– Учитель и Ученик, отец и сын, причина и следствие, – во всем содержится запредельная грань того Единого трансцендентного знания, а точнее говоря, со-знания. Разве может возникнуть Учитель, если не будет Ученика? Разве может возникнуть отец, если не будет чада? Разве может называться причиной то, что не производит следствие?
Когда ты пройдешь этот путь до конца, ты поймешь, Джанапутра, что различные Ты и Я могут быть едины, потому что без одного не возникает другого. Познав это безначальное единство, ты перестанешь воспринимать меня как отдельную причину или следствие. Тогда и у твоих страданий не окажется больше ни причин, ни следствий – они прекратятся, чтобы Ты и Я могли однажды встретиться.
Так отвечал Пурусинх, и слова его многократным эхом отозвались в душе Джанапутры.
Эпизод десятый.
Свабуджа Вишвана.
Тайна темного мага Нишакти
Тем временем на улице возле старого колодца становилось полулюдно. Похоже, с приближением сумерек в Нагарасинхе намечался карнавал, но жители города воспринимали его по-будничному спокойно, словно у них каждый день и каждую ночь был какой-нибудь праздник. То тут – то там дорогу стали перегораживать жители в роскошных тюрбанах, украшенных жемчужными брошками и нитями, зелеными перьями, морскими звездами и раковинами. Они с нескрываемым любопытством разглядывали Джанапутру, проходившего рядом с ними в потрепанном кафтане.
К нему оборачивались серебристые и золотистые маски, изображавшие бесподобно красивые человеческие лица, но в том-то и дело, что ни одного настоящего человеческого лица под этими масками не было. Некоторых выдавали ослиные или кроличьи уши, у некоторых из-под головных уборов торчали рога, у кого-то за спиной шевелился длинный хвост.
Один из участников карнавала с седой головой пожилого грифа стал кататься перед царем Джанапутрой на одноколесном велосипеде, обвязанном разноцветными лентами, не давая при этом прохода. Он был одет в просторную мантию с ярко-желтым подкладом, на макушке его птичьей головы красовался маджентовый клобук верховного иерофанта.
– А у тебя отличная маска! – заметил пожилой гриф, вступая в разговор с Джанапутрой. – Выглядишь совсем как человек, прямо как изгнанный царь Джанапутра!
– Он и есть Джанапутра, – произнес Пурусинх, с трудом сдерживая улыбку.
– Ха! А вы любите пошутить, – не отставал тот, – мне такие нравятся.
– Послушай, у нас нет времени, – попробовал отвязаться от старика Джанапутра.
– Ладно, я понял, – ответил гриф, развернувшись на одном колесе и собравшись уезжать. – А может, вам нужно чего, а?
– Нет, спасибо, мы ни в чем не нуждаемся, – отрезал Джанапутра.
– Мне показалось, он и вправду хотел помочь, – высказал мнение Пурусинх, оглядываясь назад. – По нынешним меркам качество довольно редкое.
– Не удивлюсь, если это был страж из тайного корпуса Нишакти. И еще… ты бы мог не произносить каждому встречному мое имя? – попросил Джанапутра. – А то скоро весь город узнает о нашем прибытии.
Впереди показались восхитительные лазурные ворота внутреннего города. Когда-то их украшали два крылатых барса, а теперь вместо барсов по краям стояли белые многогранные кристаллы. Подходя к воротам, жители Нагарасинха прикасались к кристаллам, после чего они переливались, пропуская всех желающих во внутренний город. Отовсюду с ближайших улиц стекались горожане в масках и карнавальных костюмах. Перед воротами звучал ритмичный бой тамтамов, под который танцовщицы с хвостами павлинов завлекали прохожих на шестые Ласкательные игры. По названию можно было догадаться, что это были за игры – свободные интимные отношения между полами и публичное обнажение тел, неограниченное правилами приличия и стыдливостью, являлись неотъемлемой частью учения Свабуджи.
Пурусинх остановился возле танцовщиц у ворот, размышляя, что делать дальше.
