В штабе были очень довольны нашим поступком, назвав его героическим. Оказывается, перебив отряд, сорвали какую-то секретную операцию. И нас всех представили к награде, а Ивана и меня – к званию Героя Советского Союза!
Но затем началась такая заваруха, и все смешалось в кровавой бойне. И не до наград было. Кто знает, может, сгорели наши бумаги вместе со штабом и командирами. После войны мои дети обратились в военкомат, но документа так и не было найдено.
За три года на передовой я многое повидал. Героизм одних и подлость других, смекалку солдата и самодурство командиров. Были случаи, когда солдаты прикрывали телом и жертвовали собой ради спасения уважаемого, человечного командира. А иногда, бывало, чего греха таить, озлобленные самодурством и издевательствами командира солдаты, идя в атаку,первыми стреляли в спину такого горе-командира, а затем сами погибали с криком «За Родину!»
Еще я видел, как солдат, у которого оторвало взрывом половину туловища, из последних сил и истекая кровью, бросался со связкой гранат под немецкий танк.
Больше всего поражал патриотизм советских солдат. Представители разных национальностей, в том числе и казахи, как единое целое стояли насмерть и с криком «Ура!» шли в атаку. Это было поколение, в основном родившееся уже при советской власти и воспитанное в духе большевизма. Они не видели того, что пережили мы, они не знали то, что знали мы. Самое главное, они свято верили в идеи социализма и интернационализма. Их подвиг заслуживает высокого уважения. И я, забывая свою душевную боль, рука об руку с ними шел в атаку и отчаянно дрался с фашистами. Иногда задавал себе вопрос: «Так кто ты, Асанбай Бектемиров, сын Аманжола? Ура-патриот советов или националист-казах, болеющий за судьбу своего народа?! А может, просто солдат, воюющий за справедливость?» Ответа не было, и, глубоко вздохнув, подчинялся своей судьбе. А судьба всегда загадка.
…Расскажу еще несколько военных историй. Как-то мы сидели в лесу и обедали. Кругом стояла тишина, только тихо шелестели листья, умиротворяя душу. Вдруг один из наших товарищей медленно завалился на бок. Мы удивленно посмотрели на него, а он был уже мертв. Не было слышно ни выстрела, ни взрыва. Выяснилось, что ему прямо в темя упала, да-да, именно упала с неба планирующая бродячая пуля крупнокалиберного пулемета, выпущенная с борта самолета где-то там, вдали. И надо же, судьба какая – закаленный в жарких боях настоящий солдат, прошагавший два года сквозь огонь бомбежек, который бесстрашно бросался на вражеские траншеи под шквальным огнем, нашел свою смерть в тихом лесу, во время мирного обеда.
Однажды напали на нашу пехоту немецкие штурмовики. Они расстреливали наши позиции с крупнокалиберных пулеметов. Мы спрятались в укрытиях и наблюдали за ними, свободно летающими над нами. И тут случилось невероятное. Как-то один офицер, возвращаясь из штаба, оказался в открытом поле и попал под воздушный обстрел вражеского самолета. Являясь прекрасной мишенью, он, петляя, старался добежать до леса, чтобы укрыться за деревьями. А немецкий летчик, видно, хотел поиздеваться над ним, а может, у него кончились патроны – не знаю. Самолет почти настиг беглеца, как выяснилось потом, капитана, и, казалось, вот-вот протаранит его. И тут капитан кувыркнулся, лег на спину и выстрелил из нагана по низко летящему самолету. Наверняка, точно попал в голову фашистского летчика, и самолет, немного пролетев, упал на землю и взорвался. Воодушевленные подвигом капитана, наши солдаты начали стрелять по другим низко летящим фашистским самолетам, и те поспешно удалились. Командиры подбежали к капитану и радостно поздравляли его. Говорили потом солдаты, что его представили к боевой награде.
Сейчас, по прошествии половины века, с высоты двух тысячелетий, после стольких исторических потрясений, мир начал заново осмысливать ту страшную войну, пересматривать и переоценивать. Звучат разные мнения, люди спорят. Естественно, такая война, потрясшая и изменившая весь мир, многозначна и противоречива. Поэтому существуют разные мнения, противоположные, предвзятые и тенденциозные, субъективные и объективные… всех не перечесть… Но я знаю одно и убежден в этом: если совесть вождей была не чиста, то они в ответе за это перед историей, перед Всевышним. Но кровь солдатская, пролитая в той войне, чиста и свята!
