государства-наследники не станут рассматривать это требование в качестве основания для начала переговоров, так что эти планы не удастся реализовать без нового вооруженного конфликта^[41]. Подобная амбивалентность сохранялась и в период после Венских арбитражей: буквально во всех публикациях, выступлениях, заявлениях высказывалась идея воссоединения дотрианоновской Венгрии, акт ревизии той или иной территории приветствовался как «первый шаг», за которым должен последовать полный возврат Баната, Южной Трансильвании и, по крайней мере, восточной части Верхней Венгрии. Показательно, что датированное 1 сентября 1943 г. предисловие к «Административному справочнику населенных пунктов», находившемуся во всех учреждениях, от канцелярских контор до аппарата премьер-министра, заканчивалось словами: «Дай Бог, чтобы в следующем издании были приведены все города и населенные пункты Великой Венгрии!».

С этим бравурным оптимизмом и завышенными ожиданиями резко контрастировал полный штиль периода после 1948 г. Первым официальным заявлением, в котором упоминался Трианонский мирный договор, стала речь Яноша Кадара в 1975 г. в Хельсинки. Затем, во второй половине 1980-х годов – с приближением смены политического строя и смягчением режима – вопрос о венграх за пределами Венгрии стал одной из тем обсуждения в возрождавшейся публичной сфере, и параллельно с этим стали появляться научные труды, посвященные проблеме Трианона.

Гергей Ромшич в одной из важных работ показал роль Трианона в венгерской парламентской полемике 1990–2002 гг.^[42] Согласно предложенной им систематизации, пока правые партии рассуждали о Трианоне в категориях народной, исторической поэтики (данные по партии Фидес доступны только с 1998 г., но в них присутствовали характерные для Союза свободных демократов вера в прогресс, желание смены политической и ментальной парадигмы, ориентация на европейский вектор развития), в речевых стилях по краям политического спектра (Партия венгерской правды и жизни, Независимая партия мелких хозяев) акцент делался на интегративном, иногда расцвеченном ревизионистскими мотивами восприятии Трианона как национальной истории страданий. Социалистов же отличала неизменная амбивалентность: в их заявлениях одновременно присутствовали риторически заточенный образ Трианона, исторические, народные и прогрессивные элементы, и в этом смысле у Венгерской социалистической партии не было четкой позиции. После 1995 г. возобладала тенденция на преодоление исторической травмы, но и тогда тон в рядах депутатов-социалистов продолжали задавать оппортунисты. Первые 12 лет после смены политического строя Г. Ромшич в отношении к проблеме Трианона назвал процессом нормализации, который одновременно можно охарактеризовать и как консолидацию. Параллельно оформилась радикальная, вредоносная фразеология, которая – и здесь нет необходимости в детально разработанной эмпирике – постепенно нашла дорогу к широкой общественности и организациям правого толка. Если распространить систему координат, предложенную Г. Ромшичем, на парламентские выступления 2002–2006 гг., внимания заслуживают два новых явления: с одной стороны, – несмотря на волну, поднятую плебисцитом 5 декабря 2004 г., и возросшую внутриполитическую напряженность – число упоминаний Трианона в парламенте уменьшилось, а сами упоминания в большинстве были не более, чем риторическими оборотами. С другой стороны (поскольку в этом парламентском цикле представители радикальной риторики покинули парламент), через высказывания, прежде всего, депутатов от Фидеса второго и даже третьего ранга зазвучал традиционный мотив исторических обид и страданий, в то время как подлинные хозяева темы внутри партии (например Жолт Немет) по-прежнему придерживались точки зрения смены исторической парадигмы. Наряду с этими двумя позициями следует отметить, что Ференц Дюрчань в заявлениях изначально представлял взгляды, ранее высказывавшиеся главным образом представителями Союза свободных демократов, последовательно отрицавших углубление в историю и делавших упор на модернизацию страны и преодоление травмы Трианона, тогда как другие члены партии придерживались традиционной амбивалентности. Между 2006 и 2010 г. эта тенденция к снижению интереса продолжалась: данному кругу вопросов оказались посвящены не более 30 выступлений, в том числе такие, где мирный договор фигурировал вне контекста, в качестве «цветов красноречия» (например в связи с выплатами субсидий аграрному сектору).

