Паткуль. Неистовый лифляндец

в) Какие условия мира предлагают турки?

Кинский ответ затягивал – он сначала хотел вместе с Венецией дать ответ туркам, а потом уже – царю. Наглая бесцеремонность!

Кинский отвечает, что император хочет почётного и прочного мира, что мир будет заключён с сохранением сторонами своих территорий, на которых они находятся сейчас, а на третий вопрос Кинский вообще не удосужился ответить и вместо этого предоставил царю копию письма визиря и ответ австрийцев на него. Трюки были видны невооружённым глазом, но царь ссориться не хотел.

В тот же день 24 июня к нему явился тайный советник Августа II генерал Карлович, которого Август послал в Вену по просьбе Петра, находившегося ещё в Гааге. Уже тогда царь планировал совместное воздействие на венский двор. До совместных действий, однако, не дошло, потому что Карлович прибыл в Вену тайно и без всяких полномочий на ведение с императором переговоров. Карлович заверял царя, что при необходимости Август непременно направит специальную миссию для переговоров с австрийцами. Это очень точно характеризует двуличие саксонского курфюрста, о котором Петру предстоит ещё узнать. Но всё-таки это была хоть малая, но поддержка в изоляции. Август передавал, что он тоже тревожится по поводу переговоров Леопольда I с турками и поддерживает царя в противодействии маневрам венского двора. Пётр был слегка утешен, что хоть кто-то проявляет сочувствие его делу.

26 июня Пётр пригласил Кинского на переговоры. Пётр говорил много и резко, австриец отвечал уклончиво, неясно. Пётр обвинил австрийцев в нарушении договора и заявил, что не согласен на условия второго пункта – оставить за собой территории, которые были завоёваны в результате военных действий. России нужны были Керчь и гарантии безопасности от крымских татар. Без этого мир представлялся неприемлемым и опасным.

Кинский ссылался на требование Англии и Голландии заключить скорее мир с турками во имя борьбы с их общим врагом Францией, на что царь отвечал, что нельзя ставить торговые интересы этих двух стран выше союзнических обязательств. Пётр пообещал Кинскому подготовить свои статьи мира, и на следующий день вручил их канцлеру. Статьи Петра сводились к тому, чтобы Керчь непременно осталась за Россией. В противном случае Австрия должна была продолжить войну с турками до 1701 года, как это предусматривалось договором.

30 июня австрийцы дали письменный ответ. Император признавал требования о Керчи справедливым, но считал это крайне труднодостижимым делом, поскольку де турки не привыкли просто так отдавать свои крепости. Не без ехидства в документе предлагалось сначала овладеть Керчью – и тогда её будет легче удержать. Воевать с турками австрийцы, естественно, отказывались.

После длинных проволочек протокольного характера официальный приём русского посольства, наконец, состоялся. Перед этим обе стороны долго спорили о том, снимать ли русским при представлении к австрийскому двору головные уборы или нет. Австрийский этикет однозначно требовал: снимать. Великое посольство, несмотря на неудачи и невзгоды, выпавшие на его долю, в этом, казалось бы, непринципиальном вопросе стояло твёрдо: не снимать. И они добились своего – русские шапки ни перед кем не ломают!

19 июля Пётр прервал своё пребывание в Вене и неожиданно выехал в Москву – Ф.Ю.Ромодановский сообщал о восстании стрельцов. Четыре полка на литовской границе взбунтовались и пошли на Москву. Царь бросил все дела и для переговоров в Вене оставил Возницына. Пять дней и ночей Петр скакал на восток домой, пока в Кракове его не нагнали гонцы и не сообщили, что бунт подавлен, a главные бунтовщики казнены. Тогда было решено посетить по пути Варшаву и договориться, наконец, о личной встрече с королём Речи Посполитой и курфюрстом Саксонии Августом Сильным – единственным европейским монархом, протянувшим московскому царю руку сочувствия и поддержки.

С 24 по 31 июля в городке Раве-Русской, что близ города Лемберга (Львов), произошла историческая встреча Петра I с Августом II (1670—1733).

Что же представлял собой этот просвещённый европейский монарх? Своей внешностью он был под стать Петру – высок, строен, красив настоящей мужской красотой. Богатырски сложенный и энергичный, он бурлил весельем и жизнерадостностью, беря от жизни всё, что только было доступно его монаршей прихоти.

Август II (1670-1733).