Наша война была справедливой, мы защищали свою страну от захватчиков. Что поделаешь, если страной правили тиран и его приспешники?! Это совсем другой вопрос. Солдаты отдали свои жизни за родную землю, а не за правителей!
Кровь и смерть, жестокая схватка двух систем, казалось, растоптала, уничтожила в людях все светлое, человеческое. Но нет, человек оставался человеком, и дух его не был сломлен. Люди проявляли чудеса храбрости, верности боевой дружбе, самопожертвования, защищали грудью родину, погибали и пели! Да, да, пели песни во время затишья и с песней шли против смерти. Любили народные, советские песни. Не только пели, но и сочиняли новые. Помню, прогремела на весь фронт песня «Жас казах» – «Молодой казах». История этой выстраданной песни такова: погиб в бою Тулеген Тохтаров, ему посмертно присвоили звание Героя Советского Союза. Отчаянный храбрец и умелый, смекалистый воин совершил за свою короткую жизнь много подвигов. Один из первых автоматчиков, он один внезапно атаковал отряд фашистов и уничтожил тридцать шесть вражеских солдат. Однажды в бою у него кончились патроны, он был ранен очередью крупнокалиберного пулемета – весь живот был рассечен, и внутренности вывалились на белый снег. Превозмогая боль, он, придерживая рукой разорванный живот, поднялся и бросился на немецкого офицера, стрелявшего в него. Добрался него и ударил по голове автоматом, да так, что фашистский офицер замертво рухнул на землю. И на него упал Тулеген Тохтаров и на нем умер. Его гибель потряс весь полк, а военный санитар, композитор Рамазан Елебаев, сочинил песню «Жас казах». Рожденная в огне войны, песня облетела весь фронт и стала гимном всех казахских солдат.
Покрытая снегом, широкая степь пропитана кровью,
Серое небо рычит, изрыгая смерть,
Защищая страну на войне, как лев,
Молодой казах бросается на врага и повергает его…
Как тяжело покидает молодая душа эту жизнь!
Потом до нас дошли слухи, что Рамазан Елебаев вскоре тоже погиб. Но песня «Жас казах» осталась навеки с народом, ее поют до сих пор! Чуть позже узнал, что Рамазан Елебаев – выходец из нашего рода аксары керей, что он родился в ауле Кудукагаш – Колодец и дерево, что в нашем районе. Да, да, в том самом ауле Кудукагаш, куда мы с Салимом любили ездить к нашей сестре Мариям и слушать сказки Алтын апа! Вот так-то! Но он, оказывается, рано уехал из аула, затем учился и работал в Алматы. Нам не было суждено встретиться в этой жизни, но он всегда рядом, когда звучит песня «Жас казах»!
Испытание человечности
Командир нашей разведгруппы старший сержант Иван Петров был опытным специалистом своего дела. Мы сразу подружились. Он, с виду простоватый мужик, сколько подвигов совершил, сколько языков доставил прямо из логова врага!
Частенько, во время затишья перед боем или на привале в чистом поле, мы беседовали. Он доставал кисет с такой важностью, что казалось, нет занятий важнее этого. Огрубевшими пальцами ловко закручивал самокрутку и глубоко затягивался тяжелым дымом махорки. Этот горький запах табака был для нас лучше всех ароматов на свете. Пуская дым колечками, забывали о войне и предавались своим мечтам.
Однажды мы с Иваном шли на разведку по нейтральной лесистой полосе, подальше от передовой. Здесь не было явно очерченной линии фронта. В любое мгновение можно было поймать пулю или нарваться на мину, поэтому солдаты, как наши, так и немецкие, предпочитали без особой надобности не заходить сюда. А для нас, разведчиков, это было проходной в тыл врага, а иногда даже в небеса.
Мы быстро перешли линию фронта и оказались в тылу у фашистов. Незаметно, как барс-леопард, проскальзывали сквозь густые кустарники и шли к цели – разведать расположение и количество немецких сил на нашем участке. Сколько раз ходили так на разведку и брали языков! Все было как обычно, как вдруг раздался грозный окрик:
– Хенде хох!
