Последняя седмица. Откровения позднего агностика

Контраст с окружающей средой был настолько велик, что юные дарования казались посланцами неземных цивилизаций, феями, эльфами, ангелами, представителями других миров, кем угодно, только не будущими тружениками стетоскопа и ланцета. Группу студентов института им. Сеченова вел седовласый профессор Борис Петрович. Мы оказались почти тёзки, почти ровесники и к тому же людьми аналогичных профессий. Было время, я тоже трудился на ниве просвещения, вел мастер-класс «Особенности работы собственного корреспондента центральной газеты за рубежом» для студентов факультета журналистики на Моховой. В общем, оба сеяли разумное, доброе, вечное. У Бориса Петровича в корпусе на Шкулёва, рядом с лифтом на седьмом этаже была своя аудитория, где он читал курс медицинской грамоты и принимал зачеты.

Студенты приходили сюда чуть не каждый день по утрам и грызли гранит наук, используя наглядные пособия в виде полумертвых и живых скелетов, то есть нас грешных. Здравствуй, племя молодое, незнакомое и неопытное. Молва о добром волшебнике давно уже вышла за пределы студенческой аудитории и распространилась по всем этажам главного корпуса. Обслуживающий персонал отзывался о нём с большим уважением, как о светиле. Улучив минутку, я зашел к нему с тайной надеждой узнать то, чего не мог добиться от врачей, несмотря на все мои попытки. Зашел, чтобы завязать разговор, а еще лучше – знакомство:

– Можно, профессор, я к вам на минутку и вот по какому делу. Не знаю, как жить дальше. Христом богом прошу, подскажите, как избавиться от этой окаянной напасти. Что делать?

Его ответ поразил меня своей нехитрой мудреностью и заставил вспомнить оракула Божественной бутылки, к которому гениальный доктор медицины мэтр Франсуа Рабле отправил своих любимых героев – Пантагрюэля и Панурга узнать, в чем мудрость жизни.

– Пей чистую воду, ешь хорошие продукты, дыши свежим воздухом, делай влажную уборку, не психуй, живи в ладу с собой – вот и всё. Остальное ерунда, – сказал он, блеснув очками и выходя из-за стола.

Озадаченный в конец, я уж испугался, что разговора не получится, и аудиенция закончилась, не начавшись. Я переминался с ноги на ногу, как студент, не знающий ответа, и лихорадочно соображал, как еще подъехать к гуру современной пульмонологии. В самом деле, чего тут непонятного, всё ясно – ешь, пей, дыши… Но червь сомнения глодал мою душу. С одной стороны, его ценные указания я принимал за истину и готов был следовать им, как фанатик религиозной догме. В своей первозданной чистоте и целомудрии они, казалось, были безупречны.

Но, честно говоря, их очевидная лапидарность слегка пугала меня и настораживала. Я и раньше не любил скороспелых и простых решений, а тут снова почувствовал себя, как на приеме у районного терапевта. Это не правда, что, все гениальное просто, учил я своих подопечных. Настоящие открытия даются большим напряжением сил и энергии. Бывает, конечно, наоборот. Бывают исключения, которые лишь подтверждают общее правило насчет рыбки из пруда. Вполне возможно, рассуждал я, что в данном случае мы имеем дело с той самой простотой, о которой не скажешь – хуже воровства. О пользе данных советов писали еще в своих целебниках древние чернокнижники и знахари.

Во мне снова стали бороться два начала – природная любознательность и врожденная деликатность. Я хотел спросить о чем-то важном, но боялся обидеть ученого мужа неудобным вопросом. Так уж заведено, мы благоговеем перед врачами, их авторитет покоится на нашем страхе, невежестве и беспредельном доверии. О, горе тому, кто в этой вере не тверд.