– Чтобы пройти, нам потребуются твои способности сиддхи, – шепнул ему Джанапутра.
Решив перепрыгнуть через стену, Пурусинх сжал руку астрального двойника и попытался нащупать под ногами упругие волны, но никаких волн не появлялось. По всей вероятности, стены внутреннего города имели мощную защиту, которую не могло преодолеть даже сновиденческое сознание.
– Не получается, – пробубнил Пурусинх, переводя взгляд на царя Джанапутру. – Кажется, строители этой стены позаботились о том, чтобы через нее не могли протекать силы сиддхи.
– За нами уже наблюдают, – Джанапутра наклонил голову в сторону часовых перед воротами.
– Вам точно ничего не нужно? – выкрикнул из толпы гриф, переодетый в верховного жреца, балансируя верхом на одном колесе.
Подозвав его могучей рукой, Пурусинх на ходу придумал отличный предлог для того, чтобы проникнуть во внутренний город:
– Уважаемый, говорят, для полного достижения Свободы Вселенной нужно хотя бы раз побывать на Ласкательных играх, но, похоже, чужакам вход воспрещен – мы не знаем, как туда пройти.
– Так значит, вы не имеете бакши-бакши? – подъехав ближе, спросил незнакомец. – Гуаттама сразу понял, что вы издалека!
– Вот именно, на днях мы отбились от каравана, который следовал на восток. Меня зовут Йуджин, – поклонился Пурусинх, – а это…
– Джанапутра, кажется? Ну, надо же, тебя назвали в честь нашего изгнанного царя! Должно быть, нелегко тебе живется с таким именем, – пошутил гриф Гуаттама, прищуривая глаза. – Что ж, есть один способ, как обойти бакши-матхи, но должен вас заверить, это будет весьма и весьма неприятно.
Царь Джанапутра угрюмо молчал, ничего не отвечая незнакомцу.
– О, великий Свабуджа! Чего ни сделаешь ради Свободы Вселенной, – рыкнул Пурусинх, нарушив неловкое молчание и согласившись немного потерпеть ради пользы дела.
Заехав за угол ближайшего дома, Гуаттама вручил ему обтянутый паутиной кокон.
– Что это? – спросил ягуар, брезгливо осматривая и обнюхивая липкий комочек.
– Крепко сожмите кошин в руке, – объяснил Гуаттама.
– Кошин? – переспросил Пурусинх, изменившись в лице. – Это что, кошелек?
– Вместо монет в Нагарасинхе давно расплачиваются личинками вишвана Нишакти, – подтвердил его наихудшие опасения Джанапутра.
– То есть, – Евгений не смог подобрать слов. – Вы что… вы это серьезно?
– Это нирбакши, они ненастоящие, – успокаивающе добавил престарелый гриф Гуаттама. – Бакши-бакши их быстро распознают, после чего они их съедают.
Не видя иного способа беспрепятственно проникнуть во внутренний город, Пурусинх зажмурился и, отвернув голову, раздавил в руке кокон с личинками. В тот же миг он узнал, почему Гуаттама назвал сию процедуру весьма неприятной. Маленькие червячки, похожие на личинок моли, стали впиваться ему в ладонь, крутя своими хвостиками. Они заползали прямо под кожу, с жадностью присасываясь к венам на запястье и причиняя нестерпимую боль, от которой Пурусинх зашипел и замахал когтистой лапой.
– Их вселение доставило бы вам удовольствие, если бы это были настоящие бакши-бакши, – печально глядя на Пурусинха, сказал гриф Гуаттама. – Зато теперь вы сможете посетить Ласкательные игры.
– Даже не знаю, как тебя отблагодарить, – пошевелил надбровными валиками Пурусинх.
– Не стоит, – напутственно поднял руку Гуаттама, – ведь отрицание действий нашей самости и есть путь к освобождению. Вы же не станете этого отрицать?
Все-таки, что ни говори, было в этом Гуаттаме что-то необычное. Его понимание свободы было иным, не таким, как в учении Свабуджи, хотя имело некие внешние сходства. Отрицание действий самости, путь к освобождению – ну конечно! Почему же Евгений сразу не обратил внимание на имя Гуаттамы, напоминавшее имя Сиддхартхи Гаутамы Шакьямуни Будды?
