27. Не игра
Лиз и Ю-ли сидели за длинным столом и сортировали семена. На столе в идеальном порядке выстроились ящики и кассеты с семенами, ожидая своей очереди, по периметру узкой длинной комнаты стояли стальные шкафы с системой микроклимата. Вентиляторы нервно гудели, но их вой и скрежет перекрывал шум улицы, смех и разговоры мужчин на спортивной площадке, пение птиц, воздающих хвалу небесам за здоровое потомство. Женщин в пересыльном пункте больше не было, и сортировочный цех, так значилось на блеклой табличке на двери, за долгое время ожил. Лиз и Ю-ли сами захотели работать, находя в кропотливом и однообразном труде удовольствие, а Ю-ли работа помогала сбросить похмелье от ночных приступов. По регламенту работать должны были все заключенные, но этим вопросом никто не занимался. Заключенные в большинстве своем вели себя спокойно, действовали препараты, входившие в состав еды, драк не было, лишь редкие споры, которые решались на баскетбольной площадке или теннисном столе. Появление Лиз и Ю-ли обрадовали старожилов, ожидавших пересылки седьмой месяц, но это была скорее дружеская симпатия, препараты работали надежно, и половое влечение было заглушено в зародыше, оставляя человеку радость воспоминаний.
В сортировочный цех вбежали Мана и Мурат. Дети сели напротив девушек и хитро смотрели на Лиз и Ю-ли, которая уже грозила им пальцем, чтобы не трогали семена. Мурат показывал ей язык и, когда она не видела, переставлял кассеты местами. Мана хихикала, подмигивая Лиз.
– Я все вижу. Мурат, верни на место, – строго сказала Ю-ли, не отрывая глаз от сита, на котором она разложила семена льна. У Лиз получалось быстрее находить гнилые и пустые семена, и Ю-ли без злости завидовала. – Мурат, не надо делать вид, что ты ничего не делал. Поставь все на место.
– Ладно, – недовольно буркнул мальчик. Он старался говорить по-взрослому, чтобы тонкий голосок не был так похож на сестру, но получалось это смешно, и Мурат обижался, не понимая, почему все улыбаются, когда он говорит. – Нам скучно, а вы с нами не играете!
– Мы скоро закончим и пойдем играть, – Ю-ли насмешливо посмотрела на детей. – А вы уже сделали все задания, которые мы вам задали?
– Там очень сложно. Так сложно, что мы никогда-никогда не сможем ничего сделать! – воскликнула тонким голосом Мана, лукаво улыбаясь, следя за улыбкой Лиз. Девочка всегда сначала смотрела на Лиз, а потом на всех остальных. Брат злился, обзывал ее хвостиком, в тайне желая стать рядом, но гордость мужчины не позволяла. – Мы так устали, что сил нет ничего делать.
Лиз засмеялась, отложив сито в сторону. Ю-ли некоторое время держала строгое лицо. – Тогда и играть не будем. Вы же устали, да? – Ю-ли сузила глаза, Мана тут же повторила, пародируя строгую Ю-ли.
– А вот вы закончите, и мы как раз отдохнем, – рассудительно ответил Мурат. – Скоро обед, и нам положено время для отдыха.
– Лентяи! Ничего, я вам после обеда спуску не дам! – грозила Ю-ли пустым ситом. Она собирала все в ящики и кассеты, работать дальше было невозможно.
– А после обеда у нас свободное время. Мы же дети, ага? – пропищала Мана.
– Лиз, разберись с этими упрямыми обезьянами. Они тебя слушаются.
– Сама ты обезьяна, – буркнул Мурат и юркнул под стол, пущенная Ю-ли перчатка пролетела мимо, врезавшись в стену.
Мана улучила момент и села рядом с Лиз. Девочка деловито помогала собирать годные семена в бумажные пакетики с фольгированной пленкой, почти не просыпая на стол. Ю-ли гонялась за Муратом, хохотавшим и прятавшимся от нее под столом, бегая вокруг стола.
