– Ермолай в соседнем дворе рос, детство провели вместе. Все делали на пару: гоняли по улице, купались летом, катались на санках зимой, дрались с соседними ватагами ребятишек. У обоих отцы – ушкуйники, и мы для себя ничего иного и не мыслили. Потом пришли на один ушкуй. Вместе плавали, вместе воевали. В прошлом году плыли в низовьях Волги. Жара стояла несусветная! Пристали к берегу на ночевку. Никаких степняков и близко-то не было, часовые вокруг лагеря стоят. Решили искупаться, терпеть духоту сил больше не было – рубахи под кольчугами потом истекают. Сумерки уж были. Молодежь скинула кольчужный доспех, полезла в воду. Матерые бойцы предпочли остаться на берегу. Мне, как ни хотелось тоже раздеться и окунуться в Волгу, пришлось остаться с опытными мужиками – атаман как-никак. Кругом шумит дубрава, ветерок обдувает. И тут и началось! Есть такой лесной народ – мокша. Кинулись из леса с трех сторон, топорами замахали. Они на русичей вечно в обиде: грабят их постоянно, часто уводят в полон девок – приходиться им от княжеского разбоя глубже в чащу прятаться. Ну а уж когда перевес в силе чувствуют, бьются беспощадно. А из кустов их лучники-охотники стреляют без промаха. Стрелы так по доспеху и молотят. Тем, кто на берегу остался, только шеломы одеть, да саблю выхватить – секундное дело. А вот тем, кто в водичке полоскался, несладко пришлось. Целыми всего два человека из сорока остались – мы тремя ушкуями шли, треть окупнуться решила. Ермолаю стрелы левую руку и правую ногу пробили, лицо в двух местах порвали. Мы этих лесовиков махом зажучили, кого перебили, кого в плен взяли, остальных назад в чащобу загнали. Побратим за год выздоровел, но ходит, сильно хромает, левая рука ничего удержать не может, личность страшно перекошена. Елена всего раз его увидела, ей аж дурно стало. На работу нигде не берут – и неловок с одной-то действующей рукой, и жуток внешне. Отца два месяца назад убили булгары. Ермошка с матерью вдвоем остались. Едят то, что на огороде выросло. Я подкидываю, что могу, но последнее время все реже и реже: в свою семью и хозяйство приходится много вкладывать. Давай, Володь, возьмем парня – уж очень они с матушкой нуждаются.
В таких просьбах перед такими путешествиями, как то, что нас ждет в недалеком будущем, не отказывают. Впрочем, я бы, наверное, и так не отказал.
Заверив компаньона, что его увечный друг может приступать к работе хоть завтра, задумался. Что-то еще, несомненно важное, вылетело из головы. Отвлек от этих мыслей снова Матвей.
– А мы можем Ермолаю немного денег хоть на первое время выдать? И мне с Еленой что-то отсыпать…
Душа загоревала: экий я дурачина и простофиля! Большой, а без гармошки! Подлец Алексей работникам лесопилки не платил!
Жестко натянул поводья. Тпру! Зорька встала. Наверное, с неприятной мыслью – досок все-таки подтащат…
Смелый остановил Вихря, внимательным ястребиным взором оглядел окрестности – не видно ли где затаившихся врагов и прислушался: не хрустнет ли где веточка под чужой ногой подкрадывающегося охотника на чужого человека. Мне показалось, что он даже принюхался… Негромко спросил меня, готовый в любой момент ласточкой спрыгнуть с коня и завертеться убийственным колесом:
– Что? Где?
– Ты прости меня, – покаянным голосом начал я, – совсем эти боярские прихвостни мозг проели. Забыл деньги раздать. А опасности нет никакой, не напрягайся. Ваши рубли вороватый приказчик пытался утащить.
С этими словами вытащил кошель и начал отсчитывать монету.
– Эта гнида еще и возчикам, и лесорубам ничего не платил, – заметил компаньон, уже стоящий рядом, – им в первую очередь надо отдать. Мы-то, если серебра не хватит, рыбы наловим.