Я шел впереди. Вражеский окрик был как удар по темени, в глазах потемнело, и я застыл как вкопанный, медленно поднимая руки. Иван тоже последовал моему примеру. В голове возникла мысль: неужели это конец?!
– Кому говорю, руки! А ну-ка, руки вверх! – вдруг услышали команду на русском языке.
– Не стреляйте! Свои! – обрадовано шагнул я вперед, действительно поверив, что это наши солдаты, принявшие нас за немецких лазутчиков.
– Свои, свои! Здесь все свои! Иди к нам! – позвал неизвестный, и я увидел силуэты за кустами. Их тоже было двое.
– Иду, иду! – ответил я и пошел к ним с поднятыми руками.
А Иван, воспользовавшись моментом, нырнул в кусты. Я тоже собирался последовать его примеру, но тут просто остолбенел.
– Асанбай!? Эй! Это ты, Асанбай?! – вдруг закричал неизвестный по-казахски.
Голос больно знакомый, но я был не в состоянии узнать его. Тут он что-то крикнул по-немецки, наверное, предупредил своего и, выскочив из своего укрытия, побежал ко мне. Когда разглядел бежавшего, даже голова закружилась от волнения.
Это был Салим!
– Бауырым – брат мой! – воскликнул Салим.
– Салим! – ответил я, и мы бросились друг другу в объятия. Невольно слезы навернулись на глаза.
Не знаю, что подумали Иван и немец. Они оставались лежать каждый в своем укрытии. Наверное, держали на мушке друг друга, а может, и нас, двух братьев.
Вот так играет нами судьба – два родных брата-казаха, почти после двадцати лет разлуки, неожиданно встретились на линии фронта и стояли, обнявшись, под прицелом автоматов.
Мы присели под большим деревом. Вначале от волнения не могли даже говорить. Чуть опомнившись, стали расспрашивать о здоровье, про жизнь. Салим спросил о матери.
– Год назад была жива, здорова, дома, с внуками. Теперь сам не знаю, давно писем не было. А мы все думали, что ты погиб! – сказал я.
– Как видишь, жив, здоров! – ответил он. – Перешел к немцам с власовской армией! Был приказ генерала, и все тут! Иного выхода не было!
– Пойдем к нашим! – наконец не выдержал я.
– Каким нашим?! – разозлился он. – Этих ты уже называешь своими? Надеюсь, ты не забыл, сколько нашего народа они истребили!
– Ладно, не до политики сейчас! – прервал я. – Пойдем домой!
– Домой нас никто не пустит! Меня сразу к стенке, и точка! Лучше давай, пристрелим этого русского и пойдем с нами!
– Нет, Салим! Я вышел с Иваном на разведку и вернусь только с ним! Лучше давай твоего немца возьмем как языка и пойдем с нами! Авось, простят!
– А я прощения просить не собираюсь! Слишком много претензий у меня к советской власти! И виноватым себя не чувствую!
– Но против правды не попрешь! Почти весь казахский народ вместе с Советским Союзом и воюет с фашистской Германией!
– Жаль! И очень больно! Во имя чего? За чуждые нам империи? Во имя двух психопатов, страдающих манией величия и стремящихся к мировому господству?
– Ты раньше ненавидел Маркса и Энгельса, а теперь как-то быстро полюбил Гитлера и Геббельса!? – съязвил я. Рифма так понравилась Салиму, что он улыбнулся.
– Я и этих не люблю! – шепотом стал оправдываться Салим. – Но пойми одно: немцы ни в чем не виноваты перед нашим народом! Не их власть уничтожила наших людей голодом! Не они репрессировали нас и вырезали весь цвет нашей нации! Практически вырезала всех выдающихся казахов и обезглавила наш народ русская власть, за которую вы воюете и готовы отдать свои жизни! Глупо по-человечески! Политическая слепота, наивность и боязнь наказания заставила вас взять в руки оружие и бросится грудью на немецкие пули с криком: «За Сталина! За Родину!» Как можно жертвовать своей жизнью за этого кровавого тирана? Как может быть нашей родиной такая кровожадная страна большевиков, беспощадно уничтожившая добрую половину нашего народа! Да и многих других народов тоже! Скажи, объясни, какой смысл в вашей, в лично твоей, войне? За кого, за что вы идете на верную смерть?