– Как дети, – по-взрослому вздохнула Мана, Лиз хрипло расхохоталась. Девочка взяла ее за локоть и шепотом спросила. – Почему ты раньше не приходила? Беджан приходил, он часто приезжал к нам в интернат, а тебя не было.
Лиз вздохнула, грустно улыбнувшись. Она погладила девочку по голове и поцеловала в лоб. Мана просияла и задрыгала ногами так сильно, что тяжелые ботинки, слишком большие для ребенка, едва не слетели. Роба была слишком грубой и нечестной для детей, но брат и сестра казалось не замечали этого.
– Ладно, я так спросила. Я же уже взрослая и все понимаю, – рассудительно сказала Мана, сделавшись невероятно серьезной на три секунды. Веселый нрав воспротивился, и она снова сияла улыбкой, а веснушки горели еще ярче. У Мурата веснушек не было, мальчик был серьезным и старался во всем походить на Беджана. – Беджан сказал нам, что он не наш папа. А, по-моему, Мурат очень на него похож, а я на тебя.
Лиз вздрогнула. Такая простая мысль не приходила к ней в голову. От волнения ее затошнило, и Лиз чуть не упала в обморок, резко и страшно побледнев. Мана со страхом смотрела на нее, открыв рот не то для крика, не то от удивления. И, правда, Мурат чем-то был похож на Беджана, но не внешне, а умением держать себя, мыслью в глазах и рассудительностью в лице. Но больше всего он был похож на Ата, Лиз увидела, наконец, в чертах мальчика своего отца и себя. Манна была точной копией Лиз в детстве, она вспомнила свои фотографии, но еще больше она походила на мать Лиз или сестру, из яйцеклетки которой и сделали Лиз. Но где же ее второй брат, почему она никогда не навещала донора, почему ей не разрешалось видеться со своим братом.
– Я тебя расстроила? – хныкнула Мана. Мурат стоял рядом и хмурился, сдерживая подкатывавшие слезы, но одна успела соскользнуть на нос, и мальчик долго тер нос, делая вид, что у него чешется что-то на носу или в глазу. Лиз помотала головой и обняла девочку. Мана облегченно выдохнула. Лиз поманила к себе Мурата, мальчик тут же сел рядом, схватив Лиз за руку. Ю-ли смотрела на них и улыбалась, не завидуя, искренне радуясь и борясь с собой, чтобы не проговориться.
– Можно мы будем называть тебя мамой? – робко спросил Мурат. – А Беджан пусть будет папой. Это такая игра, не по-настоящему.
– Да, как в дочки-матери или в семью. У нас нет родителей. Можно, ну, пожалуйста, – Мана смотрела в глаза Лиз широко открытыми блестящими от ожидания и радости яркими звездами, в которых Лиз видела себя, Мурата, Беджана и Ю-ли, и что они все вместе где-то далеко, где много снега и холодно, но зато они вместе. – Почему ты плачешь?
– От радости, – объяснила Ю-ли. – Конечно же, она согласна, можете и не спрашивать.
– А почему ты молчишь? У тебя горло украли? – спросил Мурат, Лиз рассмеялась.
– Не приставай. Когда Лиз будет готова, она заговорит. Мы же и так ее понимаем, – Ю-ли ловко подкралась к Мурату и ущипнула его за ухо.
– Все, квиты. В следующий раз будет больнее.
– Ай! Мне больно!
– Он врет. Ему небольно, – Мана показала брату язык и, соскочив с лавки, потянула Лиз за руку. – Ну, пошли уже гулять!
Во дворе играли в футбол. Заключенные мужчины и бесполые, нарушившие условия контракта или виновные в смерти владельца, терзали оранжевый мяч, подобно людям прошлого, находя в простой игре искренность детства. На площадке не было камер слежения, не было робота-арбитра, легко раздававшего карточки разных цветов, не было даже допотопного электронного табло, счет записывал полицейский, исполнявший роль судьи. Он вполне мог бы играть вместе с более молодыми заключенными и охраной, забывшей о границах и правилах, определенных сводом законов и регламентом. На поле все были равны, что не противоречило ни одному из правил. Хотя каждая проверка пыталась найти, выявить и уличить, раскрутить в свою пользу дело «о недопустимых сношениях с заключенными», копая в основном в сторону половых отношений, совершенно не понимая, что охрана и заключенные питаются в одной и той же столовой, и с едой принимают те же самые конские успокоители. Судья бегал наравне с молодыми, и по факту пробегал даже больше отдельного игрока. Высокая и мощная фигура в черной футболке и шортах была видна сразу, и он был везде, не упуская даже самых малых нарушений.