Верховный жрец, оседлавший колесо дхармы сам не будучи жрецом, наверняка был проекцией перерожденного тибетского Ринпоче или некоим образом, позаимствованным его подсознанием из представлений о Бодхисаттвах. Только знал ли об этом сам Гуаттама? Знал ли он, что является мыслеобразом просветленного духовного существа, посещающего не только этот, но и другие миры?
Взглянув на уезжавшего Гуаттаму, весьма удачно встреченного на карнавале, Евгений понял, что, скорее всего, пожилой гриф не знал никакого Будду, о котором сразу начинают думать в мире людей. По крайней мере, он не подавал вида, что ему что-либо известно о Будде. В какой-то момент из-за этих размышлений сновидение как будто оборвалось, и старик Гуаттама куда-то запропастился. Однако Евгению, то есть, конечно же, Пурусинху, нужно было следовать дальше.
Чтобы проверить на деле отвратительный способ осуществления платежей, придуманный темным магом Нишакти, Пурусинх выдавил в ладонь Джанапутры с целую пригоршню букашек. Более чудовищные товарно-денежные отношения было сложно себе представить. Жители Нагарасинха распространяли самых настоящих паразитов, которые высасывали их кровь, которые медленно их отравляли и убивали. Между тем, обитатели города продолжали верить в свою исключительную, высшую свободу, находясь в безнадежной зависимости от личинок Нишакти – от этих букашек-паразитов, которые были подлинными хозяевами их жизни.
Вновь показавшись из-за угла дома, Джанапутра и Пурусинх пересекли площадь и прямиком направились к воротам. Охранники глядели на них с подозрением, пока Пурусинх не расплатился за вход, положив увесистую лапу на ослепительный многогранный кристалл, который в действительности оказался никаким не кристаллом, а гигантским коконом бакши-матхи, плотно обтянутым паутиной. Войдя во внутренний город, ягуароподобный Пурусинх затерялся в толпе полулюдинов, едва успевая следить за спиной шедшего впереди Джанапутры.
Когда-то внутренний город завораживал своей величественной тишиной, в которой среди цветников и древних храмов медитировали изваяния богов, однако сейчас почти ничего не напоминало о былых временах. Вокруг звучали возбуждающие звуки, соблазнительные шепоты, исступленные оханья. В некоторых местах раздавалось щелканье плеток. Барышни, обнаженные по пояс, вели на цепях невольников, которые должны были завоевать освобождение на турнирах и, если повезет, выиграть главный приз состязаний – титул «Совершенносвободного Вишвана».
Ласкательные игры напоминали гладиаторские бои, с той, правда, разницей, что вместо кровавых ристалищ с разными видами оружия здесь соревновались в эротических танцах и во всякого рода извращениях, которые воспринимались горожанами как неотъемлемый признак свободного общества. Миновав колонны и прозрачные витражи двухэтажной арены, где под овации публики оглашали имена знаменитостей и звезд Ласкательных игр, царь Джанапутра повернул к зданию, в котором раньше располагалось святилище хранителей Майятустра-дхьяны.
Сейчас на ступенях у подножия храма извивались обнаженные жрицы любви – завлекавшие посетителей гарпии, чешуйчатые медузы со змеиными языками, молодые путаны с крыльями бабочек, женщины-кошки с бирюзовыми глазами, прозрачные, словно воск, красотки с улитками на головах и оранжевыми щупальцами, растущими из груди. Однако шокировал не столько их вид, не столько их разнузданное поведение, а то, что все это просачивалось из мира людей, потому что все это давно существовало в той виртуальной реальности, к которой было подключено сознание каждого человека.
Здесь, во сне, сразу становилось заметно, что сверхъестественное уже не воспринималось человеком как нечто сверхъестественное. Более того, даже грань между естественным и противоестественным была давно стерта в человеческом сознании. Там, в мире людей, мы собственноручно творили сверхъестественное каждый день. Человек, сам того не осознавая, уже сделался «сверхчеловеком» – сверхъестественным существом, творцом новой, одному ему покорной действительности.