Я аж застонал. Да, в ушкуйных идеях относительно наказания для вороватого приказчика было много хорошего. Так и хотелось Алексею что-нибудь вырвать и куда-нибудь гаденыша продать. Да и мысли подсобников, об удалении уха с одновременным пристраиванием жулика на кол, уже не казались чрезмерно жестокими. Собаке – собачья смерть! И имеется в виду вовсе не лучший друг человека…
Считал, считал и считал. Когда в изрядно уменьшившейся мошне появилась приятная легкость, ссыпал деньги назад и сунул ее в руки компаньона целиком.
Он зароптал:
– Лишка даешь! По-справедливости надо делить!
– Ты знаешь сколько я зарабатываю? Есть еще одна пилорама, люди кареты для моих продаж делают, другие кирпич обжигают. Мне деньги за пение и рассказывание анекдотов, за лечение дают. А ты зарабатываешь в десять раз меньше. У меня Забава ни в чем отказа не знает, а у тебя Елена, поди, уж умаяла разговорами, чего она хочет купить. И ты еще мне указывать будешь, сколько основному работнику платить?
Аргумент с Ленусей сломил его сразу. больше ненужных споров не было. Немножко проехались молча.
– Кстати, доски на коляски я тоже твои беру.
– Общие.
– Скоро я уеду, будешь за порядком приглядывать, мою долю Забаве отвозить.
– Куда хочешь податься? – поинтересовался Матвей.
– Мир спасать.
Собеседник аж крякнул.
– Круто берешь! Может пусть так постоит?
– Громадный камень к Земле летит, много злых дел наделает. Слишком сильный удар нас ждет. Слышал про Апокалипсис?
– Попы говорили. Но может обойдется?
– Мне двое сказали. Волхв, который меня учит, и колдунья, что будущее предсказывает. Бабенка сама пришла. Они с кудесником даже не знакомы. А Наина еще рвется со мной идти. Она про поход ничего сказать не может, там все как темной пеленой укутано. Может, живыми и не вернемся.
– Тебя ж тронуть никто не может!
– Нас где-то там черный колдун ждет. Мою защиту он махом пробьет, под укрытием ведуньи немного дольше продержусь, да может Ванька еще поможет. Бог даст, осилим эту нечисть. Ну а если не вернусь, Забаву не бросай, попытайся наших женщин увести. Хотя шансов у вас спрятаться будет немного.
– Да мы в лес!
– Он весь огнем пылать будет.
– Пещеру большую знаю!
– Обвалится вам на голову. Уцелеет по всей Земле людей считанные единицы. Я решил, что лучше рискнуть, попытаться от врага отбиться, чем всех этих потрясений сидеть ждать и слушать успокаивающие речи от своей бабы. Иван – орел, ничего не боится, сам вызвался идти. Надо только ему хоть сабельку купить.
– Он что, еще и не боец?
– Зато отважный очень. А кто посмирней, пусть дома, при жене посидит.
Через мгновение Смелый, уже с земли, схватил меня за грудки, пригнул лицом к себе и зарычал:
– Ты меня трусом назвал?!
Фу ты, ну ты, лапти гнуты! Я в его годы к таким вещам поспокойнее относился. Просто если обвиняли в трусости, брали на понт, как говорили в мое время, смеялся в глаза и отвечал – проверьте. Желающих обычно не находилось.
Молодой что-то чрезмерно горячится на ровном месте. У русских князей почти у всех были различные прозвища. Мономах, Большое Гнездо, Невский. Часто по личным качествам: Вещий, Мудрый, Великий. Отважных называли Барс, Удалой, Удатый. А вот клички Смелый почему-то не припоминаю…
Да и за что ее могли дать не ведающие страха ушкуйники? Возможно, больше с ироническим подтекстом?
Однако Матвей меня тряс все сильнее. Пора было унимать сокола нашего – а то пришибет второпях, не успею мир спасти.
– Что ты, что ты – и в мыслях не имел. Я уж через месяц с ватагой к Русскому морю ухожу. Мне Забаву защищать надо, слишком ее люблю.
Новая мысль пронзила парня.
– А я Елену выходит меньше люблю?!
– Не мне судить. Но вот Иван за Наиной пошел, безумно любит, боится потерять. А ты в лесу, в пещере или еще где рассчитываешь отсидеться, Бог тебе судья.
Матвей меня бросил, отошел, сел, по сути – шлепнулся на обочину. Мало того, что унизили, так еще и доказали, что правы! Такого в его короткой жизнедеятельности еще не было. И любимейшая Леночка под угрозой! А он в чащобах, да в неведомых буераках отсиживаться будет!
