Система права и ее строение: методологические подходы и решения

Вопроса о том, обязательно ли система права должна быть представлена всегда и только именно отраслями права М.А. Аржанов не затрагивал.

Мы же отметим по данному поводу следующее. Если рассуждать о системе права как об исчерпывающем наборе взаимосвязанных отраслей права, то ее изменение следует признать возможным, т. к. в различных правовых обществах актуально выделение несколько разных нормативных правовых массивов. В качестве примера можно привести высказывание самого М.А. Аржанова о том, что «..в социалистическом праве есть такие отрасли, как колхозное право, которых не знало и не могло знать эксплуататорское право, и в нем, с другой стороны, отсутствуют такие отрасли права, как церковное»^[64]. Еще проще ответить на поставленный вопрос при отождествлении системы права с систематизацией правовых норм (но это представляется нам неверным). Такая систематизация может производиться по различным основаниям даже в рамках одного и того же правового порядка. Вопрос заключается только в том, какой из критериев получит наибольшее признание и распространение, будет считаться оптимальным.

Непосредственно о самой структуре права М.А. Аржанов не рассуждал. Однако одно из высказываний все же отображает его позицию по данному вопросу: «Если взять, так сказать, „номенклатуру", перечень отраслей советского права, то в нем есть элементы, сходные с элементами перечня отраслей буржуазного права… Но сходство это лишь внешнего порядка, ибо при социализме внутренний состав… отраслей… их взаимоотношения между собой, как во многом и их внутреннее строение, носят специфический, особый… характер. Конечно, во внутреннем строе некоторых отраслей советского права (например, государственного права), в их системе, может иметь место и кое-что общее с внутренним строем, с системой этих отраслей права при капитализме. Например, такие разделы советского государственного права, как избирательное право или разделы о высших и местных органах власти… Аналогичные примеры можно привести и из многих других отраслей»^[65]. Отсюда следует, что в составе позитивного права всегда присутствуют такие элементы, наличие которых, даже при изменении каких-либо аспектов содержания, закономерно и статично. Именно они и носят структурный характер.

М.А. Аржанов признавал, что компоненты системы права не равнозначны. Кроме того, он отмечал, что поиск теоретических обоснований систематизации невозможен без обращения к сравнительному правоведению: «…необходимо… чтобы подход к систематике права был… всесторонний, чтобы он учитывал не только особенные, но и общие (внешние) черты права так, как они существуют и развиваются в исторической действительности»^[66]. Здесь у ученого снова встречаются акценты на наличии универсальных характеристик правового строения.

Резюмируя следует сказать, что именно М.А. Аржанов обосновал предмет правового регулирования в качестве критерия дифференциации юридических норм по отраслям права. При этом рассуждения ученого о системе права не лишены неточностей. В частности, он не отделял вопроса о структурном строении права от проблематики систематизации юридических норм. Ученый постулировал исключительную объективность отраслевой модели, построенной на основании только одного фактора – предмета правового регулирования. Представляется, что идея о необходимости распределения норм права по отраслям права только по предмету правового регулирования не позволяет установить, какими достаточными свойствами должно обладать содержание, точнее, совокупность составляющих его общественных отношений, чтобы образовать самостоятельную отрасль права.

Но наиболее важно для нас то, что учение М.А. Аржанова о системе права содержит немало конструктивного. Ученый четко разграничил системы права, законодательства, юридической науки и учебного курса. Он отметил наличие в системе права как общих, так и особенных черт и указал на необходимость их определения. Кроме того, М.А. Аржанов охарактеризовал соотношение между принципом классификации норм права и самими компонентами такой классификации права.

Другой участник первой дискуссии, – М.М. Агарков^[67], отделял систему права от систематики права. Система права подразделялась ученым на два крупных элемента, различие между которыми он проводил по цели правового регулирования. Первый элемент основан на властном государственном целеполагании, второй – на целеполагании личностной автономии. Здесь мы сталкиваемся с идеей о двойственной структуре системы права. Но, согласно М.М. Агаркову, такой подход применим лишь к доктринальным исследованиям структурного строения системы права. В вопросах же систематики нормативного правового материала следует исходить только из оптимальной для практики дифференциации юридических норм. Таким образом, систему права М.М. Агарков трактовал в двух аспектах. В первом аспекте под нею понималось внутреннее строение, упорядоченная совокупность составляющих право элементов. Во втором – нормативный правовой материал, распределенный по неким правовым массивам (по отраслям, институтам права) на основании избранного критерия.