Говорят, одна беседа с умным врачом, одно доброе слово, слетевшее с его уст, излечивают даже очень опасный недуг. Мне жаль тех, кто поет: если я заболею, к врачам обращаться не стану. Профессор уже собрался уходить и гремел ключами. Казалось, ничто уже его не удержит. Но, как говорят, не было бы счастья… Тут меня снова ухватил жуткий спазм, и я стал утробно кашлять, показывая всем видом, что мне дурно.

– Профессор, что это? – только и мог я прохрипеть сквозь слезы.

Трудно сказать, что больше его тронуло – актуальность возникшей темы или мой жалкий вид, но поставленный вопрос неожиданно растопил его сердце. Глаза загорелись, указательный палец пошел вверх, он тихо крякнул, словно тенор перед исполнением оперной арии, и начал исполнять. Видно было, это его конёк, любимая песня. Кстати, его диссертация, если я ничего не путаю, называлась так: «Клиническое и фармакологическое исследование антибактериальной терапии внебольничной пневмонии у госпитализированных больных». В ней он подхватывает и развивает гипотезу, будто кашель являлся первым языком невербального общения живых существ. Одни ученые говорят, что на пути эволюционного развития кашель сыграл очень важную роль. Другие идут еще дальше и благодарят природу за то, что она наградила нас хорошим речевым аппаратом на самой ранней стадии.

– В доисторическую эпоху, – сказал Борис Петрович, – когда люди еще не умели говорить, они таким образом выражали свои эмоции, обменивались новостями, беседовали и передавали друг другу нужную информацию.

И сегодня это якобы умеют делать некоторые представители животного мира, такие, например, как волки, крысы, лисы, медведи гризли или росомахи.

– Я уж не говорю о хорьках, гекконах токи, ящерицах, лошадях, большом отряде парнокопытных и прочих тварях. Небось, сами слышали, коль родом из деревни…

– Нет, не слышал. Спасибо, профессор, если б не вы, так бы и остался несведущ. Но, извините, лошадь, по-моему, фыркает, а не кашляет.

– Фырканье, хрюканье, какая разница, это одно и то же. И заметьте, не всякий кашель является признаком серьезной хвори. Еще неизвестно, что у вас. В девяноста случаях из ста точный диагноз в пульмонологии невозможен.

– Точно, – согласился я, – невозможен. Вот и мне никто еще толком не сказал, что со мной и когда я поправлюсь.

– Или вот наш коллега, изобретатель стетоскопа Рене Теофиль Мари Гиацинт Лаэннек, – продолжал доктор. – Он лечил Наполеона и всю французскую знать. В своем трактате «О распознавании заболеваний легких, посредством пальпации, перкуссии и аускультации» он писал именно об этом. Не читали?

– Нет, – признался я к своему стыду и тут же заметил, что некоторые граждане кашляют без всякой уважительной причины.

Кто из нас, людей старшего поколения не помнит трансляцию волнующих минут ожидания из зала Большого театра, когда занавес еще опущен, публика в нетерпении, а микрофон включен и из разных углов только и слышно – кхе-кхе, кха-кха… Или Дворец съездов в ожидании выхода членов Политбюро и отчетного доклада Генерального секретаря ЦК КПСС. Тоже все почему-то кашляют.

– Вот видите, – оживился добродушный медикус, – а я вам что говорю. Но в данном случае речь идет о нервном кашле. Если у вас нет патологии верхних дыхательных путей, то нейрогенный синдром развивается на фоне психического напряжения.

Он, этот синдром, видите ли, обостряется в период стресса, ожидания какого-либо тревожного момента, проблем на работе, скандалов в семье, переживаний по поводу болезни родного человека, нестабильного материального положения, физической усталости… Получалось, что все мы живем в условиях постоянной опасности. Всё, что перечислил доктор, может в любой момент нанести страшный удар по организму, и что тогда, не дыши? А если учесть, что наша жизнь лишь на пять процентов состоит из маленьких радостей, а в остальном – из больших неприятностей, то шансы на удачу становятся совсем мизерными.

