На разрыв

9. Рая

Между моментом, когда Рая закрывает за Егором дверь, и моментом, когда они на следующее утро встречаются в центре зала на станции рядом с катком, важное событие происходит только одно.

Важное событие – это Валерка, прижимающий её к стене с вопросом, состоящим исключительно из одного слова:

– Серьёзно?

Рая осторожно втягивает голову в плечи.

– Серьёзно что?

Ей не очень нравится, когда над ней так нависают. Хочется сжаться в комочек, потому что каждый раз, когда Олег делал что-то подобное, это заканчивалось слезами и криками. Её слезами, его криками. Иногда – ударом кулака в стену.

Чтобы понять, что Валерка не собирается бить стену, орать на неё и вообще не имеет в виду ничего плохого, достаточно взглянуть ему в лицо, но решиться поднять голову и посмотреть, на самом деле, достаточно сложно…

Он, кажется, замечает её напряжение. И, как обычно, понимает больше, чем ей хочется кому-то озвучивать.

– Чёрт, – Валерка выдыхает сквозь зубы и отступает, одновременно приподнимая пальцами её подбородок. – Извини, я…

Извинения, вне всяких сомнений, здесь лишние. Точно.

Рая мотает головой.

– Всё в порядке.

Она знает, что Валерка не причинит ей боли, и их короткого обмена словами вполне достаточно для того, чтобы вспомнить, что рядом с ней именно он, а не кто-то ещё. «Кто-то ещё» – это такой забавный (вовсе нет) выверт памяти, такая интересная (читай: абсолютно провальная) попытка сделать вид, что всё было давно и неправда.

С контролем агрессии у Олега с самого начала было не очень. Двух рук не хватит, чтобы посчитать количество раз, когда он вот так вот прижимал её к стене и принимался орать, пока она с закрытыми глазами считала (иногда до тридцати, иногда до пятидесяти) и мечтала, чтобы всё это кончилось.

Ну, вот и домечталась. Окончательно кончилось.

– Так что «серьёзно»? – спрашивает Рая.

Вместе с Валеркой они двигаются в тёмную глубь коридора. Его комната ближе к входной двери, её – дальше. Его – больше и намного «живее», её – меньше и только начинает становиться «живой».

– Вы серьёзно не думали о том, чтобы встать в пару, пока я не спросил?

Смешно, конечно, но так ведь и есть.

Или, может быть, Рая так легко согласилась вернуться за коньками, потому что внутри уже понимала, чем всё закончится? Ну да, а вовсе не потому, что хорошие ботинки, равно как и хорошие лезвия, стоят бешеных денег, а бешеных денег у неё сейчас нет, и даже продать свои коньки с какого-нибудь Авито было бы в сто раз предпочтительней, чем вот так вот выбрасывать.

– Да я вообще собиралась заканчивать, – честно отвечает Рая.

Валерка укоризненно качает головой, но она только пожимает плечами, а назавтра на тот же вопрос, но только гораздо подробнее, отвечает уже Егору и супругам Белых. Они кивают, внимательно слушая, и Рая до боли стискивает вспотевшие ладони в кулаки, пытаясь унять волнение.

Всю свою жизнь она тренировалась у одного и того же тренера и понятия не имеет, как осуществляется переход или, тем более, пробы с новым партнёром. Что, если её не возьмут? Что, если она им не понравится?

Что, если никому не нужна фигуристка, способная в минуту отчаяния выбросить коньки в мусорный бак?

Одной рукой Егор опирается на бортик, локтем другой касается её плеча – едва-едва и, скорее всего, ненамеренно. Это новое, незнакомое для Раи прикосновение, но у неё не возникает желания отодвинуться, наоборот, хочется податься чуть ближе. В этом, наверное, всё и дело. С Егором ей с самого начала комфортно – с той самой минуты, как он опустился на облюбованную ей лавочку.

Магия брошенных, не иначе.

– Мы вчера покатались немного, – говорит Егор, очевидно волнуясь. – Получилось вроде неплохо.