При этом оказалось, что для обретения сверхспособностей, для передачи изображений и звуков на расстоянии, для создания безупречных красочных вселенных вовсе не нужны были особые дарования, не нужны были никакие духовные силы. Для этого нужна была только продвинутая сенсорная стекляшка-смартфон, желательно самой последней модели. Мир людей давно стал миром демиургов, но демиурги эти оказались еще малодушнее и ничтожнее, чем прежний человек. И даже совершенно бездушными оказались эти новые демиурги! Они могли творить больше, но от этого они лишь еще больше не ведали, что творят.
– Под храмом есть подземный ход, ведущий прямо к тронному залу, – обрисовал ситуацию Джанапутра. – Об этом ходе знают только члены царской семьи. Пройдя через него, мы окажемся во дворце и застигнем темного мага врасплох.
– Неплохая мысль, – одобрил его предложение Пурусинх. – Никогда бы не подумал, что скажу такое о посещении борделя.
Так ягуароподобный первопредок Раджхаттов оказался вместе с царем Джанапутрой в самом злачном заведении внутреннего города. Обходя стороной бьющиеся в экстазе тела, не обращая внимания на посетителей, вдыхавших одурманивающие смеси, они спустились в подземную крипту бывшего храма, где располагались игровые комнаты и ложи для свиданий.
– Почему они делают это? – недоумевал царь Джанапутра. – Зачем они разрушают самих себя, приближая и без того такую близкую смерть? Они называют себя совершенносвободными, но разве кто-то из них свободен от смерти?
– Взгляни, как они заняты, у них нет свободного времени, чтобы подумать об этом, – рассмеялся в ответ Пурусинх, обводя свирепой лапой обнаженные тела жриц и выпивающих полулюдинов в маскарадных костюмах. – Одни свободны от одежды, другие – от самих себя. Ведь после смерти ничего нет, а раз так – благодетель и порок, добро и зло, правда и обман не имеют при жизни никакого значения, никакой власти над ними. Только свобода действий, лишь Свабуджа Вишвана властвует над всем! Так думают они, полагая, что так думают они.
Царь Джанапутра, разумеется, знал, что мыслями жителей Нагарасинха управляли извне, что отмена прежних запретов и показное свободомыслие, которым гордились обитатели города, сопровождались введением ограничений и запретов иного рода. Между тем, существа все так же находились во власти потусторонних сил. Даже если силы эти провозглашали полную свободу от всего потустороннего и посюстороннего.
– Мысли смертных зависят от воли властителей дум, – меланхолично размышлял изгнанный царь. – Раньше за них думал владыко Майятустра, теперь за них думает темный маг Нишакти. Вероятно, оживший первопредок Пурусинх будет следующим. Разве не ты управляешь моими помыслами в последнее время?
– И у властителей дум есть свои властители. Наши тела подобны глиняным сосудам с водой. Они создают видимость, что у каждого есть свои чувства и мысли, но мысли – словно вода, которая переливается из одного сосуда в другой. Подобно воде, чувства и мысли окрашиваются в различные цвета, в них растворяются самые разные вкусы, царь Джанапутра.
Пурусинх подхватил бокал вина у женщины-кошки с красивыми лаймовыми глазами, которая вышла им навстречу, покачивая под вуалью высоким бюстом. Коснувшись щеки Джанапутры, она положила свою ладонь на шерстистую грудь Пурусинха.
– Виноградная лоза, впитавшая в себя весенние дожди, превратилась в это вино, – продолжал ягуар. – Но всего одна капля яда превращает прекрасное вино в смертельный напиток. В то же время, мельчайшей толики яда бывает достаточно, чтобы сделать из обычной воды исцеляющую микстуру. Помимо воли существ их мысли окрашиваются в преобладающие вокруг них краски.
Опустив глаза, ягуар легкими круговыми движениями поболтал вино в бокале – и оно превратилось в ядовито-зеленую бурлящую жидкость, потом разболтал ее в обратную сторону – и жидкость стала прозрачной водой.
– Мысли словно вода, вкус которой становится источником жизни, вдохновения, чувственных наслаждений и смерти, хотя сама по себе вода не имеет ни вкуса, ни цвета, ни запаха, – вернув бокал с прозрачной водой, ягуар продолжил путь, оставив за спиной вмиг отрезвевшую полукошку.
В самом дальнем углу катакомб царь Джанапутра остановился у серой стены, над которой смыкался тенистый свод. На полу лежал массивный блок, напоминающий чем-то ступень или могильную плиту. Казалось, он был вмонтирован в стену так, что без него скругленные своды и потолок крипты должны были обрушиться. Но тяжелая плита со скрежетом отъехала, как только царь Джанапутра, что-то нащупав, приложил обе руки к каменной кладке.
Под плитой виднелась узкая пыльная лестница, спустившись по которой изгнанный царь вместе с ягуаром проникли в потайной лаз, проложенный под внутренним городом. Джанапутра с силой надавил на рычаг, приводя верхний блок в исходное положение. По-видимому, он был рад оказаться в подземелье:
– Когда-то благодаря этому ходу мне удалось бежать от мятежников-головорезов. Не думал, что когда-нибудь снова воспользуюсь им!
– Если бы Парамаджана тогда остался, наверное, все было бы иначе, и ты, Джанапутра, ты бы тоже был другим! В подлунном мире все могло быть иначе! Ты знаешь, я ведь отчетливо видел, видел в том сне, как ты родился, – вспоминал Пурусинх в темноте. – А ты когда-нибудь…
– Когда-нибудь – что?
Евгений почему-то боялся задать этот вопрос, но все же он набрался смелости и спросил:
– Ты когда-нибудь видел во сне мир людей? Не мечтал туда попасть?
– А это возможно?
– Ну, у меня же как-то получилось здесь очутиться.
– Нет, но я бы очень хотел, – мечтательно ответил Джанапутра. – Однако мои возможности, как ты заметил, весьма ограничены. Мне трудно представить даже еще одного человека. Лица людей так сложны! В подлунном мире они крайне редко встречаются в своем первозданном виде. К тому же мне бы потребовалось допустить, что где-то живут тысячи совершенно разных людей!
– Тысячи, помноженные на тысячи тысяч!
Джанапутра, судя по всему, попытался это себе представить, но у него, в самом деле, ничего не вышло. Они продолжали идти, слыша в кромешной тьме только шаги друг друга.
– А как это происходит? Ты просто засыпаешь и видишь сон?
– Не совсем, – уточнил Евгений, – это ближе к глубокой медитации внутри сновидения. Но к этому примешивается что-то еще, как будто сон этот вижу не только я, и не только я в нем медитирую. Понимаешь?
– Кажется, начинаю, – ответил Джанапутра. – В твои мысли тоже добавляются чьи-то краски?
– Вот именно, и нескольких случайных мазков тех красок, что воспринимаются нами как наши мысли и чувства, еще недостаточно, чтобы обозреть все полотно целиком. Мы можем угадать в них очертания тех или иных предметов, но подлинный замысел творца оставался бы для нас еще неизвестным.
– Как же тогда понять подлинный замысел, ведь и мысли того творца могут быть окрашены не им? И существует ли сам Всевышний как трансцендентный творец Вселенной или как Вишварупа? Существует ли высший замысел в этом вселенском круговороте мыслей, которые всегда не наши и не наши, которые никогда не принадлежат полностью джива-саттвам?
– Пойми одно – мысли творца и его краски суть одно и то же, Джанапутра. Не было бы красок без творца, и не было бы ни одного творца без красок. Мы приходим и уходим в любой из этих миров, ничего в них не имея, и даже собственного тела не имеем мы, когда рождаемся. Все, что мы обретаем и теряем, создается не только нами и не только для нас. Вот почему сотворенные сущности, вставшие на путь отрицания Высшего, отнюдь не творцу уподобляются, но вору. Таким образом демонические сущности присваивают себе богатство и славу того Творца, того Всевышнего, того Бхагавана, о котором древние изрекли «тат-экам-сатья-аси». Да, царь Джанапутра, с наступлением эпохи великого затмения многие краски померкли. Многие, очень многие души и мысли присвоены были бесконечноголовым Сатанантой!