На саксонский трон Август II вступил в 1694 г. В наследство от отца, Георга II, он получил хорошо устроенное государство, крепкую экономику и преданных подданных. Саксония считалась самым богатым и просвещённым курфюршеством в Европе, а дрезденский двор – самым пышным в Германии, не уступавшим Версалю. При дворе Августа главным занятием были развлечения. Придворные хорошо изучили склонности своего монарха и всячески потакали его желаниям. Курфюрст сам был первым заводилой и с утра до вечера «поощрял все виды искусств». Катание на лодках, на санях, на причудливых каруселях переходили в пышные балы и маскарады; оперные и театральные представления шли бесконечной чередой, а когда это всё надоедало, Август уезжал на охоту, увозя за собой целый обоз из дам, кортежи придворных, дипломатов, егерей, своры собак и поезда из походных кухонь.

В большой моде были театрализованные представления с участием курфюрста и его супруги. Чаще всего изображалась жизнь гостиниц, в которой Август с супругой изображали гостеприимных хозяев, их свита – прислугу, а принцы и принцессы выступали в роли деревенских женихов и невест, сельских священников, судей и т. п. По вечерам по улицам Дрездена проносился кортеж позолоченных саней из 50—60 цугов с орущими во всё горло ряжеными с горящими факелами в руках, но никто не возмущался и не поднимал голоса недовольства. Курфюрст развлекался!

Саксонские дворяне были богаты, великолепно одеты и обладали утончёнными манерами. Роскошь проникала в самые низшие слои, особенно в одежде. Сапожники или портные полагали дурным тоном являться на свадьбу пешком и нанимали экипаж. Духовенство пыталось «урезонить» свою паству и заставить её думать о вечном. Пасторы посылали с амвонов и кафедр в адрес «богоотступников» громы и молнии, но всё было бесполезно. Саксонское общество определённо сходило с ума и вместе со своим монархом думало лишь о земном, о сиюминутном.

Свои досуги Август II делил между верховой ездой, фехтованием, стрельбой, танцами, борьбой, охотой, играми и женщинами. За 20 лет нахождения у трона саксонским двором было убито не менее 100 000 зверей, из них 2000 волков и медведей. Травля зверей в Дрезденском цирке по своим размахам не уступала забавам римских императоров. Август своими руками ломал подковы, сплющивал серебряные кубки, свёртывал в трубки серебряные тарелки и даже монеты. Его звали саксонским Геркулесом и дали прозвище Сильный.

Это был чувственный король-волокита, о его амурных похождениях ходили легенды. Сестра Фридриха Великого маркграфиня Байретская в своих мемуарах писала о том, что у Августа было 354 внебрачных ребёнка, а один профессор приписывал ему 700 любовниц. Маркграфине можно было верить – ведь она была сестрой супруги Августа, королевы Христины-Эбергардины Байретской. Курфюрстина проходила бледной тенью по жизни Августа II, честно выполнив свой супружеский долг и оставив по себе единственную память – наследника Августа III, 1696 г.р.

В Мадриде на приёме у Карла II курфюрст как-то узрел прекрасную маркизу Манцер и воспылал к ней любовью. Он во что бы то ни стало решил добиться её любви. Сделать это было нелегко – у маркизы был ревнивый муж. Но саксонцу удалось подкупить камеристку маркизы, донну Лору, которую он превратил в своего курьера, поставлявшую своей хозяйке письма и подарки. В конце концов, маркиза сдалась и пустила курфюрста в свою спальню.

Маркиз Манцер прознал про измену жены и нанял трёх наёмных убийц, которым поручил убить курфюрста. Они подкараулили его ночью в саду, когда Август шёл на свидание, и напали на него. Они нанесли ему несколько ударов кинжалом, но курфюрсту удалось выхватить пистолет и прострелить голову одному из громил. На шум подоспел слуга Августа, вместе они подстрелили ещё одного убийцу, а третьего ранили.

Ловелас отделался небольшими ранениями, а уязвлённый Манцер, узнав, что покушение не удалось, решил действовать иначе. С кинжалом в одной руке и кубком с ядом в другой он вошёл в будуар жены и заколол присутствовавшую там донну Лору, а жене предложил выбор между кинжалом и ядом. Супруга предпочла яд. После смерти жены маркиз свалился в горячке и вскоре последовал за своей женой в мир иной. Август же из Испании отправился в Италию, чтобы одерживать и там новые победы над женщинами.

