Ловлю мысли в предрассветных сумерках, между сном и пробуждением. Сам себе удивляюсь, меня в это время просто распирает от образов и метафор, а мысль находит совершенно неожиданные перспективы. Пишу философское эссе для журнала «Топос», хороший журнал со своим смысловым пространством, и его редактор, Валерия Шишкина, необыкновенный человек.
С уважением, жму руку, Влад».
Прочитав письмо, Евгений молча приложил руку к токавшим вискам. Казалось, это было совсем недавно, ведь он сам не так давно ездил в Одесский университет имени Мечникова на международную конференцию.
Ему вспомнилось, как он прогуливался по уютным одесским мостовым, по тем же осенним улочкам, по которым когда-то хаживали Николай Алексеевич Умов и Дмитрий Иванович Менделеев, где все было таким родным и близким. Он вспомнил, с каким благоговейным трепетом он вошел в старое здание Императорского Новороссийского университета, где сотню лет назад бывали Пирогов, Сеченов, Ляпунов, князья Романовы, с каким волнением поднялся в зал диссертационного совета, где впервые прочитал доклад о противоречиях в системе аксиом арифметики, где познакомился с профессором Стаховым, Скоттом Олсеном, Григорием Яковлевичем Мартыненко…
Тогда он никак не мог понять, отчего же так застенчиво и ласково его встречала Одесса, с какой-то затаенной тоской, с мечтой о чем-то несбыточном, уходящем вместе с последними яркими красками осени, как девушка, которая уже знала, что скоро с ней должно произойти что-то неприличное, что-то ужасное и непоправимое, но которая не могла, не решалась об этом сказать, наслаждаясь последними мгновениями навсегда уходящей свободы и детства. Тогда он еще не мог этого понять… а потом была весна, был Дом профсоюзов, превращенный украинскими карателями в газовую камеру для русских «ватников», та весна в Одессе так и не наступила, и уже никогда не наступит.
Все переменилось так быстро, что он до сих пор не понимал, для чего по всем телеканалам показывали феерически глупых политиканов, которые так нагло и непринужденно лыбились, когда у них спрашивали, ради чего, за что украинцы убивают русских. Неужели ради американского печенья и кружевных трусиков, недостаток которых так остро ощущался на Майдане? Неужели хваленая свобода Запада и состояла в свободе убивать кого захочется и когда захочется? Но убивать русских им почему-то хотелось всегда… Так неужели свобода западной демократии напрямую зависела от количества убитых русских?
Судя по всему, так оно и было. Он давно знал об этом, даже в детстве он постоянно ощущал, как инородные силы, пронизывающие общество, пытаются в нем что-то переиначить, что-то в нем задушить. И вот теперь уже никто не скрывал, что русский человек был нежелателен и совершенно не нужен этому миру, его язык, его историческая память, его представления о прекрасном. Но больше всего оказалась не нужна его способность любить вопреки всему, что так старательно в него внедрялось. За все эти долгие годы он так и не смог себе объяснить лишь одного – почему сам русский человек продолжал на что-то надеяться и думать, что такой враждебный по отношению к нему мир был еще все-таки для чего-то нужен.
Евгений опустил взгляд на журнальный столик из темного стекла. Рядом с ноутбуком, возле телефона, лежал листок, напоминавший о каком-то невыполненном поручении. Перевернув листок, он узнал визитную карточку доктора Решетникова. Было довольно поздно, и Евгений засомневался, стоит ли ему звонить, но все же решил не откладывать звонок на потом, то есть, возможно, еще на неделю.
– Ало, Николай Андреевич? – спросил Евгений, прижимая телефонную трубку к уху.
– Да, я слушаю.
– Вы помните, пару недель назад… – Евгений замешкался. – Э-э, как бы вам сказать, один из ваших пациентов самовольно уехал из клиники?
– Конечно, помню, вы тот самый Евгений? – с энтузиазмом отозвался Николай Андреевич. – Я уже думал, вы не позвоните. Поразительный случай!
– Да, я просто хотел спросить, как самочувствие Игната, он в порядке?
– Все замечательно! После встречи с вами он быстро пошел на поправку. И знаете что самое удивительное? Теперь он засыпает сам, без медикаментозного вмешательства! Спит как ребенок. Его совершенно перестали мучить кошмары. Он рассказал мне фантастическую историю… Постойте! А как вы узнали его имя?
– Николай Андреевич, он сам представился, – рассмеялся Евгений в трубку. – Рад, что ему лучше, только не говорите, что я звонил, мало ли что.
– Хорошо, мне тоже кажется, что ему лучше пока ни о чем не напоминать. Мы понаблюдаем за ним до конца месяца, но думаю, его можно выписывать уже сейчас. Если не секрет, что вы такое ему сказали? – заинтригованно спросил доктор Решетников. – Он считает, что излечился после разговора с вами, но не может объяснить, как именно это произошло.
– Ничего особенного. Сказал, что на самом деле все люди сумасшедшие, кто-то больше, кто-то меньше, только не все об этом догадываются, – ответил Евгений. – Что-то вроде того.
– Что ж, неплохо, неплохо! Иногда это срабатывает, – дал свою оценку Николай Андреевич. – А иногда, знаете ли, может вызвать обратный эффект.
– Наверное, вам виднее, – улыбнулся Евгений. – Спасибо за книжку Налимова, я ее прочитал. Похоже, без вероятностной психокинетики дело не обошлось.
– Да у меня такими книжками все шкафы забиты, – засмеялся в ответ доктор Решетников. – Если бы книги могли лечить, я бы прописывал их вместо препаратов. Сейчас, знаете ли, люди перестают читать и понимать тексты, многие боятся читать, полагая, что чтение сводит с ума. В психиатрии даже специальный термин появился – литературофобия. Кстати, Игнатий очень начитанный человек, у него прекрасно развита память, что в наши дни большая редкость.
– Ну, как говорится, нет дыма без огня. Если человек панически боится высоты, это не значит, что высота не опасна. Если человек не готов к осмыслению каких-то знаний, для него лучше оставаться в неведении, хотя невежество и есть главная причина безумий и массовых психозов.
– М-да, а вы интересный собеседник…
Евгений сам не предполагал, что разговор с доктором перейдет в философскую плоскость. Он взглянул на часы, на которых был уже одиннадцатый час.
– Извините, я, наверное, вас сильно отвлек поздним звонком…
– Ничего, я привык к поздним звонкам, – ответил доктор Решетников. – Очень хорошо, что позвонили!
Попрощавшись с Николаем Андреевичем, он положил телефонную трубку, а затем некоторое время просто сидел в кожаном кресле, уставившись на журнальный столик. Наконец-то вся эта история благополучно завершилась. По крайней мере, он убедился, что Игнатий не был плодом его воображения.
Теперь он мог спокойно досмотреть почту. Придвинув к себе ноутбук, он стал прокручивать на экране список непрочитанных писем, удаляя из него англоязычный спам. Впрочем, одно письмо сразу чем-то выделялось из этого списка. Как следовало из текста, его давнишнюю статью в интернете прочел профессор Раманатх Пандей из Университета Вадодары, штат Гуджарат, Индия.
В письме была отмечена удачная аналогия между историей развития науки и мифом Пуран о пахтанье первобытного океана – подобно тому, как демоны Дайтьи и боги Адитьи добывали эликсир бессмертия, перетягивая змея Васуки, в эволюции познания ограниченные модели вселенной сменялись представлениями о бесконечном пространстве-времени, дискретные методы чередовались с непрерывными. Профессор Пандей посчитал это наблюдение настолько важным, что даже отправил письмо с поздравлением.
Евгений перечитал письмо еще раз. Он впервые в жизни получил отзыв от настоящего индолога, который не разводил склоки, не артачился, доказывая превосходство, как бывает в научной среде, а понимал, о чем на самом деле написано, и понимание это ощущалось очень отчетливо. За пониманием этим стояло что-то такое, до чего сам Евгений еще, может быть, не дошел своим умом. Что и говорить, это была добрая весть! Евгений поблагодарил профессора за отзыв и стал просматривать в поисковике картинки индийских храмов, многолюдных кварталов, пестрых праздников. Ему не верилось, что такая древняя, по-детски наивная и неисчерпаемо мудрая культура могла до сих пор существовать в этой прямоугольно-серой цивилизации, где свобода отождествлялась то с одними, то с другими убийствами, где гордились то одними, то другими митингами и расстрелами на площадях.
Наутро следующего дня ему пришлось выходить из магазинчика со снегоуборочной лопатой. За ночь нападало столько снега, что двери на цокольном этаже перемело, и они с трудом приоткрылись, пропустив его на улицу. Была в этом – как всегда неожиданном – наступлении русской зимы толика городского чуда, когда размытая по дорогам слякоть со следами пешеходов и машин вдруг превращается в никем неисхоженный снежный покров, и вместо хаотичной мешанины на дороге проступает хрупкая, порожденная небесами структура, словно подсказка на какую-то все время ускользавшую суть.
Расчистив от снега тротуар перед магазином, Евгений дождался Юрика, который открыл кассу, вытащил из-за прилавка свою кружку и пошел наливать кофе, на ходу рассказывая байки, вычитанные им где-то в социальных сетях. О том, что некие «авторитетные эксперты» рекомендуют срочно переводить сбережения в доллары, потому как со дня на день ожидается катастрофический дефолт всей экономики, о том, что какая-то знаменитость из столичной богемы не может больше жить в «стране нищебродов и рабов» и собирается переезжать в Европу. Евгений внимательно выслушал Юрика – не потому, правда, что находил интересной всю эту бредятину, которую одни городские кретины каждый месяц упорно распространяли, а другие городские кретины с таким же упорством обсуждали в соцсетях, поддерживая общегородской градус кретинизма, а потому, что именно в такие моменты он как никогда бывал счастлив от осознания того, что не имел смартфона и не мусолил его в руке каждую свободную минутку, засоряя голову токсичным мусором и прочими канцерогенными мыслишками.
Он заглянул к себе в комнату, накинул теплую куртку и перевел взгляд на бумажный пакет возле кровати. В пакете была картина, написанная пару дней назад, которой не нашлось подходящего места в каморке с обрывками обоев на стенах, поэтому он собирался ее продать. Единственное затруднение состояло в том, что он никогда не продавал картин, и сама идея продажи того, что изначально не предполагало продажи, казалась ему довольно дикой, и все же ему хотелось испытать это чувство.
Протянув руку к пакету, он захватил картину и отправился на Главный проспект по сугробам снега, который не успели убрать грейдеры и снегоуборочные машины. Каждую субботу на центральной аллее за Набережной собирались многочисленные художники, коллекционеры-старьевщики, народные умельцы, торговавшие берестяными туесками, шкатулками, украшениями из камня. Евгений прогулялся по рядам, разглядывая картины, чтобы понять, куда лучше пристроиться, и нашел отличное местечко под заснеженным кленом.
– Вы не против, если я здесь постою? – спросил он у художника, оказавшегося поблизости.
– Вообще-то места на ярмарке платные, – ответил тот, поправляя прозрачную пленку на своих полотнах, защищавшую их от пролетавшего снега.
– Да у меня же всего одна картина.
– Ну-ка, покажи, – развернулся к нему человек.
Евгений вытащил из пакета картину, на которой была изображена фигура с маской без лица, медитирующая в космическом пространстве на фоне янтры.
– Что-то связанное с индуизмом, – произнес художник. – Ладно, вставай рядом! Может, кто-нибудь купит, хотя я бы на твоем месте не рассчитывал. Как называется-то?
– Что? – не расслышал Евгений.
– Я говорю, как картина называется, – повторил художник, выдохнув теплый пар на руки и растерев их, чтобы согреться.
– А-а! «Внутри – вовне».
После этого художник еще раз окинул взглядом работу.
– Понятно, меня Вячеслав зовут, – протянул он руку.
– Очень приятно, Евгений, – представился Женич.
– Понимаешь, здесь такие картины спросом не пользуются. Если хочешь, чтобы у тебя что-то покупали, рисуй что-нибудь попроще, – посоветовал Вячеслав. – Пейзажи с морем, горы, лес, иногда хорошо идет импрессионизм. Как правило, люди подбирают картины под расцветку обоев у себя в офисе или дома, смысл и сюжет мало кого интересует.
– Но, по-моему, у вас картины как раз со смыслом, – возразил Евгений, выбравший место по соседству с Вячеславом именно потому, что его полотна отличал несвойственный уличной живописи мифический символизм.
– Скажем так, кого интересует смысл, у того обычно не бывает денег. Вообще-то я здесь не ради продажи стою.
– А ради чего?
– В основном ради общения. На ярмарку приходят мои друзья и даже преподаватели. Видишь того старика? – Вячеслав покрутил головой в сторону пожилого художника на другой стороне аллеи. – Когда-то Геннадий Иванович был самым востребованным художником в городе. Рисовал плакаты к праздникам и монументальные полотна. По его эскизам создавали мозаики и скульптурные композиции для зданий соцкультбыта. Он иллюстрировал книги, которые расходились стотысячными тиражами. Чем только он ни занимался! Потом вдруг наступила перестройка – и он тоже перестроился, стал главным критиком соцреализма. Я тогда был его студентом, помню, как на одной из лекций он признался, что всю жизнь мечтал быть сюрреалистом, как Магритт, Кей Сэйдж. Представляешь?
– И что ему мешало?
– Он во всем обвинял советский режим, диктовавший ему, что и как рисовать, чтобы не остаться без куска хлеба. В начале девяностых он носил на руках либеральных политиков, разваливших Союз, потом быстро выяснилось, что разграбленной стране нет никакого дела до искусства. Уехал в Берлин, прожил там пару лет и вернулся обратно. В Европе ведь и без него художников хватает. Как видишь, теперь Геннадий Иванович занимается лубочной живописью, а когда выпьет, начинает вспоминать советские времена, когда у него отбоя не было от больших заказов.
– Получается, сейчас ему тоже «режим» мешает? – усмехнулся Евгений. – Может, проблема все-таки в нем самом. Всегда есть что-то, что мешает. Воздух мешает разгоняться атлету, но он бежит и продолжает дышать благодаря воздуху, который мешает ему разгоняться.
– Вот-вот, – покачал головой Вячеслав. – Мне жаль таких художников-конформистов, хотя, ты знаешь, рано или поздно любой профессиональный художник становится приспособленцем того или иного жанра, стиля, направления. Особенно, когда приходит популярность, и от тебя начинают чего-то ожидать, либо когда художник сам начинает ожидать от себя безупречных образов. Для нас это самая опасная штука…
– Почему? – вырвался вопрос у Евгения.
– Может показаться, что тебе чего-то не хватает. Новых эмоций, наблюдений, более сильных впечатлений, именно так сходят с ума и рушатся судьбы. Но для настоящего творчества нужен просто чистый холст, тишина, песок нехоженого пляжа, очищение от всего того, что загрязняет наше восприятие.
В словах художника сквозило что-то выстраданное, о чем он не хотел вспоминать, тем более, рассказывать, и Евгений решил его поддержать:
– От избытка впечатлений сознание запутывается точно так же, как от их недостатка. Темной ночью мы видим свет от далеких звезд, тогда как в яркий солнечный день не видно ни одной звезды, и даже пламя свечи незаметно. Есть такой психофизиологический закон Вебера-Фехнера, если внешние раздражения возрастают в геометрической прогрессии, ощущения от них изменяются в арифметической.
– Да, я где-то читал об этом. В какой-то момент для получения новых впечатлений начинают требоваться раздражения, разрушающие нервную систему человека и дальше общественную, – добавил Вячеслав. – Ты не читал «Игру в бисер» Германа Гессе? Он приводит подобный пример из истории музыки. Об этом еще древнекитайские поэты писали, если деградирует музыка, это предвестие гибели государства и общественного уклада. Поразительно, правда? Музыкальные тона могут разрушать цивилзации.
– Либо создавать, только это сложнее.
– А ты случайно не психолог?
– Нет, просто книжки разные читаю, правда, до Германа Гессе пока не добрался.
– Отличный писатель, рекомендую. Кстати, он тоже увлекался индийской философией, хотел познакомить народы Европы с восточной мудростью накануне войны. Понятно, что из этой затеи ничего не вышло, – Вячеслав неожиданно прервался, вспомнив о чем-то. – Слушай, я скоро сворачиваться буду. Намечается посиделка в кофейне «Цэ квадрат», если хочешь, поехали со мной.
– «Цэ квадрат»? – улыбнулся Евгений. – Как скорость света в квадрате?
– Вообще-то от названия одной картины, изображающей доказательство теоремы Пифагора: «А квадрат плюс Бэ квадрат равно Цэ квадрат», – объяснил Вячеслав. – Но, думаю, скорость света в ней тоже подразумевалась.
Постояв еще минут пятнадцать-двадцать, Вячеслав набрал чей-то номер, о чем-то переговорил по телефону и стал снимать картины с раскладного витража. И надо же такому случиться – в это самое время возле работы Евгения задержалась девушка в длинном бежевом пальто. Она спросила, сколько стоит картина, однако за разговором с Вячеславом Евгений так и не придумал цену, и в ответ только пожал плечами. Выглядело это довольно странно, даже как-то комично. Недоуменно на него взглянув, девушка прошла дальше.
– Даже если бы ты назвал цену, она бы вряд ли купила, – прошептал Вячеслав.
– Постойте! – Евгений вложил картину в бумажный пакет и догнал девушку. – Если картина вам понравилась, разрешите подарить ее на память, я все равно в ценах не разбираюсь.
– Спасибо, это так неожиданно, – еще больше удивившись, произнесла девушка.
Евгений тоже не ожидал, что на морозном воздухе кто-то остановится и обратит на его картину внимание. Тем не менее, в действительности он пришел сюда именно за этим. Он не думал о том, как продать картину, ему хотелось в чем-то убедиться, и поведение девушки, несмотря на всю кажущуюся нелепость ситуации, полностью совпало с его желанием, которое он осознал лишь сейчас. Он испытал какую-то непередаваемую детскую радость, как будто подарил не картину, а само время и жизнь, и последовательность неких действий, которые ни с кем больше не повторятся. В этой радости не было ничего материального, ничего от мира сего, где люди радовались лишь тогда, когда могли что-либо продать или купить.
– Правильно сделал! Даже завидую тебе почему-то, – признался Вячеслав. – Так что, мы едем в кофейню или нет? А то за мной уже приехали.
На обочине дороги стоял внедорожник с затемненными окнами, в багажник которого Вячеслав по-хозяйски составил полотна. Евгений подумал, что этот большой сверкающий автомобиль как-то не сочетался с образом художника в стареньком свитере и китайском пуховике, который торгует картинами на ярмарке.
Забравшись в кожаный салон, он увидал за рулем эффектную даму в стрекозиных очках. Она завела машину, когда Вячеслав сел на переднее сиденье, и поехала, не произнося ни слова. Скорее всего, она не одобряла того, что с ними едет какой-то незнакомый человек. Евгений почувствовал себя неловко, и это чувство только усилилось, когда автомобиль остановился возле кофейни.
– Кто к нам пожаловал! – широко распростер руки Вячеслав, подходя к респектабельно одетому посетителю, сидевшему в кафе. – Давно тебя не было видно. Опять в Тунис летал?
– Нет, слишком много дел накопилось, – коротко ответил посетитель, боковым зрением изучая Евгения, стоявшего рядом с Вячеславом.
Респектабельный посетитель обладал тем типом мужского лица, который с возрастом не тускнел и не увядал, а наоборот, раскрывал со временем какие-то редкие черты и особенности, которых лица этого типа бывают лишены в молодости; должно быть, в годы юности он смахивал на первооткрывателя космических высот Юрия Гагарина, а сейчас походил то ли на всегда внимательного к своей игре Энтони Хопкинса, то ли на обаятельного Эда Харриса, то ли на обоих актеров сразу в одном лице.
– Дела, дела… – неохотно повторил Вячеслав, присаживаясь за столик. – Кстати, хочу тебе представить, это Евгений. Евгений, это Константин Анатольевич, для друзей просто Костик, филолог, писатель, библиофил, наш человек одним словом. Или был им, пока не стал коммерческим директором.
Вячеслав размашистым жестом пригласил присаживаться. Евгений сел за столик и осмотрелся. Возле барной стойки действительно висела картина «Цэ квадрат» с тремя узорочными квадратами. Под оранжевым квадратом располагался красный квадрат, который был в четыре раза больше оранжевого, а поверх этих двух квадратов, словно пританцовывая на вершине угла, стоял большущий такой, как бы полупрозрачный бирюзово-сине-фиолетовый квадратище, в центре которого виднелось математическое обозначение «с²», выведенное декоративным средневековым шрифтом. Была в этом какая-то аллюзия или, вернее, пародия на Казимира Малевича с его черным квадратом, поскольку жизнерадостные цвета на картине создавали совсем другое, игривое настроение и содержали в себе не пустое «ничто», а нечто вполне содержательное и осязаемо аппетитное.
– А вот и наша очаровательная Окси, – прокомментировал Вячеслав появление в зале девушки, задержавшейся в гардеробной. – Оксана, это Евгений. Встретил его на ярмарке, поэтому не могу ничего про него сказать, но парень вроде неглупый. Представлять Костика, полагаю, тебе не нужно.
Девушка медленно и пластично опустилась в плетеное ротанговое кресло напротив Евгения, чем сразу же вогнала его в краску. Теперь на ней не было солнцезащитных очков, в которых она водила машину, и он угадал в очертаниях ее лица и стройной фигуры под малюровым пончо облик мифической героини, изображенной на одном из полотен Вячеслава. Заметив его смущение, она догадалась, в чем дело:
– Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не брал с собой эту картину? – прошипела Оксана в ухо Вячеславу. – Ты хоть раз задумывался, что я чувствую при общении с твоими друзьями?
– На самом деле ей нравится позировать, – откинувшись на спинку кресла, произнес Вячеслав. – К тому же она сама художница. Кстати, как тебе картина? Это ее работа.
Вячеслав обратился к Женичу, имея в виду картину «Цэ квадрат».
– Похоже на какой-то розыгрыш, как у Малевича, – попытался на ходу причесать сбивчивые мысли Евгений. – Но потом начинаешь задумываться…
– Над чем? – дунув на свисавшую со лба прядь волос, спросила Оксана.
– Над тем, какую роль в познании сыграла теорема о сумме квадратов и что может скрываться за этим символом.
– Например? Что именно? – дерзко приподняла она подбородок.
– Плутарх писал, что последователи Пифагора и древние египтяне рассматривали квадрат как выражение божественной любви, – предложил свой вариант Константин Анатольевич, очевидно, не слишком веря или совсем не веря тому, что говорит.
– Ну вот, опять про любовь, – разочарованно вздохнула она. – Почему квадрат не может быть просто квадратом? Зачем пытаться видеть сложное там, где все очень просто?
– На проверку простые вещи чаще всего оказываются самыми сложными, – с иронией заметил Вячеслав. – Один квадрат плюс два квадрат равно пять квадрат, а корень квадратный из пяти плюс-минус один, разделить на два равно божественной пропорции.
– Они собираются здесь, чтобы преодолеть интеллектуальное пресыщение, – вдруг объяснила Оксана суть посиделки. – Что-то типа клуба анонимных алкоголиков, только для ненормальных людей, увлеченных творчеством.
– Окси, ты мне сейчас напомнила Магу Хулио Кортасара.
– Слава богу, я не читаю твоих чудовищно неприличных книжек.
– Как раз поэтому ты мне ее и напомнила, – сказал художник.
– Думаешь, это умно? Никогда не сравнивай меня с другой девушкой.
– Даже с придуманной и несуществующей?
– Тем более с придуманной и несуществующей девушкой, никогда не делай этого.
– Она сегодня не в духе, – виновато усмехнувшись, приподнял бровь Вячеслав.
– А ты что думаешь о любви? Она существует? – спросила Оксана у Женича.
– Трудно сказать, возможно, все так же запутано, как в этой картине. Математики используют выражение «квадратный корень из пяти», совершенно не задумываясь, есть ли в нем смысл. Таким же образом люди говорят о любви, не зная, что это такое – иллюзия или реальность.
– На самом деле каждый образованный человек знает, что квадратный корень из пяти – иррациональное число. Такой арифметический корень можно искать бесконечно, и он никогда не найдется, поскольку числа, удовлетворяющего условиям поиска, не существует, – произнес Константин серьезным тоном университетского преподавателя.
– Получается, любви тоже не существует, – насмешливо резюмировала Окси, убеждаясь в правоте какой-то своей женской теории или, быть может, не своей и не женской, а вычитанной в каких-нибудь «житейских правилах» и «мудрых советах», которыми нашпигованы социальные сети.
– Можешь сколько угодно это отрицать, но я-то знаю, что ты меня любишь, – шутливо возразил Вячеслав. – Или мои деньги… ну, или меня и мои деньги.
– Любовь действительно иррациональна, – продолжал Константин. – Сперва не знаешь, как без нее жить, потом не знаешь, как жить вместе с ней. Вот такой структурализм де Соссюра.
– Евгений? – Вячеслав перевел взгляд на Женича, ожидая от него ответа, как будто между ним и Константином Анатольевичем завязался философский диспут.
– По правде говоря, все эти «на самом деле» в математике мало что значат, все зависит от того, в какой арифметике выполняется поиск.
– Ну как? – оценивающе спросил Вячеслав. – Есть в нем что-то такое, да?
Филолог скрестил на груди руки и с удовольствием расхохотался.
– Знаешь, Славик, что я на это скажу? – вздрагивал он от хохота. – Не обижайся, Евгений, но эту милую глупость даже как-то глупо опровергать.
– Пусть продолжает, – прервала его хохот Оксана, поставив изящные локотки на скатерть и прислонивши кулачки к щекам.
– Да что тут продолжать?! Предлагаю оставить эту тему и поговорить о чем-нибудь другом. В следующий раз Евгений принесет нам собственный учебник арифметики, и мы обязательно найдем в нем квадратный корень из пяти. Договорились?
– А что, если один из таких корней уже найден? – невозмутимо сообщил Евгений. – Математики ищут несуществующий «с²», площадь которого должна без остатка делиться на пять малых квадратов. Но такого «квадрата» нет ни геометрически, ни арифметически, ни, тем более, физически. К примеру, нельзя просто взять пять квадратов по 1600 квадратных единиц каждый и составить из них квадрат площадью 8000 квадратных единиц.
– И какой «с²», по-твоему, существует? – спросил у него Константин, полагая, что Евгений пытается его каким-то образом одурачить.
– Квадрат со стороной из 89 единиц и площадью 7921 квадратная единица. До 8000 ему не хватает 79 единиц, но в арифметике дробей период можно задать вычитанием либо прибавлением единицы. Прибавив единицу к числу 79, мы получим 80 единиц, которые снова разбиваются на 8000 более мелких квадратных единиц и весь процесс воспроизводится.
– То есть, если надо получить квадрат из 8000 квадратных метров, ты предлагаешь составить квадрат чуть меньших размеров, а недостаток восполнить новым разбиением с добавлением одного квадратного метра. Но тогда общая площадь составит 8001 квадратный метр. Из такой арифметики следует, что нас постоянно обсчитывают. Откуда у тебя берется дополнительный метр? – усмехнулся Константин, довольный тем, что нашел некий подвох.
– А откуда берется толщина линии, когда мы изображаем квадрат? Откуда появляется и куда исчезает разрядная единица, когда мы записываем тождество 8 равно 7 целых и (9) в периоде? Математики думают, что можно построить квадрат с помощью линии, не имеющей толщины, но это иллюзия, вызванная пренебрежением к реальности, где любая линия имеет свою толщину, где любой луч имеет свою частоту и длину волны.
– Я не силен в математике, – присоединился к обсуждению Вячеслав. – Но могу вам сказать как художник. Если взять кисть без толщины и нарисовать квадрат линиями без толщины, такой квадрат никто из нас не увидит.
– Ничего не понимаю в ваших вычислениях, но это очень напоминает сказку про голого короля, вам не кажется? – легкомысленно обронила Окси.
Своей репликой она, видимо, окончательно разоружила Константина Анатольевича, который примирительно развел ладони в стороны. Евгений был сражен этим сравнением не меньше, к своему стыду он не читал сказок про голых королей. Но он, разумеется, знал в общих чертах, о чем шла речь, и был уверен, что аналогию Оксаны мог бы по достоинству оценить сам Герман Вейль.
– Если математика и вправду царица всех наук, то практически вся история математики – сказка про голую королеву, которая заказывает то один, то другой роскошный наряд у портных-мошенников, – поправил он образ короля на свой лад. – В ХХ веке голландский математик Лейтзен Брауэр даже объяснил, почему королева наук ходит голой. Само по себе выполнение портными неких операций еще не является доказательством существования действительно «сшитого платья». Несмотря на это, математики по-прежнему дружно нахваливают несуществующие наряды королевы.
– Может быть, им просто нравится смотреть на свою голую королеву? – захохотала Окси.
– Конечно, это лучше, чем одежда, сшитая из заплат и не по размеру, – усмехнулся Евгений. – Когда репутация королевы никого не заботит, она может ходить и нагишом. Это раньше математику связывали с чем-то божественным. Теперь считается, что это лишь продукт человеческого интеллекта, удовлетворяющий наши потребности. Не Бог создал человека, а человеческий интеллект придумал Бога по своему подобию и для своих потребностей, вот что, по сути, утверждается. Это не проблема только науки, это общее свойство всей культуры, где забыто само понятие чести. Зачем шить наряд для королевы, если можно его сымитировать и получить за это те же самые деньги?
– М-да, признаться, после «Нимфы и кентавра» Хьюго Жилле, после восхитительно парящей над морем «Афродиты» Хосе Росвельта и спящей Галы, которая, похоже, не спит по-настоящему, а только прикидывается спящей, я думал, мы обсудили обнаженную натуру вдоль и поперек. Но про голую математику мы еще точно не говорили, – закинув ногу на ногу, сказал Вячеслав.
– Наука не в лучшую сторону изменила человека, – задумавшись о чем-то своем, отозвался Константин Анатольевич. – Хотя человек в принципе никогда не меняется к лучшему. Он может только постараться не стать хуже, чем есть. Знаете, о чем я думаю, когда смотрю на мусорные инсталляции, которые выдают за современное искусство? Какое же счастье, что большую часть жизни я прожил, не зная о том, что писсуары, пластиковые бутылки, вымазанные краской топоры и бревна будут выдавать за произведения искусства.