– Но наверху ты говорил, что в умах, охваченных учением Свабуджи Вишваны, отрицается не Всевышний творец, а жизнь после смерти.
– Так и есть, учение Свабуджи Вишваны позволяет верить или не верить в любого бога, именовать всевышним кого угодно и что угодно, ибо всю Вселенную вознамерился похитить Калиманас. Но даже великому мечтателю Свабудже оказалось не по силам присвоить себе мысль о загробной жизни. В таком случае тысячи неуместных вопросов начнут задавать джива-саттвы.
– Так она существует?
По всему подземелью прокатился хохот Пурусинха.
– Ты смеешься над моим любопытством? – обиделся на него царь Джанапутра.
Но Пурусинх продолжал хохотать:
– Нет, вовсе нет! Наверное, мне и самому не терпится поскорее узнать об этом.
– Если сам Пурусинх, хранитель Северных гор, не знает, что ожидает сущности по ту сторону смерти, стоит ли верить писаниям риши, которые свидетельствовали о вознесении праведных джива-саттв в занебесье и высшую швета-локу? Возможно, те древние мудрецы, построившие семь великих храмов в подлунном мире, придумали эту веру в потустороннюю жизнь для поддержания оснований духовности, как придумывают поучительные сказки для детей. Тогда бы эту сказочную выдумку или небольшую ложь можно было бы принять. Ведь ты сам только что сказал, что мельчайшая толика яда может стать для больного лекарственным средством.
– Первые мудрецы аджана-локи были людьми, не так ли? – припомнил ягуар мифы безлюдного мира. – Что ж, можно допустить, что эту мысль они принесли с собой из мира людей. Древние человеческие расы истово верили в загробную жизнь, порой наперекор и в ущерб самой жизни. Правда, теперь наши ученые, совсем как ваши в Нагарасинхе, доказывают полную нелепость веры в потустороннюю жизнь. Но всякая наука имеет свои ограничения, Джанапутра.
Сломанные часы не доказывают, что остановилось движение и само время – прекращение деятельности тела не доказывает полную остановку сознания, если оно было связано не только с этим телом. Поистине есть числа, которые никто не в состоянии записать до конца, ибо у них нет конца, и поэтому их называют санкхья-ананта. Есть бесконечно малые садхармы, которые не пусты, но именно они образуют то, что воспринимается саттвами как пустота, называемая иначе асанкхья-бинду. Подобно тому, как в искусстве счета есть такие числа, о которых нельзя сказать, что они четны или нечетны, так же существуют и вопросы, на которые нельзя ответить «да» или «нет» без обмана.
– Но без ответа на этот вопрос разлагаются не только помыслы джива-саттв, умирают и разлагаются целые царства, – рассуждал Джанапутра. – Ни одного жреца нельзя подготовить к богослужениям, ни одного совершенного воина. Именно страх перед смертью и неизбежное приближение ее толкают существ на низменные поступки. С другой стороны, мучительный страх перед загробной жизнью становится прибыльным делом для мошенников и жрецов. Мнимое бесстрашие перед смертью, о котором ныне разглагольствуют в Нагарасинхе, тоже не приводит царство к процветанию. Лишь к жестокости в сердцах и к принижению самой жизни приводит оно. Что бы обо всем этом ни говорили джива-саттвы, вопрос о жизни после смерти для них очень важен.
Немного погодя Джанапутра добавил:
– И вот, ты утверждаешь, что однозначный ответ на него невозможен. Таким образом, ты лишаешь его смысла и сам начинаешь подталкивать меня к отрицанию всего Высшего.
Царь Джанапутра вновь заподозрил в Пурусинхе демоническую природу или, во всяком случае, нечто совершенно иррациональное, неподдающееся никакому объяснению. Видимо, такое недопонимание возникало не только между ними – между Евгением в облике чудовищного Пурусинха и его же собственным астральным двойником – такое недопонимание, по всей вероятности, возникало между любым разумным существом и той первопричиной, которую пытался охватить пытливый ум.
– Твои слова звучат как обвинение, но я тебя не виню. Когда мы чего-то не можем понять, мы всегда говорим, что в этом нет никакого смысла. Так мы воспринимаем неопределенность, убеждая себя в том, что за ней ничего не кроется, и смысл неопределенности действительно не в том, чтобы что-то от нас скрывать.
– В чем же он? В чем смысл вопросов, на которые нельзя ответить «да» или «нет» без обмана?
– В сохранении множества смыслов, которые от нас скрывает всякая определенность. Каждый способен к состраданию, ощущая, что его самого поджидает смерть, каждый может жить, когда у него есть то, ради чего стоит жить, и каждый будет бороться за жизнь, когда у него есть то, чего следует опасаться. Но кто бы стал сострадать, кто бы стал жить и бороться, удостоверившись в том, что дживы продолжают свое существование после смерти? Разве не в том смысл смерти, чтобы поддерживать сострадание и саму жизнь?
– Первопредок, ты не перестаешь меня удивлять! Просто поверить не могу – ты защищаешь смерть?! – возмутился царь Джанапутра. – То, что причиняет больше всего страданий и горя, что является причиной зла и стольких несчастий! Не будь смерти, исчезла бы скорбь, кошмарные войны, преступные деяния потеряли бы всякий смысл. Не будь смерти, под четырьмя лунами вновь воцарилась бы светозарная эпоха.
– Нет, не смерть защищаю я, – тихо отвечал ему Пурусинх. – Каждая живая клеточка, каждое живое существо втайне мечтает о вечной юности и любви. Что может быть прекраснее? О чем еще можно мечтать? Но думаешь ли ты, Джанапутра, что бессмертие могло существовать, если бы не было смерти?
В голове Джанапутры стал всплывать один вопрос за другим. Но он молчал, перебирая их, или, быть может, сам пытался найти на них ответы. Пурусинх тоже задумался. Он не мог согласиться с тем, что бессмертие устранило бы несправедливость, предотвратило бы все преступления и войны – нет, только не преступления Сатананты! Как бы парадоксально это ни звучало, но именно бессмертие амри-таттв и прочих потусторонних сущностей становилось причиной их гордыни, которая однажды подталкивала их на путь противоборства с истиной, именно мысль о вечной жизни внушала силам тьмы ощущение вседозволенности и безнаказанности.
Безусловно, смерть для живых существ являлась слишком суровым испытанием, и даже несправедливым испытанием была она в демонических мирах, где зло временно торжествовало над добром. Но что могли знать, что могли помнить они об испытании бессмертием? Возможно, еще более суровым и несправедливым показалось бы оно им… Так думал Пурусинх, сопровождая царя Джанапутру в подземелье, и вскоре тонкая полоска света забрезжила впереди темного тоннеля.
Они оказались в крохотном помещении, которое сужалось кверху, словно колокол. Царь Джанапутра поднялся по ступеням и, приложив ухо к стене, долго прислушивался, прежде чем отворить потайную дверь. Вернее, то была не дверь, а нижняя часть колонны, бесшумно отъехавшая в сторону и пропустившая лазутчиков в тронный зал. Всего мгновение потребовалось ягуару, чтобы определить, что охрана, стоявшая у парадного входа, не представляла пока никакой опасности. Орлоголовые стражи не заметили движение одной из отдаленных колонн и продолжали привычно дремать, стоя с открытыми глазами. Но то, что узрел Пурусинх перед собой в центре зала, заставило его ощетиниться и вздыбить шерсть на пятнистой шкуре.
Посреди изысканных чароитовых колонн тронного зала, на сверкающем полу с беломраморными узорами и мандалой, выложенной из дивных аметистов, восседало инфернальное многорукое исчадье, которое Джанапутра называл темным магом Нишакти. Тысячи крохотных глазок то открывались, то закрывались на его огромном волосатом брюхе, из которого росли двенадцать человеческих рук. Восемь из них – те, что были крупнее прочих, – упирались в пол и служили ногами, ибо передвигалось оно как паук. Остальные четыре руки находились в беспокойном движении, перебирая тонкими пальцами сеть опутавшей тронный зал паутины. Но, внимательно присмотревшись к его страшному лицу с признаками кожного заболевания, распространившегося среди всех высших сановников Нагарасинха, ягуар обнаружил еще одну ручонку, торчавшую из двойного подбородка, при помощи которой оно кормило свое ротовое отверстие.
Зрелище было не из приятных, оно было настолько отвратительным, что находиться рядом с темным магом Нишакти ничуть не хотелось. Пурусинх почувствовал, что не хочет ни будить, ни говорить с ним, ни даже убивать его – так гадко оно выглядело. Однако существо само стало просыпаться. Оно зевнуло, потянулось и приоткрыло пару больших черных зрачков, в которых тут же появились отражения изгнанного царя и ягуара. От неожиданности человекообразный паук прекратил плести паутину. Четыре передние руки повисли в воздухе, а на морщинистом лбу открылись еще десять дополнительных глаз.
– Ты? – зловеще зашевелил паук посиневшими губами. – Как ты посмел явиться ко мне, человек?
– Скажем так, у нас есть вопросы, требующие ответа, – с ходу вмешался Пурусинх.
– А ты еще кто такой, – зашипел Нишакти, – и почему Нам ничего о тебе не известно?
В тронный зал, гремя щитами и доспехами, вбежал отряд орлоголовых стражей. Они выстроились по кругу и направили свои копья на лазутчиков, ожидая приказа Нишакти.
– Думаешь, твои букашки и паутина, которой ты опутал весь город, позволяют тебе знать все обо всех? – спросил Джанапутра темного мага. – Ты в самом деле так думаешь?
– Не твоего ума дело, о чем я думаю, как трудятся мои дети, и для чего плетут они мою великую сеть. Вы мне надоели! – отмахнулся от них Нишакти. – Уничтожить обоих!
Но к тому времени сознание Пурусинха уже просочилось в ум каждого стражника. Вместо того, чтобы пронзить копьями изгнанного царя и ягуара, воины отступили к колоннам и замерли, как вкопанные.
– Что ж, общение с вами становится занимательным, – Нишакти оценивающе взглянул на Пурусинха. – Пожалуй, я выслушаю вас перед тем, как стереть в порошок своими собственными руками.
– Да-а, рук у тебя много – тринадцать, кажется? – пошутил ягуар, подставив лапу к своему подбородку и пошевелив длинными когтями, изображая недоразвитую руку Нишакти. – А это, по-видимому, твой родовой знак?
Пурусинх имел в виду победоносный стяг, висевший над яхонтовым троном династии Раджхаттов, над тем местом, куда сам повелитель Нишакти при всем желании никогда бы не смог поместиться. На черно-синем поле штандарта была изображена паутина, наброшенная на четыре луны, а также пучок из тринадцати громовых стрел и лежавший под ними причудливый ключ весьма внушительных размеров. Для достижения еще большего устрашения вокруг эмблемы располагались непонятные магические символы – мантра из тридцати двух не то букв, не то цифр, правильно прочесть которые мог только Нишакти, что явно тешило его самолюбие, внушало мысли о превосходстве и собственном величии. Вместе с тем, эта загадочная, недоступная другим мантра красноречиво свидетельствовала о колоссальном комплексе неполноценности, от которого так отчаянно пытался избавиться темный маг.
– Вам не вернуть город Нагарасинх и царство Раджхаттов, если вы пришли за этим, – заявил Нишакти. – Воля и разум Калиманаса несокрушимы. Вы цепляетесь за обломки прошлого, но мир четырех лун никогда не станет прежним после преобразований, совершенных мной во славу великого Свабуджи.