Но Август был и честолюбив. Когда в 1697 году скончался польский король Ян Собесский, курфюрст выставил свою кандидатуру на польский трон. Шляхетские свободы и вольности достигли к этому времени своего логического конца: Речь Посполитая дышала на ладан и раздиралась смутами, междоусобицей и беспорядками.

На польский трон претендовал также двоюродный брат Людовика ХIV принц де Конти и старший сын Собесского Якоб. Первый предлагал избирателям 10 миллионов талеров, второй – пять. Август Саксонский, используя военную угрозу (вспомним его обращения к Петру, выславшему к польской границе войско М. Ромодановского) по отношению к одной части шляхты и католического духовенства, обходительные манеры и обман – по отношению к другой, не гнушаясь подкупами и интригами, в итоге переиграл француза и победил. Всё-таки Августа поддержали австрийский кесарь и русский царь.

Но королём он стал номинальным. Поляки его не любили и не признавали, хотя для того чтобы угодить им, он специально принял католичество. Значительные слои населения и территорий Польши новому королю не подчинялись, и в стране всё время дымился фитиль мятежа. Потерял Август и уважение в родной Саксонии – ради польского трона он отказался от лютеранской веры, чем вызвал у своих подданных бурю негодования. Его собственная супруга перестала с ним общаться.

Август был примерно одного возраста с Петром, он много путешествовал по Европе, но увлекался не кораблями, а женщинами. Ни слабый характер саксонца, ни его чрезмерное эпикурейство не стали препятствием для его дружбы с московским царём. И это было естественно: разбуженное честолюбие Августа, возмечтавшего вдруг о военных подвигах, встретило сочувствие и поддержку царя, а ни у того ни у другого союзников не было. Августа никто в Европе не воспринимал всерьёз из-за его легкомыслия, в то время как Петра старались не воспринимать серьёзно из-за отсталости России.

Оба монарха воспылали симпатиями друг к другу, три дня пили, веселились, говорили о политике и при всех обещали вместе «воевать турка». Но тайно от других, с глазу на глаз оба суверена обращали свои взоры на север и осторожно затрагивали вопрос о войне со Швецией. Истории не досталось от этой встречи почти никаких документальных свидетельств.⁵ Сам Пётр потом будет вспоминать, что именно в Раве-Русской впервые вслух были озвучены мысли о войне с Карлом XII. Петр и Август дали друг другу клятвенное обещание вместе «воевать шведа», а в знак взаимной верности и дружбы обменялись камзолами, шляпами и шпагами. Они им пришлись как раз впору. Шкатулку с какими-то фривольными дамами, раздевающимися на глазах у её обладателя, полученную в подарок от саксонца, Пётр отдал Алексашке Меншикову.

Тучи над Лифляндией

Оба монарха, и русский и польско-саксонский, ещё не подозревали, какие последствия в Европе и в их собственных странах будет иметь их встреча в Раве, какие трудности их ожидают, и с какими людьми столкнёт их судьба при выполнении достигнутых на этой встрече договорённостей. Один из них уже появился в поле зрения Августа, но пока ещё легкомысленный саксонец не приблизил его к себе настолько, чтобы хорошенько узнать, чего он стоит, а Пётр вообще не имел о нём никакого понятия. Но пройдёт немного времени и этот человек станет для них важной, если не ключевой фигурой на пути претворения их амбициозных планов.

Что же это был человек? Кто он, какого рода и как очутился в близком окружении сначала Августа II, а потом и Петра I?

Имя этого человека – Йоханн Рейнхольд (фон) Паткуль, звание его – лифляндский дворянин и барон, ведущий свою родословную от рыцарей-тевтонцев, которые в 13 веке пришли в Прибалтику и огнём и мечом покорили эту землю, причинив массу бед и страданий как коренному населению, так и их славянским соседям. Исследователи его биографии считают, что предки барона прибыли из Вестфалии, как и большинство немецких рыцарей, и носили фамилию Патдорф. С течением времени их немецкая фамилия изменилась и получила местное, характерное для Лифляндии, звучание с окончанием на «куль»⁶. Как известно, в большинстве случаев баронские фамилии совпадают с названием своего родового имения. Род Паткулей разрастался, пускал корни, в том числе и на территории самой Швеции.