***

О смерти, конечно, думать надо, но думать о том, что тебя на каждом шагу подстерегает угроза лишиться здоровья из-за каких-то душевных волнений и мелочных переживаний, это – не по мне. Извините, профессор, я так не умею, и вечный бой, покой нам только снится… На этом месте доклада я загрустил совсем, потому что, во-первых, упало давление, а во-вторых, ничего не усваивал из того, что он мне говорит. Мой рассудок отказался принимать столь шокирующую информацию на веру, и я уж стал жалеть, что затеял весь этот сыр-бор. Усвоил лишь одно – блажен тот, кто не кашляет, тепло ему на свете. Но профессор уже впал в экстаз и остановить его было нельзя. Еще немного, подумал я, и он начнет стулья ломать.

– Мой друг из Германии, основатель института дыхательных путей в Висбадене приват-доцент Кай-Михаэль Беех, – вспомнил он некстати, – говорит, что кашель есть ничто иное, как безусловная реакция нервной системы на внешние раздражители.

И далее, источником нервного кашля может стать всё, что угодно – шум, духота в зале, назойливость партнера, малоподвижный образ жизни, низкие физические нагрузки, дурные помыслы, слабость мышц и т. д. Немец сожалеет, что у него в Германии таким образом ежегодно заболевают около миллиона человек. Четвертая их часть попадает в больницы, а восемь процентов умирает, не дождавшись нужной помощи, так как медицина в таких ситуациях оказывается бессильна. Пневмония занимает шестое место среди главных причин неестественной убыли населения ФРГ, а по данным ВОЗ, из-за воспаления легких и поражения дыхательных путей умирает больше всего жителей планеты Земля. То есть в мировом масштабе смертность от этих болезней находится на первом месте.

– Вот-вот, если можно, с этого места будьте любезны подробнее, – сказал я, заметив, что интерес к теме становится обоюдным.

Дело в том, что у меня в Висбадене тоже имелись знакомые. С некоторыми я водил дружбу и хаживал в казино «Достоевский», где когда-то Фёдор Михайлович чуть не остался без штанов, просадив все свои и чужие деньги. Один из них – немецкий невролог и психиатр иранского происхождения Носсрат Пезешкиан. Сейчас его уже нет в живых, но в середине нулевых он был весьма уважаем у немецкой публики, восторгавшейся чудесами и кунстштюками его так называемой позитивной психотерапии. Он, в частности, уверял, что слова могут оказывать магическое и, что немаловажно, – разрушительное действие на наш организм. То есть грубая, ругательная или, как еще говорят филологи, экспрессивная лексика, влетая в одно ухо и вылетая из другого, программирует такие болезни и недуги, которые уже не исцелят никакие лекарства.

Когда я ездил в Висбаден, мое начальство обязательно ставило передо мной задачу взять для газеты интервью у модного тогда ученого, с которым я познакомился на одном из приемов в Бонне, где ему вручали Кавалерский крест за заслуги в области медицины. Его называли «вторым Фрейдом», «королем психотерапии», «инженером заблудших душ»… Его Висбаденский опросник, где дается методика по определению причин семейных и общественных конфликтов, был настольной книгой тогдашних психологов, социологов, терапевтов и огромного числа молодых супружеских пар. Опросник перевели на русский язык, по нему до сих пор учат студентов на факультетах психоаналитики.

Но нас с доктором сблизило не это, а возросший по ходу дела профессиональный интерес к той самой непечатной лексике, которая наносит непоправимый вред нашему здоровью. Иранский немец рассказал мне, как на духу, что не сам пришел к этой, казалось бы, нелепой мысли, а взял ее из трудов своих далеких пращуров – знаменитых лекарей времён царя Дария I и других правителей династии Ахеменидов. А также из наследия гениального Абу Али Ибн Сины – Авиценны, который занимался аналогичной практикой в Бухаре, будучи придворным врачом саманидских эмиров и дайлемитских султанов. Задолго до марксистов он пришел к выводу, что идеи становятся материальной силой, когда овладевают массами, что злые языки страшнее пистолета, а иное грубое слово ранит больнее кинжала из дамасской стали.