Он вскочил. И зазвучал привычный командный голос:
– Я иду с вами. Это не обсуждается. За Ленку кого хошь зубами порву!
Вот это по-нашему, по-походному! Приятно слышать такие речи от бойца, который пойдет с тобой черте куда, и будет сражаться невесть с кем.
Остаток пути обсуждали, как и куда идем, что из оружия и съестных припасов возьмем с собой, чтобы не быть излишне отягощенными, будем ли брать в дорогу коней, какую шашку купим кирпичнику и много, много всего. Как это пели в моей прошлой жизни: И кое-что еще, и кое-что иное, о чем не говорят, чему не учат в школе…
Новгород Великий встретил перезвоном колоколов. Дело двигалось к вечерней службе. Божественные звуки, по данным 20 века убивающие многие инфекции, вплоть до чумы и сибирской язвы, плыли в воздухе. Не даром звонари никогда не болеют простудами. Во время больших эпидемий звонили без перерывов, и это помогало. Не даром это звучание зовут благовестом! Называют и говорящей иконой, и звучащим солнцем. И отступают и бронхиальная астма, и гипертоническая болезнь, повышается иммунитет. Тусклое бренчанье кирхи или заунывное пение буддийского монаха, русскому человеку это чудо православного храма не заменят.
Подъехали к дому будущего приказчика. Матвей соскочил с коня, рванулся в избу побратима. Небольшая собака гавкнула пару раз и утихла. Ушкуйника она знала с детства, за меня мой запах все объяснил – друг пришел не только к хозяину, а и к ней, дворняге. Она завиляла хвостом, и пока я заводил лошадей во двор, всячески проявляла свое расположение.
Бывшие воины, не торопясь, подошли ко мне. Да и как тут поторопишься: правая нога приволакивается, левая рука согнута в локте и малоподвижна. Зато правая рука жестикулировала за двоих. Речь, слава богу, не пострадала. А вот лицо оставляло желать лучшего: перекошенное, изборожденное шрамами. Лену можно было понять – Квазимодо на этом фоне казался бы красавчиком. Украшением для любой торговой точки, Ермолай, конечно не являлся.
Жалко парня было до ужаса – зримая вторая группа инвалидности в двадцать лет. Молодые тащатся на военные и различные боевые книжные истории. Смерти никто не боится! А людей без рук, без ног, слепых и прочее, прочее, хоть один из них рассматривал подолгу? Отводят глаза, скорее бегут мимо – нас это не коснется! Мы победим! В крайнем случае убьют.
И не знают, что на одного убитого приходится пятеро раненных… И-эх! Те, что долго в военных госпиталях лежат и выходят пожизненными инвалидами без всякой надежды на улучшение, изучили этот вопрос и ответ на него в мельчайших подробностях.
И жалеть паренька было нельзя – разнюнится и поковыляет на паперть милостыню просить. Хрен с ними со сверхдоходами, Матвеева побратима в беде не бросим.
Не люблю глазеть на увечных, как и многие другие люди. Ущербные это чувствуют, и начинают от испытываемого неудобства беситься: грубят, стараются оборвать общение. Мне сейчас это ни к чему.
Поздоровавшись, сразу, не отводя взгляда, начал расспрашивать.
– Грамотный?
– Конечно.
– Считаешь хорошо?
– Не жалуюсь.
– Опыт торговли есть?
– Никакого нет.
– Жрать дома нечего?
Ермолай опешил.
– А при чем тут…
– При том, что ты уже принят на работу, сейчас дела идешь принимать. Позови мать!
Спрашивать в этот раз он не решился.
– Мама, мама…
Немолодая женщина на голос ребенка вылетела на крылечко.
– Что Ермошенька? Не обижают?
Эх, мамы, мамы… Всю жизнь за нас боитесь – не обидел ли кто здоровенного деточку, от внешнего вида которого вечером прохожие прячутся, а наряд полиции старается объехать тихим проулком, чтобы ненароком не обозлить.
Я выстроил начальственную рожу. Матвей тут с детства ошивался, сопли утирал, не авторитет. А чужого всегда слушают с большим вниманием.