Точно так же, как и она, он всю жизнь катался с одним-единственным человеком и за давностью лет понятия не имеет, как должны проходить пробы с новой партнёршей.

Игорь и Полина, напротив, выглядят собранными и сосредоточенными.

Никаких отчеств, так они сразу сказали, но это вовсе не означает отсутствия уважения. Насколько Рая успевает понять, уважение здесь безусловное и обоюдное: как в сторону тренеров, так и в сторону учеников, а со стороны последних – ещё и такое же, безусловное (беспрекословное) послушание.

– Я плохо представляю, что делать, – говорит она Егору, когда они после короткой, но интенсивной раскатки замирают друг напротив друга.

Импровизировать, ответил бы ей Валерка, но Егор – не Валерка.

– Сейчас что-нибудь придумаем, – нервно улыбается он.

Они успели сделать несколько кругов по катку, словно соревнуясь, кто кого перегонит (никто никого не перегнал, так и катили бок о бок, и это, наверное, хорошо), а потом немного проехались за руку, прислушиваясь к новому ощущению. Рука у Егора теплее и твёрже, пальцы длиннее, и сам он выше.

В чёрной тренировочной термухе он выглядит серьёзным и взрослым, хотя старше Раи всего только на год. Длинные ресницы немного подрагивают, дыхание ровное, после раскатки он выглядит даже свежее, чем до. Про Раю такого не скажешь: волосы наверняка выбились из хвоста, лицо раскраснелось… Она не каталась больше двух недель, вчерашняя двадцатиминутка не в счёт, но вчера колени у неё не тряслись, а сегодня трясутся, и Рая не знает, что это значит.

Наверное, просто волнение. Не могла же она за две недели разучиться стоять на коньках.

Она оглядывается на бортик и получает в ответ два внимательных взгляда. Тренеры готовы ловить каждое движение, и Рае становится немного стыдно за то, что никакого движения нет.

Она переминается с ноги на ногу, наслаждаясь шуршащим шёпотом льда под коньками. Вообще, на соревнованиях шум из-под лезвий считается минусом, равно как и летящее в разные стороны ледовое крошево, но абсолютно беззвучно в мире не ездит никто и вряд ли это возможно, а Рая неожиданно понимает, как сильно скучала по льду.

По-настоящему. Правда.

С того разговора в раздевалке она не занималась и, надо думать, успела подрастерять форму… Рая кривит душой, её «не занималась» означает, что она не была в зале и не выходила на лёд, но у себя в комнате, когда сначала родителей, а потом Валерки не было дома, она делала всё, что только могла: чередовала кардио с планкой, качала пресс и растягивалась, но упорно убеждала себя в том, что это всё не считается, она не занимается, а так, просто дурачится, ничего серьёзного, потому что серьёзного в её жизни больше не будет.

И вот оно здесь.

– Давайте прошлогодний паттерн? – кричит Полина и сама выходит на лёд.

Разумно.

Да, они с Егором катали разные программы и совсем не друг с другом, но короткий танец – достаточно универсальная вещь, а паттерн – его самый универсальный фрагмент. Каждый год Международный союз конькобежцев выбирает один основной ритм и несколько дополнительных, таким образом регламентируя то, что все без исключения пары покажут в коротком.

В сезоне, который едва-едва завершился, обязательным ритмом для юниоров была серебряная самба, а дополняли её другие латинские танцы – ча-ча, мамба, румба, сальса, меренге… Каждая команда могла выбрать то, что ей больше всего по душе (не более двух!), но сейчас суть вовсе не в дополнительных ритмах, а в основном, под который и катается паттерн – от и до, пошагово расписанный фрагмент танца, который каждая пара выполняет одинаково. Ну, или приблизительно одинаково, в зависимости от личных возможностей.

Руки, пожалуй, ещё можно поставить по-разному, но в остальном специалистами расписано всё: в каком направлении двигаться танцорам и по какой траектории, какие шаги и танцевальные элементы исполнять партнёрше, какие – партнёру. Выучить паттерн – считай, отработать полтанца, и в прошлом сезоне обе секции самбы Рая могла проехать с закрытыми глазами, вот только партнёр рядом с ней был другой.