Прежде чем обратиться к личности Паткуля, необходимо дать краткую историческую справку о Лифляндии, без которой будет трудно понять последующие события.

Первоначально Лифляндия охватывала всю Прибалтику, включая Эстонию и Курляндию. История Лифляндии (Ливонии) – это сплошная история войн, а её территория – поле жестоких кровавых битв. Уже сразу после утверждения рыцарей в стране начались внутренние распри: сначала между гроссмейстерами ордена и епископами, потом между коренными «немцами» и вновь прибывающим из Германии дворянством. Одновременно шли нескончаемые войны с Литвой, Польшей и Россией. К моменту Реформации церкви рыцарский орден настолько ослаб и одряхлел, что стал разваливаться на части. Последний гроссмейстер ордена Готтхард Келлер в 1559 году уступил Польше все земли южнее Двины, а сам получил Курляндское герцогство, находившееся также под польским протекторатом. Остальная часть Лифляндии присоединилась к Литве.

Сразу после этого в Прибалтику пришли шведы и завоевали Ревель вместе с несколькими другими мелкими городами. Польша не захотела с этим мириться, и в Лифляндии началась первая шведско-польская война. Потом в события вмешался Иван Грозный, захотевший отвоевать в Прибалтике исконные русские земли, и на следующие 150 лет Лифляндия стала яблоком раздора «треугольных» устремлений соседних государств: Польши, России и Швеции. Этот треугольная конфигурация на полтора века станет доминирующей характеристикой региона.

В 1621 году Густав II Адольф, вмешавшийся в религиозные войны Европы и сделавший из захолустной Швеции великую европейскую державу, взял приступом Ригу, а через несколько лет вся Лифляндия в качестве заморской провинции была присоединена к шведской короне. Юридически это приобретение было позже оформлено Оливским миром 1660 года, по которому Польша, сохранив в качестве вассала Курляндию, уступила Стокгольму все земли севернее Двины. Заметим, что в это же время царь Алексей Михайлович Тишайший тоже «воевал Ливонию», осаждал Ригу, но так неудачно, что два другие государства треугольника стали его противниками.

Лифляндия была завоёвана шведами, но её статус всё время оставался неопределённым. При этом прибалтийская провинция стала, можно сказать, жемчужиной всего шведского королевства, потому что давала дохода в казну не менее 1 млн. риксталеров в год, что составляло четверть всего бюджета страны. Но включить её в состав королевства никак не удавалось, потому что этому решительно воспротивились городские представительства и дворянство Швеции. С другой стороны, шведской аристократии, получившей в Прибалтике крупные земельные владения, было очень выгодно, чтобы Лифляндия так и осталась «заморской провинцией» Швеции, ибо в противном случае там нужно было отменять крепостное право, и помещики лишились бы дешёвых крепостных рук латышей, эстонцев и литовцев.

Управлял Лифляндией генерал-губернатор, назначавшийся из Стокгольма, и двое его помощников: вице-губернатор и секретарь. Город Рига выбирала собственного губернатора, т.н. ståthållare и по отношению к шведской администрации занимала довольно независимое положение. Лифляндское дворянство, насчитывавшее не более 300 семей, тоже получило от шведских королей подтверждение своим привилегиям, купленным ценой большой крови и многолетней борьбы. Выражено это было в таких неясных и расплывчатых терминах, что они послужили потом причиной частых споров и досадных недоразумений. Потомки рыцарей, к примеру, имели право с разрешения генерал-губернатора собираться на свои съезды – ландтаги, избирать на них т.н. ландмаршала и назначать с одобрения же стокгольмского представителя советников для осуществления текущих дел по управлению округами – ландратов. Судебное дело и управление округами осуществлялось в основном по шведскому образцу.

После смерти Густава II Адольфа, во времена правления его малолетней дочери Кристины, интерес к провинции в Стокгольме ослаб, чем и воспользовались немецкие «рыцари», успешно притормозив все начинания шведской администрации и постепенно восстановив свои утраченные было позиции. Не легче было и с самоуправляемой Ригой. Так что шведы, по мнению шведского историка П. Энглунда, не могли считаться ни оккупантами, ни колонизаторами.

