– Удивительная гнусность, – встретил он взгляд Зауральского. – Человек спит, а вы рычите, как голодный лев. А еще говорите и спорите об уважении личности.
– Вы меня поцеловать должны, любезнейший, а не ругаться. Я приступ выдержал, а вы ругаетесь. Проклятая хозяйка…
– Опять? – капризным голосом протянул Клодевиль.
– Не опять, а уже два месяца, как не платим. И уходить из квартиры через окно тоже не особенно приличествует достоинству известных артистов.
– Чёртова баба. На Лысой горе она была бы главной ведьмой… Пропал теперь сон. – Любовник встал, потянулся, пошарил на дне коробки с табаком, собрал какую-то желтую пыль и всыпал в гильзу.
Через десять минут оба приятеля, одетые в элегантные костюмы, с изумительными складками на брюках, что достигалось тем, что они всю ночь лежали аккуратно сложенные под матрасом, открыли окно, внимательно осмотрели тихую, грязную улицу захудалого Недоперска и один за другим выпрыгнули на улицу.
В театре еще никого не было. На сцене пахло пылью и еще чем-то. На шум шагов пришедших, с продырявленного дивана в стиле Людовика XIV, поднялась всклокоченная фигура бутафора и хриплым голосом спросила:
– Который час? Репетиция, что ли?
– Какая репетиция. Удрали от неприятеля – квартирной хозяйки. Нет ли у тебя чаю лучше, Пахомыч?
– Чаю?.. Сомнительно. – Он встал, отхаркался и отплевался во все стороны и пошел в режиссерскую.
Через минуту на скривившейся спиртовке грелась вода и маленький, худой Клодевиль весело потирал руки.
– Чай прекрасный напиток, особенно с ромом. Но ввиду запрещения, можно и без. Пахомыч, вы маг и волшебник!
Через полчаса, два актера, беззаботно веселые, гордо шли по главной улице, привычным беззастенчивым взглядом окидывая встречающихся женщин и те, узнавая их, отвечали глазами.