Своя плоть и кровь, одинаковый тип мышц, идеальный синхрон.

– Если мы завалимся… – говорит она Егору, на мгновение прикрывая глаза.

– То, по крайней мере, сейчас у нас нет горячего шоколада, так что никто не обожжётся.

Она усмехается.

– Та ещё мотивация. Раньше я каталась ради медалей.

Егор склоняет голову набок.

– А я – потому что не мог не кататься. – Словно пытаясь смягчить убийственную серьёзность своих слов, он кривится. – Люблю это дело. – А потом протягивает ей руки. – Поехали?

Шутить про Гагарина времени не остаётся.

Другие ребята из группы Белых опасливо жмутся к бортам (и правильно делают, ведь неизвестно, чего сейчас ожидать, хоть умение видеть каток у себя за спиной и въедается в любого фигуриста за первые годы катания, этакая базовая прошивка), и во внезапно наступившей между треками тишине Рая снова слышит звук лезвий и льда.

Когда лёд трескается под ногами, должно быть страшно.

Сейчас Рае страшно, но лёд под ногами не трескается, а будто бы говорит: добро пожаловать. Добро пожаловать домой.

Хватает буквально десяти секунд, чтобы кто-то поставил новую музыку (на тренировках играет всё подряд, исходя из музыкальных пристрастий тренера или воспитанников), но самое главное уже услышано.

Егор, судя по его лицу, тоже услышал что-то своё. Его губы плотно сжаты, но, поймав взгляд Раи, он неуверенно улыбается – чтобы тут же покачнуться и тут же выправиться, восстановив равновесие. Проехав первую секцию вдоль одного из длинных бортов (предположительно, напротив несуществующего жюри), у противоположного борта они начинают следующую.

Полина следует за ними, Игорь наблюдает с места.

Когда Рая с Егором останавливаются, тренеры принимаются сдержанно аплодировать.

Всё ещё свежий и как будто не откатавший только что самую сложную часть танца с незнакомой партнёршей, Егор смотрит на неё и улыбается. Даже на льду, под холодным искусственным светом, его тёмные глаза кажутся тёплыми, а в том, что улыбка с ямочками на щеках обаятельна при любом освещении, Рая не сомневается.

Как она раньше не замечала? Два Первенства обнималась с ним возле подиума – и не замечала. Может быть, он тогда не улыбался?

Может быть, хорошо, что она не замечала?

Может быть, и дальше не стоит?

– Как думаешь, получилось? – спрашивает Егор, и на лице у него появляется неуверенность, чувство, которого прежде Рая не видела.

Смешно. Она знает его всего лишь второй день, какое там может быть «прежде»? Но оба этих дня (или лучше сказать, в общей сложности, меньше суток?) он был спокойным, и уверенным, и сдержанным, и твёрдо стоящим на земле – такого хочется попросить, мол, подержи меня за руку, иначе я улечу, но теперь он стоит не на земле, а на льду, и очевидно волнуется.

– Четвёртый уровень, ГОЕ плюс три, – отшучивается Рая.

Она, вообще, не большая шутница, но другого способа победить свои страхи ещё не придумали: ты просто смеёшься им в лицо и шагаешь навстречу. Есть ещё, конечно, вариант просто сбежать, но ни в одной из известных ей Вселенной побег не называют победой.

В единственной известной ей Вселенной у каждого элемента (кроме хореографических) есть четыре уровня сложности, и каждый из этих элементов оценивается по качеству исполнения – от минус трёх до плюс трёх, и так получается техническая оценка. В известной ей Вселенной, кроме технической оценки есть ещё оценка за компоненты, которую выставляют судьи по отдельности за каждый параметр – уровень скольжения, хореография, связки и прочее.

В известной ей Вселенной чудес не бывает, и только что вставшие друг с другом люди не могут прокатать паттерн на четвёртый уровень и плюс три, даже если с предыдущими партнёрами весь сезон получали именно такую оценку.