– Защищая Советский Союз, мы защищаем свою землю, свой дом! Ладно, оставим этот спор! – примирительно сказал я. – Лучше расскажи о себе. Где ты пропал все эти годы?
Салим успокоился, и посмотрев по сторонам, вкратце рассказал о своей жизни.
– После поражения Алашорды я скрывался от преследования красных в южных краях степи. Затем мы восстали против насилия советской власти. Но из центра были направлены карательные отряды, хорошо вооруженные, закаленные в боях с белогвардейцами. Мы бились несколько раз в чистом поле, и в открытом бою они разбили наши слабовооруженные, неопытные повстанческие группы. Особый урон нанесли нашей коннице тачанки – они летели и вращались как смерч, изрыгая град смертоносного свинца. Много наших крепких удальцов пали жертвами этого обстрела, не успев даже вступить в бой. Что поделаешь, мы были разбиты окончательно, и остатки наших отрядов рассыпались по всей степи. Единственное утешение – степные меткачи умудрились из старинных ружей и луков поразить несколько врагов, а я лично из трофейного бесатара – пятизарядной винтовки – убил троих красноармейцев и командира! И подался в дальние края, сменил имя, фамилию, и скрылся в туркменских Каракумах – черных песках, вместе с адайцами. Но наше сопротивление не было бессмысленным, ибо после множества таких восстаний местные власти все-таки изменили свою тактику и стали чуть сговорчивее, осторожнее в обращении с казахами.
– А как ты попал сюда?
– Добровольцем, как и ты! – съязвил Салим. – Вместе с туркменами. Под другим именем!
– Ты хоть женился? У тебя есть семья?
– Да! Двое детей – сын и дочь растут в Каракумах – черных песках.
Начали говорить о родном доме, о близких нам людях, и тут раздались выстрелы. Неподалеку началась перестрелка.
Мы крепко обнялись и простились.
Салим махнул рукой на прощание и скрылся за деревьями. Я тоже, пригнувшись, побежал назад. Иван встретил угрюмо.
– Кто это? – спросил он тихо.
– Да бывший товарищ, земляк! – солгал я. – Попал в такие переплеты, запутался совсем и вместе с генералом Власовым ушел к немцам.
– А почему ты их отпустил? Как-то предательством попахивает!
– Да ты что мелешь чепуху! – резко возразил я. – Мы ведь не совсем озверели, чтобы стрелять в бывших друзей!
– Как ты можешь назвать его другом?! Он – предатель, и точка! Надо было кокнуть!
– А что же не выстрелил? Он же был как на ладони!
– Да очень сильно хотел это сделать! Но понимал, что его хер фашист тоже держит тебя на мушке! Я не мог допустить, чтобы тебя убили!
– Ну, я так и понял! Думаю, и ты все понимаешь!
И вопросительно посмотрел на него, своего боевого друга. Так хотелось рассказать ему всю правду, но не мог. Время научило молчать.
Иван тяжело вздохнул и буркнул:
– Да ладно, хрен с ними!
Мы шли к своим. Но мысли были далеко. Я был глубоко потрясен неожиданной встречей с Салимом, и еще сильнее – тем, кем он стал! Вот так она, война, разбрасывает и перемалывает людей.
Я не мог осуждать его, не мог и понять. Лишь искренне желал, чтобы он остался живым. Мне хотелось встретиться с братьями после окончания войны в родном ауле, сесть возле пылающего очага в звездную ночь и беседовать душевно. Сердце разрывалось, я про себя молился.
…Несмотря на все испытания и трудности, наша армия начала побеждать и изгонять врага из нашей земли. Мы воевали в составе Украинского фронта, под командованием маршала Жукова. Прошли через русские города, освободили Украину и вошли в Европу.
Но всякому везению бывает конец.