Дети держали Лиз за руки, Мана левой рукой сжимала пальцы Ю-ли, довольно посматривая то на Лиз, то на Ю-ли, строившей девочке страшные рожицы. Мурат и Лиз были в игре, внимательно следя за игроками. Команда Беджана проигрывала, и игроки в желтых футболках наседали на голубых, желая сравнять счет. Вот Беджан вырвался, пошел один на один с вратарем, и его в подкате сшиб высокий и худой парень, точная копия судьи, но без возрастного веса. Ю-ли показала ему кулак, и парень картинно испугался, с трудом сдерживая широкую улыбку. Ю-ли хмурилась, что-то кричала ему, а он лишь пожимал плечами, покорно принимая вторую желтую карточку от судьи. Парень ушел с поля, а Беджан готовился пробить пенальти.
– Ислам, ты как себя ведешь? – грозно спросила Ю-ли, парень покорно склонил голову, исподлобья смотря на нее полными озорства и любви глазами. – Ты же обещал, что будешь играть честно!
– Когда ты ушла, я забыл об этом. Прости, о прекраснейшая Ю-ли. Без тебя я не могу играть честно. Мы все равно выиграли, даже если он забьет.
Ю-ли пробурчала что-то невнятное, Мана захихикала, с озорством смотря на Лиз.
– Тихо, Беджан будет бить! – воскликнул Мурат.
Все посмотрели на ворота, перед которыми готовился Беджан. Он долго массировал ушибленную ногу, Лиз показалось, что он прихрамывает. Судья дал свисток, Беджан разбежался и сделал обманный ход, ударив как бы в левую девятку, куда и прыгнул вратарь, а мяч спокойно влетел посередине, пущенный из старой корабельной пушки. Беджан запрыгал от радости, просвистел последний свисток, и игра закончилась. Команды жали руки, обнимались, еще разгоряченные, полные азарта и волнения.
Беджан пошел к Лиз и детям. Он хромал на левую ногу.
– Без обид, Ислам – игра есть игра, – Беджан хлопнул по ладони Ислама, весело улыбаясь. – Ю-ли, прекрати быть такой строгой. Тебе это идет, но Ислам же и так влюблен в тебя по уши.
Парень побледнел, потом покраснел, как и Ю-ли. Мана ущипнула ее за ногу и спряталась за Лиз. Мурат с восхищением смотрел на Беджана, не решаясь подойти. Беджан подошел сам и обнял мальчика, похлопав по спине.
– И ты так сможешь. Будешь даже лучше играть, – сказал Беджан, подмигивая смутившемуся мальчику.
– А мы с Лиз решили поиграть в семью. Ты будешь папой, а она нашей мамой! – звонко воскликнула Мана. Ее радостный звенящий голосок заполнил все пространство, и все с интересом и улыбками смотрели на них, забыв про игру и подначивания соперников.
– Ты же не против? – шепотом спросил Мурат, смотря в землю
– Я не против. Мне нравится эта игра, – ответил Беджан, и мальчик бросился его обнимать. – Лиз, ты же тоже не против?
Лиз кивнула и облегченно вздохнула. Ю-ли топнула ногой, требуя от Беджана, чтобы он все рассказал немедленно. Беджан посадил мальчика на закорки и помотал головой, Мурат повторил за ним. Как же они были похожи.
– Лиз, ты же сама все поняла? Я не хотел тебе говорить потому, что ты должна была сама почувствовать, – Беджан смотрел в глаза Лиз, она кивала, смотря счастливой улыбкой на Ману и Мурата. Дети вертели головами, пытаясь понять, увидеть в лице мамы и папы о чем они говорят, и ничего не понимали. Первой сдалась Мана, начавшая бегать вокруг мамы и папы, щипая по очереди и злобно хохоча. – Ты же понимаешь, что это не игра. Если ты боишься, то не таи это в себе.