После 2010 г. произошли коренные изменения. С появлением Йоббика в парламентском политическом пространстве существенно возросло число выступлений, где тема Трианона использовалась как риторическое средство и аргумент. К этой тенденции присоединились некоторые депутаты от имевшей парламентское большинство коалиции Фидес – Христианско-демократическая народная партия. Число выступлений, в которых так или иначе затрагивалась эта тема, возросло более чем в шесть раз и перевалило за две сотни, из которых более половины, если быть точным, то 115, были произнесены депутатами от Йоббика. (Эти цифры пока предварительнные, подсчитанные без применения методики Г. Ромшича. Я привожу их здесь, чтобы дать общее представление о масштабах изменений). В 2010 г. новый состав парламента незамедлительно принял закон, объявлявший 4 июня Днем национальной консолидации, но резкий скачок числа парламентских выступлений, конечно, объясняется не только этим. Связанный с законом упрощенный порядок натурализации перебросил исторический мост в современность. Это привело не только к росту числа школьных и районных празднеств, но и впечатляющему увеличению числа памятников, посвященных Трианону: все они, за несколькими достойными высокой оценки исключениями (Будаэрш, Хатван), оказались безвкусными, банальными и по выразительным средствам или эстетическим посылам ужасающе безыдейными произведениями. В начале 2015 г. одно хорошо информированное интернет-издание насчитало во всем Карпатском бассейне 389 таких творений^[43].

Трианон и общество

Какими бы ни были венгерская политика и общественная жизнь, они – правдивое зеркало, отражающее состояние умов в стране, точно так же и политическая элита попала в Венгрию не с другого континента. Если согласиться с этим, можно рискнуть пойти дальше и заявить, что изложенные выше позиции политических партий и используемая их представителями риторика есть не что иное, как слепки с существующих в венгерском обществе запросов на политическую волю. Леволиберальные круги последовательно придерживаются туманно-расплывчатых, как лунный свет, интеллигентских рассуждений. Фидес по понятным причинам наоборот считает проблему Трианона и вопрос о венграх за пределами страны центральной идеологической темой, способной консолидировать правый фланг своего электората, даже если в парламентских дебатах до определенного времени члены партии избегали прямого упоминания, более того, многие им до сих пор припоминают отказ в 1990-х годах от коммеморации Трианона. Амбивалентность Венгерской социалистической партии и часто встречающийся в левом дискурсе топос «модернизации» вполне соответствуют позиции, занимаемой партией по другим вопросам социальной политики. Социалисты вплоть до недавнего прошлого предпочитали не ввязываться в историко-политические споры. Их политики чувствовали связанные с этим ожидания своего электората, страх за свое благосостояние в связи с появлением на рынке труда дешевой рабочей силы из ближнего зарубежья, а также то, что их избиратели равнодушны к историческим темам, что в точности соответствует их собственным прагматическим представлениям о себе как партии. Однако на апрельских выборах 2010 г. Венгерская социалистическая партия потерпела поражение, и ощутимую долю их электората парадоксальным образом забрал себе именно Йоббик, чутко реагирующий на темы, обладающие потенциалом национальной мобилизации. Часть граждан с правом голоса в восточной Венгрии, которые думали, что обрели в Йоббике партию порядка, была против признания двойного гражданства: и вот они получили «два в одном»; с тех пор стало очевидно, что Йоббик прекрасно умеет совмещать две эти темы на местном и национальном уровне, и его избирателям совсем не трудно увязать угрозу своему благосостоянию, видящуюся им в появлении венгров из ближнего зарубежья, с культом Трианона.