Мама сказала бы не говорить этого вслух. Мама сказала бы скрывать свои сомнения и свои ощущения, ни за что на свете не признаваться в том, что ты всё ещё ожидаешь другого, готовишься к другому – к другому прикосновению, другому взгляду, другому плечу под своей ладонью, но Рая больше не ребёнок, заглядывающий родителям в рот.

У неё есть собственная голова, а в этой голове – собственные мысли, а ещё у неё есть своё собственное сердце и чувства в нём, свои собственные, и жить она собирается, следуя только себе.

Полина подъезжает к ним, и вместо того, чтобы что-то сказать, Рая цепляется за Егора. Он горячо сжимает её руку в ответ.

Ещё полтора часа под присмотром Полины они пробуют разное, от танговой позиции до твиззлов (неплохих по отдельности, но вместе – жалких и нелепых, выполненных совсем вразнобой), и просто едут за руку – беговыми, и даже пытаются импровизировать (всё так же жалко, нелепо и вразнобой), и всё, чего Рае хочется, это отпилить себе голову собственными коньками, но у выхода со льда их ловит Игорь и говорит:

– Замечательно. Я, кажется, никогда не говорил тебе этого лично, но ты, Рая, настоящий бриллиант.

Если в мире и существуют подходящие слова для того, чтобы описать её состояние в этот момент, то Рае они незнакомы. Лучше всего подойдут три вопросительных знака в ряд – «???» – и она поднимает голову, чтобы спросить, издевается ли Игорь или ему просто их жаль, но выражение его лица абсолютно обезоруживает.

Игорь Белых действительно смотрит на неё с восхищением. Без шуток.

Вместе со своей женой он был трёхкратным чемпионом Европы, двукратным чемпионом Мира и золотым медалистом Олимпийских игр, и он смотрит на неё с восхищением. Он смотрит на неё так, как смотрят на перспективную, многообещающую спортсменку, работать с которой – невероятное счастье.

Короче, так, как никто никогда на неё не смотрел.

– Егору повезло, – откуда-то из-за спины говорит подъехавшая Полина, точно такая же трёхкратная чемпионка Европы, и двукратная чемпионка Мира, и золотая медалистка Олимпиады, и на какую-то секунду Рае кажется, что продолжится её фраза чем-то вроде «что он успел перехватить тебя до того, как ты встала в пару с кем-то другим или вовсе решила сменить флаг и выступать за другую страну».

Она даже успевает почувствовать раздражение, потому что первым делом честно и прямо рассказала, что вообще не думала о продолжении карьеры, откровенно психовала и, попросту говоря, игнорировала окружающую реальность, ничего не желая решать. И не учитывать эти слова, не обращать на них внимания, значит, игнорировать её саму.

Но Полина говорит о другом.

– Егору повезло, что он встретил тебя и переубедил.

– Загадывать рано, – подхватывает Игорь, – равно как и ставить программы, но для первого раза вы выглядели очень, очень хорошо.

Если это было хорошо, думает Рая, то плохое и представлять-то не хочется.

Но, как бы ни пыталась она мыслить критически, как бы ни пыталась она оставаться скептичной, как бы ни шептал её внутренний голос, что всё у них сегодня было жалко, нелепо и вразнобой, слова тренеров расправляют ей плечи. Пока что не крылья, да, только плечи, но теперь она держит голову выше и смотрит уверенней.

Уверенность остаётся в ней надолго, до самого вечера, когда они, после зала и хореографии (Рае не то, что разрешают, её просят остаться с ними и провести полноценный тренировочный день), сидят в раздевалке. Всё закончилось, можно расходиться, ведь уже завтра они увидятся снова, но покидать стадион никто не торопится.

В раздевалке, кроме них, никого.

Новые одногруппники – Рая не успела толком запомнить ни лиц, ни имён, – разбежались быстрее, чем она успела раскрыть свою сумку и отыскать в ней вещи, в которые можно переодеться.

– Так что, ты и правда хотела заканчивать? – спрашивает Егор, когда она отворачивается, чтобы вместо тренировочной кофты надеть «гражданский» свитшот.