Систематика нормативного правового материала, согласно позиции ученого, должна осуществляться на базе только одного критерия. Таким критерием М.М. Агарков признавал предмет правового регулирования. Однако в своей работе правоведу не удалось провести последовательного разграничения отраслей права вне методологического показателя. В целом, М.М. Агарков не отрицал значения метода правовой регламентации для решения проблемы выделения отраслей права. Но он считал, что это значение (его удельный вес), недостаточно для признания формального основания самостоятельным отраслеобразующим фактором. Метод правового регулирования способен помочь как при обосновании разграничения правовых норм, так и при аналитической оценке уже произведенного распределения. Но не более того.

Присоединяясь к идеям о динамизме системы права, М.М. Агарков указывал, что главным показателем, определяющим качество этой системы, является ее адекватность существующим общественным отношениям. Само же количество элементов системы решающего значения при этом не имеет. С данным умозаключением можно было бы полностью согласиться в том случае, если бы вопрос о наличии (отсутствии) той или иной отрасли права не вызывал в правоведении стольких споров. До тех пор пока дискуссии ведутся, данное положение, разделяемое нами и, как нам представляется, верное по своей сути, не согласуется с фактическим положением дел, с интересами многих исследователей.

В свою очередь, другой участник дискуссии, – Е.А. Ровинский, характеризовал систему права через ее функциональное назначение. По мнению ученого, основной функцией системы права следует считать практико-преобразующую. Собственно-познавательные аспекты ученым во внимание не принимались. В целом, позиция Е.А. Ровинского характеризуется схожим пониманием систем права и законодательства.

Наличие подобных интерпретаций во взглядах представителей первой дискуссии о системе права обусловлено, по нашему мнению, по меньшей мере, двумя факторами:

– изначальной определенностью вектора (направления) рассмотрения проблемы, постулированием того, что существует только один верный путь ее решения;

– незрелостью, не разработанностью самой теории структурного строения системы права.

Позитивные аспекты воззрений Е.А. Ровинского представлены идеями о динамизме и взаимосвязанности всех компонентов системы права. «С каждым годом расширяется сфера государственного воздействия на общественные отношения, расширяются в связи с этим и законодательный материал, и сфера правовых отношений. Усложнение хозяйственных связей и общественных отношений влечет за собою и усложнение правового регулирования этих отношений, что в свою очередь приводит к отпочкованию, к выделению ряда новых областей. То, что было пригодно пять-десять лет назад, уже недостаточно сейчас. Нельзя поэтому систему права представлять, как нечто неподвижное… Нельзя представлять себе, что отрасли права отгорожены друг от друга неподвижной демаркационной линией»^[68].

Примечательно, что в приведенном высказывании, датируемом еще 1940 г., отмечается одна из основных проблем современной правовой системы. Мы имеем в виду то, что расширение сферы государственно-правовой регламентации общественных отношений достигает иногда уже прямо-таки угрожающих пределов. Сейчас в России полностью или частично действует несколько тысяч федеральных законов.

Особенно актуальным вопрос о качестве нормативных правовых актов становится в связи с количеством вносимых в них изменений. Так, например, только за период с 1 января 2010 г. по 1 января 2013 г. в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации было внесено тридцать восемь изменений^[69]. Растущий как снежный ком массив нормативного правового материала меняет свое содержание или исчезает из сферы действующего позитивного права, даже не успев получить рациональной, продуманной научно-практической оценки и апробации. Представляется, что на данном этапе крайне важна систематизация нормативного правового материала, необходимо блокирование новых дублирующих и (или) детализирующих норм права и нормативных правовых актов.

Детализация вызывает возражения по той причине, что норма права должна носить типовой, стандартизированный, модельный, усреднено-поведенческий, а не разъясняющий или технико-процедурно-ситуационный характер. Это предполагается даже этимологией термина «норма»^[70]. В настоящее же время число норм права настолько многочисленно, а их содержание часто настолько противоречиво, что стало утрачиваться само значение понятия «норма права».

Даже среди специалистов ведется дискуссия о том, не являются ли предписания локальных актов нормами права, а сами эти акты – нормативными правовыми^[71]. Подобные рассуждения вызывают у нас недоумение. Достаточно отметить лишь то, что указание на локальный характер акта предполагает узость его действия в пространстве и по субъектам права, в то время как неотъемлемым признаком нормы права является общеобязательность. Этот признак означает, что норма права обязательна для всего населения государства либо для его индивидуально-неопределенной, но, в любом случае, категориальной части, выделенной ввиду специфики соответствующего правового статуса. На уровне международного права этот признак означает, соответственно, обязательность правовой нормы для всех субъектов международного общения или для той их части, которая признала за соответствующим правилом поведения свойство юридической обязательности.