На этом фундаменте, собственно, и возвел свою империю Пезешкиан, классифицируя немецкую речь по силе ее негативного воздействия на психику слабонервного обывателя. Признаться, я был не особенно силен в тонкостях немецкого сквернословия, мой запас ограничивался небольшим набором слов типа – zum Teufel, Pustekuchen, scheissegal, Arschloch… usw, застрявших в памяти со студенческих лет.

Давать им точный перевод не имеет смысла, поскольку все они, в общем-то, об одном и том же – о заднице и дерьме. Немцы, должен вам сказать, большие поклонники пятой точки и души в ней не чают. Изображение мясистых чресел, как мужских, так и женских, вы обязательно найдете чуть не на каждой странице любого глянцевого журнала, в рекламе женского белья и постельных принадлежностей, на пляже, уличном плакате, призывающем беречь и уважать европейские ценности, крепить национальное единство и политику мульти-культи. Я уже не говорю о районе Санкт-Паули с его Греховной милей на Рипербане в Гамбурге или о крупнейшем в Европе театре-ревю Фридрихштадтпаласт на самой длинной столичной улице – Фридрихштрассе в Берлине.

Настоящие германцы, утверждают авторы исторических хроник, испокон веку с любовью и почтением относились к женской фигуре, имеющей форму виолончели или песочных часов. В давние времена, как, впрочем, и теперь широкие бедра считаются редким даром природы, а узкие – большим недостатком и уродством, как если бы вместо пышных ягодиц у нее была заячья губа, бельмо на глазу или нога сорок пятого размера. Кстати, по-немецки это называется кратко и нежно – Ро. Не правда ли, звучит как восторг, радостный вопль или смачный поцелуй. Отсюда, наверное, говорил мне один ценитель женской красоты и массовой культуры в Берлинской картинной галерее, и пошла поп-музыка, поп-арт, поп-звезды, поп-искусство, поп-рок, поп-группа, поп-тв, поп-дива, поп-сокет, попкорн и другая попса. Не знаю, сказал я. Если так, то непонятно, откуда в немецкой речи столько негативизма по отношению к данной части тела.

В этом плане русская речь, на мой взгляд, в гораздо меньшей степени подвержена влиянию «заднего фасада» на мировоззрение, привычки и запросы граждан. Она куда более изящна и разнообразна, чем немецкая или, скажем, французская, где тоже много сравнений с попой и отходами человеческой деятельности. Лично я кроме таких довольно распространенных в народе выражений, как «хитрожопый» или «черножопый», что в принципе, как я понимаю, одно и то же, ничего на эту тему добавить не мог. Ну, не люблю это гнусное слово с малых лет, не знаю почему, никогда не использую его в прямой речи. Ухо режет, язык не поворачивается.

А если и использую, то лишь мысленно и в отдельных ситуациях, когда, например, тебя на дороге обгоняет какой-нибудь придурок с тонированными задними стеклами и становится впереди, словно темная китайская штора, загораживая простор и видимость. Да еще сбросит ход, покажет стопы, издевается, наверное, за то, что не пропустил его раньше. И так долгие километры, что там впереди, ничего не видно, перед глазами один и тот же черный зад.

Вот тогда вполне естественно и непроизвольно, как-то само собой и приходит на ум знакомое словцо. Да, вспомнил, есть еще одно выражение из этого ряда – «жополиз». Тоже ненавижу и предпочитаю ему другой синоним – «популизм», который, чтобы было ясно, о чем идет речь, надо произносить в два приема. Желательно с придыханием и небольшой остановкой на середине для пущей экспрессивности.

