– Ничего не знаю и ничего не помню! Еврей он был или еще кто! Я и понятия тогда об этом не имела! – стала оправдываться бабка. – Веселый был да на гитаре играл. Все девки за ним бегали. И вообще, мне надо к Светке идти! Расшумелся! А если лялька проснется? Об этом подумали? – и быстро прошмыгнула обратно за ширму.
– Бабуля – крепкий орешек! – констатировал Санька. – Мы ей должны в ножки поклониться, что такого дедка толкового выбрала!
– Ну-ну, не забывайся! – осадил сына Манюськин.
– А ты бы, батя, если национальному вопросу больше внимания уделял, может, и выиграл тогда выборы! – парировал выпад Санька. – Человека интересуют три вещи. Деньги, секс и национальный вопрос! – На мгновение задумался. – Пожалуй, еще здоровье. Без него все остальное ни к чему! – мудро закончил он.
– Правильно, сыночка! И еще – крепкая дружная семья! Для женщины – это в первую очередь! – добавила Манюськина. – А некоторые этого не понимают!
– Это еще что за намеки? – снова стал закипать Манюськин.
– Это, пап, в философском смысле! И я с этим полностью согласен, – встал на сторону матери Санька. – Об этом еще Энгельс писал!
– Ты что и Энгельса читал? – поинтересовался подозрительно Манюськин.
Санька уклончиво пожал плечами.
А Манюськин снова неожиданно нырнул в ностальгические воспоминания. Припомнилось, как в классе шестом Фонарев обозвал его жидом. Он тогда сильно удивился, вроде не за что, но все же счел это за оскорбление. И они тогда с Епиходом и Глобовым как следует проучили Фонаря и его компанию, хотя и были в меньшинстве… Ему захотелось рассказать это Саньке в качестве нравоучения, но он только произнес:
– Запомни, Санек! Врага побеждают не числом, а умением!
– Суворов! Полностью согласен! – моментально отреагировал тот, хотя заявление было явно не в тему. Но отец часто выдавал такое, минуя промежуточные умозаключения.
– Надо Иван Иваныча заставить, чтоб он нас прописал на свою жилплощадь, – задумчиво стал рассуждать вслух Манюськин. – Иначе опять все сорвется, как с выборáми! – и, вспомнив, заскрипел зубами от досады. – Из-за паспорта этого проклятого!
– С выборами, – тихо, как бы для себя, поправил его Санька.
– Что? – не расслышал глава семьи.
– Ничего, это я так, о своем, – решил больше не дразнить быка Санька. – Да, еще вот важный момент, отец! Соломон Абрамыч пишет про кошерную пищу. Так что теперь мы с тобой свинины ни-ни!
– Это еще с какой стати? Ну уж нет! Может, уже и щей кислых нельзя?
– Про щи не скажу, а вот мацу на пасху есть будем! Это факт! Я как-то пробовал, вполне сносная штука, особенно если с маслом.
"Маца с маслом?" – отупело повторил про себя Манюськин, а вслух громко произнес:
– Так, все! Я из-за вас Луис… Ролан? Один хрен! Важный турнир пропускаю! – и снова уставился в телевизор.
Каждый стал думать о своем. Санька стал решать, куда лучше после школы поступать – в Гарвард или в Йельский университет? И что пора нырнуть во всемирную паутину и навести там справки по всем этим вопросам.
Манюськина же стала мечтать о коттеджах, морских круизах и что одеваться теперь будет только в самых модных бутиках. Достала из сумки журнал "Космополитен", который ей дала на время глобовская свояченица, ну та, из бани, и углубилась в его изучение. Хотя в нем было много чего неприличного, о чем ее заранее предупредила владелица.
Манюськину же не терпелось обо всем рассказать Епиходу. И обмозговать с ним ситуацию за кружечкой пива. Тем более что Епиход, как оказалось, тоже еврей, как и он, Манюськин.
– Так, черт! Я же договорился встретиться с Епиходом! Чуть не забыл! – Резко вскочил Манюськин, чем немного напугал супругу. – Я ненадолго! – С этими словами он выскользнул из дома, а точнее из уха Иван Иваныча.
– Отец, мам, сегодня тепленький придет, – констатировал Санька. – Но ты его не пили, от такого у кого хочешь крыша поедет. Он еще молодцом держался. Я даже не ожидал!
– Что, сынок, с деньгами делать-то будем? Ты как думаешь?
– Об этом, мамуль, пока рано думать. Дело нам предстоит непростое, тут, как я понимаю, фифти-фифти, а если попросту, пятьдесят на пятьдесят.
– И то правда, Санечка! Да и не в одних деньгах счастье. – Она обняла сына и тихонько запела. Слух у нее был отменный, да и голос неплохой: "И в степи-и глухой за-амерза-ал ямщи-ик…" Металось, билось эхо в крутых сводах уха Иван Иваныча.