Итак, единственным критерием, позволяющим производить обособление отраслей права, Е.А. Ровинский считал предмет правового регулирования. «Метод всегда играет подчиненную роль по отношению к предмету»^[72], т. к. применительно к разным субъектам в рамках одной и той же предметной области могут действовать разные приемы и способы правового регулирования. Но это не имеет значения до тех пор, пока существует целостность содержания юридического воздействия, до тех пор, пока имеется единство предмета правовой регламентации.

Большая заслуга в разработке проблемы системы права и ее структуры принадлежит выдающемуся советскому правоведу С.Н. Братусю. Сформированные ученым положения характеризуются глубиной рассмотрения и широтой постановки соответствующих вопросов, нетривиальностью (с учетом конкретно-исторических обстоятельств) предлагаемых решений. Заслуживает внимания и критическая оценка ученым тех тезисов, которые, благодаря выступлениям А.Я. Вышинского и М.А. Аржанова, были приняты большинством участников дискуссии, условно говоря, в качестве данности. Можно условно сказать, что позиция С.Н. Братуся стала неким противовесом официозно установленному подходу к пониманию системы права.

Рассуждения С.Н. Братуся соответствовали разделяемым ученым взглядам на определение права. В целом это определение совпадало с тем, которое сформулировал А.Я. Вышинский: «Право является формой выражения и закрепления производственных и иных общественных отношений. Право как совокупность норм (правил поведения) имеет своим содержанием поведение… Господствующий класс допускает и санкционирует лишь такое поведение… которое обеспечивает порядки, выгодные и угодные господствующему классу… Конкретное правовое отношение есть общественное отношение, за участниками которого закон признает известные права и обязанности»^[73].

Соглашаясь в целом с приведенным выше высказыванием, отметим, что оно касается именно позитивного права. Но ведь есть и

такие правила поведения, которые будут правовыми независимо от их выгодности господствующему классу.

По крайней мере, на государственной стадии существования общество не знает случая отсутствия заинтересованности публичной организации политической власти в нормативной юридической регламентации некоторых деяний. Эти же деяния подвергались нормативному воздействию и в догосударственных обществах. Речь идет, например, о краже, кровосмешении, мене, дарении (и пр.).

С.Н. Братусь, на наш взгляд совершенно верно, отмечал, что право не может быть познано вне учета его формы. Но это не означает, что содержание и форма права отождествляются. «Нормированное государственной властью поведение людей само выступает в определенной форме (законах, обычаях, судебных решениях, как правомочие или правообязанность в конкретном правоотношении)… То, что является формой по отношению к данному содержанию, в свою очередь является содержанием иной формы… Право, как реально существующее явление, познается через соответствующие понятия и категории, отражающие ступени нашего осмысливания и раскрытия сущности права… В понятии отражается объективная реальность. Юридические понятия и категории, которыми оперирует законодательство и юриспруденция, представляют собой формы отражения в нашем сознании тех или иных сторон и граней права как общественного явления. Но образование и анализ понятий и категорий права еще не дают полного понимания его сущности»^[74].

Именно представленное видение и послужило С.Н. Братусю методологической основой исследования строения системы права. При этом С.Н. Братусь весьма удачно охарактеризовал понятие системы права посредством одного из высказываний В.И. Ленина: «… человеческие понятия субъективны в своей абстрактности, оторванности, но объективны в целом, в процессе, в итоге, в тенденции, в источнике»^[75]. Ученый указывал, что понятие системы права сконструировано человеческим разумом по причине своей научно-практической актуальности.

С одной стороны, под системой права С.Н. Братусь также подразумевал лишь систематику юридических норм. С другой стороны, ученый отмечал не только практическую, но и доктринальную значимость вопроса о системе права. «Личная и общественная собственность не будут поняты лучше, если они будут рассматриваться в одном институте. Они объединены общими принципами социалистического права, но соединение их в одном институте могло бы только повредить научной классификации материала»^[76]. Для дифференциации правовых норм ученый предлагал обращать внимание на предмет, метод и цель правового регулирования, на принципы права и специальный понятийный аппарат. Но в юриспруденции почему-то принято указывать лишь на то, что С.Н. Братусь обосновал значение метода правового регулирования как критерия выделения отрасли права.