Бред, конечно. Им теперь вместе кататься и быть рядом в любой ситуации, а она отворачивается, будто он спортивного лифчика ни разу в жизни не видел. Как будто она сама ни разу ни перед кем не раздевалась, да даже и перед ним – наверняка было что-то такое на предыдущих Первенствах, разве что не запомнилось.

Так что, она и правда хотела заканчивать?

Ну, сколько же можно.

Рае хочется задать встречный вопрос, мол, а какие были ещё варианты, и она даже почти открывает рот, чтобы произнести его вслух, но потом понимает: варианты действительно были. Кто только ей не писал, кто только ей не звонил, кого она только не игнорировала… Ни один из вариантов её не интересовал.

Она пожимает плечами.

– Я же говорила. До того, как встретить тебя, я была в этом уверена. Я не от любви к красивым жестам коньки в мусорку бросила.

– Ну… – Егор улыбается, чуть наклонив голову. – Это наверняка было эффектно.

– Ага, и копались в мусорных мешках мы бы с тобой тоже эффектно, да жалко, Валерка всю малину испортил.

Обернувшись, она обеими руками поправляет свитшот, ладонями разглаживая не существующие складки и заодно проверяя, не появился ли жир на боках (с этой самостоятельной жизнью и Валеркой, любителем сладкого, и не такое возможно). С боками всё в порядке, и со свитшотом тоже, а в штанах, наверное, в этих так и пойдёт. Наплевать. Только пальто сверху набросит, и шарф, всё равно уже тепло, некоторые в кожанки даже перелезли на радостях, а она всё мёрзнет и мёрзнет.

Холодно.

– Нет, пожалуй, нет, Валерка ничего не испортил. Я бы его скорее поблагодарил за такую самоотверженность.

Теперь голову на бок склоняет уже Рая. Не отрывая взгляда от Егора, она говорит:

– И за идею?

За какую именно, она не договаривает, но тут любой догадается. За идею попробовать.

Егор кивает.

– И за идею.

Ещё рано делать выводы, думает Рая. Ничего ещё не получилось и неизвестно, получится ли.

– Купим ему торт с первых призовых, он его ложкой прямо из коробки съест, – говорит она мягко. И, в свою очередь, спрашивает: – А ты, значит, заканчивать не хотел?

Он, не раздумывая, мотает головой:

– Нет, ни секунды. – И быстро, как будто только и ждал момента, чтобы это озвучить, добавляет: – Слушай, я же вырос без матери, моя сестра отдала меня в фигурное катание, и я не могу её подвести, но дело даже не в этом… Я себя не могу подвести. И не хочу. Знаю, другие говорят, мне так мало лет, а я ничего, кроме фигурного катания не умею, нужно что-то пробовать и развиваться, но если что-то и пробовать, то только параллельно и не в ущерб. Я не то что не умею ничего другого. Я не хочу ничего другого.

Рая открывает рот, чтобы что-то ответить, но он останавливает её просящим движением руки.

– Я не понимал сначала, что случилось, как, почему со мной… Видел, как другие расходятся, но думал, что если уж мы встали в пару, то это всё, навсегда. Хрен там был. – Это первый раз, когда Рая слышит, как Егор ругается.

– Дерьмо случается, – отвечает она. – И чаще всего просто так, а вовсе не потому, что ты этого заслужил.

– Вот именно. – Егор кивает так, что рискует уронить голову. – Дерьмо случается, и надо просто из него выбираться. Надо барахтаться, как обычно моя сестра говорит. Я огляделся по сторонам и понял, что это не самая редкая ситуация и тем более не конец света. Да, было бы круто пройти весь путь рука об руку, с семи лет и до бесконечности, как Тесса и Скотт или Мерил и Чарли, но не может же всем везти так, как им.

Если спросите Раю, ей больше нравятся Тесса и Скотт.

Егору, как выясняется, тоже.

– Тогда мы были детьми, – говорит Егор. – Но сейчас это взвешенное решение. Во всяком случае, для меня. Я думал всю ночь, и я хочу, чтобы у нас получилось.