Результаты социологического исследования, опубликованные несколько лет назад, показали, что слабую информированность венгерского общества о венграх из ближнего зарубежья можно назвать всеобщей, и правые, претендующие на включение в свою повестку символических тем, не являются исключением^[44]. Только одна треть взрослого населения Венгрии может точно назвать дату подписания Трианонского мирного договора и знает о размерах территориальных потерь. Кругозор молодого поколения (социализировавшегося не при государственном социализме, в 1990-е годы) плачевен: если из респондентов в возрасте 40–49 лет (те, кто окончил среднюю школу в 1970–1980-е годы) половина может дать правильный ответ на поставленные вопросы, то среди тех, кто моложе 40, таких уже только одна четверть. Кроме того, получены данные об идеологической поляризации общества: чем более правым по политическим убеждениям считает себя респондент, тем охотнее он преувеличивает масштаб территориальных потерь, и наоборот, чем левее или либеральнее – тем более скромные цифры он называет. Из этого, помимо прочего, следует, что устаревшими представлениями о территориальных потерях оперируют именно самые радикальные правые, сторонники территориальной ревизии, и то же самое можно сказать о противоположном конце спектра, хотя к этому феномену автор цитируемого исследования не обращался. А ведь с 1990 г. в прессе и СМИ о Трианоне было сказано очень много: эта обратная пропорциональность (с ростом объема доступной информации уменьшается доля истинного знания), при взгляде в будущее, не может не вызывать озабоченности.

Вообще, степень информированности неотделима от сформировавшегося в венгерском обществе (главным образом, на правом фланге) «бизнеса на Трианоне» и знании, полученном из связанных с этим продуктов, будь то книги, фильмы, газеты или фестиваль «Magyar Sziget», которое в большинстве случаев искаженное, упрощенное, мифологизированное. После 1990 г. в кардинально изменившемся мире метафорическая риторика их выступлений и публикаций 1970–1980-х годов лишилась смыслового наполнения и сегодня годится разве что для маскировки проблемы. Приведу один пример: красиво звучит «Венгрия граничит только сама с собой», но что это значит? Какое отношение имеет этот лозунг к венгерскому университету, автономии, мультимедийным центрам и правительственной программе сохранения диаспор?

Никакого.

Избалованный историк, к тому же типичный просветитель, потребовал бы обязательного усвоения всеми и каждым «правильных знаний», тем более что за нынешнее положение дел несет неоспоримую ответственность и венгерское сообщество историков. Одна пятая часть респондентов в цитированном выше социологическом опросе полагала, что Трианон стал следствием ненависти французского премьер-министра Жоржа Клемансо к своей венгерской снохе. И за прошедшие годы число легенд только множилось. Что может быть красноречивее, чем факт, что наиболее громко освещавшаяся в СМИ, заигрывающая с ирредентизмом организация – «Молодежное движение 64-х комитатов» – получило название из-за публично-правовой безграмотности: после административной реформы 1872–1873 гг. собственно Венгрия (без Хорватии) состояла из 63-х комитатов, поскольку Фиуме (ныне Риека в Хорватии) как отдельная, наделенная особым статусом территория (corpus separatum) непосредственно подчинялась Будапешту.

Венгерское общество – точнее та его часть, которая интересуется проблемами Трианона – помимо безграмотности и заблуждений сталкивается еще с многочисленными устаревшими взглядами. Оно слабо знакомо не только с обстоятельствами заключения и последствиями Трианонского мирного договора, но и с его причинами (например, давление со стороны великих держав), не извлекло никаких уроков из тех событий, судит о фактах (то есть неопровержимых данных/сведениях) исходя из политических соображений, и даже трезвомыслящие интеллигенты склонны связывать Трианон и вопрос о венграх из ближнего зарубежья. Это ошибочный путь. Когда мы так поступаем, мы ничем не отличаемся от сербских, словацких, румынских националистов, которые потому риторически отказывают венгерскому меньшинству в правах, что Венгрия до 1918 г. или в 1938–1944 гг. точно так же обращалась с национальными меньшинствами. Мы ссылаемся на историзм, но на самом деле – пусть невольно – возбуждаем подозрения в природе наших намерений. Если мы отводим истории важную роль в поддержании венгерской национальной идентичности, – а мы отводим, потому что живем в Центральной Европе, – тогда нам нужны граждане, которые умеют обращаться с историей, этой тонкой материей, и считают историю историей.