Говоря о предмете (содержании) правового регулирования и методе правового регулирования (как элементе правовой формы), С.Н. Братусь отмечал, что каждая норма права имеет своим непосредственным объектом конкретный вид общественных отношений. Под объектом правового регулирования здесь понимается, соответственно, поведение субъектов права^[77]. Значит, совокупность норм воздействует на определенную сторону (совокупность конкретных видов) общественных отношений. Различие в объектах регламентации обусловлено разницей в видах социальной деятельности. Эти виды имеют различное содержание (предмет), отображающееся в форме правового регулирования.

Ненадлежащие способы и приемы правовой регламентации неминуемо сказываются на результате юридического воздействия, на его качестве. Поэтому при систематизации правовых норм следует учитывать не только их содержание, но и юридическую форму. Иными словами, – не только предмет правовой регламентации, но и метод правовой регламентации. Обе названные категории отображают одно и то же целое, обе они отображают правовое регулирование.

Выделял С.Н. Братусь и еще один критерий определения отрасли права – цель правовой регламентации. По замечанию ученого, предмет правового регулирования определяется именно целью правового регулирования. «В практических целях в один комплекс иногда объединяются разнородные по своему характеру правовые нормы, выражающие, по существу, далеко не одинаковые по своей природе отношения. Но в виду того, что эти разнородные правовые нормы подчинены законодателем единой цели и заключены нередко в едином законодательном акте, возможно выделение разнородных по своей юридической природе отношений в самостоятельную отрасль»^[78].

Во время первой дискуссии не был четко поставлен вопрос о соотношении отраслей права и отраслей законодательства. Вместе с тем, указанное высказывание посвящено именно данной тематике. В настоящее время критерием разграничения отраслей законодательства считается как раз таки предмет правового регулирования. Еще С.Н. Братусь считал, что отрасль законодательства может быть комплексной в том случае, когда нормативный правовой материал объединяется исходя из желаемого результата (т. е. по цели). Но комплексность эта возможна именно в отраслях законодательства, в законах и подзаконных нормативных правовых актах, но не в отраслях права^[79].

С.Н. Братусь считал, что определению отрасли права способствует также выявление ее ведущего принципа и определение специфики корреспондирующего понятийного аппарата. «Такой путь научной систематизации позволяет нам классифицировать правовые отношения в соответствии с их юридической природой и, вместе с тем, вскрыть за юридической формой те общественные отношения, регулирование которых осуществляется именно в данной форме… Такое решение вопроса способствует научной разработке юридических понятий, категорий и институтов, выражающих то общее, что характеризует, хотя и разнообразные на первый взгляд, но в своей сущности однотипные, и потому объединяемые в сфере регулирования одним принципом общественные отношения»^[80].

Действительно, каждый тип общественных отношений имеет в своей основе какой-либо принцип (или их совокупность), можно сказать притягивающий подчиненные правила поведения, естественным образом консолидирующий их, выступающий одновременно и их основанием (корнем) и их основой (основной осью, стволом). Например, в основе гражданско-правовых отношений лежит принцип взаимного, и в этом смысле возмездного, удовлетворения личных (непосредственно связанных с лицом) интересов. В основе отношений, вытекающих из норм уголовного законодательства, находится принцип отграничения общества от волевых патологий социального поведения. Нормы, адекватные какому-либо принципу, выражаются (должны выражаться) специальным, соответствующим ему юридическим языком.

Проиллюстрируем данное положение при помощи категории вины. Под виной в юриспруденции принято понимать внутреннее (психическое) отношение лица к совершенному общественно опасному (и (или) социально вредному) деянию и его противоправным последствиям. В уголовном праве «…вина является необходимой субъективной предпосылкой уголовной ответственности и наказания»^[81]. Применительно же к гражданско-правовым отношениям по общему правилу принято говорить о выражении воли. Категория вины здесь не столь важна, т. к. субъективная оценка лицом совершаемого поступка в данной области менее значима, чем форма его отображения.

В гражданском праве «…на фоне большинства отношений в их позитивной стадии сам термин „вина" не раскрывается, вина подразделяется лишь на три вида, число случаев, когда бы имела значение какая-то… разновидность, невелико, а на размер ответственности в основном влияют последствия правонарушения… Вина отличается единством и дифференциацией, обусловленной отраслевой спецификой ее использования. „Воздействие" уголовной ответственности на личность правонарушителя, а гражданской – на его имущественную сферу, располагает к установлению вины в первом случае по субъективному (психологическому), а во втором – по объективному (поведенческому) критериям… Различная роль объективных и субъективных начал в разных вариантах вины предполагает, что отдельные наиболее характерные для конкретной отрасли проявления стремятся получить адекватную формализацию…»^[82].