Да, мама бы посоветовала ей промолчать, но промолчать Рая не может.

– А если у нас не получится?

Вместо ответа он протягивает ей руки и по неизвестной причине Рая их принимает. Раз-два-три, раз-два-три. В коротком танце следующего сезона танцевать будут вальс, и они вальсируют по раздевалке, вместе считая, пока Рая не начинает смеяться.

– Если не получится, – Егор не улыбается, но по нему видно, что в свои слова он не верит, – то торт будем должны уже не мы, а Валерка.

Рая только смеётся сильнее.

– Никогда, никогда в жизни Валерка не сможет, купив торт, отдать его кому-то другому.

Егор пожимает плечами.

– Ну, значит, нам придётся постараться и сделать так, чтобы всё получилось.

– Звучит как план.

– План и есть.

Плечом к плечу, почти соприкасаясь локтями, они выходят из раздевалки и покидают здание школы. Вместе доходят до метро и вместе спускаются по эскалатору, болтая Рая даже не запоминает о чём. Она думает, думает, думает, а ещё чувствует, чувствует, чувствует. Она думает о том, что ради Валеркиного спокойствия и сохранности собственной жизни (не в силах отдать им торт, он наверняка решит их прикончить) им действительно придётся постараться и сделать так, чтобы всё получилось. А ещё она чувствует, что у них всё получится.

В Егоре есть что-то, что делает невозможным любой из других вариантов.

Что-то, что заставляет всё внутри звенеть от напряжения и петь от яркой, нескрываемой радости. Что-то, что заставляет её волноваться, и надеяться, и бояться, и верить, и одновременно не верить, и наслаждаться каждой секундой на льду, на полу, да хотя бы на эскалаторе.

Что-то, чего никогда не было у них с Олегом.

Чуть ли не впервые в жизни Рая думает, что, может быть, одна кровь – это ещё не всё. И одинаковый фенотип, и одинаковые колени, и одинаковая посадка, и одинаковая выучка, и идеальный синхрон – это ещё не всё, и даже не максимум составляющих, что должно быть что-то большее, а какое может быть большее, когда один ещё четыре года назад хотел для себя другую партнёршу?

Пару из двух танцоров делает не кровь, и не посадка, и даже не одна на двоих выучка с идеальным синхроном. Пару из двух танцоров делает что-то другое, и сейчас Рае кажется, что именно с Егором она наконец-то узнает, что именно.

В переходе метро они обнимаются на прощание, и Рая быстро уходит вместе с толпой (хотя мысленно – просто стоит и смотрит ему в след). Ей нужно успеть принять душ, и собрать сумку на завтра, и съесть что-нибудь, и приготовить еды, и разложить её по контейнерам, и помечтать перед сном о новых свершениях – в последний раз помечтать, потому что уже завтра мечты станут планами и не мечтать надо будет, а делать.

Она планирует много всего и даже успевает всё это сделать, пока не происходит то, чего Рая ни в коей мере не ожидает.

«Всё ещё дуешься?» – уже вечером, перед сном приходит ей сообщение от Олега и Рая не может сдержать возмущённого вопля.

Всё ещё дуешься? Как будто речь идёт о какой-то обыденной мелочи, о какой-то чёртовой ерунде, которая не стоит и минуты внимания. Половинка тоста, которую он украл у неё с тарелки. Или незаправленная кровать, за которую влетело почему-то ей, а не ему. Или разбитая ваза – им разбитая, но достаётся за неё точно так же, как за кровать, не ему. Или случайно испорченная тетрадь. Или шапка, забытая в раздевалке. Что угодно, а не «Спасибо за всё, но мне нужно двигаться дальше».

На её крик прибегает Валерка. Взъерошенный, он замирает в дверях – в одной руке бритва, в другой полотенца, половина лица ещё в пене.

Только он может бриться на ночь глядя (видимо, где-то намечается вечеринка, которая никак не может обойтись без него). Только он может невозмутимо спрашивать:

– Чего кричим? Кого-то убили?

– Разве что веру в адекватность моего брата, – отвечает Рая. Получается медленно, заторможено.