– Ваш сын с сегодняшнего дня работает в лавке-амбаре, торгует досками, которые пилит его друг – показал рукой. – Сейчас мы отправляемся на рынок, пусть оглядится, что к чему.
Она всплеснула руками.
– О господи! А мне и угостить-то вас нечем!
Да, компаньон был прав: нищета в самом расцвете, близка к апогею. Стащил с Зорьки мешок, еще изрядно набитый провизией.
– Матвей! Помоги в дом оттащить, хозяйка покажет куда. – И опять ей: – Они вернутся, голодные, как собаки. А оба завтра в силе нужны. Здесь еда кое-какая, покормите потом наших ребят.
Мать и пильщик подались с сидором в дом.
Заинтересованная забытыми запахами собака увлеченно скакала рядом. И тебя, помесь Дружка и Жульки, породы новгородская сторожевая, надеюсь хозяева не позабудут. Данилова пилорама одарила нас вволю. Ермолай было начал:
– Спасибо тебе большое! Мы уж три дня одной капустой с огорода питаемся…
Отогнав глупые шуточки, которые вертелись в слабой головушке, типа: а я вам еще капусточки привез…, подошел к парню, поднял его на руки и закинул на лошадку. Он не успел даже удивиться, как я уже зашел с другой стороны и перекинул его пострадавшую ногу через седло. Теперь Ермолай пусть ропщет, как угодно, дело уже сделано.
Жестко сказал:
– У меня нет сил с вами хромать до базара, устал – целый день кручусь, поэтому на Зорьке поедешь.
Молодой, соглашаясь покивал. Потом задумчиво произнес:
– А ты, видно, хороший человек. Не брезгуешь на увечного глядеть, первый раз меня в жизни видишь, на руки взял, как родного.
– Ты Матвею побратим?
– С давних пор.
– А мне он один из лучших друзей, верю ему, как себе. Вдобавок, скоро на смертный бой вместе пойдем. А побратим такого товарища, и мне названый брат. А как он выглядит, для меня неважно. Я больше тридцати лет врач. Видал всяческие виды. Причем лекарем был в таком месте, где врачевал не столько болезни, сколько свежие увечья. Если бы тебя, истыканного вражескими стрелами, хотя бы в течение суток ко мне приволокли, так бы все поправил и зашил, что ты от себя прежнего отличался бы только шрамами на коже. На ногах бы вприсядку плясал, в беге от других бойцов не отставал, одной левой рукой коня на скаку бы останавливал. Да и лицо бы не особенно перекашивало. Сейчас извини, уже поздно – рад бы помочь, а не могу. А шрамы только украшают мужчину. В мужике, главное – это стальная воля и несгибаемый характер, железная уверенность в себе. Вот за это нас бабы и любят, а не за смазливую мордочку и слащавые речи. Человек должен быть кремень, а не половая тряпка! Никогда не надо падать духом – все, что нас не убивает, только делает нас сильнее!
Тут я заметил, что окружен внимательными слушателями. Даже песик присел и навострил уши на мои дерзкие речи. Мамаша вытирала навернувшиеся слезы – паренек, видать, пребывал в полной меланхолии и депрессии. Желанных внуков ждать от любимого, но ущербного сыночка, уже просто не приходилось. Главная задача последнего времени была проста – не издохнуть с голоду. А еще – следить за сыном, чтобы он от великой печали и отчаяния, не дай бог, не покончил с собой. А тут хоть при деле будет, и голодовка кончится… Может, и бабенка какая проклюнется, приткнется к зарабатывающему мужичку. Могут и детишки появиться, бог даст…
Глянул на Матвея:
– Денег отсыпал? Я-то поистратился в дороге.
– Конечно, конечно! – в два голоса.
– Тогда пошли!
И мы подались на базар. Торг уже заканчивал свою шумную работу. Возле ворот лавки вертелся запоздавший покупатель с повозкой. Он уж хотел, отчаявшись, отъезжать восвояси, но тут вовремя подвалила наша ватага.
Пока Матвей снимал побратима с лошади, я направился к клиенту. Тот враз понял, что мы тут не чужие, и с надеждой спросил:
– А скажи-ка мне, мил человек, эти, что досками здесь торгуют, еще появятся?
– Вот он я – весь перед тобой, как лист перед травой!
Покупатель обрадовался: продавец подошел компанейский и веселый, глядишь, и не откажет, невзирая на поздний час. Ласково попросил:
– Ты бы запоздавшему продал досочек…
– Хоть весь амбар для такого покупщика выгребу! И скидочка обязательно будет!
Ничто так не манит русского человека, как скидки. Все иностранцы, торгующие с нами, твердо знают, чем заманить русака. Вот и мне грешно было бы упускать такой верный шанс. Поэтому пел дальше.
– Как родного приветим, что хочешь требуй! Наша лавка для тебя будет, как дом родной – ни в чем отказу не будет! А скидочку такую невиданную, только для тебя предоставлю – двадцать копеек с каждого рубля! Если перепродашь кому, больше нас заработаешь! Много сегодня возьмешь, в накладе не будешь – запас спину не трет, а у нас будешь числиться первостепенным клиентом, всячески будем стараться уважить. Мы таким покупателем разбрасываться не будем!
Не знаю, что он там хотел взять изначально – может пару досок на пробу, но после таких речей, они с Матюхой товар грузили и грузили. Жаль, что не пять возов у него с собой было. Но имеющийся, на радость лошадке, набили под завязку.
Потом я оповестил о стоимости покупки, отдельно сделал акцент на скидке. Сумма получилась внушительная. Цены на доски мне были хорошо известны, а вот покупателю – не знаю…
Уезжал он хоть и с некоторым трудом (лошаденка с места не осиливала, пришлось подтолкнуть всей оравой, даже Ермолай тянул конягу за повод, пока хозяин вместе с нами стронуть телегу наваливался), но осчастливленный таким приемом и скидкой. Уволакивая лошадушку и груз, несколько раз оборачивался и кричал:
– Уважили! Теперь обязательно скоро опять появлюсь! Не забуду!
Матвей скептически спросил:
– Деньга, вроде, хорошо прет, но не убыточно ли для нас этакие скидки-то давать?
– А ты успел посчитать прибыль-убыль? – поинтересовался я, посмеиваясь в усы.
– Где там! Умаялись доски таскать. Да и цены не знаю.
– А почему думаешь, что покупателю ловчей было считать? А цену ему на досочки я заботливо добавил. И не пойму, как получилось, как раз на сумму скидки вышло.
Потом хохотали уже все трое.
– Как это ловко у тебя получилось! Ни копейки не взял лишней и не уступил нисколько, а человек такой довольный уехал! И торговаться даже и не пробовал! Вот это да!
Потом Ермолай опечалился.
– У тебя подходец вишь какой ловкий… У меня так ни в жизнь не получится, опыта-то нету…
– Я, до сегодняшнего дня, между прочим, никогда ничем не торговал – другими делами был занят.
– Ты вон какой справный весь, не то, что я…
– И меня красотой бог не одарил. Ловкость, и не малая, как сегодня, присутствует. Да только это подход на один раз. Постоянно так ловчить не будешь. А вот привлечь анекдотами можно надолго. Пока покупатель веселится, ему на твою внешность наплевать с самой высокой колокольни.
– А что это такое – анекдоты? – заинтересовалась молодежь.
Ну да, они же со мной на купеческие посиделки не ходили, откуда им знать. Матвей на Вечерке был, Ермолай, наверное, стесняясь своего внешнего вида, из двора и не высовывался. Понабраться анекдотов было негде. Сейчас заполним пробел в образовании, в этом я мастак…
– Слушайте! – и взялся рассказывать.
После первого они усмехнулись. После второго – посмеялись. После третьего – расхохотались. А дальше уже ржали, как жеребцы.
Я быстро нащупал животрепещущую для парней тему. Теперь обмишуривались всякие враждебные иноземцы, а ушкуйники ходили гоголем и каждый раз оказывались героями.
По ходу расставил назад ценники на бересте, сделанные Лешкой до грехопадения.
– А теперь слушай, о чем ты будешь рассказывать покупателям, – начал наставлять я Ермолая. И пошли байки с умнейшими молодцами-покупателями и неловкими продавцами. Матвей был недоволен.
– Зачем такие гадкие истории? Как все начиналось-то весело…
Его побратим оказался потолковее.
– То было для нас, а это для клиентов.
– Они будут перед тобой гордиться! – продолжал бычиться компаньон.
– Наплевать! Лишь бы не на мое уродство пялились, а доски брали, и платили поохотнее. Это как в походе – заманил вражину малыми силами, а дальше руби его всей ватагой расслабленного успехами! Старшой покупателя сладкими речами подманил, а я на анекдотце выеду. Уж больно рожей не удался, просто так-то сидеть или все елеем заливать.
– От скидок, кстати, не отказывайся, – дополнил я разумные речи – в них большая сила. На досуге сделай новые ценники. Сумму поставь побольше, и ее же предлагай, как нашу скидочку. Матвей, слушая нас, только вертел башкой.
– Да у вас тут наука целая! Будто учились где-то вместе.
– Хочешь жить, умей вертеться! – гаркнули мы в два голоса.
Он только развел руками.
– Давай, кстати, записывать мои рассказки, – продолжил я наставления. – Перезабудешь завтра все от волнения.
Лишних базаров опять не было. Ермолай нашел оставшиеся от прежнего приказчика бересту и писало, уселся поудобнее. Очень толковый паренек! Просто приятно работать.
Матвей поглядел на нас некоторое время, добыл себе дар березы и какую-то щепку, подточил ее, и тоже начал бойко царапать. Грамотность в Новгороде была на высоте! Пока один портил бересту первой историей, второй уже писал следующую байку. Работа закипела! Продолжался этот праздник правописания около часа.
Вдруг на следующий анекдот послышался чей-то гогот. Обернулся. Возле двери веселились два здоровенных облома с секирами, которыми ловко и колоть, и рубить. Этакая помесь копья и топора в ручищах древнерусских сторожей.
– Что за люди, почему не знаю?! – рявкнул тот, что помордастее, видать старшой.
Матвей улыбнулся нехорошей ушкуйной улыбкой и негромким голосом сообщил:
– Да и я вас не знаю…
Дело пахло керосином, как говорили в 20 веке. Знаем мы эти переговоры! За считанные секунды убьет обоих их же секирами, и не поморщится.
Видел, когда ушкуйник меня обучал, его каскад приемов. У караульщиков шансов выжить не было. Никаких.
Но Матвей был без сабли и его не идентифицировали, а то убегали бы скачками. Недобрая слава шла об этих бойцах в Великом Новгороде, просто страшная. Желающих связываться с ними практически не было. А тех, что все-таки рискнули, давно уж похоронили.
Но нашей торговле досками это на пользу явно не пойдет, только может помешать. Да и сбыту карет этакая известность явно лишняя… Пора было вмешиваться.
– Я, я всех знаю! – с этими выкриками мы с Ермолаем выскочили из амбара с тесом, и для верности прикрыли за собой дверь. Любитель убивать был нам для знакомства с обслуживающим персоналом явно лишним.
Ну избавимся мы от этих караульщиков, и что? Правда, рано или поздно, все равно выплывет наружу. Это тебе не чужие края, где покуролесил и ушел с прибылью восвояси неотомщенным. А тут глядишь, и запылала лавчонка вместе с досками темной ночкой. Постоянно сам караулить не осилишь… Поэтому жить надо в мире и согласии. А то отомстят, и концов не сыщешь.
Начали неспешную беседу.
– Я хозяин лавки, а это новый приказчик. Помните, тут раньше Лешка был? Проворовался, гаденыш, пришлось уволить.
– Слыхали про эту воровскую морду! А вот третий ваш, дерзкий такой, это кто?
– Компаньон мой.
– А чего он наглый этакий? Мы ведь рога то махом пообломаем!
– Скорей он вас на голову укоротит – вступил в беседу Ермолай. – Он еще этим летом атаманом у ушкуйников был. По семейным обстоятельствам пришлось уйти. За ним в случае чего еще тридцать воинов встанет. И у друзей еще три струга с лучшими бойцами плавают. Ну с вами то двоими, он и один справится легко.
Младший чином караульщик пискнул:
– Мы вооружены!
И я, и Ермолай рассмеялись.
– Он не успеет об этом догадаться, так быстро вас убьет.
Продолжил опять я.
– Недавно на безоружного Матвея с женой напали пятеро вооруженных до зубов разбойников далеко от города, на речке Вечерке. Она все горюет, что хоть одного надо было в живых оставить. А ушкуйник рассказывает, как нудно их было в воду таскать.
Сторожа пытались храбриться.
– Мало ли что баба наболтает! Вы сами-то видели, как он дерется?
Ответили по очереди.
– Я с ним четыре года вместе на ушкуе ходил. Ушел по ранениям.
– Меня он биться учил, навидался его навыков. Теперь никого не боюсь. Как-то на нас с ним разбойники на дороге напали кучей. Он живых, как обычно, не оставил, а я приобрел саблю из дамасской стали.
Мордастый, почему-то шепотом, сказал:
– Мы же не знали, обмишурились.
– Вы на последнем вече были? – спросил я.
– А как же! Редко кто пропускает, обычно все ходят.
Судя по понурому искалеченному парню рядом, он как раз эта редкость и есть.
– Значит, меня должны помнить.
Они неуверенно стали вглядываться.
– Что-то не припоминаем… А что ты там делал? Дрался что ль за кого? Или выступал?
– Выступил не на шутку! – рявкнул я самым низким и грубым басом. Тут же запел высочайшим голосом, похожим на мальчишеский: Дева Мария…
Караульщики ахнули, и бросились меня обнимать. Враз узнали, подумалось мне.
– Мы оба на твою церковь денег дали!
– Скоро она вашей будет. Отстроим стены, поставим купол, и доски отсюда на пол и скамьи пойдут.
– Караулить будем, как свое! И сменным накажем приглядывать особо внимательно!
Выскочивший на шум Матвей озирался, не силах ничего понять – от его пилорамы до Новгорода ох и далеко, вечевой шум не расслышишь, новости не доходят. Ермолай удивлялся необычным переменам моего голоса.
Чтобы не объясняться, запел «Аве Мария» на музыку Шуберта и стихи кирпичника Ярослава. Начиналось, правда, все на стихи шотландца Вальтера Скотта – это была третья песня Эллен. Через несколько лет австриец Франц Шуберт написал, для того, чтобы стать известным за границей, на это произведение музыку. И эта песня стала, благодаря исполнению юного итальянца Робертино Лоретти, самой известной мелодией этого композитора. Мне, конечно, до красоты великолепного голоса 20 века не дотянуть, но я тоже старался спеть эту теперь русскую молитву от всей верующей души.
Закончил. Слушатели какое-то время постояли в оцепенении, а потом взрыв эмоций! Буря чувств! Слава Богу, получилось.
А то была после вече гаденькая мыслишка, что новгородцы больше перед князем рисуются, чем радуются молению Богоматери. Ан нет. И Мстислав далеко, а реакция та же.
Однако очень хотелось попасть к любимой жене и чего-нибудь съесть. А по пути заскочить к Антону, договориться насчет шуб. Спросил Матвея:
– Елене заячья шубенка не нужна?
– Ей батя соболиную справил.
Ну и ладно. Предложил оставить Зорьку для доставки Ермолая домой. Молодые предпочли идти пешком, не торопясь.
Поскакал к Антошке. Возле его двери в окне мерцал огонек. Остальная родня, видимо, уже умостилась почивать – дом стоял темен. Ночь подкралась незаметно.
Постучал сразу в окошко. Никакого стука не получилось. Вместо стекла был натянут бычий пузырь – бедновато живут.
Пощупал дверь. Может кожемяки чью-нибудь здоровенную шкуру натянули? Слава богу – тут дерево.
Вежливенько потарабанил. Через короткое время начала кричать злобная Анна.
– Кого тут еще на ночь глядя черт принес?
– Черт принес хозяина! Не выйдет Антоха немедленно, может считать себя уволенным – громко обозначил я свою позицию.
Бабенку лучше сразу унять. А то ишь распоясалась! Тихонько ойкнули внутри. Антошка у меня на службе получает немало. Потеряешь такую работу, умаешься опять жить впроголодь.
Подкаблучник вылетел из избы сразу же, тускленькая свеча в правой руке.
– Хозяин, что случилось? На коляску жалоба? – подобострастно забасил он.
– Ты не воруешь ли там? – зарычал я, вспомнив успехи другого своего приказчика – Алексея, показанные им на ниве торговли досками. – С ушкуйниками приду, просто посажу на кол!