Каждой из отраслей права присущ и своеобразный понятийно-категориальный аппарат. Так, только для уголовного права характерны такие понятия, как «преступление», «амнистия», «помилование», «судимость» (и пр.). Лишь в этой области используются такие юридические категории как «множественность преступлений», «обстоятельства, исключающие преступность деяния», «освобождение от уголовной ответственности» (и пр.). В свою очередь, только для гражданского права характерны понятия «коммориента», «шикана», «деловая репутация», «кабальная сделка», «приобретательная давность» (и пр.) Лишь здесь используются такие юридические категории, как «вещь», «оспоримая сделка», «ничтожная сделка», «недостойные наследники», «смежные права» (и пр.).

Итак, по мнению С.Н. Братуся, дифференциация правовых норм по отраслям права должна производиться только на основании совокупности критериев. «Такой метод систематизации права не отрывает, на наш взгляд, право как форму регулирования от объекта регулирования. Объектом регулирования являются разнообразные общественные отношения, но именно потому, что они разнообразны, разнообразны и методы регулирования. Следовательно, группировка правового материала по юридическим признакам вовсе не означает отрыва формы от содержания. Задача научного исследования заключается в том, чтобы не только показать зависимость формы от данного содержания, но и установить, почему данное содержание выражено именно в данной, а не в иной форме»^[83].

Например, и мена, и дарение, и купля-продажа обладают не только отличиями, но и схожими чертами. Обобщение этих черт позволяет определить, что все перечисленные выше явления подпадают под категорию гражданско-правового договора. Это вытекает как из содержания явлений, так и из принципов и методов их правовой регламентации, из используемого при этом понятийного аппарата.

Таким образом, «изучая… отрасли права, мы неизбежно будем повторяться в важнейших определениях и понятиях, выводимых за скобки как общие для данной группы правоотношений»^[84].

С.Н. Братусь предупреждал и относительно неэффективности поисков абсолютных критериев обособления различных компонентов системы права. «Было бы напрасной задачей отыскивать в сфере права, как впрочем, и в других явлениях общественной жизни, абсолютные логические принципы, которые позволили бы с математической точностью разложить и классифицировать материал по соответствующим группам»^[85].

Добавим, что право не нуждается в искусственном размежевании. Будучи обширным, но целостным, единым явлением и феноменом, оно не подлежит «механическому» подразделению. Классификации необходимы с прагматической точки зрения – для удобства творения, реализации и изучения юридических предписаний и иных правовых явлений. При этом творение правовых норм, так или иначе, всегда обусловлено именно общественной потребностью, а не наличием или отсутствием какой-либо юридической модели (в нашем случае – отраслевой модели системы права). Именно поэтому создание и реализация правовых норм во многих правовых системах осуществляется без специальной теоретической проработки вопроса о делении права на отрасли. А вот в отношении формально-материального выражения имеющих юридическое значение правил поведения ситуация иная. Систематика выступает в данном случае средством, обеспечивающим само существование и функционирование юридического материала.

Таким образом, есть все основания утверждать, что именно С.Н. Братусь одним из первых в советский период указал на метод правового регулирования как на критерий разграничения отраслей права, обосновал тезис о неразрывной взаимосвязи предмета правового регулирования и метода правового регулирования, выразил идею о потребности обращения к нескольким критериям выделения отрасли права.

Участниками I Совещания активно обсуждался вопрос о дуалистической концепции права. Этот факт заслуживает особого внимания, т. к. на двух последующих дискуссиях проблема двойственного строения права фактически обходилась стороной.

Деление права на частное и публичное, с одной стороны, уже давным-давно разработано и признано в правоведении (его даже называют основным разделением права), а с другой – неоднократно подвергалось в юридической науке самым различным трактовкам и самой разнообразной критике. Внимание к двойственной теории было вызвано потребностью установить ее гносеологическое и онтологическое значение, необходимостью выявить степени ее востребованности в различных правовых системах. Участникам Совещания необходимо было определить пригодность (а если точнее – то именно доказать непригодность) деления права на частное и публичное для формирования системы советского социалистического права, установить соотношение двойственного деления права с разработанной советскими учеными отраслевой моделью.