Полотенцем Валерка стирает пену с лица.

– Она давно мертва. Хочешь прикол? – Он выглядит очень, почти неприлично довольным: каждая веснушка на курносом носу сияет от удовольствия, ещё не сбритая золотистая щетина задорно топорщится.

Заинтригованная, Рая приподнимается на постели, откладывая телефон. Отвечать брату она однозначно не собирается, вместо этого нетерпеливо взмахивает рукой, давай, мол, выкладывай.

– Не уверен, что смогу рассказывать вместо того, чтобы тупо смеяться, но всё же попробую. – Он фыркает. – Сегодня на катке я стал свидетелем удивительного.

Несмотря на то, что сегодня она сама была на катке, Валеркино «на катке» ей не очень-то нравится. Вспоминать родные коридоры и родной лёд всё ещё больно. Или, может быть, уже не больно, а неприятно?

– Эти двое так облажались, – продолжает Валерка и прежде, чем Рая успевает сказать ему, что ей неинтересно слушать о неудачах брата (интересно, могут ли братья быть бывшими? «Бывшего брата» звучало бы ровно так, как она теперь чувствует), быстро говорит: – Они думали, что заработанные на юниорском чемпионате мира этапы Гран-При переходят с ними во взрослую карьеру, даже если они поменяли партнёров.

«Неинтересно» отменяется.

– А это не так? – осторожно спрашивает Рая.

Если бы она планировала уходить от Олега, она бы, надо думать, прояснила вопрос. Но она не планировала никуда уходить, а после его ухода и продолжать не планировала, так что официальные документы с регламентом перехода из юниоров во взрослые и получением нужных этапов прошли как-то мимо неё.

То есть, собираясь вместе с братом в новый сезон, в свой первый взрослый сезон, она твёрдо знала, что им, как победителям юниорского Мира, положено два этапа этих престижных соревнований, а вот дальше заглянуть пока не успела.

Валерка смотрит на неё с ужасом – слишком неприкрытым, чтобы быть непритворным.

– Я слышу то, что я слышу? Нет, ладно я, простой массажист, я могу не знать правил и тонкостей, – говорит он, падая на постель рядом с ней, – но ты-то, фигуристка, могла бы озаботиться собственной карьерой.

– Я достаточно озабочена собственной карьерой.

Иначе не ездила бы сегодня к Егору, разве не так?

Примирительно поднятые руки и быстрый лукавый взгляд. Злиться на Валерку невозможно, да и не хочется.

– Так что там, с Гран-При?

– Слушай, ты явно должна разбираться в правилах лучше меня, но, как я понял, Олегу со Златой не светит ни одного этапа.

Рая вздыхает.

– И они об этом не знали?

Взрослая серия Гран-При – самые важные, самые громкие, самые опять же престижные старты первой половины сезона: именно там можно заработать хорошие баллы, хорошие деньги и хорошие шансы понравиться судьям и зрителям. Именно эти соревнования транслируются с отличных камер по главным спортивным каналам (а не записью с одной камеры на Ютубе или и вовсе с трибун в Перископе), и именно на эти соревнования они с Олегом поехали бы, если бы всё не случилось так, как случилось.

На всякий случай, Рая тянется за ноутбуком и, устроившись за ним вместе с Валеркой, находит на сайте Международного союза конькобежцев прошлогодний анонс серии Гран-При – и принимается изучать его.

Если до июня ничего не изменится (а скорее всего, ничего не изменится), то Олегу ничего не светит. В распределение этапов Гран-При первым делом включается десять пар – те, что заняли места с первого по десятого на предыдущем чемпионате мира. Сюда же – вернувшиеся в большой спорт после перерыва спортсмены и те взрослые, что сменили партнёров (при условии, что до этого они входили в двенадцать лучших на мире), а ещё – медалисты юниорского чемпионата и победители юниорского Финала Гран-При. Следующие на очереди – те, кто показал лучший сизон бест, то есть максимальный результат по сумме обеих программ в прошлом сезоне.