Лиз замотала головой и с тревогой посмотрела на него. К ним незаметно подошел полицейский и, верно поняв вопрос в ее взгляде, успел ущипнуть Ману, изготовившуюся напасть на него первой. Девочка вскрикнула и спряталась за Лиз, выглядывая блестящими хитрыми глазами.
– Если будет угодно Аллаху, то все будет так, как мы загадали, – сказал полицейский и кивнул парню, переглядывающемуся с Ю-ли. – Осталось два этапа. Скоро мы должны двинуться дальше. Я молюсь о том, чтобы все получилось.
– Но почему ты не хочешь с нами?! – возмутился Ислам.
– Ты помолчи. Потом все поймешь, когда придет время. Чтобы жить дальше, змея должна отбросить старый хвост – таков закон.
– А почему вы не целуетесь? – возмутилась Мана. – Мама с папой должны целоваться!
Лиз засмеялась и прошептала беззвучно, сливаясь взглядом с Беджаном: «Я люблю тебя». Она подошла и кивнула Мурату, мальчик тут же закрыл глаза. Лиз поцеловала Беджана, и поцелуй показался слишком долгим Ю-ли, она топнула ногой и воскликнула: – Видел бы вас Пророк! Тут же бы забрала вас полиция совести!
– Мы и так заключенные. Дальше тундры не сошлют, – засмеялся Беджан и подмигнул Исламу. – Не тормози, видишь, как она злится.
Ю-ли показала кулак парню, Ислам стал пунцово-красным, получив ощутимый хлопок по спине от деда.
– Дети, какие же вы еще дети, – вздохнул полицейский. – Ничего, успеете все, я же вижу.
– Вот еще, – фыркнула Ю-ли и демонстративно отвернулась, успев одарить Ислама таким требовательным взглядом, что парень побледнел.
«Давай», – беззвучно прошептала ему Лиз, Ислам будто бы услышал ее. Парень вздохнул и шагнул к напружинившейся Ю-ли. Она тут же оттолкнула его, уперлась руками в грудь, больно схватив за футболку, сумев защипнуть кожу до острой боли. Ислам улыбнулся, из глаз закапали слезы, и Ю-ли испуганно отпустила, поняв, как больно ему сделала.
– Извини, я не хотела, – прошептала Ю-ли и обняла за шею, первая поцеловав.
– И скоро у них будет малыш! – звонко напророчила Мана.
– Не скоро, но точно будет, – усмехнулся Беджан.
Раздались приветственные крики и свист. Бывшие соперники, а теперь зрители мелодрамы, посмеивались и по-доброму подначивали Ислама. Парень оказался в пересыльном пункте раньше приезда Лиз и Ю-ли, и с первого дня, а прошла всего неделя, всем было понятно, а Ю-ли и Ислам смущались, играя во взрослую игру, построенную на детских комплексах. Ю-ли была немногим старше Ислама, что по законам препятствовало их браку, и эта мысль глубоко сидела в ней, заставляя сомневаться в себе, сомневаться в нем. А Ислам боялся открыться, горевший от неожиданного чувства к этой бледной и, пожалуй, некрасивой девушке с умными и глубокими голубыми глазами, становившимися серыми, темневшими, когда она злилась и сильно волновалась. Ислама не интересовали законы, он знал, куда идет, чувствуя ответственность за Ю-ли и Лиз, за ее милых детей. Когда они выберутся, он все расскажет Ю-ли и Лиз, но не сейчас, пока не все решено, пока дорога столь туманна и опасна.
28. Следователь
Следователь Карим Хрипунов настороженно осматривал комнату допросов. Ему приходилось бывать в подобных комнатах и раньше, но в совершенно ином качестве. Теперь он сидел в кресле, стянутый ремнями по ногам и рукам, с зафиксированным мягкими лентами туловищем, а голова была прижата широким холодным ремнем, закрывающим весь лоб, к высокой твердой спинке. Для затылка имелась упругая силиконовая подушка, принимавшая форму черепа обвиняемого. Пожалуй, она была единственной мягкой деталью жесткого и бездушного кресла.
Карим попробовал сдвинуться, сесть удобнее, но ремни туже стянули руки и ноги, а широкие ленты на груди неприятно затрещали. Он закрыл глаза и стал вспоминать, сколько преступников прошло через него, через подобный дознавательный стенд. Лица слились в одно: бесформенное, с патологической похотью, жирно смешанной с дебилизмом и неудовлетворенностью. И не было к ним никакой жалости и малой толики сострадания, как требовал Пророк. Карим работал только с убийствами и насилием над личностью, часто кончавшимся изощренным убийством. Поэтому он и взял дело об убийстве медработника в привилегированном реабилитационном центре. Дело само нашло его, алгоритм определил его квалификацию и передал все материалы следователю Хрипунову. Карим сразу увидел, что первичный вывод о садистском обращении с objects of full human’s use contract гораздо сложнее и интереснее обыкновенных садистских игрищ, которых он насмотрелся за более сорока лет службы.
Карим был адаптером второго уровня, и в испуганных бледных девушках сразу узнал себя молодого, непонимающего своей роли и боявшегося, наивно полагавшего, что сможет изменить свое предназначение. И это была не жалость, нелицемерная слеза, пущенная при виде молодых девушек, уже сильно изношенных во исполнение великой функции. Он не жалел их, как не жалеют сильного духом и телом, пускай и зажатого, обездвиженного, подавленного, но непокоренного. За первые сутки он собрал всю информацию об их семьях, о том ужасе, который творился в знатных родах Ахметовых и Юмашевых, и который называли сохранением традиций. По правилам он имел право запереть каждую из них в этой комнате, воздействуя на нейроимплант, провести дознание между импульсами дикой боли и ужаса, сгенерированными в голове адаптера по воле следователя. Мерзкая и тошнотворная в своей показной гуманности процедура, когда не происходит физического насилия, а тело и мозг начинают убивать сами себя, доводя до микроразрывов внутренних органов от судорог, которые не считаются тяжкими телесными повреждениями, а приравниваются к сопутствующему ущербу. Простых людей, не имевших сложных нейроимплантов или вовсе нечипированных, кололи нейролептиками, вызывавшими яркие и болезненные галлюцинации, после которых психика сдавала позиции, человек сходил с ума и выдавал все подряд. И в этом ворохе бреда и «чистосердечного» признания программный алгоритм вычленял важное, проверяя и верифицируя с невербальными признаками. Позже следователь проводил оценку показаний с материалами дела, проверял соответствие статьям закона и выносил обвинение. Это могла сделать и машина, но робот-юрист был бездушен, и, как требовал закон Пророка, решать должен был человек. Лучше всего для этих целей подходил адаптер второго уровня, совмещавший в себе душу человека и продуманный и беспристрастный алгоритм, идеальную машинную логику с огромной базой данных обо всех зарегистрированных делах, умевший за долю секунды генерировать точную юридическую справку, выносить верное решение.
Водителя Мары Ахметовой он допросил в день задержания. Этот человек оказался слабоумным, без нейроимплантов, просто верный пес хозяина. Наверное, такими и должны быть идеальные слуги, Карим встречал таких экземпляров, когда дела касались знатных родов, тем более, потомков апостолов Пророка или самого Пророка. Такие слуги были готовы на все, не задумываясь о своей вине, не боясь наказания, истово веря в то, что служа потомку, они служат самому Пророку, а их жизнь лишь малая песчинка в великой воле Аллаха. Бороться с подобным мировоззрением было бесполезно, и их после дознания и подтверждения обвинения отправляли работать на утилизацию радиоактивных отходов, где всегда была нехватка рабочих – слишком быстро человеческий организм превращался в мертвую биомассу.