Обратимся прежде всего к идеям о дуализме права во взглядах сторонников формирования системы советского социалистического права исключительно по предмету правового регулирования. Для преобладающего большинства ученых потребность в построении системы советского социалистического права была обусловлена необходимостью конструирования и научного обоснования альтернативы распространенному в буржуазных правовых порядках и в дореволюционной России учению о делении права на публичное и частное.

Сама идея категорического отрицания частного права часто обосновывалась словами, сказанными в начале 20-х гг. прошлого века и содержащимися в известной записке В.И. Ленина, адресованной Д.И. Курскому по поводу работы над Гражданским кодексом РСФСР. В этой записке говорилось: «Мы ничего “частного" не признаем»^[86]по отношению к областям хозяйствования, а значит, к экономическому базису, предопределяющему правовую надстройку.

А.Я. Вышинский, в свою очередь, резонно указывал на нечеткость и неоднозначность критериев разграничения частного и публичного права. Кроме того, ученый обоснованно отмечал, что дуалистическая теория права не получила однозначного, единого доктринального признания, распространена не во всех правовых системах и по разному реализуется даже внутри самой континентальной Европы. Ученые, являющиеся сторонниками дуалистической теории, также трактуют ее весьма различно.

Вместе с тем, нельзя не отметить, что предметный критерий системы права, выработанный в ходе дискуссии (а, в общем-то, и отраслевая модель в целом), на поверку оказался не менее спорным, чем раскритикованная А.Я. Вышинским двойственная теория. Предмет правового регулирования не может выступать единственным основанием формирования отрасли права, т. к. сам по себе он не обеспечивает достаточной четкости выделения и размежевания отраслей права, является расплывчатым.

Кстати говоря, увлекшись критикой правовых воззрений П.И. Стучки, А.Я. Вышинский произнес весьма интересное высказывание, в котором, пусть и в скрытой форме, прослеживается идея о признании не только публичного, но и частноправового начала. «Сведение права к политике господствующего класса – это извращение представления о праве… Громадная область личных и имущественных интересов граждан, защищаемых правом, не укладывается в понятие политики… Сведение права к политике означало бы игнорирование таких стоящих перед правом задач, как задачи правовой защиты личных, имущественных, семейных, наследственных… прав и интересов»^[87]. Таким образом, классическое для зарубежной правовой мысли (и часто называемое основным) деление права на частное и публичное нашло своеобразное отражение и в высказываниях авторитетнейшего представителя советского права, потратившего немало сил на доказывание непригодности дуалистической теории и приложившего немало усилий для выработки альтернативного подхода к рассмотрению структуры системы права.

Следуя традиционному для советской науки 30-х гг. подходу, участвующий в дискуссии И.П. Трайнин, также отвергал верность деления права на частное и публичное. Он указывал, что действующее право в целом неотделимо от государства, исходит от него. «Нет права, которое не являлось бы государственным правом. Все отрасли права, в том числе и наше гражданское право, являются отраслями единого социалистического права. Советское право отвергает поэтому буржуазное деление права на публичное и частное»^[88].

Действительно, позитивное право всегда опосредовано государством. Однако содержание, целевая установка и функции юридических правил поведения различны (т. к. они направлены на реализацию разных интересов и потребностей). В этом смысле верность подразделения права на публичное и частное, по меньшей мере, не более спорна, чем его деление на отрасли (т. к. последнее и вовсе базируется на качественно и количественно неопределенном понятии «предмет правового регулирования»).

Спорно и высказывание И.П. Трайнина о том, что «право ничто без государства, способного принудить к выполнению норм права»^[89]. Не вдаваясь в долгие рассуждения на этот счет, отметим, что положительное право может быть принудительно реализовано не только силой государства, но и посредством иных властных структур (например, международных организаций). Создание же правовых норм и вовсе может осуществляться абстрактно-неопределенным субъектом (как то имеет место быть, например, в случае с правовыми обычаями).

Таким образом, суть вопроса сводится к тому, насколько тесно право связано с его официальным закреплением. Многие выдающиеся представители правовой мысли считали, что право может существовать и без публично-политической властной регламентации, что оно не сводится лишь к системе общеобязательных правил поведения, исходящих именно от государства и обеспечиваемых именно его принудительными силами. Чтобы не излагать здесь подробных обоснований, достаточно сослаться хотя бы на работы некоторых представителей теории естественного права и (или) исторической школы права^[90].