На эти особенности богатого и могучего русского языка обратил внимание и мой висбаденский друг, когда я по его просьбе начал цитировать наших мастеров непечатного слова в других сферах общения. И чем больше приводил примеров устного народного творчества, тем в больший восторг он приходил от услышанного в немецком переводе и даже заносил некоторые ядрёные места в свой блокнот. Извинившись за столь нудное и долгое лирическое отступление, я спросил Бориса Петровича:

– Как вы думаете, такое бывает? А если да, то что делать с нецензурной лексикой? Выходит, она не только оскверняет наши уста, но и ранит тело.

– О твоем друге из Висбадена мы слышали, – перешел он вдруг на «ты». – И его метод лишь подтверждает мою теорию.

Я уж подумал, что он мне предлагает брудершафт. И судя по многозначительной паузе, хозяин кабинета, наверное, был готов сделать решительный шаг к желанному панибратству и ментальной близости, но вместо этого еще больше выпучил глаза и стал подгонять метод Пезешкиана под себя. Органическая речь, видите ли, состоящая из забористых словечек и крепких выражений, влияет на здоровья человека не менее пагубно, чем отравленная ядовитыми газами атмосфера и грязная окружающая среда. И в первую очередь она поражает органы дыхания, поскольку именно они оказываются ближе всего к зоне действия отрицательной энергии, исходящей от речевого аппарата.

– Такие обороты, как, например, «полное ничтожество», «охренеть можно», «штабная крыса», «суки рваные», «хрен моржовый», «овца паршивая», «пес шелудивый», «волки позорные», «едрёна вошь», «змея подколодная», – говорил он, – вызывают астму. Их относят к ряду «себе подобных».

Сам я уважаю экспрессивную лексику, часто ее использую в разговоре и дискуссиях. Как говорится, ради красного словца не пожалеешь и отца. Она, и в самом деле, порой украшает нашу жизнь, разнообразит серые будни, облагораживает или огрубляет манеры. Но в данном случае от этого оглушительного залпа нелицеприятной брани мне стало как-то не по себе. Про астму ничего определенного сказать я не мог, хотя профессор ждал от меня экспертного подтверждения своей новой теории. Я, конечно, кашлянул, в горле запершило, как это обычно бывает в минуты нечаянного волнения. Не более того. Но куда сильнее ощутил, что портится настроение, сжимаются кулаки и нарастает желание схватить кого-нибудь за горло. Слава богу, поблизости никого не оказалось, кроме источника этой брани. А он, между тем, только входил в лексический экстаз и вдохновенно продолжал:

– А такие, как «моча в голову ударила», «дерьмо собачье», «сыт по горло», «дохлый номер», «всю плешь переел», «с души воротит», «опротивело», «мне плевать», «чихать хотел», «бредовые идеи», «на шею сели», «морочить голову», «пудрить мозги», «серпом по яйцам», «попортить шерсть» и проч. – бронхит. Их называют «условно заразительными».

Профессор и дальше с удовольствием извлекал их из своей памяти крылатые слова и выражения, занося их в тот или иной реестр как возбудителей опасных болезней. К определенному моменту я почувствовал, что у меня где-то внутри скопилось уже взрывоопасное количество праведного гнева и агрессивной энергии, которая требует непременного выхода, словно грозовая туча перед ударом молнии. Но заземлиться и избавиться от неожиданно возникшего заряда лишнего электричества было негде.

– Вот вы, я вижу, человек не очень впечатлительный, – заметил Борис Петрович, – и то испытываете некий дискомфорт, не так ли.

Ничего не оставалось, как согласиться. Действительно, легкое чувство тошноты подкатывало к горлу, захотелось самому что-нибудь сказать из этого ряда, но кроме обычного «…твою мать» язык не поворачивался. Думаю, аналогичные эмоции испытывают люди, когда читают тексты в рецептурных справочниках, эпикризы врачей или заключения патологоанатомов о причинах смерти. Понять что-либо невозможно.

– Выходит, слова у нас не те. А разве не вы, медики, подаете дурной пример, употребляя иногда такие словечки, что упаси господь.