Чтобы получить хотя бы частичное представление о том, с какими проблемами шведы столкнулись в Прибалтике, например при учреждении университета в Дерпте (Тарту). В Стокгольме рассчитывали на него в первую очередь как на инструмент для развития латышской культуры. Университет, первый в этом регионе, быстро развивался и становился популярным далеко за его пределами, в том числе у самих шведов. Местное же дворянство не только игнорировало его и не посылало туда своих детей учиться, но выступило за его закрытие. Оно полагало просвещение своих крестьян вредным, поскольку оно могло подорвать их привилегии, и добилось того, что количество местных студентов обычно не превышало 5 человек.

Здание Дерптского университета. Основан в 1632 году.

Что касается практики крепостного права, то она была жестокой – пожалуй, даже жёстче, чем в России. Местное население было полностью бесправным, безграмотным, униженным и покорным⁷. В известной степени шведская оккупация была для них благом. Настроенная более либерально, чем местные бароны, шведская администрация хоть как-то смягчала крепостнический климат провинции.

Первое предупреждение лифляндским дворянам сделал король Швеции и Польши Сигизмунд III, запустив механизм т.н. редукции, т.е. насильственного изъятия в пользу короны земель, доставшихся им ещё с незапамятных орденских времён. Король Густав II Адольф сделал все необходимые приготовления к тому, чтобы продолжить редукцию, но неожиданно пал в битве под Лютценом, и планы «пощипать» поместья лифляндцев были временно оставлены. В третий раз вопрос о редукции в Стокгольме был поднят при воинственном Карле Х Густаве в 1655 году, но пока в ограниченном масштабе: изъятию, с «учётом особенностей Лифляндии и на основе тщательного подхода», подлежали т.н. королевские и скотные дворы. В остальном же король успокоил лифляндцев и пообещал сохранить их привилегии в том виде, как они существовали ранее.

Из-за непрерывных войн и доминирующей роли дворянства в королевстве редукция всё время откладывалась, пока не наступили новые – абсолютистские – времена короля Карла XI. Поначалу молодой король вполне разрядил накалившуюся было обстановку, возникшую в Лифляндии из-за слухов о возобновлении редукции. В 1678 году он направил лифляндским баронам и рыцарям послание, в котором однозначно заверил их, что не допустит, «чтобы им каким-либо образом чинили помехи при осуществлении отцовских прав на родовые имения». Король добавил, что не одобряет решения шведского риксдага о том, чтобы распространить редукцию на Прибалтику, тем более что решением того же риксдага от 1655 года было установлено, что в завоёванных провинциях должно принимать во внимание особенности местного законодательства и управления. Лифляндскому дворянству предлагалось не испытывать никаких опасений по поводу того, что Его Королевское Величество на вопрос о редукции имеет взгляды, идущие вразрез с интересами дворянства.

Чего стоили торжественные обещания шведского короля, показало время. Не прошло и двух лет с момента их дачи, как они были вероломно нарушены. В Стокгольме был созван риксдаг, специально посвящённый проведению в жизнь редукционных установок в Лифляндии. Самих лифляндцев в Стокгольм пригласить «забыли». Риксдаг постановил «редуцировать» у дворян земли, приобретённые не только во время нахождения провинции под шведской короной, но и родовые поместья, унаследованные от праотцов! Сам король был, мягко говоря, ошарашен таким радикализмом своих «ближних» подданных, а потому попытался смягчить его, уточнив, что редукции будут подлежать земли, благоприобретённые немецкими баронами уже при шведской администрации.

Что же заставило Карла XI отступиться от своих слов? Войны. Беспрерывные войны, которые начали вести ещё его предшественники на шведском троне и которые опустошили государственную казну. А между тем, великодержавные аппетиты шведов были удовлетворены далеко не полностью. Превратить Балтийское море в Шведское и полностью контролировать Европу – таковы были планы Стокгольма. Денег на исполнение этих «наполеоновских» планов катастрофически не хватало. Подданных короля уже обобрали как липку. Где же взять ещё средства? Все в Стокгольме показали пальцами на заморские провинции Лифляндию, Померанию, Бремен-Верден и Ингерманландию. Быстро создали комиссию из 12 комиссаров, поручили им изучить ситуацию в Прибалтике, составить списки и приступить к делу.

От обеспокоенных прибалтийских баронов в Стокгольм посыпались письма, запросы, просьбы и мольбы о послаблениях. В ответ они получали холодные разъяснения, что изъятие земель будет осуществляться согласно общим правилам, и только после этого можно будет вникать в ситуацию каждого отдельно взятого помещика и дворянства в целом. Метрополия старалась создать впечатление, что редукцию будут проводить аккуратно, осторожно и внимательно. И так бы оно, возможно, и случилось, если бы генерал-губернатором в Риге оставался дряхлый Кристер Хорн. Но Хорна убрали, обвинив в излишнем потворстве местным баронам, а на его место поставили Якоба Юхана Хастфера.

Я.Ю.Хастфер был совершенно иной фигурой – король знал, кого назначить генерал-губернатором в Лифляндию в такое ответственное время. Это был человек суровый, жестокий, и бесцеремонный. Он родился в Ревеле в старинной дворянской эстонской семье, в девятнадцатилетнем возрасте вступил в войско шведов простым мушкетёром, быстро сделал офицерскую карьеру и в тридцать с лишним лет уже имел чин полковника и командовал лейб-гвардейцами и драбантами короля – самым привилегированным подразделением в шведской армии. В 1686 году, заступая на пост лифляндского начальника, он не достиг ещё и сорока лет, имел высокий гражданский чин и звание генерал-лейтенанта от инфантерии.

Я.Ю.Хастфер войдёт в историю Лифляндии и Швеции как одна из мрачных фигур того времени. Даже шведские исследователи его деяний не могут удержаться от критических замечаний в его адрес. А. Фрюкселль описывает его как «чрезвычайно храброго в потасовках, но некомпетентного, грубого, высокомерного, лицемерного и эгоистичного в других делах» человека.

Хастфер сразу взял быка за рога и во вверенной ему провинции провёл сначала земельную ревизию. Единицей измерения площади в Лифляндии считался гак⁸. За 1 гак в Лифляндии испокон веков принимали участок, достаточной для прокормления одного землепашца с парой волов. Хастфера с двенадцатью комиссарами такая расплывчатая единица не устраивала, и скоро в провинции размеры гака были установлены точно. Среди землевладельцев возник ропот недовольства, они собрали свой съезд в Риге и направили королю просьбу о послаблениях при проведении редукции. Бывшие рыцари жаловались Карлу XI на несправедливую потерю родовых имений и «покорнейше» напоминали ему о своей верной службе и о королевском обещании от 10 мая 1678 года.

В Стокгольме это послание вызвало шок и недоумение. Как! Лифляндцы осмелились оспаривать решение короля и сомневаться в его честном слове! Разъяренный Карл XI потребовал от Риги представить ему список подписавших жалобу и список отсутствовавших на съезде дворян и распорядился изменить веками существовавший в Лифляндии и Эстонии порядок льготного наследования родовых имений. Хастфер взял тут же под козырёк. В результате, кроме ужесточения условий редукции лифляндское рыцарство ничего не добилось. Но недовольство действиями метрополии нарастало.

Год спустя бароны принимали запоздалую присягу Карлу XI и в полном составе собрались по этому случаю в Риге. Опять было выработано обращение в Стокгольм с той же целью: получить уступки в вопросе о редукции. Несмотря на то, что сам Хастфер редактировал послание к королю, реакция монарха и результат были аналогичными предыдущим. Король назвал действия лифляндских баронов неразумными, а самих их – неблагодарными за всё его «мудрое королевское попечительство о лифляндских подданных». Скоро последовало решение Государственного совета Швеции о том, чтобы распространить редукцию на все земли Лифляндии, включая и те, которые были приобретены до прихода в Прибалтику шведов. На каждое изъявление недовольства в Риге Стокгольм отвечал закручиванием гаек.

Пока король выигрывал этот раунд борьбы, но попытки лифляндских баронов умилостивить короля и смягчить условия редукции ещё продолжались. Новая такая попытка выдвинула в первые ряды борьбы не известного до сих пор барона Й.Р.Паткуля.

Рассматривая вопрос о редукции в исторической перспективе, следует упомянуть о том, что она, затронув в первую очередь интересы высшего слоя дворянства, была тесно увязана с абсолютистским курсом короля Карла XI. Во времена регентства при несовершеннолетнем Карле XI высшее дворянство Швеции стало пользоваться почти неограниченной властью. В этом смысле шведская элита общества действовала вполне ортодоксально и ничем не отличалась от высшей аристократии в других странах. Как только они чувствовали слабость человека на троне, они тут же пытались прибрать часть его полномочий к себе. И в России бояре пытались ограничить власть Ивана IV, а дворяне своими «кондициями» – полномочия императрицы Анны Иоанновны.