Этого Антон совсем не боялся. Кареты делали другие, и в их качестве он не был убежден. А это была его епархия, и тут бывший скорняк чувствовал себя совершенно уверенно. Бас зазвучал голосом несправедливо обвиненного в нечестности и краже человека.
– Не воровал, и не буду! За каждую доверенную медную копейку отчитаюсь!
Стало легко на душе. Давно уже вижу, когда мне лгут. Меня не обманешь. В речах Антона вранья не было ни крупицы. Честный парень, вот и все.
– Извини, погорячился. Выявил, что там, где ты доски брал, приказчик сильно проворовался.
– И сразу… на кол?
– Да нет. Побили, отобрали деньги и выгнали с работы. А предложения были интересные… С горячим сердцем и в твой дом пришел. Анна еще закричала, и я рыкнул. А тревожу так поздно, мне помощь нужна.
– Да я для тебя, что хочешь сделаю! Такое дело мне придумал! Денег дал больше, чем братья. Заботишься, как отец родной! А ведь почти и не знаешь меня. Неграмотного взял. Все, что нужно, переделаю.
И опять – ни слова лжи. Пора за дело.
– Антон, ты пару женских шуб можешь пошить?
– Легко. Показывай шкуры.
Темень уже была изрядная. Свечка еле светит. Чего он тут увидит? Надо, наверное, мех в дом тащить, а утром будет мудренее, как говорится в русских сказках.
– Отвязывать с лошади надо, – сообщил я парню. Он, почти не глядя потер пальцами свободной руки отворот шкурки.
– Заяц местный. Забит недавно. Шкура выделана очень плохо, кем-то очень неловким в скорняжном деле – сообщил Антон голосом профессионального оценщика – мастера своего дела, знающего о предмете исследования все, что нужно. – Зверек уже взрослый, еще не линял. На нем дыры есть?
Эксперт может думает, что над подсыхающей шкуркой уже успела позабавиться затаившаяся возле пилорамы моль? Или что она обгрызла безответное травоядное в глухой чащобе еще полное сил и рвения подхарчиться слегка уже жухлой травкой?
Или не наелся ли зверь чего-нибудь ядовитого, ухудшающего качество меха? Слаб я в этой зоологии.
И энтомологии ухватил совсем чуть-чуть, из прочитанных в детстве книжек. Из бабочек помню только вьющихся возле дома крапивницу да лимонницу. Какого-нибудь махаона и не видал сроду.
О! Есть ведь еще и невиданный мною ночной бражник! Может это какая-нибудь зловещая древнерусская моль, которая бражничает после победы над очередным проеденным зайцем? Ничего не знаю!
А ушлые предки ценную бабочку извели вместе с жутковатым коркодилом? Или сама усохла от поганой экологии 20 века от здоровенного насекомого до мелкой домашней моли? Кругом сомнения и догадки… И до всезнайки Интернета еще почти тысяча лет.
Решив отмазаться от сомнительной темы, начал вилять.
– Да я этих зайцев и не видал вовсе, привязали к Зорьке уже в тюках…
– Как был добыт зверек? – пытал меня дальше дошлый эксперт, обучавшийся своему ремеслу с детства – драли собаки? Попали стрелой?
– Да силками изловили.
– Значит дыр на шкурах нет. На крупных баб нужно будет пошить?
– Вот такого роста, этакой ширины, – эротично показывая руками, начал было я голосом сильно охочего до женщин стареющего ловеласа, но был безжалостно пресечен молодым приказчиком.
– Гораздо больше моей жены?
– Это нет. Чуть выше одна, чуть ниже другая, талии на разной высоте, ширина плеч…
Он отмахнулся рукой от ненужных подробностей.
– Карлицы или высоченные есть? Толстухи и иссохшие, как щепки?
– Обычные женщины.
– Сошью. Когда нужно сделать?
– Не торопись, до зимы еще далеко. А что, шкурки такие же жесткие и кособокие останутся?
– Подольше отмочим, хорошенько растянем, станут отличные. Очень тяжело заниматься с такими, что также толком не выделаны, брошены в сундуках на несколько лет. Вот с теми морока! Иной раз бьешься, бьешься, плюнешь и выкинешь. А эти еще заструятся! Правда, ненадолго. Не ноский очень мех, самый слабый из всех. Которые из воды звери, у тех ужасно прочный мех. Выдру и не выносишь.