– Да бывает такое, иначе не скажешь, на то она и медицина. Вот, например, слово – гиппопотомомонстросесквиппедалиофобия. Что это такое? А-а, не знаете, так я вам расскажу

И стал рассказывать. Оказывается, этим мудреным термином в науке называют состояние, когда человек испытывает тревогу перед тем, как произнести вслух какое-нибудь длинное слово. В этот момент он начинает заикаться, говорить несвязно, а иногда доходит до того, что падает в обморок. Но это в крайнем случае. Чаще всего дело кончается тем, что повышается давление, расширяются зрачки, руки-ноги начинают трястись, на лбу высыпает испарина.

– Тяжелый случай, – подвел итог Борис Петрович. – Ни гипноз, ни аутотренинг не помогают. Но это не всё. Когда мы говорим о кашле как о средстве массовой информации, надо учитывать и тембр, мелодию звучания.

Так, лающий кашель указывает на отёк гортани, а значит, является сигналом тревоги. Кашель со стридором может быть связан с наличием инородного тела. Коклюшный реприз наводит на мысль о смене погоды. Стаккатный или дробный кашель может быть следствием инфекции хламидии трахоматис. Психогенический, типа гудящего звука, похожий на звук канадской казарки, усиливается при работе в офисе и на уроках в школе. Хронический указывает на иммунодефицит и врожденные пороки. Бывает еще надрывный, острый, затяжной, подостный, осторожный, сиплый, звонкий, приглушенный, сухой, влажный и беззвучный кашель. По времени суток различают утренний, вечерний, ночной, а также кашель при умывании.

Это немногое из того, что я успел запомнить. На большее меня не хватило. Я поблагодарил профессора за науку и внимание к моей скромной персоне, откланялся и пошел лечь на койку, чтобы спокойно переварить то, что осталось в голове. Действительно, думал я, по Бееху вроде поучается, что источником нервного кашля может стать всё, что угодно – шум, духота в зале, назойливость партнера, малоподвижный образ жизни, низкие физические нагрузки, дурные помыслы, слабость мышц и т. д. Но с другой стороны криминалисты отмечают, что в то же самое время этот источник дает человеку с недобрыми мыслями широкие возможности для обмана доверчивых граждан и партнеров по карточной игре.

Случаи надувательства широко известны и описаны во многих авантюрных романах, когда с помощью легкого покашливания мошенники очищали карманы наивных игроков. Не зря в некоторых казино и игорных домах Монте-Карло или Лас Вегаса не пускают на порог тех, кто невзначай крякает или покашливает. История хранит случай майора британской армии Чарльза Ингрэма, который в сентябре 2001 г. получил условный тюремный срок вместе со своей женой Дианой за то, что обманным путем выиграл 1 миллион фунтов стерлингов, участвуя в игре «Who Wants to Be a Millionaire?».

Служба безопасности доказала, что Ингрэм жульничал, используя подсказки из зала, где сидел его друг Уитток и кашлял, когда звучал правильный вариант ответа. Говорят, в игорных домах Европы и Америки, а также на британском канале ITV, где по традиции идет популярное шоу и собираются желающие стать миллионером, теперь установлены детекторы, способные определить, кто кашляет по-настоящему, а кто притворяется.

Из всего, что я прочитал и услышал за эти неполных два дня, крепко усвоил лишь то, что пути избавления от хронического кашля также, как и пути господни, неисповедимы. Никто мне не сказал, когда он кончится, и кончится ли вообще. Даже уважаемый профессор. Но не надо отчаиваться. Современная наука, говорил он, имеет в своем распоряжении эффективное и безотказное оружие против этой напасти – антибиотики. Они гарантированно уничтожат любой микроб, очистят бронхи, дыхательные пути от мокроты и других инородных тел, включая крылатую Эболу, коронавирус и палочку Коха.

– Правда, заодно убьют и такие полезные бактерии, как энтерококки, кишечная палочка, а также бифидобактерии и лактобактерии, что способствуют хорошему пищеварению и укрепляют иммунитет. Но это уже – побочное явление, неизбежные потери. Как говорится, лес рубят – щепки летят.

– Про щепки это вы точно заметили, одна из них перед вами, – не удержался я и тут же отругал себя за проявленную слабость и малодушие.

– Да ладно вам. Перестаньте ныть! Иначе так и останетесь один на один со своим кашлем, – строго предупредил Борис Петрович.

– Да я ничего. Только люди говорят, будто из-за антибиотиков число заболевших раком и спидом на планете за эти годы выросло в сотни раз. Будто это и есть новое бактериологическое оружие.

– Не слушайте глупости. Кто это говорит? Небось сами все выдумали.

– Ей богу, слышал своими ушами по радио. Один врач то ли Мяснов, то ли Мясницкий по фамилии говорил намедни. Вот те крест!

– Трудно с вами, однако, – устало произнес доктор, завершая ликбез.

подтверждая тот факт, что все мои общения с медициной заканчиваются неудачно.

***

Я лишний раз убедился, что все мои общения с медициной бывают неудачны. В чем дело, не пойму. Тем не менее, кое-что из этого общения я вынес. В частности, то, что мы должны вечно благодарить шотландца Александра Флеминга, открывшего в 1928 году первый в мире антибиотик – пенициллин. За что и получил в 1945 году Нобелевскую премию в области физиологии и медицины. Газеты писали, что для освобождения Европы от фашизма он сделал больше целых дивизий. В 1999 году журнал «Тайм» назвал Флеминга «человеком года» и одним из ста самых влиятельных людей ХХ века.

Если бы не он, население земли было бы не 7 миллиардов, как сейчас, а раза в два меньше. Его открытие помогло спасти миллионы жизней, стало главным лекарством, которое пользуется и по сей день наивысшим спросом у землян. Помните, в сериале «Остаться в живых» главный герой, доктор по имени Джек велел своим друзьям искать среди обломков самолета и уцелевшего багажа все, что кончается на «ин» – эритромицин, цефалексин, эуфилин, левофлоксацин, стрептомицин… Одним словом – антибиотики.

Историю о том, как Флеминг случайно увидел, что в одной из чашек исчезли стафилококки – микробы, вызывающие нагноение, – потому что там осталось немного плесени, знают многие. Я не мог удержаться, чтобы еще раз не вспомнить об этом историческом событии при обмене мнениями с моим друзьями по больнице. Но справедливости ради, отметил, что упоминания об использовании плесени в лечебных целях встречаются у того же Авиценны, трудах швейцарского лекаря Парацельса и других целителей средневековья.

Индейцы в Боливии вам расскажут, как их древние предки – инки лечили плесенью раны, полученные в боях и на охоте. Но первое научное описание чудесного действия так называемой «зеленой плесени» сделали в 70-х годах 19 века русские ученые – Вячеслав Манассеин и Алексей Полотебнов. Первый был основателем журнала «Врач», второго называли «дедушкой русской дерматологии», любимым учеником профессора С. П. Боткина.

Федя, Евгений и Митрич с большим интересом слушали мой короткий доклад по этому вопросу, отметили заслуги отечественных ученых и пожелали узнать, что было дальше. Особенно напрягся Федя, которого мы, учитывая его заслуги перед наукой, уже записали в музейные экспонаты. А далее история гласит, что в 1896 г. итальянский врач Бартоломео Гозио, изучая причины загнивания риса, вывел формулу антибиотика, схожего с пенициллином. Год спустя, француз Эрнест Дюшен заметил, что арабы в Северной Африке соскребают плесень с мокрых сёдел и мажут ею раны лошадей. В 1913 г. американские ученые Карл Альсберг и Отис Фишер Блек впервые добыли из плесневых грибов некий фермент, обладающий антибактериальными свойствами.