Карл XI, достигнув совершеннолетия, взял курс на восстановление утраченной власти. В этом вопросе он нашёл поддержку у своих крестьян, купечества и духовенства, выступавших застрельщиками при осуществлении королевской редукционной программы. Редукцию Карл XI, кроме намерения пополнить опустевшую казну, попутно использовал и как инструмент для укрепления королевский власти.

Лифляндия была крепостнической провинцией, но в самой Швеции крепостничество было давно отменено, поэтому попытки некоторых шведских дворян перенести на родную почву опыт бесцеремонного и подчас жестокого обращения лифляндских баронов и рыцарей со своими крестьянами отрицательно сказывались на настроениях шведских низов метрополии. Они усматривали в этом ущемление своих пусть и ограниченных прав. «Подлые» слои шведского населения видели в баронах и рыцарях своих врагов, и короли умело пользовались этими настроениями в своих интересах.

В некотором историческом смысле редукция в Лифляндии носила прогрессивный характер, подрывая там устои феодализма. Для каждого же отдельно взятого помещика, рыцаря и барона она являлась величайшей несправедливостью, с которой мы можем лишь сравнить раскулачивание крестьян в Советском Союзе в 30-х г.г. прошлого столетия. Как бы то ни было, но вопрос о проведении редукции в Лифляндии был завязан в крепкий узел, и все попытки заинтересованных сторон его развязать только ещё сильнее его затягивали.

Потомки ливонских рыцарей верой и правдой служили шведским королям с самого начала появления шведов в Прибалтике. Не был исключением и род Паткулей. Уже дед нашего героя – Йохан Паткуль – в начале 17 столетия поступил на шведскую военную службу, но был вынужден бежать вместе со шведами в Стокгольм, когда поляки нанесли шведам поражение и прогнали их из Лифляндии. С собой Йохан Паткуль взял малолетнего сына Фридриха Вильгельма, которому было суждено увидеть свою родину много лет спустя, после того как войска короля Густава Адольфа вновь завоевали Ригу. Своё родовое имение в Кегельне (церковный приход Папендорф, между городами Вольмаром и Венденом) Фридрих Вильгельм нашёл разрушенным и разграбленным. Пока Паткули жили в Швеции, имение сменило нескольких владельцев, последним из которых был иезуитский патер.

Жить было не на что, и Фридрих Вильгельм пошёл по стопам отца, поступив к Густаву Адольфу в войско. Он прошёл с боями всю Германию, пока незадолго до своей гибели под Лютценом король не подтвердил его наследственные права на именье в Кегельне. В 1632 году ротмистр Паткуль вернулся домой, женился на Гертруде Цёге из рода Вайссенфельдов и стал «жить-поживать и добра наживать». Но с самого начала семейной жизни Фридриха Паткуля стали преследовать неудачи, имение стало предметов постоянных и непрерывных судебных исков и тяжб, и ему с трудом удавалось удерживаться на плаву. В своей округе Ф.В.Паткуль, однако, пользовался хорошей репутацией, слыл за «всеми любимого, честного, прямого и богобоязненного человека», и его даже избрали в ландраты⁹. Как всеми любимый, честный и богобоязненный человек не вылезал из судебных процессов, нам трудно понять. Е. Эрдманн, биограф Й.Р.Паткуля, и другие учёные считают, что сутяжничество в тогдашней Ливонии (и Швеции тоже) было обычным явлением.

В 1646 году умерла жена, и Паткуль женился вторично на некоей Гертруде Хольстфер, ставшей матерью героя нашего повествования. Х. Хорнборг, финский историк шведского происхождения, пишет, что если принять за истину, что почти все баронские семьи Лифляндии, в силу жизненных условий, отличались дурными характерами и наклонностями, то род Хольстферов можно было считать типичным примером такого семейства. Буйный несдержанный нрав, упрямство, непостоянство, своеволие, надменность вместо чувства собственного достоинства, вероломство постоянно сопутствовали существованию Хольстферов. Родные братья второй жены Ф.В.Паткуля, Кристофер и Клаус (один сторонник шведов, другой – поляков), презрев кровное родство, не на жизнь, а на смерть боролись друг с другом. Яблоко недалеко откатилось от своей яблони – Гертруда №2 оказалась «крепким орешком», разгрызть который не удавалось ни новому мужу, ни соседям, ни властям.