Дядя Витя – так я его звал – поминутно прикладывался к остаткам жидкости, глухо плескавшимся в бутылке, и от этого хмелел на глазах…
– Сам я бывший военный, майор войск связи. Метался в свое время по всему Советскому Союзу. Уфимский, Пермский, Пензенский, Оренбургский гарнизоны. Это и не все, наверное, но сейчас разве вспомнишь? Последним был Самарский…
… Назначили меня начальником штаба части, принял я должность и стал хлопотать по поводу служебной квартиры – все-таки женат, две дочери подрастают. Представь себе, сколько лет в армии пахал, а из жилья видел только комнаты в полуразрушенных, обшарпанных общежитиях. В молодости от постоянных переездов и необустроенности был только в восторге – романтика, но с годами все больше стал посматривать за ворота части. И вот я – второй человек в полку после командира, а жить с семьей меня направляют в …палату санчасти. Хоть в юмористический журнал пиши, но мне тогда было не до смеха – слезами давился. Бегу к командиру, а он строгий, властный, нет, говорит, ничего другого, терпи. Наболевшее в душе за столько лет рвалось наружу, не мог я больше так жить…
Рядом со штабом располагалось добротное, из красного кирпича, офицерское общежитие, на последнем, третьем этаже которого, возле туалета, приткнулась комнатенка с распахнутой дверью. По-моему, она никогда не закрывалась. Глянешь в этот отнорочек, и первое, что бросается в глаза, – аккуратные ряды пустых водочных бутылок на полу. Сколько ж этих рядов-то было? Не помню, да и как вспомнишь, если армия «стеклянных солдатиков» стремительно пополнялась – мусор выносили редко, а пили часто, почти каждый день. И по любому поводу, а порой и без повода. В центре комнаты стоял заплесневевший от сырости деревянный стол, на котором в дырявых полиэтиленовых пакетах лежали зачерствевшие корки хлеба, надкусанные и брошенные ломтики колбасы и сыра, раздавленная и засиженная мухами помидорка. И бутылки, бутылки…
Народец подобрался под стать этому мрачному и жуткому месту – два спивающихся прапорщика, « пиджак»-лейтенант и старлей, который в выходные и свободное от службы время постоянно лежал на какой-нибудь из четырех кроватей, приткнувшихся по углам жилища. Он никогда ни с кем не пил.
После « новоселья» в санчасти я стал частенько навещать их, пристрастился к водке. Разговоры-сплетни были сплошь об армии: мизерное довольствие, старая, регулярно выходившая из строя техника, побеги и самоубийства солдат, строгости командования – всего, что было в те часы передумано, высказано, и не вспомнишь. Эта комнатенка-чуланчик с ее вечно пьяными обитателями стала мне родным домом. О семье, жене и двух дочерях, вспоминал я теперь редко, а если вспоминал – слезы ручьями из глаз бежали, локти кусать хотел. Эх, зачем я стал офицером?! Не мое это оказалось. Родине служить – оно, конечно, нужно, только вот муки танталовы наши в войну были бы понятны, но никак не в мирное время и в «небоевой» части. А тут страдаешь-переживаешь не столько за себя, сколько за близких. Что ждало меня в санчасти? Нервная, крикливая, изуродованная двадцатилетней моей службой жена и молчаливые дочери, сразу уходившие на улицу, как только я, сильно выпивший, пытался с ними пошутить или о чем-то заговорить.