И все-таки пальма первенства осталась за Флемингом. В сквере перед ареной для корриды Плаза де Торос де Лас-Вентас в Мадриде ему установлен оригинальный памятник. Перед мраморным бюстом «крестного отца антибиотиков», стоит благодарный тореадор, выживший в схватке со свирепым животным. Сняв шляпу и наклонив голову, он отдает дань уважения великому маэстро. В Праге есть площадь с названием Флемингово Наместье, в Голландии вывели сорт пионов, его изображение красуется на новой купюре 5 фунтов стерлингов. В госпитале Святой Марии в Лондоне, где он работал, открыт музей. В его честь назван Имперский колледж в Саут-Кенсингтоне, один из корпусов Вестминстерского университета, его имя навеки занесено в книгу великих членов масонской ложи «Св. Мария», за ним навечно осталось звание первого диакона Объединенной великой ложи Англии.

В России тоже есть памятник, но не самому Флемингу, а его любимому детищу. Наум Моисеевич, живущий на улице Миклухо-Маклая, что юго-западе Москвы, сказал, что знает, о чем речь. Рядом с его домом, у главного входа в Институт биоорганической химии им. академиков М. М. Шемякина и Ю. А. Овчинникова, стоит монумент валиномицину. Чем этот антибиотик отличается от других, мало кто знает, но память о нем увековечили в виде непонятной скульптуры – то ли эмблемы НАТО с ее компасной розой ветров, то ли масонского креста в круге первом. Но это не всё. В городе Задонск Липецкой области имеется скульптура в честь пенициллина. Во дворе ветеринарной лечебницы на крестообразном постаменте установлен высокий красно-синий столб, по которому лезет головой вниз то ли коричневая змея, то ли червяк. Венчает это высокохудожественное творение белая капсула с антибиотиком.

Что касается нас, невольных ценителей этого зелья, воздающих подобно испанскому тореадору с утра до ночи благодарственные молитвы, то мы потребляли его в большом количестве и с удовольствием алкоголика, которому сердобольные друзья на лавочке налили стакан опохмелиться. Нас вполне можно было бы зачислить в ряды наркоманов, поскольку все мы зависели от укола. Горе тому, кто его не получит, жизнь может оборваться в любой момент, а в графе «причина смерти» будет указано скорее всего – ХОБЛ, отек легких или удушье. Эта фатальная зависимость, словно одна, но пламенная страсть, объединяла и сплачивала людей нашего круга, как сплачивает народ общая беда. Медсестры так и называли нас – «беда-лактамники» (от научного бета-лактамы).

Люди общей судьбы и взаимного сострадания, мы интуитивно тянулись друг к другу, стараясь быть как можно более внимательными и ласковыми по отношению к ближнему и безусловно оставались бы таковыми до часа рокового. Кто-то из классиков сказал, что жалость унижает человека. Максим Горький или кто-то другой, не важно. По-моему, все наоборот – именно жалось является одной из главных человеческих добродетелей. Я бы занес её в разряд самых высоких достоинств, объявил бы знаком морального совершенства, духовной щедрости и нравственной полноценности.

– Но почему-то она, эта жалось, чаще всего является у нас признаком слабости и безволия, объект насмешек, хулы и общего презрения, – сетовал, помню, в разговоре со мной Вячеслав Васильевич, сосед по лестничной клетке. – Зато в чести грубая сила и нахрап, чванство и жестокость.

Мы встречались чуть не каждый день у подъезда нашего дома или в магазине «Вишенка», где он покупал банку энергетика и выпивал на ходу, делясь информацией о погоде и здоровье. Он никогда не жаловался на судьбу, но мне казалось, что в его голосе постоянно звучит какая-то неизбывная тоска по доброте и сердечности. Иногда мы ходили гулять в сторону храма Илии Пророка, и там, на лавочке у Архиерейских прудов это свойство его голоса наводило на мысли о духовном. Я невольно заводил речь о том, что этих качеств нам не хватает, и сегодня мы имеем ситуацию, когда жалостливое, нежное отношение человека к человеку большая редкость: