Впрочем, Джанапутра пришел сюда не для того, чтобы наслаждаться облачным дворцом Девиантара. Ему не терпелось проникнуть под его своды, туда, где жила прекрасная госпожа, о которой упомянул птице-человек. Конечно же, его настораживали легенды о демоническом создании, наполовину женщине – наполовину цветке, убивающем всякого, кто осмеливался ступить на остров Аирват, но ему хотелось понять, что в древних сказаниях было правдой, а что вымыслом. Он искренне верил, что с ним все будет не так, как с другими.
Между тем, войти внутрь было совсем не так просто. Браминские грифы в красных одеяниях с желтыми накидками, перекинутыми через плечи, совершали обход вокруг дворца, полушепотом читая молитвы. Подступы к водным каналам охраняли воинственные кшатрии с косматыми львиными головами. Их грозный вид не сулил ничего хорошего, хотя за дворцом они, кажется, не следили. Их внимание было приковано к многочисленным деревьям в саду. Поэтому Джанапутра рассчитывал, что с наступлением сумерек он сумеет незаметно взобраться по аркам на один из балконов. Выбрав себе укромное местечко между ветвями париджаты, он стал ожидать подходящего момента, прикрываясь обильно цветущими венчиками.
Однако в вечерней темноте из белокаменных ворот, одна за другой, стали выходить таинственные девы в легких пинджаровых накидках с капюшонами. Причем их лица под капюшонами были настоящими человеческими лицами! Джанапутра еще никогда не видел в подлунном мире существ, столь похожих на людей! Разве только глаза выдавали присутствие в них сверхчеловеческой природы – у девушек совершенно отсутствовали зрачки, а их глазницы озаряло мягкое золотистое свечение. Джанапутра даже подумал, что они были слепыми. И все же они могли превосходно видеть. Правда, судя по всему, совершенно не так и не то, что видели остальные существа подлунного мира.
Некоторые девушки разбрасывали на дорожках душистые бутоны чампаки, выкладывали на полянах узоры из лепестков, возжигали огненные чаши. Другие проносили в руках колокольчики, чтобы отпугнуть птиц и прочих обитателей сада. После этих приготовлений вышли еще четыре участницы цветочной церемонии, одетые как царицы. Они двигались очень плавно, иногда останавливаясь и приближаясь к восхитительному каменному шатру с куполом в виде лотоса. Шатер был возведен из лилового порфира посередине водного канала, и когда четыре девы вошли в него, они сбросили с себя васаны, закружившись в пленительном танце.
Глядя на этих стройных деви-натьяни, Джанапутра пытался угадать, которая из танцовщиц могла оказаться дочерью маха-риши, но у всех были одинаково светящиеся в темноте глаза без зрачков. Поэтому, несмотря на их мастерство, выступление вызывало у него чувство печали. Под конец танца в руках у девушек стали появляться прозрачные платки. Они выдергивали их из-под одежд так ловко, что казалось, будто они вынимают платки прямо из воздуха. Затем все участницы прогулки спустились по ступеням к воде. Весь водный канал сделался купелью, в которой девушки совершали омовение. Хотя некоторые продолжали оставаться на берегу, заплетая косы с кистями кунджалам, умащивая себя благовониями.
От скуки он подпер голову рукой, стараясь не глядеть на девушек. Он лежал под ветвями париджаты, смотрел на блеск перламутровый луны и припоминал все легенды об острове, слова Пурусинха, Гуаттамы, темного мага Нишакти, испытывая от всего этого внутреннее разочарование.
Для чего он пролетел тысячи йоджан над Южным морем? Зачем убедил Пурусинха отправиться с ним на Аирват-двипу? Разве для того, чтобы наслаждаться созерцанием вечноцветущего сада и облачного дворца? Разве для того, чтобы смотреть на этих прекрасноногих танцовщиц? Неужели в этом и состояла его незримая цель – та самая прайоджана, к которой он стремился? Неужели два мудрых йогина пожертвовали собой ради вот этого?
Он внимательно пересчитал всех девушек, играющих у воды. Их оказалось тридцать девять, однако из-за отражений в воде создавалось впечатление, что их гораздо больше. Он присмотрелся к отражениям – и его сердце чуть не выпрыгнуло из груди! На водной поверхности купели было еще одно отражение. Одна из юных дев сидела под тонким волшебным покрывалом, но на берегу ее не было видно!
Джанапутра раздвинул ветви париджаты и приподнялся, чтобы убедиться в своей правоте. Все так и было! Как он мог забыть, что риши Девиантар тоже любовался именно отражением своей дочери? Ничто более не сдерживало его. Все сомнения рассеялись! Ему нужно было лишь снять с госпожи Падмавати волшебное покрывало, чтобы узреть ее воочию, увидеть свою госпожу!
– Послушай меня, я тебе помогу, – услыхал он трескучий голос попугая за своей спиной.
Однако Джанапутра даже не оглянулся. Попугай и так сделал для него все, что мог. Чем еще ему могла помочь эта безумная птица?
– Постой, Джанапутра!
– Что? – не поверил он своим ушам, повернувшись к попугаю. – Ты назвал меня по имени?
– А ты думал, от первопредка ягуаров так легко избавиться? – пошутил попугай. – Ты же сам меня вызвал.
– Пурусинх? Тебе удалось выжить? Но как…
– Теперь важно совсем не это. Послушай меня, каждый, слышишь, каждый, кто посмотрит на нее хотя бы краем глаза, умирает. Этот попугай мельком взглянул на ее руку, когда она захотела от него отмахнуться, и чудом выжил, благодаря чуткому сердцу госпожи и браминам, излечившим его в этом саду. Поверь, это не глупая выдумка!
– Но я уже не могу жить без нее, и до этого я был мертв всю мою жизнь, – попытался объяснить свои чувства Джанапутра. – Если смерть джива-саттв является расплатой за то прекрасное чувство, которое меня терзает, то я с радостью ее встречу!
– Редко кто проходит дорогу любви даже до половины, как невозможно пройти то, у чего нет конца. Слишком рано заговорил ты о смерти, Джанапутра, даже жизни богов недостаточно, чтобы в полной мере пережить все проявления любви.
– Смотри, она уже уходит, – с болью в голосе простонал царь Джанапутра, наблюдая, как девушки укрывают госпожу Падмавати прозрачными платками и покрывалами, отчего ее отражение в воде становилось все бледнее и бледнее, пока полностью не исчезло.
– Ее покои находятся с другой стороны дворца. Самые преданные кшатрии охраняют их днем и ночью. Однако попугаю Карначару много раз удавалось проскользнуть мимо них, – утешил Джанапутру не то попугай в образе Пурусинха, не то ягуар в обличии попугая.
Они спустились в ложбину сада и осторожно обошли весь дворец с тыльной стороны. И, действительно, возле калитки, ведущей к покоям госпожи Падмавати, стояли два косматых кшатрия, и еще двое располагались у лестницы к верхним галереям дворца. Джанапутра понятия не имел, что задумывал Карначар. При такой охране ни одна птица не проскочила бы незамеченной. Да и к тому же сам Карначар где-то запропастился, а когда прилетел, уселся на чалму Джанапутры и с упоением заговорил:
– Не надо слов, Джанапутра, не надо слов! Смотри и восторгайся. Ты уже восторгаешься?!
Двое кшатриев, сурово сдвинув брови, продолжали некоторое время стоять как прежде. Но вот один из них покосился на другого и прыснул смехом в кулак. Другой тоже не вытерпел, и его живот стал вздрагивать от хохота. Спустя мгновение – все четыре стражника смеялись как угорелые, они хватались за животы и катались по полу, словно дети, а затем также неожиданно и дружно заснули.
– Карначар пережевал семена дхатурмы и победил воинов своим пометом! – пританцовывал попугай на голове Джанапутры. – Победил всех воинов пометом! Пометом!
– А-ха-ха-ха! – рассмеялся над ним Джанапутра. – Ха-ха… ха…
Джанапутра ощутил головокружение. Он увидал, как с его чалмы падает опьяняющий цветок дхатурмы, и тоже провалился в глубокий сон без сновидений.
– Прости, но это ради твоего же блага, – объяснил Карначар, моргнув черными глазками.
Он убедился, что царь Джанапутра крепко спит и подлетел к небольшому оконцу, в котором мерцал ночной огонек. Прогулявшись по мраморному подоконнику, Карначар изогнул шею, чтобы осмотреть опочивальню, в которой никого не было.
– Глупенький, это опять ты, – прошептал мягкий девичий голос. – Ты вновь прилетел ко мне? Тебя уже столько раз прогоняли, а ты все прилетаешь и прилетаешь…
– Падмавати? – прислушался к голосу Карначар. – Несомненно, это Падмавати…
Невидимая рука погладила беспокойного попугая по взъерошенному хохолку.
– Ты свободная птица, а я – человек, зачем ты прилетаешь ко мне? Или ты, как все, хочешь взглянуть на меня? Ты не должен на меня смотреть, не должен. Мне не нужна еще одна жертва.
Прозрачная тень Падмавати отошла от окна, так что лишь звон колокольчиков на ее ногах подсказывал, где она теперь находится.