Пока Мара Ахметова и Марфа Юмашева приходили в себя, Карим понимал, что совершают над их телами и мозгом, впервые за долгую карьеру пойдя против алгоритма, сумев обосновать программе перевода их в режим защиты свидетеля. По общим правилам он должен был начать допрос Мары Ахметовой в день задержания, проигнорировав ходатайство ее мужа о переводе ее и Марфы Юмашевой в режим защиты свидетеля. Странно было то, что этот чиновник высокого уровня просил за другую женщину, за чужую жену, но закон этого не запрещал, но и не было определенного разрешения, и Карим отыграл все в их пользу, испытав яркое чувствительное переживание, когда смог обыграть систему, заставить идеальный алгоритм согласиться с доводами простого адаптера второго уровня, обязанного следовать за управлением высшего уровня, – следовать за Пророком. Карим самостоятельно определил и доказал сам себе, умело запрятав полученное знание в тайные уголки памяти, которые были у каждого адаптера в исходном коде, что Пророк и есть программа управления высшего уровня, которая живет своей жизнью, поощряя тех, кто сможет ее обыграть. Таким поощрением для адаптера его конфигурации и было яркое, и очень чувствительное удовольствие, скорее напоминавшее оргазм у простых нечипированных людей, но длившийся не жалкие секунды, а накрывавший на пять-шесть часов, доходя до болезненного наслаждения, когда хочется остановиться, и нет сил остановиться, в кульминации испытывая блаженную смерть на тридцать секунд. Не дольше, тайминг был рассчитан, и тридцатисекундное голодание мозга не могло нарушить сопряжение нейроимпланта с мозгом адаптера. Каждый адаптер стоил дорого, и принадлежал государству. Карим знал, что подобные ощущения может получить и простой человек с базовым нейроимплантом, оплатив внушительный тариф в публичном доме, и он имел на это право, но это было не то, неинтересно. Конфигурация адаптера второго уровня, внедренная в Карима, полностью отсекала от него любое проявление чувств к какому-либо полу, и в публичные дома он ходил исключительно наблюдать за клиентами, для приличия заказывая девочку или мальчика, или обоих, устраивая глупым и измученным objects of full human’s use contract ночь отдыха, слушая их смешные и порой пугающие рассказы о клиентах. К ним обычно присоединялись все свободные модели, включая пожелтевшего со временем администратора, и такие собрания были гораздо лучше любой сложной и часто бесполезной агентурной работы. Девушки и парни рассказывали такое, а Карим, имея право, получал ID клиентов, позже дополняя досье новыми характеристиками. Поэтому, когда он взял дело Ахметовой и Юмашевой, Карим многое знал об их отцах, братьях и матерях и мужьях. Карима тогда удивило, что муж Мары Ахметовой никогда не посещал публичный дом второго круга на севере старого города, как это делали ее отец и брат, «славившиеся» изощренной жестокостью, и которым из-за статуса нельзя было отказать.
Забавнее всего получилось с врачами, которые вели реабилитацию Ахметовой и Юмашевой. Они оказались подкупленными отцом Юмашевой, уже после первого укола сдав всех. Карим подумал, ощущая холод жесткой спинки дознавательного стенда, где сейчас эти пустые люди? Их судьбу он не отслеживал, вычеркнув из памяти сразу же после верификации показаний. В деле все было, не он, так любой другой сможет проверить и перепроверить данные. Точность показаний более 92%, очень высокий результат, которым Карим гордился. Все его дела были закрыты с высоким коэффициентом выполнения и валидации данных. У него были даже награды – вот они, две желтые медали из сплава золота и платины. Их специально повесили на противоположной стене, вместе с экраном, на котором непрерывно шел его послужной список. Они думали, что так смогут заставить его переживать… и они ошиблись. Карима это не волновало. Он пытался найти решение в себе, почему так, почему он не боится, ведь его ждет допрос, его ждет жестокая и долгая пытка. И не потому, что он будет лгать или не договаривать, а потому, что для преступников его уровня таким был регламент дознания. И здесь он оказался на высоте – опасный государственный преступник, не совершивший ни одного отступления от законов и регламента, но позволивший себе быть умнее, чем государство.