Десерт детства

Квартира

В нашей квартире было две комнаты: одна – моя (ее называли всегда «комнатка», и это название за ней закрепилось), а вторая – зал, который ночью был спальней дедушки и бабушки, а днем становился нашей гостиной.

Зал был довольно большим. Бабушка часто переклеивала в нем обои, обычно выбирая причудливые узоры или композиции из осенних листьев – дизайн, к которому часто тяготеет старшее поколение. Потолок тщательно побелен – впрочем, как и остальные потолки в квартире.

На потолке висела люстра со снимающимися резными подвесками, имитировавшими хрусталь. Раз в несколько месяцев бабушка снимала ее, мыла мыльной водой – и люстра снова блестела. Еще на потолке можно было обнаружить жирные пятна: во-первых, от моих игрушек-лизунов, а во-вторых – от убитых комаров. Если залетал большой комар, бабушка гонялась за ним с тряпкой, а я «мочила» его книгами: подкрадывалась и тихонько «шлепала», оставляя кровяной след; бабушка, ругаясь, пыталась стереть его мокрой тряпкой. (Такие тряпки мы делали из ненужной одежды – маек, моих полинялых футболок. Чаще всего они использовались на кухне – в качестве ветоши.)

На окнах в зале – плотные шторы и тюль. У стены – громоздкий шкаф с зеркальными дверцами и всякой всячиной. Именно в него пряталась лучшая посуда, которой пользовались только по особым случаям, и хрустальные рюмочки для крепких напитков. Один из ящиков был примотан веревочкой – сломался, а чинить его никто не собирался. Ящик так и норовил сорваться с веревочки и однажды даже набил мне шишку.

В этом же шкафу хранились старые письма, старые календари и, самое главное, – все наши фотоальбомы.

Бабушка очень возмущалась, когда я начинала рыться в шкафу. У нее до сих пор хранится огромная коллекция отрывных календарей с пожелтевшими листочками. В одном из календарей она отмечала те дни, когда меня посещали мама или отец. Иногда они приходили вместе, но такое бывало только по праздникам: например, на Новый год.

Хранились в шкафу и старые письма моего отца из армии – о том, как он скучает по нам: маме, бабушке и мне. Не верится, что совсем недавно люди писали друг другу письма – другой связи ведь не было, – и томительное ожидание вознаграждалось конвертом с дорогими сердцу буквами. Чаще всего каждое письмо перечитывалось несколько раз…

Я очень любила все это рассматривать и листать. В нижней части шкафа, за дверцами, одна из которых постоянно соскальзывала с петель, хранились бабушкины журналы с домашними советами и с любовными романами.

У стены стоял раскладной диван с деревянными ручками и такие же кресла, там же размещался маленький журнальный столик. Между подлокотником кресла и столом было пространство, куда я могла просунуть ноги, чтобы подразнить кошку, – она всегда любила «поохотиться» за детскими пальчиками. Иногда я привязывала фантик к ниточке – получался шелестящий бант – и бегала из одной комнаты в другую, заставляя кошку выполнять кардиоупражнения. После 20 минут такой беготни она высовывала розовый влажный язычок и тяжело дышала. «Загоняла! Оставь животное в покое», – возмущалась бабушка.

За журнальным столиком проходили ужины – кто-то сидел за столом, а кто-то располагался на диване. Диван обязательно застилался желтым покрывалом с бахромой; такие же надевались и на кресла.

Конечно, сердце гостиной – «Рубин» – со временем заменил более современный телевизор.

У стены стоял большой тяжёлый шкаф, предназначенный для хранения одежды и постельного белья. Я в нем часто пряталась, когда мы с подружками играли в прятки у нас дома. Как же трудно было протирать на нем пыль! Приходилось залезать на табурет и вставать на носочки, рискуя свалиться.

Свои блузки и кофты бабушка навешивала на угол тяжелой межкомнатной двери.

Пол зала был застелен большим серым паласом с огромными красными розами, на который постоянно липла кошачья шерсть. На стене над диваном висел толстенный зеленый ковер. На него бабушка вешала игрушки, которые я мастерила на занятиях в кружке по вязанию. Вязаные мишки и зайчики, подвешенные за ниточку, выглядели немного странно, но гордость тем, что их связала именно я, смягчала некоторую сомнительность этой картины.

Если бабушка затевала уборку, она обычно длилась полдня, а потом мы шли гулять. Думаю, можно не уточнять, что в уборке я принимала самое непосредственное участие: все мы в детстве были мамиными или бабушкиными помощницами.

Бабушка часто переставляла мебель – в одиночку передвигала комод, шкафы, диван… Не знаю, как у нее хватало сил, но ей определенно нравилось вносить в интерьер что-то новенькое.

Во время уборки я протирала пыль на серванте, вытирала каждый пузырек – и одеколон «Шипр» ярко-зеленого цвета, и «Огуречный». Запах у одеколона был слабый, но жутко спиртовой; часто бабушка делала мне из него компрессы: увлажняла им вату, прикладывала на горло, заматывала бинтом, а затем укутывала теплым зимним шарфиком. Становилось тепло и даже жарко…

Одеколон помогал и в других случаях: когда очередной фломастер прекращал писать, он заправлялся тем же «Шипром». Делалось это так: «попка» фломастера вытаскивалась (чаще всего зубами), и внутрь заливалась пара капель одеколона – впрочем, иногда ограничиться парой капель не удавалось, и одеколон стекал по запястьям. Далее «попка» закрывалась, и фломастер должен был немного полежать. После этой процедуры он снова был пригоден для рисования.

Иногда я, расшалившись, вытаскивала мягкий стержень фломастера и елозила им по бумаге, пачкая руки и получая максимум удовольствия. После такого варварства, конечно, фломастер подлежал утилизации.

Помимо одеколона на серванте стояла парфюмерная вода «Кобра» в интересном флаконе: круглый черный пузырек с обвивающей его черной змеей. У змеи был металлический желтый хвост и такая же голова, украшенная вдобавок красными рубиновыми глазами. Когда пузырек опустел, бабушка не выкинула его, а оставила «для красоты». Ту же декоративную функцию выполняла и закончившаяся мамина помада: эффектный тюбик в виде лебедя гордо красовался на комоде. Эта помада не давала мне покоя, и я часто брала её поиграть.

Мамины вещи всегда притягивали меня как магнит. Мне нравилось всё: ее лаки для ногтей, заколки, резинки… Но она очень ревностно относилась к своим вещам и была не в восторге, если я брала что-то без спроса. Дома каким-то чудом обнаружились её туфли (тогда моя нога ещё помещалась в её обувь). Туфли были странные, но мне они казались обувью принцессы: тяжеленные, на шпильке, с большим бантом… Я надевала их и крутилась перед зеркалом (наверное, все девчонки так делают).

Но вернемся к уборке. После одеколона я протирала влажной тряпочкой прямоугольный белый флакон с туалетной водой «Кассандра», а потом приступала к самому сложному: моей коллекции игрушек-киндеров. Сначала они сметались в кучу со стеклянной полки (опустевшая полка тщательно протиралась тряпкой, непременно сухой), а потом каждый киндер необходимо было вернуть на его законное место. Вспоминаю свою коллекцию киндеров-пингвинов: пингвин в смокинге, пингвин с подносом, пингвин-девочка с розовыми бусами, пингвин-мальчик с букетом цветов… А еще коллекция бегемотиков, серия лягушек – лягушонок с зонтиком и лягушонок в зимнем шарфе. И свинья с милыми поросятами, и многие другие мини-игрушки, которые сейчас продают на сервисах для продаж. Для кого-то – ностальгия, для кого-то – просто игрушки.

…Нередко я занималась уборкой по собственной инициативе, меня никто не заставлял и не гонял – просто хотелось сделать приятное бабушке. Я набирала теплую воду в зеленый облезлый таз и, засучив рукава, на коленях (бабушка так делала, и я копировала) ползала по нашей «двушке»: отодвигала кресла и даже диван, чтобы вымыть под ними пол; вытряхивала половики. У нас была синяя «выбивалка» в форме цветка – для ковров и паласов. Бабушка вывешивала их во дворе на железных перекладинах, оставшихся от качелей, и выбивала из них пыль.

Стирала она чаще всего вручную, хотя у нас была стиральная машинка «Малютка»: не доверяла стиральным машинам-автоматам, боясь протечки (под нами жила вредная соседка с хорошим ремонтом). Впрочем, бабушка любила стирать и даже предполагала, что в прошлой жизни она была прачкой, не иначе.

Самый солнечный уголок в квартире – кухня. Она маленькая, не больше 8 кв. м. На окнах беленькие занавески, у стены – холодильник «Океан» (буквы с названием выпуклые, в виде таблички). На его дверцу скотчем приклеен календарь на весь год, а на холодильнике стоит шипящее из-за помех радио с длинной антенной и лежат пачки сигарет бабушки и дедушки (они никогда не прятали их, не скрывали, что курят).

Рядом с холодильником – белый раскладной стол. Во время взрослых застолий или моих чаепитий с подружками он переносился в зал (конечно же, все встречи Нового года и все дни рождения прошли именно за этим столом). Под ним два разношерстных табурета. Один из них высокий, скрипучий, с трещинами. Иногда трещины царапали кожу попы – крайне неприятное ощущение. Поэтому чаще всего сверху табурета лежала небольшая красная подушечка с вышитыми моей мамой цветами. На подушке обычно возлегала кошка (почему-то каждая из новых кошек предпочитала именно это место) и мягко разминала ее своими пушистыми лапочками. «Стирает, глянь!» – говорила бабушка, и я вслед за ней привыкла говорить, что кошка «стирает».

Посредине кухни стояла старая газовая плита, которая пропускала газ. Бабушка из-за этого очень переживала и, уходя куда-нибудь, всегда перекрывала винтик и проверяла, все ли в доме отключено. Помимо газа, перед выходом из дома отключался телевизор (вынимали штепсель из розетки) и перекрывалась вода.

Плита часто пачкалась, и, соответственно, бабушка часто ее мыла. Вытяжки у нас не было, а потому во время готовки кухня напоминала баню. Осенью, когда уже холодало, но отопление еще не давали, бабушка включала плиту «вхолостую», чтобы немного прогреть квартиру. В сырые и холодные осенние дни мы ходили по дому в шерстяных носках, колготах и вязаных кофтах.

С отоплением было очень много возни: требовалось спустить какую-то ржавую воду, сбегать вниз к соседям – узнать, дали ли отопление им…

Я всегда была далека от бытовых вопросов и наблюдала за этой суетой с полным равнодушием.

У стены – одинокая раковина, под ней – узкий шкафчик с оранжевыми дверцами, внутри него – водопроводная труба и кошачий лоток. «Колено» трубы часто забивалось, и бабушка, кряхтя, задирала юбку, вставала на колени и откручивала его – ругаясь, что мы при мытье посуды забываем ставить сеточку. Бабушка очень, очень много ворчала: стоило достать кастрюлю из шкафа – она уже неслась на кухню с вопросом, что я собираюсь «творить». В общем, сделать что- то самостоятельно можно было только в ее отсутствие.

Однажды я нашла морскую капусту в консервной банке, одиноко затаившуюся на полке. Конечно же, прибежала бабушка, забрала у меня капусту и сказала, что это продукт на любителя. Мне очень понравилось выражение «на любителя», хоть значения фразы я тогда не поняла. Бабушка всегда знала всё за меня: «Ты такое есть не будешь», «Попробуй этот салатик – тебе понравится». Когда я отрицательно мотала головой, она сокрушалась: «Ох и дура! Ведь такая вещь вкусная…»

Кухонный гарнитур представлял собой несколько шкафчиков белого цвета. Его приходилось очень часто отмывать от следов пальцев и желтого кухонного налёта. Ручки у шкафов были круглые, с отверстием посередине, цвета серебристого металла. Наверху и внизу – бордюрчики под дерево.

В одном из этих шкафчиков был бабушкин тайник: плоские красные неработающие часы, которые можно было вынимать. В тайнике хранились старые монеты в пластиковой банке, квитанции ЖКХ, иногда – деньги и сигареты.

Отдельно стоит упомянуть чайный гриб – трехлитровая банка с его настаивающимся содержимым довольно долго стояла на столе, у стенки, и мне постоянно предлагали «попробовать», но я стойко отказывалась: в моих глазах он выглядел совсем не привлекательно.

На кухне стоял китайский заводной будильник. В семь часов он начинал противно пищать, но бабушка чаще всего уже хлопотала на кухне.

На полу из темного оргалита был расстелен полосатый половик, который сбивался в кучу, когда кошка сломя голову носилась по квартире (иногда ее гоняла я, иногда она начинала беситься по собственной инициативе). Сидя на кухне, я часто качалась на табурете с трещинами, поставив ноги на перекладину. Гостившая у нас мама нервно делала мне замечание и комментировала: «Корячится она, корячится!»

На кухне стояли два подстаканника: золотого и медного цвета; бабушка очень ими гордилась: «Таких сейчас нигде не купишь!» Иногда я наливала чай в граненый стакан и ставила его в подстаканник, представляя, что еду в поезде. Стучат колеса… ту-тууу!… А иногда просовывала в подстаканник руку, представляя, что надеваю золотой браслет. Странно, что моя рука там не застряла.

На кухонном подоконнике всегда громоздились тонны газет и журналов. Иногда дедушка с бабушкой не могли поделить один кроссворд на двоих и разгадывали его по очереди. Ну и конечно, на подоконнике стояли цветы – цветы повсюду, вся квартира в джунглях!

В начальной школе я иногда «тырила» ростки со школьных подоконников для бабушки; абсолютно все из них прижились, пустили корни – растут до сих пор. Подоконники в кухне и в комнатах всегда были просто заставлены цветочными горшками. Бабушка всегда сетовала, что нам не повезло с шириной подоконников: вот у ее сестры подоконники широкие – сколько горшков можно разместить!

Растения жили не только на подоконниках: на стене в зале висело кашпо «Березка» с цветами, не нуждающимися в солнечном свете. Однажды в каком-то журнале бабушка прочитала, что вьющиеся цветы несут несчастья в дом, и раздала все такие растения.

Окна кухни выходили на детский сад. Когда малышей выводили на прогулку, всегда были слышны их голоса и детский смех – это вселяло радость и жизнь.

Посуда, как и мебель, была «разношерстной»: кастрюли серые, кастрюли белые – разных форм и объёмов. Разномастные вилки, ложки и кружки. Чугунные сковородки, в которых так вкусно получалась жареная картошка. Таких уже не найдёшь в продаже… Деревянная толкушка для картофельного пюре.

Соль хранилась в квадратной емкости с полустертой надписью «Соль», сахар – в глиняном горшочке. Запасы рожков, сахара, круп прятались в отдельный шкафчик «про запас», где уже стояла мука, растительное масло и, конечно, консервы: тушенка, сайра, кукуруза и зеленый горошек.

В отдельном ящике лежал запас спичек – будто на случай атомной войны. Там же хранилась куча крышек, резиночек, пакетиков и всякой всячины.

Столовые приборы лежали в выдвигающихся шкафах в отдельных лотках. После мытья посуда обязательно выкладывалась на кухонное полотенце, а затем ставилась на специальную сушилку над раковиной. Иногда я помогала бабушке и вытирала посуду насухо. Как-то мы поругались, и с обиды я замахнулась на бабушку, а она увидела это по моей тени… До сих пор стыдно.

Для размораживания холодильника выделялся определенный день. Обычно это означало, что гулять мы пойдем не скоро. У нас было два холодильника (второй стоял в гостиной). Когда один из них намерзал, бабушка перемещала все продукты во второй. Подставлялись тазы, подкладывались тряпки – вода капала полдня, куски намёрзшего льда валились в таз. Потом все тщательно мылось, насухо протиралось и вуаля – холодильник включался в сеть.

Став постарше, я пыталась готовить блюда для бабушки и дедушки. Чаще, конечно, это были овощные салаты, но как-то раз я решила не ограничиваться ими и сделала «бутерброды»: намазала горчицу толстым слоем на куски хлеба. Тогда я не понимала, почему бабушка так смеется – ведь я старалась для них… В пятом классе на уроках труда я научилась готовить «муравейник» со сгущенкой и повторяла это блюдо дома, но почему-то его никто, кроме меня, не ел.

«Даша, ты в школу встаешь?» – тихонько заглядывала бабушка ко мне. Иногда она разрешать мне проспать уроки… Но обычно я вставала и отправлялась в ванную, по пути заглядывая на кухню: там уже пил чай дед, а бабушка собирала ему с собой обед. Радио противно пищало: семь часов. Иногда я успевала застать гимн. Я знала его наизусть и всегда фанатела от третьего куплета – мне он казался особенно торжественным.

Завтракала я только в начальной школе, в старших классах завтраком обычно был сладкий черный чай и хлеб со сливочным маслом, иногда посыпанный сахаром. Ну, а когда училась в младших классах, обычно на завтрак меня ждала манная каша с тем же маслом. Иногда на столе гостил маргарин. Емкость из-под маргарина после его употребления тщательно отмывалась.

Бабушка вообще любитель различных баночек да скляночек: контейнеров из-под майонеза (в них собиралась дачная ягода), емкостей из-под мороженого… Все всегда собралось и никогда не выкидывалось, а ежели это делала я, то неизменно подвергалась укору: «Такую хорошую баночку выкинула!» Меня всегда удивляло такое отношение к мусору – любая бутылка находила применение в быту, любой стаканчик превращался в ужасно нужную вещицу.

Дед с особой скрупулёзностью складывал фантики от конфет, разглаживая их перед утилизацией – чтобы те не занимали много места в ведре.

Мусор выносился ежедневно, и, конечно же, это был целый ритуал.

К нам во двор каждый вечер в 18.00 приезжал мусоровоз (несказанно повезло, что машина приезжала именно к нам: всей остальной округе приходилось с пакетами отходов тащиться в наш двор). В ожидании мусоровоза соседи коротали время за болтовней. Если кто-то не мог ждать – бывало, оставлял отходы прямо во дворе, и дворник тетя Люба потом грозно ругалась на всю округу самыми отборными выражениями.

«Помойка скоро приедет. Вова, иди вынеси мусор», – ворчала бабушка. Видно было, что деду лень выходить, но он не хотел упускать возможность заодно купить пива и сигарет в местных киосках. Я к алкоголю относилась негативно с детства, но русская глубинка, как известно, без подобных напитков не обходится…

Божьи коровки и детские страхи

Моя комната тоже была светлой, как и кухня, – впрочем, на пятом этаже чаще всего всегда светло. Солнце заливало комнату лучами, опускаясь за горизонт. Летом было невыносимо жарко. Из окна я видела темные холмы – далеко-далеко, и представляла, что это синие горы. Так я их и называла: «горы».

В моей комнате стоял точно такой же стол, как на кухне, только сверху на нем лежало толстое стекло, под которым покоились мои детские рисунки.

На этом столе бабушка гладила белье через влажную марлечку коричневым утюгом (стоило зазеваться, и коварный утюг прожигал тонкую ткань). За этим столом я делала уроки, рисовала и раскрашивала раскраски.

У двух противоположных стен стояли шкафы: платяной и сервант с книгами и игрушками. Внутри серванта я устроила для своих кукол мини-дом. Впрочем, у меня дома для кукол были повсюду – они строились за пару мгновений из подручных материалов. Иногда я играла и под столом – уютно же! Устраивала там шалаш или домик, накрыв сверху стол покрывалом или одеялом.

На полу лежал палас ярко-зеленого, даже кислотного цвета; на него бесконечно липла кошачья шерсть. На стене возле моей кровати висел тяжелый красный ковер.

На шкафу часто обитала кошка – забиралась туда, карабкаясь по этому самому ковру. Там же, на шкафу, стояли трехлитровые банки с надетыми на них меховыми шапками, коричневой и черной – отцовской и бабушкиной. Позже нас обворуют, и бабушка еще долго будет убиваться по шапкам…

Окна были деревянные – наверное, такие были и у вас. Осенью и весной случалось «нашествие» моих кошмариков – божьих коровок.

В возрасте 5 лет я почему-то панически их боялась. Казалось бы, ну что в них страшного? Ползают себе и ползают, никому не мешают… Но стоило мне увидеть большую божью коровку, как я впадала в панику. Их присутствие в квартире лишало меня сна и покоя.

У каждой семьи был осенний ритуал герметизации окон с помощью лоскутов ткани и хозяйственного мыла. Брался тазик воды, табурет, вата и какой-нибудь карандаш – с его помощью вату пропихивали в щели. Мне нравилось именно это – поглубже утрамбовывать утеплитель. Перед герметизацией окна тщательно вымывали: открывали нараспашку и старательно, до скрипа натирали газетной бумагой. Пока ритуал не был доведен до финала, шпионы-коровки имели возможность проникнуть в крепость и пугать меня…

Мне мерещилось страшное: что ночью мелкая тварь залезет мне в ухо, а может, и в нос. Потом меня отвезут больницу и будут оперировать… Я разглядывала божьих коровок с опаской: они казались настолько мерзкими, что я даже боялась прихлопнуть их рукой.

Детские страхи могут взяться из ниоткуда – и надолго остаться в сознании, мучить и мучить. Ребенка может испугать что угодно: страшный мульт, темнота, громкий голос… Однажды бабушка проснулась от моих рыданий. Мне было семь. «А если случится землетрясение?! Мы умрем! Мы живем на пятом этаже, не успеем выбежать!» – всхлипывала я. Бабушке с трудом удалось меня успокоить, заверив, что наш город не подвержен этим страшным катаклизмам. Меня это успокоило, но волноваться я не перестала, и когда нас случайно чуток «потрясло», я вынесла из дома не только себя и документы, но и любимую кошку.

Совсем недавно над моей головой пролетел самолет – так низко, будто сейчас упадет. Я почувствовала себя крошечной, будто Дюймовочка. Слушала удаляющийся гул – и каждой клеточкой ощущала страх войны. Война мне снилась с самого детства: танки и ядерное оружие, самолеты и готовые вот-вот рухнуть здания.

Я боялась, что бабушка когда-нибудь умрет. Над изголовьем моей кровати висел небольшой тяжелый крест тускло-золотого цвета, и я частенько его снимала и молилась о том, чтобы бабушка жила долго долго-долго. Целовала его. Иногда так и засыпала, не выпуская его из рук.

Еще, конечно, я боялась темноты – как и многие дети. Я старалась закрывать межкомнатную тяжелую дверь на ночь, а бабушка ее всегда открывала. И шторы, обрамлявшие дверь, иногда сводили меня с ума своими диковинными темными очертаниями. Как я уже говорила, ребенка может испугать что угодно. В моих фантазиях жила Баба-яга из российского мультфильма «Братец Иванушка и сестрица Аленушка». Эта старая ведьма мерещилась мне в дверном проеме нашей проходной «двушки». Я делилась кошмарами с бабушкой, и мы ходили по врачам и «бабкам».

Лечение препаратами и святой водой давало свои плоды (а может, нам казалось, что давало), но результат сохранялся недолго. Зимой меня возили на санках в поселок, где надо мной что-то шептали и поливали меня водой…

Спала я плохо всегда – бабушка грешила на мою мать, которая сходила с ума по фильмам ужасов во время беременности мной. «Лариска кошмары смотрела всякие, вот и дите такое… Встаю я ночью, а она сидит у телевизора: Фредди Крюгера смотрит!»

Вообще, бабушке не нравилось практически всё, что делала моя мама. Покраска или стрижка волос во время беременности, антибиотики во время обострения пиелонефрита и многое-многое другое. Может, ей просто не нравилась моя мама – бывает же так, правда? Наши дети выбирают не тех и не тогда, а нам остается или смириться, или портить жизнь новоиспеченной семье – авось разойдутся.

Моя бабушка жизнь новобрачным не портила, но и не смирилась: не оставляла попыток как-нибудь повлиять на невестку. «Грудью она тебя не кормила…», «Ты им не нужна!», «У тебя нет родителей» – всё это и многое другое я слышала с малых лет. В полных три года я окончательно переехала жить к бабушке, и с этого возраста моим воспитанием целиком и полностью занималась она. Родители жили на другом конце города, в небольшой комнате в общежитии.