Глубокой осенью, в ноябре сорок четвертого, ходили за «языком» в тыл фашистов. Нас было пятеро во главе с нашим неизменным предводителем Иваном. Темной ночью тихо перешли линию фронта, прошли в тыл вражеской обороны и, выбрав удобную позицию, устроили засаду, подкарауливая неосмотрительных солдат, отошедших от своих укреплений в сторону. Мы видели огни немецких блиндажей. Вдруг послышались шаги – в нашу сторону шли двое. Мы напряглись, и тут случилось непредвиденное. Наверное, густая трава щекотнула нос, и один из наших солдат чихнул, да так громко, что я невольно вздрогнул. Немцы повернулись и побежали к своим, крича на ходу: «Ахтунг! Руссо! Ахтунг!» Поднялся шум-гам, десятки ракет взмыли в небо, и началась стрельба. Палили в нашу сторону, и при свете ракет сразу были убиты два наших товарища. Мы втроем начали отступать.
И вдруг Иван, крикнув «ложись!», схватил меня и повалил на землю. Тут же прогремел взрыв. Через миг я пришел в себя, осмотрелся, не находя повреждений. Смотрю, Иван лежит рядом, прикрыв меня с боку, и тяжело дышит. Понял, что он ранен, и тихо толкнул его.
– Иван! Уходим!
– Нет! Оставьте меня и уходите! Прощайте и простите, если что не так! – проговорил, задыхаясь, Иван.
– Нет! Мы уйдем вместе! – решительно ответил я.
– Уходите! Это приказ! – процедил он сквозь зубы, сжимая гранату. Нам пришлось подчиниться последней воле нашего командира, и мы начали отходить.
Не успели далеко отойти, как прогремел взрыв. Мы догадались, что смертельно раненый Иван взорвал гранату, когда немцы бросились на него, чтобы схватить. Так героически погиб наш боевой товарищ. Это он, жертвуя собой, спас меня от смерти, вовремя заметив вражескую гранату и повалив на землю.
Но мы так и не ушли. Немецкая пуля догнала моего товарища, и он упал замертво. Я подумал, что пришел конец. Укрепившись за каким-то большим камнем, решительно ждал приближающихся врагов. Страха не было, только было жаль покидать белый свет вдали от родного края, не увидев, не простившись с родными, с матерью, с женой и детьми. На миг представил их, и так захотелось жить, вернуться домой. Перед глазами появилась моя Халима, которая заклинала, провожая на войну: «Вернись живым!»
Я так ненавидел войну, убийства, уничтожение человека человеком, что моя душа разрывалась и кричала всем жаждущим власти над землей, всем, кто стремится к этому через кровь и страдания, всем завоевателям-героям: «Это несправедливо! Война бессмысленна, на войне победителей не бывает! Остановитесь, о, люди!» Но меня никто не слышал и не услышит! От этого было еще больнее. Да, никому даже нет дела, что Асанбай Бектемиров, сын самого доброжелательного и мирного народа на планете, погибает вместе с русскими солдатами на чужой европейской земле, и останется навеки лежать под кустом. И никто не узнает, как и за что погиб. Это бесило больше всего, и я отчаянно отстреливался до последнего патрона.
В последний момент прошептал калима – молитву: «Ля иляха илла аллах!» и осталось только одно желание – отомстить за своих боевых друзей, особенно за Ивана и побольше забрать с собой свою жастык – подушку из вражеских тел на тот свет. Так предки-кочевники говорили с большим уважением о достойных воинах, которые погибали не зря, а уничтожали столько врагов, сколько смогли: «Он герой, унес с собой свою подушку!» Не знаю, скольких там я застрелил, но, кажется, попадал. Немцы вскоре окружили меня и стали кричать: «Руссо, руссо! Сдавайс, сдавайс! Хенде хох!»
Патроны кончались, оставались штык и граната, и не знаю, что было бы дальше, как вдруг почувствовал, как к затылку приставили дуло автомата и приказали на чистом русском языке:
– Бросай оружие! Руки вверх! Мой совет – сдавайся добровольно!
Враг был опытный, не дал возможности пошевельнуться, и, пригвоздив стволом к земле, заставил сдаться.
Я сначала не поверил своим ушам. Думал, мерещится. Слышалась русская и казахская речь! Потом понял все. Это были солдаты Русской освободительной армии и Туркестанского легиона. Они служили немцам и, по существу, спасли меня от верной смерти.
Немцы допросили меня быстро. Ну, какую военную тайну может знать простой окопный сержант? Линия фронта, расположение войск им и так известны. Ничего нового, полезного для фашистов нет. Немецкий офицер собирался расстрелять, но казах-туркестанец упросил его оставить меня в живых для дальнейшей службы в легионе. Немцы махнули рукой. Для них никакого значения не имело – одним больше, одним меньше на этом свете, и отправили в лагерь для военнопленных.
Вот как повернулась судьба! Получается, меня спасли предатели Родины, враги советской власти. Как быть теперь? Если встретятся эти ребята в чистом поле, долг советского солдата обязывает меня уничтожить их. А как выглядит человек, который убивает тех, кто спас его от смерти? Попробуйте развязать этот клубок истории, не оборвав ни одной нити!
Легионер, его звали Мажит, говорил мне, что организовал Туркестанский легион Мустафа Чокаев, известный политический деятель, алашордынец, эмигрировавший в годы сталинских репрессий в Париж. В легион набирали военнопленных казахов, узбеков, киргизов, туркмен, татар, башкиров, азербайджанцев и всех представителей мусульманских и тюркских народов. Он шепотом говорил, что основной целью Мустафы Чокая было не столько служение Третьему Рейху и война против советской власти, сколько спасение своих братьев по крови и религии от неминуемой смерти в фашистских застенках. И хоть он умер в начале войны при загадочных обстоятельствах, созданный им Туркестанский легион действительно спас многих наших собратьев. «Вот, благодаря ему, ты тоже живой, и это самое главное!» – хлопнул меня по плечу легионер. Я тихо поблагодарил его.
Каждый год, в День Победы, девятого мая, я читаю Коран, посвящая молитву душам погибших в Великой Отечественной войне. А еще каждый год, в день смерти Мустафы Чокая, читаю молитву, посвящая ее Мустафе и Мажиту.
Какая противоречивая штука жизнь! Не знаю, насколько прав или не прав, но я хотел остаться человеком в этом смерче событий.
Легионер Мажит, пока меня везли в лагерь для военнопленных, полушепотом рассказывал, что большинство пленных русских и казахов не хотят вступать в ряды РОА – Русской освободительной армии и Туркестанского легиона. Но жизнь в плену – очень тяжелое испытание, и, не выдержав нечеловеческих условий, часть из них соглашаются служить немцам. Есть и такие, которые за хорошее питание и сносные условия жизни навсегда оставались в их рядах. Но многие, как только попадают на передовую, при первой же возможности переходят к своим, невзирая ни на что. Иногда просто убегают группами или прорываются с боями. Поэтому немцы старались держать Туркестанский легион подальше от советского фронта. Вот и сейчас основные силы легиона находились совсем в другой стороне – во Франции.
Мажит говорил о многом, но со временем большая часть разговора забылась. Но самое главное запомнил – он говорил, что хотел просто спасти меня от неминуемой гибели, потому что все казахи – братья. И еще посоветовал быть покладистым, не высовываться и терпеть все невзгоды плена. «А еще лучше будет, если через некоторое время вступишь в ряды Туркестанского легиона!» – подытожил он.
– Там будешь не один! Братья-туркестанцы встретят тебя с раскрытыми объятиями. Будешь служить и жить как солдат вермахта, ну, может, чуть хуже, но все-таки несравнимо лучше, чем в лагере, на самом дне. Да и вообще, что вы потеряли в этой стране советов – колонизаторов!? Глупо воевать за них!
– Сколько вас? – тихо спросил я, не смея возражать своему спасителю.
– Нас несколько сотен, а может и тысяч по всем фронтам! – уклончиво ответил Мажит.
– А сколько нас? Миллионы! Весь казахский народ! На фронте проливает свою кровь. Работает в тылу и ждет с надеждой своих сыновей и братьев. Хочешь не хочешь, но эта война стала священной, отечественной и для казахов! Она стала нашей общей трагедией со всеми народами Союза! Ты прости, но перейти к вам не могу. Если твоя дорога пошла по-другому, что поделаешь, такова судьба! Но я остаюсь со своим народом. Да, спасибо, что спас как брата, но пойми: измена присяге – смерть для джигита!
– Постараюсь понять, Асанбай, – спокойно сказал прожженный огнем, переживший гонения и травлю туркестанец. – Но и ты пойми правильно, мы хотим блага для всех казахов! Подумай еще. Поживем, увидим.
