– Я боюсь, что меня рано или поздно отставят за бортом, и я больше ничего не смогу сделать. Я и так не нравлюсь Харрису, а, если ещё и не найду общий язык с Брайаном, то… я потеряю ее навсегда.

– Ты пытался как-то поговорить с ним об этом?

– Скажем так, я не особо в этом преуспел. Я тогда был на эмоциях, мог слишком резко ему ответить.

– Что ты имеешь в виду?

– Сразу после моего возвращения, у нас был разговор. Не знаю, как сказать. Я, в каком-то смысле, повёл себя не совсем правильно. Но, это я сейчас понимаю. А тогда его добродушие мне казалось фальшивым.

– Что конкретно ты ему сказал?

– Вроде как, назвал его попытки узнать, как я себя чувствую, ненужной формальностью. Но, самое страшное не то, что я сказал, а что я сделал.

– Можно поконкретнее?

– Как я и говорил, я ещё пару раз перемещался в прошлое совсем на короткое время.

– Да, – кивнул Том нетерпеливо, – ты ещё упоминал, что об этих перемещениях было написано в дневнике…, – он запнулся и решил не упоминать имя Кэтрин. – В дневнике.

Крис кивнул, подтверждая правильность его слов.

– Но, если смотреть по сути, я осознанно попытался изменить прошлое так, чтобы он не родился. Вряд ли это может считаться проявлением зарождающихся отцовских чувств.

– Из всего, что ты мне сейчас сказал, выходит, что тебе нужен Брайан только, чтобы и дальше быть в проекте, – заключил Том и тут же добавил, увидев возмущение на лице Криса, – прости, но это так и есть. И я уверен, что он тоже это понимает. Нет ничего удивительного, что он не считает нужным и важным общаться с тобой о чём-то за рамками эксперимента.

– А может, это Майк наговорил ему что-то обо мне? – предположил Крис, упрямо игнорируя доводы Тома.

– Может и наговорил. Но Брайан уже и сам давно взрослый мальчик. Он читал дневник, видел твои отчеты и вполне может составить о тебе собственное мнение. Поэтому, если этот Майк все-таки что-то ему и наговорил, не нужно своими действиями и словами доказывать его правоту.

– Думаешь?

– Ты услышал мое мнение. Остальное решать тебе. Но попробуй увидеть в нем человека, своего сына, в конце концов. Как бы странно для тебя это не звучало. Не жди, что вы быстро найдёте точки соприкосновения, только потому что у вас есть общая цель и гены. Но, для начала, и это немало.

Крис смотрел в пол перед собой и долго не мог ничего сказать. Слова Тома не стали для него большим откровением. Он и сам понимал, а более того, чувствовал, что в том, как к нему относится Брайан, есть и его вина тоже. Стоит признать ее большая часть.

– Постарайся постепенно узнавать его получше. Не знаю. Предложи ему сходить куда-нибудь.

– А куда обычно ходят отец и сын?

– На матчи робо-лиги, например.

– По-моему, это уже перебор, – Крис скептически поджал губы. – Я не собираюсь играть с ним в дочки-матери. В сыновья-отцы. Короче, смысл ты понял.

– Я просто предложил. Опять же, решать тебе.

– В целом, ты прав, – не мог не согласиться Крис. – Но я все равно ловлю себя на мысли, что я актёр в каком-то старом ситкоме и сейчас кто-то возьмёт и крикнет “Стоп! Снято!”

Крис быстрым движением взъерошил волосы и вопросительно глянул на Тома, ожидая, что он скажет.

– Вот только это – реальная жизнь. И все проблемы не разрешатся только из прихоти режиссера и сценариста.

– Ты явно выбрал себе не ту профессию, – заверил его Крис, подняв указательный палец, в подтверждение своих слов. – И, опять же, не могу с тобой не согласиться.

– Ладно, – вдруг резко подытожил он, для пущей убедительности, с силой ударив ладонями по подлокотникам кресла. – Завтра постараюсь быть с ним паинькой.

– Будь собой. Заботливым и участливым папочкой Крисом.

– Эй! Не смей меня больше так называть, – возмутился Крис, скрестив руки перед собой и посылая в Тома убийственный взгляд.

– Как? Крисом? Или папочкой? – Том уже во всю веселился, игнорируя напускную злость друга.

– Напомни, почему я все ещё тебя терплю?

– Меня можно только любить, – заявил Том с невинной улыбкой.

Крис, до этого момента еще пытавшийся сохранить серьезное выражение лица, прыснул со смеху.

– Тогда это многое объясняет, – сказал он, отсмеявшись. – Ладно, расскажи лучше, как отметил?

Крис решил перевести, отжившую себя, тему, чтобы опять не погрузиться в неловкую тишину. Которой, в последнее время, стало заметно больше между ним и Томом, если только разговор не был о проблемах самого Криса. Он поймал себя на мысли, что почти не интересовался последними событиями из жизни друга и внутренне устыдился, каким плохим другом стал он сам.

– Учитывая то, что ты с нами отмечать отказался, все пришлось переиграть, и мы с Элис были вдвоём. Сначала съездили к моим родителям, а потом, ближе к полуночи, поехали на площадь Героев. Юбилейный год, обещали масштабное шоу и все такое. Короче, Элис меня туда потащила. Будь моя воля, я бы всю ночь провёл на диване за поеданием острых крылышек.

– Как она могла так с тобой поступить? – картинно возмутился Крис. – Кстати, когда это ты успел познакомить ее с родителями?

– Вчера и познакомил, – ответил Том и усмехнулся своим мыслим. – Забавно получилось, на самом деле. Я им не говорил, что мы собираемся прийти. И Элис сказал уже в такси.

– И как она отреагировала?

– Разнервничалась жутко. И всю дорогу поправляла прическу.

– Как она тебя на месте не убила за такое?

– Ей было некогда. Собственно, в этом и состоял мой план: не дать ни одной из сторон времени одуматься.

– В целом, как все прошло?

– Папа весь вечер был сама любезность и душа компании, хоть и не всегда его шутки были к месту. Элис ему явно понравилась. А мама устроила ей настоящий допрос с пристрастием! Нам с папой приходилось время от времени прерывать их диалог, иначе Элис сбежала бы прямо из-за стола. Шучу, конечно, – тут же добавил Том, улыбаясь. – На самом деле она держалась молодцом. Под конец вечера мама даже сменила гнев на милость и пару раз ей улыбнулась.

– Кстати, сколько вы уже вместе? – спросил Крис, а про себя отметил, как каждый раз загораются глаза друга, когда он говорил об Элис. Наверное, он сам выглядел также, когда разговор заходил о Кэтрин. Правильно говорят, что все влюблённые выглядят одинаково.

– Почти полгода, – ответил Том.

– Немало, – заключил Крис. – Не помню, когда в последний раз ты встречался с кем-то так долго.

Не то чтобы Том менял девушек, как перчатки. Просто, в отличии от Криса, отношения которого можно было пересчитать на пальцах на одной руке, Том не мог долго быть в одиночестве. Несмотря на это, к каждым новым отношениям он относился со всей серьезностью.

– Ты же знаешь, что я обычно довольно быстро понимаю, когда, образно говоря, игра стоит свеч. С Элис свечи зажигаются сами. Если ты понимаешь, о чем я, – сказал Том и заговорщицки поиграл бровями, прямо, как его тезка из старого мультфильма про мышонка и кота, когда последний что-то замышлял.

– Избавь меня, пожалуйста, от подробностей. Ты ранишь мою чересчур слабую психику.

– Ты о моей психике не особо заботился в последнее время, – сказал Том.

С его лица тут же сошла вся веселость, когда он понял, какую глупость сболтнул.

– Прости, я не хотел.

Крис попытался изобразить на своём лице небрежную беспечность:

– Я и правда многовато говорил о себе.

Его губы чуть дрогнули в попытке улыбнуться, но в последний момент он передумал и с отстранённым видом посмотрел в сторону, избегая взгляд Тома.

– Тебя беспокоит слишком много вещей, чтобы я мог их игнорировать. Ты ведь знаешь, что можешь поделиться со мной, чем угодно и когда угодно.

– Знаю. И чувствую, что завтра вечером твои услуги мне ещё понадобятся. Да и послезавтра – тоже.

– Ты хочешь, чтобы я был с тобой в больнице?

– А ты сможешь?

Крис перевёл на друга взгляд и в его глазах отразилась, даже не надежда, нет, а необходимость поддержки на каком-то, невообразимо сложном, уровне в физическом и эмоциональном плане.

– Что за вопросы! Я буду рядом, сколько нужно.

– Спасибо.

– Да брось. Что говорят врачи?

– Шансы 50 на 50, но я надеюсь на лучшее, – ответил Крис, но мысленно добавил, что готовится к худшему. Некоторая пессимистичность, всегда присущая ему, с годами только усугубилась, хоть он и предпочитал ее проявлять только наедине с собой. Как он считал, так ему было проще справляться с трудностями, внешне оставаясь позитивно мыслящим. Лишь немногие, кто знал Криса достаточно хорошо, умели понимать, когда он пытался скрыть своё беспокойство.

– Я могу что-то ещё для тебя сделать? – спросил Том.

– Ты и так уже сделал достаточно, – заверил его Крис. – Разве что, почаще вставляй мне мозги на место.

– Это я могу, уж поверь. Нет, ну а правда? Как у тебя с деньгами?

– Денег вполне хватает. Сейчас остаётся только ждать и надеяться.

Надежда. Мы находим в ней поддержку, когда ничего другого не осталось. В самых обреченных случаях в ней же находим и самообман. Она, как яд и лекарство в одном флаконе. И только доза имеет значение. Недаром, именно надежда была на самом дне ящика Пандоры. Она остаётся даже после всех печалей и горя. Ведь, человеку нужно во что-то верить. Или в кого-то. А ещё лучше, чтобы и в тебя при этом тоже кто-то верил.

Глава 2

День первый.

“А вдруг, если я открою глаза, то исчезну совсем?” – эта мысль трусливо ворвалась в мое сознание, когда я почувствовала, что больше не нахожусь в своей квартире. Ощущение легкости пропало. Ему на смену пришла опустошенность. Словно из меня разом вынули все чувства, оставив наедине с одиночеством. Бывали дни, когда все, чего я хотела, чтобы меня просто оставили в покое, побыть одной, отдельно от всего мира. Но, в глубине души, я всегда боялась одиночества. А, вернее, той пустоты, что за ним следовала. Сейчас же я ощущала себя ее частью.

Я осторожно открыла глаза. Я стояла посреди комнаты, совсем крошечной. Меньше моей спальни, но так на неё похожей. В ней не было ни светло, ни темно, а единственным источником света служило окно, занимавшее добрую половину стены напротив меня. От него исходило свечение, цвет которого сложно было определить наверняка. Зелёный переходил в желтый, а потом – в голубой. Мне стало интересно, что его даёт, и я подошла ближе. В глазах резко потемнело, и я едва успела схватиться за край стола, который стоял прямо под окном, иначе бы потеряла равновесие. Голова закружилась и мне потребовалось время, чтобы прийти в себя. Картинка перед глазами стала чётче, а свечение, падавшее на поверхность стола цветными бликами, окрасилось в розоватые тона. Совсем, как закатное небо.

На мое сознание обрушились десятки мыслей, под тяжестью которых я осела на стул, так удачно стоявший рядом.

Где я? Как я сюда попала? Что мне делать? Как вернуться обратно? Неужели я … умерла?

Вспомнились слова Майка из его прощального послания. Он говорил, что я исчезла. Именно исчезла, а не умерла. И я чувствовала себя живой. Или же хотела чувствовать. Как будто было достаточно одного желания.

Я огляделась. Стол, стул и небольшая кровать – это все, что было в этой комнате. Если не считать ещё одного предмета, лежавшего на столе, который я сразу узнала. Ведь мой дневник выглядел точно также. Но, в отличии от моего, этот был совершенно пустым. Эта запись оказалась первой, а привычные даты и точное время пришлось сменить на малоинформативную нумерацию, начиная с первого дня.

Находиться в этой комнате было непривычно. Воздух ощущался менее плотным и разреженным. Совсем, как в горах, когда мы в детстве с родителями ездили в Италию на каникулы. Но, на удивление, дышать было легко, разве что, мне показалось, что я стала чаще вдыхать. Пространство вокруг, если хорошенько присмотреться, подергивало, едва заметной рябью, как будто оно состояло из небольших углублений или неведомая и непонятная сила посылала по нему волны, как ветер, тревожа поверхность озера. Я прислушалась. От окружающей тишины сделалось жутко и руки непроизвольно покрылись мурашками. Мне стало страшно. Признаюсь, что на некоторое время я впала в истерику и поддалась бесконтрольным рыданиям. Я жалела себя и проклинала свою судьбу, молотила кулаками о столешницу до кровоподтеков, боль от которых я почувствовала много позже. Наверное, я даже кричала, срывая горло до болезненных хрипов. Обессилив, я осела на пол, который чуть деформировался под моим весом, словно я сидела на жестком батуте. Я не сразу заметила его подобную особенность. А, может, она проявлялась только в том конкретном месте.

Понемногу я успокоилась. Закрыв глаза, глубоко вздохнула. В голове возник образ Криса, каким я запомнила его в нашу последнюю встречу: светло-русые волосы, по-небрежному слегка взлохмаченные, милая полуулыбка, любимые голубые глаза. Я невольно улыбнулась. Снова открыв глаза, я посмотрела в окно. Свечение за ним вместо розового стало голубовато-лиловым, и я почувствовала, что меня буквально притягивает к нему. Не в силах ему сопротивляться, я медленно встала и, чуть пошатнувшись на месте, подошла ближе. То, что я там увидела, я списываю на галлюцинацию от моего шокового состояния.

Я увидела Криса. Он был в какой-то комнате и сидел в кресле. Фонарь за окном отбрасывал на пол слабые блики, но в целом комната утопала во мраке. По позе Криса было понятно, что он спал: голова была чуть наклонена набок, руки расслабленно покоились на подлокотниках кресла, а тело иногда вздрагивало, словно он на какое-то время, просыпался, но ту же засыпал по-новой. Возле его ног стояла бутылка с какой-то темной жидкостью на дне, а рядом с ней, перевёрнутым, лежал пустой стакан.

Даже во сне его лицо выглядело встревоженным и нахмуренным. Хотелось дотронуться до него, чтобы разгладить морщину, залёгшую посередине его переносицы.

Внезапно, Крис вздрогнул и проснулся. Глаза все ещё оставались прищуренными, когда он сонным взглядом обвёл комнату, зябко поеживаясь. Он попытался подняться, но получилось у него это далеко не сразу. По-видимому, он был прилично пьян. Споткнувшись о стакан, который покатился дальше по полу и врезался в ножку дивана, Крис, еле удерживая равновесие и неуверенно пошатываясь, прошёл к окну, чтобы закрыть его. Он вздрогнул, как от холода и провёл рукой по лицу. Он казался таким уставшим, что даже выглядел гораздо старше своих лет. Я проследила, как он медленно пробирался в другую комнату, по пути натыкаясь на все подряд и раздраженно жестикулируя руками. Судя по тому, что его губы шевелились, он ещё и что-то говорил. Но слов я не слышала. Было похоже на то, что я смотрела немое кино с ним в главной роли. Совсем некстати вспомнились старые фильмы с Чарли Чаплином и текстовые вставки в них для дополнения сюжета.

Картинка в окне исчезла, сменяясь сине-голубым свечением, словно чья-то невидимая рука переключила канал телевизора.

Я опёрлась о столешницу, до рези в глазах всматриваясь в окно, не в силах оторваться. Я почувствовала, как по моей щеке потекла слеза, то ли от того, что я не знала, как вернуть своё внезапное видение обратно, то ли от того, что я, кажется, не моргала все это время.

Попытки открыть окно не увенчались успехом из-за банального отсутствия ручки, а удары кулаками не имели никакого эффекта. Я почувствовала острую боль, а стеклу хоть бы что. Оно, как и пол, только слегка прогибалось под моими ударами и, очевидно, было сделано из неизвестного мне материала.

Вопрос “Где я?” буквально-таки витал в воздухе, казалось, протяни руку и можно будет дотронуться до крючковатой буквы Г. Но ответа я, естественно, не знала, как и не знаю его до сих пор.

В своих записях я уже начала ходить по кругу, поэтому буду заканчивать. Дам себе время поразмыслить. Как же кстати, что у меня его здесь в избытке.

День второй

Я разделяю дни чисто условно. Только для того, чтобы иметь возможность отмерять проведённое в этом месте время. Это скорее глупая привычка, но для меня она стала необходимостью. Чтобы внести в мое вынужденное положение хоть немного контроля.

Я успела заметить некую закономерность: цвета за окном, хоть и сменялись с разной периодичностью, но, все же, сама их последовательность сохранялась. Так, зеленовато-желтое свечение сменялось голубым, а затем розовым цветом. Он постепенно темнел, становясь практически чёрным, чтобы затем окраситься в лилово-голубой и, в конце концов, стать опять зелёным с желтым. И цикл повторялся вновь. Что интересно, когда я, не отрываясь, смотрела в окно, цвет свечения не менялся, но стоило на секунду отвести взгляд, как краски переходили в следующую фазу.

Поэтому, для себя я решила, что сегодня условный вечер моего условного второго дня. Хотя, по ощущениям, прошло немногим больше, чем пара часов. Я до сих пор не чувствую ни голода, ни жажды, ни усталости. Но лучше бы их, чем страх, который всегда со мной. Он давно уже въелся в кожу и осел глубоко внутри.

Временами я слышу невнятные шорохи, доносящееся откуда-то снаружи. Они переходят в отголоски голосов, которые будто зовут меня.

Ещё вчера я заметила, что в комнате есть дверь. Не могу с полной уверенностью сказать, была ли она здесь изначально, но сейчас она определённо находилась позади меня, прямо напротив окна. Она чернеет своей абсолютной пустотой и, даже стоя к ней спиной, я все равно не могу не замечать ее. Иногда мне кажется, что за ней кто-то притаился. Он ждёт, как только я открою дверь, чтобы вцепиться в меня и утащить за собой.

И вот сейчас, когда я это написала, это ещё больше стало походить на полоумный бред.

Но я все равно не открою эту чёртову дверь. Даже не подойду к ней, как бы она к себе не манила. В этой комнате я чувствую себя в относительной безопасности. Со мной просто ничего не происходит. А там… там неизвестность. Которой я очень боюсь.

Здесь мне стало почти все понятно. Меня окружают понятные, одинаковые стены. Я сейчас сижу за понятным столом на четырёх ножках и делаю записи в понятном дневнике, понятной, синей ручкой. Понятная кровать, на которой я вчера лежала, была не жесткой, не мягкой. На ней была белая простынь и подушка в белой наволочке. И мое любимое, но не совсем понятное – окно в половину стены. Пейзаж за ним циклично сменятся разноцветным сиянием.

А, что за дверью, мне совершенно не понятно. Вдруг, там нет вообще ничего? Вдруг, если я открою ее, то все закончится. Не будет этой комнаты, меня, окна, в котором я уже дважды видела Криса. Вообще ничего не будет. А я не хочу не быть. Я хочу быть в этой комнате, писать в этом дневнике и смотреть в окно. Я хочу гораздо большего, но сейчас мне доступно только это.

Я заметила, что на последних строчках мое дыхание стало учащенным. Это трудно не заметить, когда тебя окружает тишина.

Не знаю, что ещё написать, поэтому буду заканчивать. Пожалуй, прилягу. Меня это успокоит. Всегда успокаивало.

День пятый

Перечитав последнюю запись, я ужаснулась своим рассуждениям. Вышли какие-то записки сумасшедшей, ей-Богу. Решила дать себе перерыв и немного успокоиться.

Сегодня я видела Брайана. Стоило мне подумать о нем, представить его у себя на руках, как я действительно увидела его у себя на руках, только по ту сторону окна. Та, другая я, полулежала на диване, а он, свернувшись клубочком у неё на груди, сладко спал. Я хорошо помню тот день. Было начало сентября, но в Лондоне стояла невыносимая жара, которая пришла на смену непривычно прохладному лету. Был уже вечер, все окна были открыты нараспашку, но в комнату проникал только едва уловимый ветерок. Вентилятор в углу совсем не спасал, а кондиционер был только в другой комнате. Но Брайану вздумалось уснуть (после продолжительного и громкого “концерта”) только там. Я слушала его размеренное дыхание и у меня самой, нет-нет да закрывались глаза. Тот вечер был одним из немногих, которые мы провели только вдвоём. Майк заехал утром, только, чтобы завезти нам продукты, и дальше уехал по важным делам; Миры не было в городе, а родителям я сказала, что со мной побудет Майк. Тогда я была рада, что все меня оставили в покое. А сейчас бы все отдала, чтобы кто-то, на самом деле любой из них, оказался здесь со мной.

Картинка за окном плавно поменялась. Теперь передо мной вновь была я сама. Только уже в тот день, когда я исчезла. За считанные минуты до этого. Я никогда не видела такого выражения на своём лице. Хоть я и частенько вертелась перед зеркалом. Но от такого взгляда у меня по коже пробежали мурашки, а на глазах выступили слезы. Изображение словно приблизилось ко мне вплотную так, что я смогла рассмотреть любую черточку, любую морщинку на своём лице. В том своём взгляде я увидела обреченную покорность тому, что вскоре должно было произойти. В отличии от меня теперешней, у меня тогдашней не было слез, только губы чуть подрагивали, будто я собиралась затеять диалог с самой собой, но так и не вымолвила ни слова. Я стояла спиной к Брайану, который опять тихо спал, теперь уже на кровати, и даже улыбался во сне.

Внезапно, я изменилась в лице. Словно с него сошла тень и его озарило светом. Я поняла, что произойдёт дальше и поспешила поцеловать напоследок Брайана, который, почуяв неладное, тут же проснулся и громко заплакал.

В окно ударило яркое свечение, и я зажмурилась, роняя на щеки невыплаканные слезы. А когда открыла глаза, меня уж не было. Картинка за окном становилась нечеткой, будто выцветала. Я видела, как в комнату вбежал перепуганный Майк. Как он молниеносно, повинуясь какому-то первобытному инстинкту, схватил Брайана на руки, чтобы успокоить.

Я почти ничего не могла различить перед собой. То ли оттого, что глаза застилали слезы, то ли, потому что не могла больше концентрировать свои мысли на Брайане, но за окном опять было только розоватое свечение.

Сейчас за окном практически темно, и я едва вижу, что пишу. Вот так закончился очередной условный день. Спокойной мне условной ночи.

День седьмой

Сегодня я поставила седьмой плюсик на стене рядом с кроватью. Говорят, что это счастливое и очень знаковое число. Не то, чтобы и я так считала или в моей жизни были события, связанные с семеркой. Нет. Просто, в текущем положении оказалось, что мне нужно во что-то верить. Прямо-таки жизненно необходимо. Совсем не потому, что я растеряла по частям весь свой рассудок. Просто так становится чуточку легче. Лишний повод для радости. И сегодня он был не единственным.

Я и до этого замечала, что комната понемногу меняется, обзаводясь все новыми и новыми вещественными подробностями. Например, на следующий день после того, как я мимолётом подумала о зеркале, оно появилось на стене рядом с дверью. Небольшое, как раз, чтобы рассмотреть своё лицо. Я заглянула в него всего на пару секунд и до сих пор избегаю своего отражения. Оно показалось мне неправдоподобно бледным, с нотками безумия в широко распахнутых глазах, с чуть приоткрытым, в немом удивлении, ртом. Я отказываюсь идентифицировать его с собой. Это будет равносильно принятию факта, будто я умерла.

Естественно, поводом для радости стало не зеркало. Буквально сегодня, когда я лежала на кровати и под мои закрытые веки проникали зеленоватые лучи из-за окна, я открыла глаза и обнаружила на стене, прямо над моими отметками, книжную полку. Книг на ней не было, если не считать моего дневника, точнее его предыдущей версии. Или теперешней копии. Не уверена, как его правильно называть. В общем, в нем были все записи, которые я и так помнила наизусть, но перечитывать их доставило мне подлинное удовольствие.

Я и не увидела, когда в комнате совсем потемнело, хотя обычно я замечаю каждую фазу свечения. Я отложила дневник и снова легла на кровать, где всегда коротала эти “ночные” часы. Пожалуй, впервые за “дни”, проведённые здесь, я чувствовала относительное спокойствие. Скорее всего, причина крылась в моем чрезмерном напряжении, которое перелилось через край и перешло в совершенно противоположную эмоцию. Возможно, именно поэтому, когда я скосила взгляд на дверь, которая по-прежнему зияла своей чернотой, даже больше, чем обычно, из-за окружающей темноты, она не показалось мне такой пугающей. Настолько, что я даже поднялась с кровати и подошла к ней, впервые прикоснулась к ее шершавой поверхности, к гладкой, круглой ручке. Но не настолько, чтобы открыть ее. Хотя, признаюсь, во мне проснулось любопытство, подстегиваемое отчаянным желанием узнать хоть что-то новое об этом месте. И что, я была уверена, скрывалось за этой дверью.

Окно окрасилась желтоватыми лучами нового дня. На чёрном силуэте двери проступила короткая надпись: “Я уже здесь была”, выполненная какой-то белой краской и моим почерком.

Больше я не подходила к двери.

День девятый (день первый в комнате №2)

Похоже, в этом месте я растеряла всю свою фантазию. Или же наоборот, оно оказалось настолько невероятным, что никакой фантазии не хватит. Может быть поэтому я не смогла придумать другого названия помещению, скрывавшемуся за дверью, кроме его сухой нумерации?

На первый взгляд комната, в которой я сейчас нахожусь, не имеет существенных отличий от предыдущей. Сюда словно перекочевала вся мебель, вместе с окном и неизменным свечением за ним. Оба дневника я взяла в эту комнату сама, боясь, что они могут попросту исчезнуть. Например, как исчезли отметки со стены под книжной полкой или надпись с двери. Теперь на месте отметок на стене красуется цифра девять, заботливо оставленная мной в напоминание, а дверь опять блистает своей девственной чернотой.

При попытках вернуться в первую комнату я обнаружила, что дверь не открывается. Интересно, какого вероятность, что эта комната – та же самая?

Повозившись с дверью какое-то время и окончательно убедившись, что она не поддаётся, я развернулась и прошла в центр комнаты. Тело рефлекторно вздрогнуло, потому что там оказалось ощутимо холоднее. Холод исходил откуда-то сверху, и я подняла голову, уставившись в потолок. Только тогда я заметила, что всю его центральную часть покрывала, как будто зеркальная, ледяная корка. Я протянула к ней руку, которую сразу обдало морозной волной, но так и не смогла до неё дотронуться. Рядом стоящий стул послужил мне необходимым возвышением. Протянув руку во второй раз, я коснулась этой области на потолке. Моя ладонь не встретила сопротивления, как от обыкновенной твёрдой поверхности, и мои пальцы прошли через потолок насквозь. Было очень странно, но я не почувствовала, что вещество, из которого была сделана эта корка, а, может, и весь потолок, обладало хоть какими-то свойствами жидкости или твёрдого тела. Я, словно касалась воздуха, а мои пальцы никак не находили отопру.

Я резко отдернула руку, хотя, вопреки ожиданиям, и не почувствовала обжигающего холода.

У меня возникает все больше и больше вопросов об этом месте. И ни на один я так и не получила ответа.

Кроме единственного: я уверена, что мои видения за окном напрямую связаны с моими мыслями и самыми сильными желаниями.

Глава 3

– Думаю, что Майк не в восторге от того, сколько времени мы проводим вместе, – сказал Крис с кривой усмешкой.

Он сидел в просторном кресле в кабинете Брайана и с интересом наблюдал, как тот, в который раз за сегодня, вскакивал со своего места и мчался к магнитной доске на противоположной стене, чтобы оставить на ней очередные записи. Которые уже через минуту были резко стёрты в едином порыве.

– А? Что прости? Я задумался и не услышал, что ты сказал, – Брайан опять сел на место и вернулся к изучению, особо интересующей его разработки ученых из университета Беркли.

За прошедшие две недели он успел связаться с десятком исследовательских групп по всему миру в поисках новых идей и информации. Как раз сегодня он получил ответ от доктора Ричардса, которого заинтересовала его проблема и он любезно поделился подборкой своих, уже опубликованных, статей.

– Как твой отец относится к тому, что мы с тобой общаемся? – ещё раз уточнил Крис, не сдаваясь.

– Мы с ним не обсуждали эту тему, – ответил Брайан, не отрываясь от монитора, – к тому же я взрослый человек и вполне сам могу решить с кем и сколько мне общаться. Он ведь понимает, что наше общение – это чисто научная необходимость.

– Конечно, – вынужденно согласился Крис.

Но внутри что-то неприятно кольнуло.

– О чем читаешь? – поинтересовался он после долгой паузы. Брайан не особо спешил посвящать его в подробности.

– О теории квантовой запутанности, – ответил тот и, как часто делал, перевёл тему:

– Опиши ещё раз свои ощущения от перемещения. Ты рассказывал о каком-то пограничном пространстве.

– Я не знаю, как правильно назвать это место и является ли оно пространством в привычном понимании, – Крис про себя отметил, что на его размышлениях уже начало сказываться общение с человеком науки. – Там было тихо, определенно за все сеансы я не услышал ни единого звука. Как ты понимаешь, я не могу утверждать, что там было ещё и темно, потому что у меня были постоянно закрыты глаза. Но по ощущениям именно так и было. А ещё под собой я не ощущал никакой опоры: теряя ее при перемещении из лаборатории, я обретал ее опять только уже будучи в прошлом. Это состояние, наверное, похоже на свободное падение или полет, когда тело не находит на своём пути никаких препятствий.

– Ты сейчас очень точно описал действие гравитации согласно общей теории относительности, – перебил его Брайан и продолжил свои размышления, – получается, что твоё движение из условной точки “А” в нашем времени было остановлено в точке “Б” уже в прошлом. Также, как поверхность Земли останавливает, подброшенный вверх, мяч. Сложность лишь в том, чтобы принять, что прошлое и будущее – это всего лишь направления, как вверх и вниз. Ты направлялся в прошлое посредством разности значений плотности энергий. Не важно, – оборвал он сам себя, из нежелания забивать Крису голову непонятными ему терминами. – Ты двигался через пространство-время, которое было искривлено таким образом, чтобы ты смог попасть в прошлое. Но что, если мама как раз и попала в точку пространства между нашими временами? Что, если она застряла в неопределённом времени в неопределенном месте?

– Тогда, как нам его определить? – Крис даже подался вперёд в надежде, что и на это у Брайана найдётся объяснение.

– Я не знаю. Пока не знаю, – подчеркнул тот, вскинув указательный палец для убедительности.

Его поведение напомнило Крису о ещё одном странном событии, которое произошло с ним в день, а точнее в ночь, после возвращения из Австралии.