Юниоры, решившие сменить партнёров на переходе во взрослые, могут забыть о своих этапах, даже если до этого они стояли на верхней ступеньке юниорского мира.

Ну, привет.

– Как я понял, – говорит Валерка, когда она закрывает ноутбук, с силой проводя пальцами по заляпанной крышке, – и тренеры, и сами ребята этого не знали, или не учли, или неправильно поняли. А сегодня выяснилось, что это не так, и на катке разразилась настоящая буря.

Он, кажется, всё ещё думает, что Рая будет этому рада. Но, получается, они с Егором в том же положении: если Олег со Златой не получают этапов взрослого Гран-При, то и они их не получают.

– В общем, – Валерка садится на кровати по-турецки, лицом к ней. – я просто хотел тебя предупредить на случай, если Олег прибежит проситься обратно.

Если Олег действительно прибежит проситься обратно, Рая перережет ему горло его же коньками. Не зря же она так давно об этом мечтает!

Ну, может быть, и не перережет – кишка тонка, но обратного пути нет, это она знает точно. Со спортивной точки зрения, может быть, это неправильно, ведь у них одна кровь, одно дыхание не двоих, а ещё один год – достаточно долгое время для того, чтобы Олег передумал и расхотел от неё уходить, но кроме спортивной точки зрения есть и другая. Моральная, человеческая, можно называть как угодно. Главное, что с этой точки зрения ясно одно: ничего общего между Раем и Олегом быть больше не может.

Полное переливание крови, чтобы уничтожить всё общее, неплохая идея.

Гораздо лучше, чем снова вставать в пару только для того, чтобы впереди замаячил шанс получить на следующий год пару этапов. Или один. Или вообще никакого.

Может быть, это не спортивно. Может быть, настоящая спортсменка должна засунуть все свои чувства куда подальше, наступить на горло своим эмоциям ради главной цели – медалей, но Рае не нужны такие медали. Она более чем готова ломать себя, снова и снова преодолевая человеческие пределы на соревновательном льду и на тренировках, но каждый день выходить туда с предателем за руку… Нет.

Если бы Рая снова встала в пару с Олегом, то только для того, чтобы завалиться на каком-нибудь важном соревновании – из мести, из принципа. Ничего хорошего нет ни в такой принципиальности, ни в мести, но ей всё равно.

Валерка наконец-то замечает, что что-то не так. Его сияние гаснет, веснушки тускнеют, глаза за рыжими ресницами становятся серьёзными.

Та половина лица, что ещё всё с щетиной, почему-то выглядит в два раза трагичнее.

– Что-то не так?

– Он мне уже написал, – просто отвечает Рая.

Может, написал он ей для того, чтобы снова встать в пару, но сам факт. Всё складывается одно к одному, и итоговая картинка ей вовсе не нравится.

– А ещё, – добавляет она, – мы в том же положении, что и Злата с Олегом. Юниоры, переходящие во взрослых с другими партнёрами…

Валерка на секунду задумывается, закусив губу, а потом выдаёт:

– А если подождать со взрослыми? Ещё успеете там накататься, а тут, по юниорам, после вашего распада пустая поляна и свободное лидерство.

Рая замирает, превращаясь в сидящую статую. В очень активно думающую сидящую статую.

Олегу двадцать один – крайний срок для катания по юниорам, и потому она всегда считала закончившийся сезон их последним, до сих пор, наверное, подспудно считала, но ведь Егор – не Олег. Егор старше неё всего на год, ему девятнадцать, и это значит, что теоретически у них есть два года на то, чтобы добраться до главного юниорского пьедестала и выйти на взрослый уровень во всеоружии.

С той оговоркой, что такие вещи не решаются в одиночестве, и для принятия важных решений у неё теперь вроде как есть и партнёр, и тренер. Два тренера. Им в любом случае нужно будет обсудить этот вопрос, когда они соберутся подавать заявление в Федерацию, у них вообще полным-полно вопросов, которые потребуется обсудить.

Финансовый, например.

Прежде, чем она успевает впасть в панику, Валерка поднимается с кровати и, немного помяв в руках полотенце, спрашивает: