Он был прав. Я снова повернулся к барной стойке: на ней стояла большая тарелка с куском мяса, приготовленным на гриле, картошкой фри, салатом, маринованным луком и куском белого лаваша. Рядом красовалась здоровенная кружка пива.

– Поешь, а то ты уже полчаса с открытым ртом на мужика с саксофоном пялишься, скоро слюни пустишь.

– Полчаса?

– Угу, я уже вторую кружку пива пью.

– Надо же, я не заметил.

Гера посмотрел на меня внимательно, но по-доброму.

– Ешь, говорю, отпустит.

Я снова посмотрел на тарелку, и в животе забурлило. Такого чувства голода я не испытывал со школы, когда мы первый раз забили косяк. Я накинулся на еду, чуть не забыл про вилку.

Казалось, что вечер будет самым обычным. Я доел все, что было на тарелке, чуть ли не облизал ее. Еда была сытной, и в голове просветлело. Гера знал, что заказать. На меня также напал дикий сушняк, и я огромным удовольствием выпил сначала одну половину кружки пива, затем вторую. Оно было прохладным, чудесным, с привкусом белого хлеба. Мне показалось, что я ничего вкуснее не пил в жизни.

– Может, поедем отсюда? – неожиданно спросил Гера. – Что-то телок приличных не видать. Можем еще в пару мест заехать.

– Да ладно тебе, мы еще и не смотрели толком, я-то точно. Вот сейчас…

Я аккуратно слез с высокого стула, меня немного шатало, но я был свеж и доволен, отлично себя чувствовал. Но устремив взгляд в толпу, я вдруг понял, почему Гера решил уехать. Среди кучи незнакомых людей я увидел ее. Лилю.

Она танцевала с каким-то парнем. Он был чуть ниже меня ростом, тоже патлатый брюнет. Она будто нашла мою копию. Но я сразу понял, что он плотнее, явно ходит в качалку или занимается какой-то борьбой. Но мне уже было плевать.

Все замедлилось, время снова играло со мной. Словно в бреду, как в замедленной съемке, я медленно, вытаращив глаза, пробирался сквозь танцующих, счастливых людей. Звуки отошли на задний план, я слышал лишь звон в ушах.

– Что ты здесь делаешь? – я смотрел на нее, как будто она была человеком из моей прошлой жизни. Вроде то же лицо, те же губы. И все же…

Она молчала, продолжая танцевать, больше на вопросе сосредоточился парень:

– Она со мной, в чем проблема? – он не боялся, возможно, он даже не знал, кто я такой.

– Ни в чем, собственно. Давай-ка выйдем? – я смотрел на него в упор.

– Даня, не надо. Мы просто…

– Что? Ты просто нашла время притащиться сюда? Чтобы вилять хвостом? Ты просто что? – я сорвался и орал, гавкал, как бешеная собака. – Ты просто, ебаный в рот, что?

Она боялась. Я видел это по взгляду, по тому, как она съежилась и стала еще меньше.

– Эй, парень, ты чего? Успокойся! Хочешь выйти? Выйдем!

– Да, давай-ка прогуляемся под звездами, – мы смотрели друг другу в глаза. Он улыбнулся, а мне казалось, что вокруг моего рта образовалась пена.

Лиля осталась в толпе, а мы направились к выходу. На улице было темно. Мы отошли чуть дальше от входа, когда Лиля догнала нас.

– Даня, перестань! Не нужно тут сцену устраивать, я не знала, что ты здесь будешь!

Я резко развернулся.

– Не знала? В смысле, блять, ты не знала? Ты могла бы все знать, если бы отвечала на телефонные звонки!

– А если я не хочу тебе отвечать? Это мое право!

– Право? Какое еще у тебя право? Ты все решила сама, не дав мне и шанса!

– У тебя был шанс! Столько шансов за все время, и ты все просрал! Ты думал, что я всегда так смогу жить?

– Как?

– На вторых ролях! Я тебя и не знаю толком. Кто ты такой? – она подбежала и стала трясти меня. – Ты сам-то понимаешь, несчастный идиот, насколько ты эгоистичный мудак? – Лиля плакала, голос переходил на крик. – Как только у нас случилась жизненная ситуация, возникло препятствие – да, блять, я забеременела от тебя – ты сразу замкнулся! Мне нужна была поддержка! Ты был мне нужен! Но твои гребаные книги, твои сраные картины всегда будут на первом месте! Ты просто трус! Я ненавижу тебя!

Меня переполняла ярость, я даже не понял, как влепил ей пощечину. Девочка отлетела в сторону, еле устояв на ногах, ее поймал Гера, который выскочил из темноты. На какую-то секунду мне показалось, что он все время следовал за нами, просто я его не видел, никто не видел.

Пока я соображал, что делать, мне в голову прилетел мощный удар кулаком. Я отшатнулся, почувствовал, как в ушах появился шум, и кровь стала пульсировать. Тело среагировало само, и вот моя рука уже летит в ту сторону, откуда был нанесен урон. Рука наткнулась на воздух, я промахнулся, и получил удар в живот. Меня скрючило, но я не мог проиграть просто так, тело резко выпрямилось, несмотря на боль, и моя голова влетела парню прямо в нос, затем кулак встретился с его животом. Так мы танцевали в темноте. В какой-то момент я обернулся и увидел, что Гера закрывает Лиле рот, а она бьется у него в руках, пытаясь вырваться. Я смотрел на это как будто со стороны, понимая, каким же я оказался дураком. Пока я замешкался, в голову прилетел еще один удар, и мне захотелось отрубиться. Я хотел упасть в темноту и никогда больше не просыпаться. Какой же мудацкой бывает жизнь! Точнее, мудак – я сам.

Меня поймал Гера, треснул мне пощечину.

– Ну-ка, не отрубаемся! – он говорил четко, не очень громко, как тренер, который видит, что его ученик проигрывает. – Сейчас ты отведешь даму в машину, я скоро подойду, и мы уедем, ты понял? Вот ключи, – он смотрел мне в глаза. Я кивнул, отошел в сторону. Лиля стояла, обхватив себя руками, я грубо схватил ее за шею, слышал, как она пискнула, и повел к машине.

Я запихнул ее на заднее сиденье, буквально швырнул, сел рядом. Она не сопротивлялась, наоборот, тело обмякло, она лишь дрожала, будто от сильного холода. Я вспомнил нашу прогулку перед Новым годом, ее платье, шубку, этот дурацкий магазин. Я повернулся к ней и жадно поцеловал, как будто надеясь все вернуть назад, может быть, я открою глаза, и все станет как раньше.

Но, конечно, этого не случилось. Передо мной была заплаканная, с потекшей тушью девушка, но уже не та Лиля. И в этом был виноват лишь я.

Дверь я не закрывал и услышал стон. Гера! Я резко выскочил из машины и собирался побежать к нему, но увидел, как парень вприпрыжку несется навстречу.

– Быстро!

Я посмотрел в темноту, но никого не увидел. Что за фигня? Обернулся на Лилю и понял, что не могу сидеть с ней рядом. Даже здесь я оказался трусом. Захлопнув одну дверь, я открыл другую и переместился на переднее сидение. Гера с вытаращенными глазами заводил машину, он был доволен.

– Вот это я понимаю, вот это погуляли! – Стоило мне хлопнуть дверью, машина рванула с места.

– Куда теперь? Ха! А я-то думал, никогда тебя в таком амплуа не увижу, но ты крепкий парень!

– Домой…

– Уверен?

Я посмотрел на него, он словно хапнул адреналина. Левая рука была в крови, и это была не его кровь.

– Гера, что с парнем?

– А? – он словно был внутри собственного вакуума. – А, это… Все нормально, не переживай! Жить будет! Или нет, хуй его знает! В темноте все кошки черные, да? Куда едем?

– Домой.

– Уверен?

– Да.

В зеркало заднего вида я видел, как Лиля вжалась в сиденье, она плакала, но очень тихо.

Гера остановился напротив моей парадной.

– Давай тогда, до связи. Я поеду еще тусану.

– Ладно, давай.

Он махнул рукой, я и Лиля вышли из машины. Она не говорила ни слова, но вошла со мной в парадную, затем в комнату и встала посередине, не поворачиваясь ко мне.

Я подошел, положил руки на плечи и развернул ее. В глазах я видел ненависть, но понимал, что она любила меня по-настоящему, и поэтому случилось то, что случилось. А я и вправду не любил ее так, как ей было необходимо. И самое страшное, что я этого не хотел. Мне было тошно от себя, впору было просить прощения, валяться у нее в ногах, но вместо этого я наклонился и поцеловал ее. Она ответила, не сразу, но ответила. В ту ночь мы были сами не свои и оба понимали, что больше никогда не сможем вернуть прошлое, что каждый будет строить свою жизнь отдельно. Это был просто секс. Когда все закончилось, Лиля оделась и ушла, не сказав ни слова, просто закрыла за собой дверь. Ее розовые тапочки остались на месте, и больше ничего. Как только щелкнул дверной замок, наша нить разорвалась навсегда, а я лишь закурил сигарету и приоткрыл окно.

Ты никогда не сможешь быть счастлив, и ты знаешь это.

Глава 9

В ту же ночь я принялся за работу, у меня лежало три незаконченных копии, но я достал «Купчиху». Я не спал, утром сходил за тремя банками энергетика и проработал до самого вечера, снова прокурил всю комнату и достал проигрыватель для винила. Целую неделю я много работал, на учебе появился всего пару раз, к субботе попытался привести себя в порядок, вышло паршиво. Меня вызвали в кабинет для разговора.

– Даниил, вы плохо выглядите последнее время, к работе интереса не проявляете, что случилось? – я разговаривал с Сергеем, он в отличие от меня был, как всегда, свеж.

– Ничего, я просто…

– Да? Но это ваше «ничего» отражается на лице Русского музея. Возможно, для вас это ничего не значит, но для репутации данного исторического памятника культуры это очень важно. – Он был зол, бледная северная кожа покрылась румянцем. Самое паршивое, что мне не хотелось оправдываться, выворачиваться, держаться за эту работу и тем более развлекать идиотов и зевак, которые приходят на выставку просто поглазеть.

– Так что, Даниил? Или вы приводите себя в порядок немедля, или мы с вами больше не работаем. – Его голос был тверд, а мне стало плевать.

– Да мне похуй.

– Что?

– Говорю, похуй мне! Можете не работать со мной, я сам уйду, подбейте бумажки, потом разберемся, – я уже развернулся, чтобы уйти.

– Как ты смеешь, щенок! Ты в здании, где хранится наследие русской культуры! Вон отсюда! Вон! – мужчина подскочил, я резко развернулся.

– Наследие русской культуры? Да кто ей вообще интересуется? Посмотри на них, дядя, им нужно диван поудобнее выбрать на распродаже – вот это их ценности, а сюда они приходят как в ебаный зоопарк! И скажи мне, что это не так! – Мужчина замолчал и посмотрел на меня в полном изумлении. Я хотел еще что-нибудь сказать, но вспомнил про Леонидовича и прикусил язык. Мы еще несколько секунд глядели друг другу в глаза, и я увидел: Сергей понимает, о чем речь.

На этом моя работа в Русском музее была закончена, я вернулся к копиям. Прошла еще неделя. Я писал свои картины, сначала брался за одну, пока слои масла сохли, занимался другой, таким образом, работал сразу над тремя полотнами. В один из дней раздался звонок.

– Алло.

– Даня, мальчик мой, я слышал ты из музея ушел, и громко ушел, – звонил Леонидович. – Ты в порядке? – Я молчал. – Даниил?

– Да, наверное, не знаю точно.

– Я слышал, и в академии не появляешься. И про Лилю слыхал немного.

– Что?

– Она приходила в деканат и сказала, что больше не сможет позировать. И поступать тоже не будет, она решила переехать, но куда, не знаю.

– Ясно.

– Дань, если у тебя сейчас проблемы, расставание тяжелое, я все понимаю. Ты лучше сходи и возьми академический отпуск, не пропускай занятия просто так, а то стипендии лишишься и вылетишь. Дело-то, сам понимаешь, такое.

– А так можно?

– Да, можно. Напиши заявление, что по семейным обстоятельствам нужен академический отпуск, его на год дают. Как восстановишься, как с делишками своими разберешься, вернешься. – В этом был весь Леонидович. Ему бы презирать меня, поносить, плюнуть мне в морду, в конце-то концов, но он переживал за меня. Именно за меня. На мои глаза предательски накатили слезы, я понимал, что не стою его доброты.

– И вот еще что хотел сказать тебе, Даня, я уеду, – тут меня пронзило током.

– Что?

– Да. Не пугайся, мальчик, я же старый уже пес, решил съездить на юг, погреть косточки. Я с друзьями буду, так что не бойся. А на сколько дней – не знаю. Хочу написать много этюдов с солнцем и горами, с деревьями в цвету и с водой. Мне снится, Даник…

– Я… Вы мне хоть фотки присылайте и звоните, пожалуйста.

– Все хорошо, Даня, ты умный мальчик, я всегда это знал. Даже если тебе кажется, Даник, что вокруг темно – не бойся, свет внутри тебя. Внутри каждого человека есть особое место, где хранится свет. – На заднем фоне послышался голос его старого приятеля. – Иду я, иду, не мешайся. Все, Даня, я пошел, мне надо собирать вещи. А ты хорошенько головой думай, но сердце слушай внимательнее, понял меня?

– Да, я понял.

– Вот и славно, добро, мальчик, добро. – Я слышал, что он устал, голос похрипывал. И только в этот момент я осознал, насколько был стар мой учитель.

– Владимир Леонидо… – начал я, но знал, что на другом конце провода уже никого не было. Я попробовал перезвонить под предлогом, что хочу узнать, куда именно они отправляются, но он не взял трубку.

Через три дня я узнал, что он умер, и, конечно, он собирался не на юг, а в больницу, просто не стал говорить об этом. Он ушел днем, сидя в кресле, делая зарисовки молоденьких медсестер. Его друг сказал, что он тихо уснул и соскользнул во тьму. Мне передали его альбом для рисования и пенал с карандашами. На похоронах я пробыл от силы пять минут – вышел из такси и тут же вызвал другое. Лиля была права: я трус, неблагодарный трус.

Когда я вернулся домой, на меня накатила волна злости: я швырял все подряд, разбил вазу, в которой стояли цветы для Лили, порвал две или три книги. Я ненавидел все и себя в первую очередь. Когда силы иссякли, я упал на кровать, на которой лежал тот альбом Леонидовича. Видимо, я закинул его туда от греха подальше. Листая страницы, я видел его самого, его манеру рисовать, его линии. Эти рисунки были письмами, сохранявшими в себе больше чувств и слов, чем любая литература. Я улыбался, а по лицу бежали слезы, мне было горько, действительно больно. На предпоследних страницах альбома я нашел свой портрет.

Он точно помнил мое лицо, но на рисунке оно было моложе и свежее, будто я оставался мальчишкой, которого он подобрал. В этом изображении, которое другой человек, возможно, разорвет и выкинет, я видел, как сильно меня любил учитель. Я ненавидел себя и чувствовал такую беспомощность, что еще чуть-чуть – и остановится сердце, голова лопнет, глаза вытекут. Признаюсь, мне этого хотелось. Но сердце предательски билось.

Спустя час или два я еще раз внимательно посмотрел на рисунок и понял, что никто меня так уже не полюбит – искренне, без обмана и ожиданий. Теперь я остался совсем один. Мой портрет был словно из истории о Дориане Грее. Внутри я чувствовал себя гнилым ничтожеством, но на изображении моего учителя я оставался молодым и чистым. Я положил альбом на подушку, где спала Лиля, и, обессилев, уснул.

***

Два полицейских вошли в камеру для допросов. Перед ними на стуле сидел невысокий парень с голубыми глазами и небольшой лысиной на голове.

– Ну-с, Георгий, рассказывайте, – Алексей Сергеевич смотрел на парня сверху вниз.

– А что рассказывать, батенька? Вы ж не священник. Я перед Боженькой отвечать буду, точно не перед вами.

– Сейчас я твой боженька, ясно, щенок сопливый?

Молодой человек улыбнулся.

– Значит так, мы знаем, что вы подделки за рубеж продаете.

– И что? Искусство для всех! Искусство в массы!

– Ты, сука, посмейся у меня еще! Улики у нас есть, мы одну вашу картинку перехватили, там килограмм кокаина нашли, разрезали задний слой холста, а там зазорчик. Вы в этой сраной картине тайники делаете, суки. Умно, но неужели вы думали, что не уследим? Не просветим рентгеном или еще чем? Они, прикинь, как делают, – мужчина обратился к своему напарнику, – вот ты сморишь: картина и картина, а потом переверни ее, а сзади еще холстина натянута и к подрамнику прибита. Они между двух этих холстов наркоту и просовывают, потом запечатывают, как посылку, так и вывозят! По океану! А! И вашего начальничка Вениамина мы пасем, так что вы под колпаком у нас, – он снова повернулся к подозреваемому.

– Дак если у вас все так хорошо, хули от меня надо? – парень начал заводиться.

– Имена, сука! Имена мне нужны! Кому за границу шлете? Сколько вас в Питере работает? Ну? Петухом на зону поедешь, малец! Резьбу быстро сорвут! – у мужчины покраснели глаза, он повышал голос, слюна летела во все стороны.

– Ты за меня, дядь, не бойся, я, если на зону и попаду, своим буду.

– Да что ты? Хорошо, за тебя бояться не буду, а что насчет твоего подельничка, Даниила? А? – Парень поменялся в лице. Алексей Сергеевич понял, что нашел болевую точку. – Он же у нас нежный художник, он уже еле держится, скоро вас всех сдаст. А хоть знаешь, как я на вас вышел? М-м-м? Мудачье!

– Нет.

– Получили заявление от парня, которого вы двое чуть не убили у клуба. – Подозреваемый прищурил глаза. – Да, ты помнишь его! А кто из вас всадил ему нож в печень, не расскажешь? Я по описанию понял, что это мой сын – долбоеб.

– Я не знаю, о чем вы.

– Знаешь, сука, знаешь. Я вижу это по твоей тупой роже. Так вот, стали за вами по моей просьбе присматривать, пару фотографий сделали. – Алексей почувствовал свое превосходство и стал театрально паясничать: он кривлялся, растягивал слова, ходил туда-сюда по камере. – И ты знаешь что? Смотрю я на эти фото, а там ты и сын мой, и вы куда-то ездите, какие-то картины возите. М-м-м, как интересно. Георгий, чтобы ты понимал, один из вас точно сядет. Будут у меня показания или нет, все равно. И я лучше засажу своего сына, чтобы он уму-разуму поучился. А ты, дорогой мой, и так на нарах окажешься, рано, блять, или поздно.

Парень внимательно смотрел на Алексея Сергеевича и молчал.

– Я сейчас пойду и еще раз задам вопросы Даниилу Алексеевичу, а ты пока отдыхай, как у вас говорят, потуси, – мужчина улыбнулся. – Эх, какая у меня все-таки работа хорошая, – мужчина насвистывая двинулся к выходу, за ним последовал младший по званию, он обернулся и с сожалением взглянул на подозреваемого. Парень молча смотрел куда-то в сторону.

***

Время шло, я понимал, что на учебу, которой дорожил больше жизни, у меня нет сил. И сделал так, как сказал учитель: пошел в деканат, написал заявление и ушел домой, где продолжил работу. Гера звонил раз или два, но разговоры были короткими.

– Не сдох?

– Нет.

– Готово?

– Нет.

– Понял.

В следующий раз он приехал без звонка, я как раз работал.

– Здорово. Ты как? – Я молчал. – Слышал про твоего учителя.

– Откуда?

– Питер – город маленький. Сочувствую, мужик, это паршиво.

– М-м-м…

– Нас Вениамин видеть хочет, надо ехать.

– Сейчас?

– Да, через пару часов. Я заехал пораньше, чтобы ты успел в душе поплескаться, знаю, ты это любишь. – Я молчал. – Выглядишь ты паршиво, так что давай побыстрее.

– Ладно.

Я взял полотенце и пошел к двери.

– Эй, Дань?

– Да?

– Если бы ты сейчас, ну, после Лили и смерти твоего учителя, если бы ты рисовал что-то, кроме копий, что бы это было?

Я задумался.

– Не знаю. Как выглядит «ничего»? – я тоже задал ему вопрос.

– Не знаю, надо подумать.

– Да, надо. – Я вышел из комнаты.

Вениамин ждал нас в том же доме, в той же квартире, но на этот раз звучала современная музыка, и было шумно.

– У них какая-то вечеринка, – пояснил Гера.

– А мы тут зачем?

В ответ он пожал плечами.

Все двери в коридоре оказались открыты, из комнат струился приглушенный свет, но не было толком понятно, чем там занимались. Мы прошли в то же помещение, что и в первый раз. Пианино стояло на месте, стол был богато накрыт всякой едой, из напитков – шампанское Moet. На полу я заметил несколько ящиков с ним же.

На этот раз в комнате Вениамин был не один, я увидел еще пару крепких парней ниже его ростом: один полностью лысый, с крупной золотой цепью на шее, в спортивной майке и штанах, сейчас таких молодцев называют качками. Он был похож на мускулистого питбуля с золотым ошейником. Второй смахивал на Геру: невысокий, но крепкий, с модной прической – выбритые виски и длинная челка набок. Одет в узкие джинсы на низкой талии, белоснежную рубашку (три пуговицы расстегнуты), на ногах – ботинки «казаки». Парень явно был на стиле и все время поправлял челку.

– А-а-а! Вот и наши ребятки! Проходите, не стесняйтесь! Надо позвать пару девчонок, пусть принесут нам выпить. Георгий, дорогой мой, иди сюда. – Слышно было, что Вениамин пребывал в прекрасном настроении.

Один из парней вышел из комнаты, и не успел я опомниться, как он вернулся, а следом за ним в комнату вошли шесть девчонок, все в коротких вечерних – я бы сказал «голых» – платьях и на высоких шпильках. Они хихикали и чувствовали себя как дома, в отличие от меня. Я взглянул на Геру, у этого пса глаз сразу загорелся.

– Даниил, дорогой мой, проходи, садись! Девочки, налейте гостям!

Все уселись за круглый антикварный стол, видимо, он был раздвижным, поскольку в прошлый раз он показался мне гораздо меньше. Посередине стояла красивейшая фарфоровая ваза фирмы Meissen, ее боковые ручки были сделаны в форме закрученных змей. Она была наполнена пионами, которые издавали тонкий аромат. Шикарные бело-розовые шапки свисали под тяжестью собственного веса.

Из еды я приметил несколько сортов сыра: твердый, с голубой и белой плесенью, также были суши разных видов и форм. Правда, к еде никто не притронулся, все налегли на выпивку. Девушки хихикали, о чем-то шептались и разливали шампанское. Как только дело было сделано, две блондинки с волосами до талии и ногтями, покрытыми стразами, присели на колени к Питбулю. Я подумал, что они как минимум родственницы, если не близняшки: очень похожи друг на друга. Еще одна худенькая брюнетка, а-ля девушка из Парижа, разместилась на коленях у Вениамина. Остальные отошли в сторону, прихватив тарелки с едой и пару бутылок шампанского. Парень с длинной челкой вел с ними беседу.

– Как там мои картины, Даня? – начал говорить Вениамин. Меня сразу разозлило слово «мои». – Ты работаешь над главным заказом? – хоть он и отвлекался на девушку, но слушал внимательно, аккуратно положив в рот спутницы ягоду винограда.

– Они пишутся, разумеется, я приступил к «Купчихе», – сегодня он меня раздражал, мне хотелось плюнуть ему в лицо и сломать точеный нос.

– Мы слышали, ты дел натворил, – заговорил Питбуль, он тискал девчонок обеими руками, а на меня смотрел в упор. Парень явно был доволен своей жизнью.

– Дел? – я отхлебнул шампанского, перед этим проследив, чтобы бутылку открыли при мне. Я не доверял им, но приходилось сидеть с ними за одним столом.

– Да. Парнишку, говорят, у клуба «Грибоедов» пырнули ножом. Слышал о таком?

– Возможно, но это не точно, – я не отводил от него взгляда.

– Ха-ха-ха! Ты посмотри, кусается!

– Ребят, я же вам говорил… – начал Гера.

– Помолчи, Гермес, помолчи. Нужно же знать, из какого теста наш дорогой художник, – Геру прервал Вениамин, он говорил медленно, вальяжно, тянул слова.

– Так что, Даниил? Ты был там?

– Да. Был.

– И у тебя была стычка? Верно? – молодой главарь с брюнеткой на коленях напоминал мне самого настоящего вампира. Эти манеры, этот взгляд.

– Верно.

– А ты знаешь, что тебе за это будет? М-м-м? – он забавлялся, наслаждался превосходством, словно кот, лениво играющий с пойманной игрушкой.

Я не боялся. Меня не смущало, что я могу попасть в зону или получить условный срок. Но я заметил, что устал. Устал от всего. И от себя самого в первую очередь.

– Ничего тебе, Даня, не будет. Совсем. Мы даже похвалим тебя за твою дерзость. А знаешь, почему тебе ничего не будет, дорогой? – Вениамин нежно приподнял девушку с колен и подтолкнул в сторону остальных. Она надула губки, сотворила игривое сожаление на лице. Парень шлепнул ее по едва скрывавшейся под платьем попке, встал и направился ко мне. Он плавно обогнул круглый стол, остановился у меня за спиной, положил руки на плечи и начал делать массирующие движения, продолжив свою игру со мной. – Даня, тебе ничего за это не будет, потому что ты работаешь на меня, понимаешь? Какие напряженные у тебя плечи. Хотя ты же пишешь, конечно. Руки – твой самый главный инструмент. Или глаза? М-м-м? Так или иначе, мой дорогой художник, ты можешь творить все, что тебе захочется. Ты можешь взять любую девчонку в городе. Можешь натворить дел, избить человека, украсть что-то, торговать чем-то. И я решу это. Это в моей власти, – он продолжал массировать мне плечи. – Так что, ты можешь расслабиться. Теперь твоя жизнь будет наполнена роскошью и радостями, только делай свое дело лучше всех и выполняй все, что я скажу. Понимаешь? Кивни, если понимаешь.

Я кивнул. Потом взглянул на Питбуля: он целовался с одной из девушек, вторая гладила его по голове и груди.

– Хорошо, Даня. – Я почувствовал, как руки Вениамина забираются ко мне в волосы. Он опустил лицо прямо в мою шевелюру и жадно втянул воздух. – Хорошо! – он резко оторвался от меня и направился к шумной стайке девчонок у окна, чтобы поговорить с модным парнем.

– Эй! Слышишь, художник! – я повернул голову в сторону Питбуля, голос исходил с той стороны. – Нарисуй-ка меня с этими девушками! Персики! Хорошенькие, да? Сладкие! – он говорил и мял руками грудь одной из них. – Нарисуешь, а? По-быстренькому? – на его поганой роже расползалась улыбка.

– Быстренько только мухи ебутся, – я не стерпел. Парень тут же стал сосредоточенным, глаза вонзились в меня словно ножи.

– А ты что такой дерзкий, Пикассо? Давно мордой об пол не возили? Давай-ка! Малюй, когда говорят!

Моя шерсть уже поднималась дыбом, я чувствовал, как на лице появляется оскал.

К Питбулю незаметно подошел Вениамин и дал ему затрещину. Парень тут же вскочил, девчонки чуть не упали, все в комнате застыли. Два молодых мужчины стояли напротив друг друга, Питбуль громко дышал, его плечи ходили вверх-вниз. Вениамин держал спину ровно, в отличие от оппонента. Они напоминали разъяренного буйвола и изящную королевскую кобру.

– Даниил – мой протеже, – сказал Вениамин. – И он будет делать только то, что я ему велю.

Они смотрели друг другу в глаза, молчали около трех минут, а казалось, что это длилось вечность.

– Ладно! Хуй с ним! – Питбуль отступил первым, махнул мясистой рукой в мою сторону. – Девочки, идите сюда! Не бойтесь, ну бывает, вспылил. Давайте-давайте.

Вениамин улыбнулся, глядя на меня, и ушел к своей компании. Разговор был окончен.

– Блять, тебе не кажется, что тут жарковато, – Гера все это время подчищал тарелки, мне показалось, он один съел все, что стояло на столе. – Я наелся, может, свалим уже?

– Я думал, ты захочешь остаться, – я и вправду так думал.

– Нет, давай-ка валить!

Мы тихо встали из-за стола, но Гера не мог просто так уйти. Сначала он топтался, поправляя спортивные штаны, таким образом он медленно продвигался в сторону, где стояли ящики с шампанским. Потом он присел и наклонился к кроссовкам, делая вид, что завязывает шнурок. Я наблюдал за ним с большим интересом. Через минуту этот чудак, как хищный зверек, набросился на ящик шампанского, взял его в руки и полубоком направился к выходу. Я старался идти рядом, так как был выше, и прикрывал это позорище. Гера выскочил в проход, а я задержался, посмотрел на Вениамина, он словно почувствовал и повернулся ко мне. Мы встретились взглядами, я кивнул, он поднял бокал перед собой и кивнул в ответ, точь-в-точь как в сцене с Ди Каприо из фильма «Великий Гэтсби».

На этом я покинул квартиру доходного дома на улице Ленина. Когда я спустился, Гера уже сидел в машине, а ящик красовался на заднем сиденье.

– Ты что так долго? Давай залазь! У меня уже вся жопа вспотела!

Я сел в машину, нельзя же допустить такого с его жопой. Гера вдарил по газам, с каждым оставленным позади километром мне становилось легче.

Мы бросили машину у парадной и поднялись ко мне. Я достал из холодильника какие-то объедки, Гера предложил таблетки, но я решил просто напиться по старинке. Он эту идею поддержал, только пожал плечами. Мы долго разговаривали о произошедшем за вечер, пили шампанское из кружек, в моей коммуналке оно казалось даже вкуснее.

– Слушай, а ты не знаешь, на фига Вениамину «Купчиха»? В смысле, почему именно эта картина? – спросил я. Гера какое-то время молчал.

– Знаю вроде. Кое-что слышал.

– И?

– Не могу тебе сказать, сначала закончи картину.

– Боишься, что я передумаю?

– Хм, можно и так сказать, – он был серьезен.

– Ладно.

– Ты ни слова про своего учителя не сказал. Знаю, он тебе как батька был. – Я уже привык, что все знают обо мне чуть больше, чем хотелось бы. Парень внимательно смотрел на меня, я не смог выдержать его взгляд, отвернулся и уставился на картину. Боялся, что слезы предательски подступят.

– Знаешь, я понял, что ничего не успел. Не успел сказать спасибо, не успел сходить с ним на выставку, не успел сводить его в ресторан в день рождения, не успел порыбачить на берегу реки. Я ничего не успел для него сделать. Теперь все это кажется мне пустым, – я показал на шампанское и картины. – И я сам пустой.

– Но ты же любишь эти картины. Это твоя память о нем.

– Да, возможно. – Я перевел взгляд на розовые женские тапочки. – Блять!

– Ладно-ладно. Может, музло включим?

– Да, давай!

В ту ночь мы приговорили весь ящик шампанского, слушали музыку, уже в говно пьяные боролись с раскладушкой, кое-как справились. Гера уснул раньше, а я просидел до шести утра, рассматривая наброски и рисунки в альбоме Леонидовича.

– Ты все равно со мной, – с этими словами, бережно положив альбом рядом, я уснул.