Я промолчал. Он тоже не стал докучать, а просто сказал: время покажет. Так хотелось спросить его про Салима, но удержался. Боялся, как бы не навредить брату. На прощание легионер Мажит сказал, что еще вернется за мной. Но исчез навсегда. Никто не знает, что там у них случилось, а война стремительно шла к концу, усиленно затягивая в свой кровавый водоворот все больше и больше людских жизней.
В плену у немцев я пробыл почти шесть месяцев. Вначале было просто ужасно. Но, как говорят казахи, через три дня человек привыкает и к могиле. Очухавшись, тянул свою лямку со всеми вместе.
Сколько нас, советских военнопленных, было здесь, никто точно не знал. Наверное, несколько тысяч. Здесь были выходцы из многих уголков Советского Союза. Мы толпами жили в полуподвальных каменных застенках. Низкий серый потолок, двухъярусные железные нары, маленькие окошечки, зарешеченные с немецкой аккуратностью, давили на психику. Мы толком не ведали, где, на какой стороне света находимся. С нами обращались как с рабами. Кормили сносно, чтобы могли работать. Ранним утром выводили на работу. В основном копали землю, строили какие-то непонятные укрепления. Ползли слухи, что это бункеры, огневые точки для подземного укрытия. Для себя делали вывод: немцам туго и они отступают. Скоро наши будут здесь, но, неизвестно, доживем до этого дня или нет. Многие, полуголодные, умирали от переутомления. После нескольких месяцев тяжелой, иногда непосильной работы пленные превращались почти в живых скелетов. Тех, кто падал в обморок от изнеможения во время работы и не мог подняться, охрана пристреливала без звука. Природная выносливость и многолетняя закалка пригодились и на этот раз, и я терпел все тяготы и унижения. Бывало, лопата казалась такой тяжелой, что становилось невмоготу даже пошевельнуть ею, а сделать шаг было почти невозможно. Однажды я упал от бессилия на холодную, сырую землю, и конвоир начал наводить ствол автомата, но неимоверным усилием воли, каким-то чудом я заставил себя подняться. Как будто какая-то святая мощь поддержала меня, и, почувствовав прилив сил, опять взял лопату и продолжил работу. Конвоир-немец оскалился, покачал головой и отвел ствол. Я тихо помолился Всевышнему, вспомнил святых предков Марал ишана и Салык муллу.
Плен – самый унизительный удел человека, и я переносил это только потому, что очень хотел выжить. Выжить любой ценой и вернуться домой, увидеть детей, мать, жену, родной край! Но, не все зависело от меня. Фашисты в любой момент любого военнопленного могли вывести и расстрелять. Но это происходило очень редко, потому что немцы берегли и использовали нас как рабскую силу.
Многие советские солдаты стойко переносили все тяготы и оставались верны воинской присяге, но были и такие, которые, не выдержав мучений, поддавшись уговорам и испугавшись угроз, вступали в ряды Русской освободительной армии и Туркестанского легиона.
Иногда думаю, что, если бы фашисты заставили меня вступить в ряды Туркестанского легиона? Смог бы стрелять в советского, в русского солдата?! Я дрался с царскими карателями, был против белых и красных, потому что они пришли с оружием на мою землю. Ненавидел всякую власть колонизаторов – русскую, царскую, белую, красную, советскую, называйте как хотите. Но стрелять в русского солдата я не мог!
В этой войне мы все были братьями, боевыми друзьями. Мы, казахи, русские, все национальности огромной страны, были едиными советскими солдатами, боевыми товарищами и защищали единую Родину – СССР! Защищая Советский Союз, русский край, мы защищали свою родную землю, свой народ.
Это была священная война! И кровь солдата, пролитая в той войне, священна! И дружба солдата, испытанная огнем и мечом, священна!
Нет, не мог я, несмотря на всю неприязнь и историческую обиду за свой казахский народ, поднять руку на русского солдата, вместе с которыми шел на смертельный бой с фашистами. И твердо решил не вступать ни в Туркестанский легион, ни в Русскую освободительную армию.
«Лучше испить свою горькую чашу до дна, чем быть предателем! А там посмотрим!» – успокаивал сам себя.