Кука сворачивает направо. Батюшки! Так и есть: под елью сидит красноголовый подосиновик. Конечно, сидеть под колючею елью, в полутьме, не очень то приятно. Кука срывает его и кладет в подол.
Грибы наперерыв просятся, чтобы она их обрала. Куку тянет то туда, то сюда; подосиновики, подберезовики, волнушки, моховики, важные и толстобокие боровики настойчиво зовут ее к себе. Все они разные – иной уродился маленьким уродцем на кривой ножке, другой простудился, распух, состарился. Ну, его-то, старого хрыча, в подол не надо брать, чтобы не заболели и другие.
Мимоходом Кука встречается с полчищем муравьев. Около двух пней раскинулись высокие муравейники, друг от друга они шагах в двадцати. Конечно, находясь в столь близком соседстве, как не проложить дорогу. Вот муравьи и проложили ее и засновали взад-вперед, из одного города в другой. Идут они туча-тучею, купцы, солдаты, рабочие, нищие, богомолки, пьяницы… Тот надрывается над тяжелым бревном – сосновою иглою, тот тащит камень-песчинку, а там сцепились два драчуна, прохожие толкают их, сердятся на них, а они знай, угощают друг друга зуботычинами.
– Ай! – вскрикивает Кука, вскакивая с корточек. Она подумывала было разорить один муравейник, чтобы посмотреть, как подымется суматоха, и как заспешат муравьи утаскивать желтенькие яички, – но муравьи храбрые, один солдат влез на ее ногу и ударил ножиком, страсть как сделалось больно.
Кука ловит маленького обидчика и убивает его. Зачем дерешься? Тебя трогали?
Подвергнуться еще раз такому укусу Кука вовсе не намерена. Она уходит к ручью, журчащему невдалеке.
Между высоких берегов протекает извилистый ручей, звенит, балуется с камнями, пересмехается, – между высоких берегов, на желтом песке… Сосны и темные ели и узловатые березы слушают его безумолчные песни, а ему и любо – сверкает под солнцем, пенится, убегает вдаль, к студеному озеру.
Кука спрыгивает под обрыв и садится на землю, спустив ноги в ручей. Эва, как прильнул, обрадовался! Уже так-то ему, светлому, хочется смыть с них всю грязь, все соринки, все мусоринки, что кипит, ворчит и торопится – а вдруг, дескать, Кука уйдет, и он не успеет обласкать ее вдоволь.
Но Кука сидит смирнехонько и думает. И думает она длинные, широкие думы: отчего деревья растут? Почему птицы поют? Кто повесил на небе солнце? Где живет леший и чем кормится?
– Кха! Кха! – гремит за ее спиною. Кука оборачивается – никого, но кто-то стоял совсем рядом и покашливал.
Она притворяется, что ничего не расслышала, и опять смотрит в безостановочный ручей.
– Кха! Кха! – повторяется кашель за ее спиною. Кука сердится. Ну, кто там, что ему надо от нее? Почему прячется?
– Ты кто? – спрашивает Кука, не повертываясь к кашляющему.
– Ты кто? – звонко и насмешливо откликается эхо.
– Да, кто ты?
– Да, кто ты? – передразнивает эхо.
Кука видит, что разговоры излишни, и замолкает, но только что принимается за длинные широкие думы, как кашель за ее спиной возобновляется. «Леший»! – в ужасе соображает Кука: «он меня хочет съесть».
Она мгновенно вскакивает на ноги, грибы вываливаются из подола в ручей и уплывают, но Куке не до них, она несется стрелой по крутизне берега. По ее пятам гонится огромный мужик, весь обросший шерстью, с здоровенной дубиной в руке. Кука не видит его, но знает наверняка, что он за ней гонится и что он такой страшный на вид. Леший! Конечно, леший!
Весь лес ополчается на бегущую Куку. Ветви бьют ее по лицу, травы сплетаются вокруг ее ног и норовят уронить наземь, с сосен сыплются шишки, ольшаник непролазною стеной становится на ее пути, а в босую подошву вонзается заноза. Изнемогая, Кука замедляет бег, но странно леший ее не убивает, хотя он, должно быть, совсем – совсем настиг, совсем рядом.
Кука начинает сомневаться: да правда ли? Может, и лешего-то нет… Солнце, чай, еще не закатилось, а лешаки гуляют больше по ночам. Тогда они кричат, пищат по ребячьи, аукаются.
Кука смело останавливается и, на всякий случай крепко сжав свои маленькие кулаки, повертывается лицом к мужику с дубиной. Так и есть – его и в помине нет… Глупая, глупая, зря занозила ногу…
Прихрамывая, она продолжает свой путь шагом… Деревья редеют, сейчас будет озеро. Она окончательно успокаивается, – и как это можно было испугаться лешего… Ф-фу ты! Лешаки же всегда озорничают по ночам.
А вот и озеро. Лес обрывается, внизу серебрятся спокойные воды. Слабые волны лениво наползают на прибрежный песок, шуршат тростниками, певуче плещут и отползают обратно в свое спокойствие.
Озеро большое, противоположный берег теряется вдали; когда бывают туманы, даже смутных очертаний его не видать. Белые чайки носятся над светозарной равниной, то нырнут в нее, то взметнутся высоко-высоко, серебристая чешуя пойманной рыбы блестит в черном клюве окрыленной рыбачки.
Кука выходит на прибрежный песок, босые ноги оставляют на нем глубокие отпечатки.
Пылающее солнце низко повисло над озером и протянуло к нему бессчетное множество лучей. Ни тучи, ни облачка на неомраченном небосклоне.
Кука отеняется ладонью от солнца и всматривается в даль. На озере чернеет челнок.