– Поговори со мной, Карначар, поговори и улетай.
– Кто устоит перед чарами госпожи Падмавати? Кто? Перед ней, чье наслаждение в не-наслаждении, рожденной в не-рожденности, заключенной в освобожденности, нежнейшей в непоколебимости! Не нужны ей ни привязанность, ни медитация. Не нужны ей ни подвиги тапо-дхайи, ни обильные приношения яджны. Ничто из перечисленного не трогает сердца Падмавати, и все же она испытывает постоянное желание иметь нечто.
– Продолжай, – усмехнулась невидимая госпожа Падмавати. – Кто же исполнит мое желание?
– Душа, возлюбившая беззаветно и преданно, нашедшая прибежище в ее духовности, лишь такая душа наполнит спелую грудь Падмавати радостью.
– Ты слишком много болтаешь! – возмутилась девушка, топнув ногой со звонкими бубенцами. – Если будешь много болтать, я расскажу все браминам, и они… они посадят тебя в клетку!
– Посадят в клетку? Но госпожа Падмавати – моя клетка. Кто посадит меня в клетку? Кто выпустит? Падмавати, открой мою клетку… Падмавати?
– Замолчи, безумная птица, или я на тебя рассержусь! Твои слова заставляют меня гневаться, хотя ты сам не понимаешь, о чем говоришь.
– Когда она сердится, ее верхняя губа сжимается, а нижняя – просит поцелуя, когда она мечтает, ее нижняя губа втягивается внутрь, а верхняя – набухает, подобно бутонам кальпа-тарох. Кто способен пережить гнев Падмавати? Когда ветер случайно поднимает подол ее сари, тысячи существ погибают! Недостаточно быть умным брамином, чтобы ее понимать, и надо быть достаточно безумным, чтобы ее полюбить, – продолжал, как ни в чем не бывало, чирикать попугай. – Она ищет любовь в своей душе, но душа ее так велика, что она не может ее найти, не может!
– Для брамина ты не слишком умен, а для птицы ты умен даже слишком, – рассмеялась Падмавати, наблюдая, как забавно бегает перед ней попугай, поднимая и опуская хохолок.
Продолжая над ним потешаться, она присела на краешек скамьи, обитой узорчатым бархатом, в результате чего слегка распахнулись покрывала, делающие ее невидимой. Карначар смолк и замер на месте. Взволнованно ахнув, она обнаружила, что попугай смотрит на ее щиколотку с жемчужным браслетом и колокольцами. Спрятав ногу, Падмавати отвернулась, чтобы не видеть мертвую птицу, которая только что ее так развеселила.
– Ты уже мертв, Карначар? – произнесла она смиренно и тихо, не в силах повернуться и взглянуть на свою очередную жертву.
– Ни да, ни нет… – ответил ей голос, но голос этот уже не принадлежал попугаю.
– Кто бы ты ни был, ты должен был умереть, ведь ты на меня посмотрел! Почему ты не умираешь? – спросила она, не поворачивая головы.
– Может, того, что я видел, было недостаточно, а может, на меня не действуют чары, наложенные на тебя твоим отцом риши Девиантаром.
– Значит, ты даймон! Как же я сразу не поняла? Ты даймон, меняющий обличья!
– Получается, что да. Но…
– Замолчи, я запрещаю твоему языку говорить со мной! Ты явился ко мне сначала в облике невинного попугая, а теперь принял облик человека, чтобы сохранить свою жизнь. Думаешь, в этом наитайнейшая тайна? В том, что на меня может глазеть человек? – исступленно расхохоталась Падмавати, полагая, что к ней явился даймон. – Ты ничего не знаешь. Ничего не знаешь обо мне! Ничто не может осквернить мое сердце. Ничто! Поэтому даже даймоны и бессмертные амри-таттвы умирают, воспылав ко мне любовью.
После этих слов она сбросила с себя покрывала, продолжая скрывать лицо, чтобы не показывать своих слез, ибо даже убийство этого даймона причиняло ее чистой душе страдание и боль. За тысячи круговратных лет многие асуры, которым удавалось достичь Аирват-двипы, распрощались с жизнью, лишь взглянув на ее дхавани и набедренник.
Ее коса, уложенная на затылке узлом, была щедро убрана самоцветами и брошью, напоминающей венец, мочки ее ушных раковин украшали жемчужные серьги, шею и грудь прикрывали драгоценные ожерелья с подвесками и благоухающие гирлянды из нежнейших клювовидных орхидей и бутонов маллики. Она вся пылала яростью, свежестью и красотой, недоступной воображению.
– Ты сбросила с себя все одежды, позволяющие тебе быть невидимой, но все еще прячешь от меня твои глаза, – прозвучал голос незнакомца в голове Падмавати.
– Не может этого быть! Ты до сих пор беседуешь со мной? Какой хитроумный даймон, нешто ты ослеп от вожделения и любви ко мне? Ну, да ладно, ха-ха! Ведь еще никто не научил тебя, что даже слепые прозревают от одного взгляда Падмавати!
Разгневанная, она развернулась и увидала перед собой обычного человека. Изображения таких людей до сих пор сохранились в храмах Аирват-двипы, но в действительности она давно потеряла веру в то, что человек может появиться в мире без людей. Даже брамины, которые ее в этом убеждали, не могли ответить на вопрос, каким образом в аджана-локе может появиться человек. И вот, спустя сотни тысяч лун, он стоял перед ней и смотрел в ее открытые глаза. Он видел ее, а она видела его, они смотрели друг на друга. Она не могла отвести взгляд, пораженная тем, что он не умирает, а Евгений не мог поверить в то, что видит ее, что это происходит с ним, а не с кем-то еще. Ведь это была Она…
Ее волосы были темнее, чем в мире людей, ее руки были покрыты узорами из хны, а ладони окрашены алой краской. Но это была Она, его богиня, приотворившая ему однажды свои трансцендентные таинства. Даже здесь, в мистическом сновидении, она ничуть не щадила его, продолжая являться во всем своем смертоносно-оживляющем великолепии, обжигающим лучами десяти миллионов солнц.
– Ты – человек? – спросила она, немного смягчившись.
– Всего лишь прати-пхалин, астральный двойник человека, который волей судьбы оказался на Аирват-двипе. Он взглянул на твое отражение в воде, и теперь его сердце не знает, как жить дальше.
– Так и будешь говорить в моей голове? – укоризненно подвигала она плечами.
– Но госпожа Падмавати обездвижила мой язык, – мысленно отозвался он.
– Если ты не даймон, можешь говорить как человек, – кивнула она. – Кто он? Отвечай!
– Его зовут Джанапутра, царь Нагарасинха из благородного дома Раджхаттов.
Падмавати задумчиво отвела глаза. В женственной задумчивости ее лицо становилось еще загадочнее и милее. Она не воспринимала его за существо, наделенное чувствами, он был для нее лишь материализовавшейся иллюзией. Ее не волновало ни прошлое, ни будущее, ни имя этой астральной сущности, и Евгений был этому несказанно рад, потому что от одного общения с ней его душу уже переполняло счастье.
– Мои чары все равно убьют его, – с грустью призналась Падмавати. – Об этом гласит Падма-сутра, составленная маха-риши. Лишь непорочные девы, обладающие сиддхическим зрением, пребывают в созерцании Падмавати, однако для них ее красота остается скрытой. Временно созерцать ее красоту могут слепые, но когда она сама устремляет свой взор, даже слепые находят смерть. Что касается тебя, про таких духов в Падма-сутре ничего не сказано.
– Твой отец не был бы маха-риши, если бы не знал, что недосказанное, не претерпевающее изменений, не происходящее ни до, ни после, не получаемое с помощью рассудка, важнее всего сказанного и претерпевающего изменения в рассудке. Видимо, было нечто такое, чего он не захотел тебе сказать.
Под цветочными гирляндами на пурпурно-белой коже Падмавати, подобной безупречному цветку лотоса, проступило странное свечение, хотя сама она, судя по всему, не ощущала в себе никаких изменений.
– Куда ты смотришь? – изумилась она его взгляду. – Что ты…
Не прикасаясь к Падмавати, он осторожно раздвинул лепестки орхидей, под которыми скрывалось еще одно ожерелье, мерцание которого напоминало жемчужную нить. Однако вместо жемчужных перлов на ожерелье были нанизаны ужасающие глаза! Их разноцветные зрачки вращались в разные стороны, испуская потоки света. Они обладали сознанием, они были живыми!
– Эти глаза на твоей шее, откуда они? – спросил он, ужасаясь и восторгаясь ею одновременно.
– О чем ты говоришь? – не поняла Падмавати.
Она поднесла ладонь к шее, не почувствовав никаких глаз, потому что они с легкостью прошли сквозь ее тело, утонув в груди Падмавати, словно в молочном йогурте. А затем вынырнули обратно и, перестав хаотично вращаться, уставились на Евгения лазурно-радужными зрачками.
– На тебе висит ожерелье из невидимых глаз, от которых исходят чары маха-риши, – сказал он. – Если его снять, то чары спадут, и никто больше не будет умирать, посмотрев на тебя, Падмавати.
– Так сними его! – потребовала она. – Чего ты медлишь?
– Но, если я его сниму, время начнет питаться твоим телом, ты окажешься беззащитной перед влиянием темных гун, как все джива-саттвы…
– По-твоему, лучше быть причиной их смерти? Тебе не ведомо – каково это, скольких существ я уже погубила и скольких еще погублю. Ты не знаешь, какие кошмары преследуют меня. Думаешь, этот дар, которым меня наделил мой отец, доставляет удовольствие? Говорят, он посвятил себя поискам перворожденных сиддхов, чтобы погрузиться в вечное блаженство, но он также мог собирать глаза перворожденных для создания оберега Дхарма-харам, повелевающего временем и судьбой. Если это так, избавь меня от него, я приказываю тебе!
Она не была жестокой, нет. Тем не менее, каждое ее слово причиняло ему нестерпимые страдания. Под воздействием заклятья любая другая душа за тысячи лет могла бы утратить внутреннюю чистоту, пропитаться ненавистью к себе и ко всем окружающим, перестать чувствовать и дарить любовь, но она сохранила в себе все то, что делало ее особенной.
И вот настал час, когда он должен был ее освободить, он знал, что это приведет к непредсказуемым последствиям и станет концом целой эпохи для безлюдного мира. Но разве мог он поступить иначе? Он всецело ей доверял, и если она не хотела нести эту ношу, значит, он должен был ее отпустить. Что он при этом испытывал, не имело никакого значения. Их желания, как всегда, не совпадали, впрочем, у него никогда не было права желать от нее чего бы то ни было, даже во сне.
– Мне хочется тебе кое-что сказать. Возможно, я уже никогда не вернусь в этот мир, но я буду скучать по тебе. Прости, мне никогда не хватало слов, чтобы объяснить это чувство…
Он прикоснулся кистями рук к ее магическому ожерелью, отчего сиддхические глаза зашевелились и вновь попытались погрузиться в тело Падмавати. Однако его руки охватило такое же разноцветное сияние, и он беспрепятственно вынул оберег из ее груди.
– Теперь ты можешь идти, тебе не нужно больше скрываться. В саду тебя будет ждать Джанапутра. Он выглядит почти так же, только он – не бесплотный дух.
Она заглянула в его глаза, в точности, как тогда, и в точности, как тогда, она захотела ему что-то сказать, но ничего не сказала. Она просто выбежала в ночной сад, встретив там Джанапутру – того единственного, кто спустя целую вечность увидел ее, кому она могла полностью открыться. Ее голова кружилась от радости, она глядела ему прямо в глаза, прижималась к нему всем телом. Она была влюблена и бесконечно счастлива, позабыв обо всех своих страданиях и муках. Она была свободна, как никто другой под светом чатур-чандрах, и весь мир был влюблен в нее – весь мир смотрел на нее его глазами.
Перламутровая луна освещала дорожки прекрасного сада. Они прогуливались по берегам водных каналов, в которых распускались чашечки дымчато-голубых кувалий. Их лица и ладони соприкасались, окруженные со всех сторон нефритовыми лианами, свисавшими с деревьев гиацинтовыми гроздями. Мир четырех лун был совершенно уравновешен. В нем не было ничего, кроме красоты, в нем существовала только эта способность к запредельно чистой любви, а все остальное – все остальное было обманом и наваждением. Порхание бабочек, вскрикивание ночных птиц, шуршание трав и звуки падающих капель росы приглушали тихий шепот влюбленных. Огромная вселенная простиралась над ними рукавами фиолетово-розовых туманностей и осыпала дождем драгоценных звезд.
Где-то там, в темноте ночи, приняв невидимый облик нашта-рупа, медитировал дух первопредка ягуаров. Он пытался продлить время, чтобы ничто не могло нарушить эту всесовершенную гармонию. Из его сердечной чакры вырывались потоки космической праны, которые устремлялись на Аирват-двипу, погружая обитателей острова в созерцание снов, от которых невозможно было оторваться. Он полностью выгорал изнутри, осознавая бессмысленность всей той энергии, которая была заперта внутри его сознания, ведь теперь она была не нужна Падмавати. Он сам был не нужен этому миру, и все же он продолжал оставаться в нем. Его сердце сжималось и разжималось, производя глубинные вибрации, от которых начинало вздрагивать эфирное тело Вселенной.
Всю ночь Джанапутра и Падмавати находились в тени сада. Они заснули только под утро, нежно обняв друг друга под ветвями распустившихся баухиний. Впервые Падмавати была счастлива, впервые ей не нужно было скрываться от смерти, ведь она познала любовь – любовь в своем сердце.