Эпизод двенадцатый.
Восхождение. Дары Пурусинха
В полдень, когда лепестки баухиний стали осыпаться на землю ароматными хлопьями, облетая с ветвей подобно рою бабочек, глаза Джанапутры устремились к Падмавати, чтобы встретиться с ней взглядом, чтобы вновь дышать ее неземной красотой, чтобы наслаждаться каждым мгновением, проведенным вместе с ней. Но ее не оказалось рядом. Он осмотрел весь сад, который выглядел поразительно тихим, не заметив никаких следов ее присутствия. Смахнув с себя лепестки баухиний, он вбежал во дворец, нисколько не сомневаясь в том, что Падмавати находится где-то здесь. Он обошел все залы, выкрикивая ее имя, заглядывая в роскошные палаты, где крепким сном спали прекрасные девы, но среди них не было его госпожи.
Наконец, он вошел в покои Падмавати, увидав лежавшую возле скамьи гирлянду из свежих орхидей. Он прикоснулся к цветам, но они тут же обратились в прах, который стал развеивать ветерок. Ничего не понимая, царь Джанапутра опустился на колени, нащупав на полу прозрачное покрывало, сброшенное ею. Он собрал его в охапку, глядя на собственные ладони, которых совершенно не было видно под тонкой материей. Затем выбежал из дворца и громко выкрикнул имя Падмавати, все еще надеясь, что она отзовется. Однако никто не отозвался на его крики, и даже кшатрии с косматыми львиными головами продолжали беззаботно дремать, развалившись прямо на ступенях.
– Что здесь происходит? Пурусинх, ты где?! – опомнился Джанапутра.
Он спустился к водному каналу, обратив внимание на шатер в виде лотоса. Под его сводами сидел какой-то старик. Со спины было трудно определить, кто это, поэтому Джанапутра вошел в шатер, чтобы взглянуть на него. Оказалось, пожилой риши был человеком!
– Йуджин? – произнес Джанапутра, тряхнув старика за плечи. – Эй, очнись, это ты, Пурусинх?
Морщинистое лицо человека затряслось, его отяжелевшие веки поднялись, и Джанапутра с удивлением обнаружил поразительное сходство старца с самим собой.
– Так это правда? Ты обратился в моего двойника? Падмавати рассказала, как ты снял с нее чары маха-риши. Но когда ты успел состариться? Ты постарел всего за одну ночь! – склонился над ним царь Джанапутра.
– А ты думаешь, нельзя постареть за одну ночь? – попытался ему улыбнуться Евгений. – За одну ночь многое может измениться, Джанапутра. Всего за одну ночь можно родиться и умереть, так почему тебя удивляет, что старость настигла меня так быстро? Лучше помоги подняться. Для меня эта ночь была слишком долгой.
– Падмавати пропала! Ее нигде нет, понимаешь? – выпалил Джанапутра, показывая ему волшебное покрывало, скомканное в руке.
– Да-да, я знаю, знаю, Джанапутра, – медленно отвечал старец. – Она всегда уходит от нас…
Джанапутра вцепился в него взглядом, требуя разъяснений.
– Наверное, я должен был сразу сказать, что мы с тобой очень похожи, Джанапутра. Только сознание мое пребывает в другом, несуществующем для тебя мире, а ты родился здесь, в аджана-локе. Мне удалось сделать то, что в подлунном мире никому бы не удалось сделать, потому что я уже видел Падмавати, я видел ее в мире людей.
– В мире людей? – не поверил ему Джанапутра.
– Да, возможно, она и сейчас находится там, – сказал старец дрожащим от слабости голосом. – Здесь я выгляжу древним старцем, но если бы ты проснулся в мире людей, откуда я пришел, ты бы почувствовал, что, скорее, это ты намного старше меня, древнее меня на целую эпоху, на великое множество лун! Я знаю, что это трудно понять, но сказочное прошлое и далекое будущее могут меняться местами в нашем сознании.
Неописуемо холодный жар вдруг сковал сердце Джанапутры – оно стало трещать и раскалываться как трещит и раскалывается первый лед, кристально чистый и хрупкий.
– Она говорила об этом! Она сказала, что ей всегда хотелось прожить обычную человеческую жизнь со всеми ее радостями и горестями. Испытать смятение чувств, мимолетное счастье, жертвенное служение. Скажи, что я сделал не так, Пурусинх? Почему она ушла от меня?
– Мы всегда ходим дорогами жизни, не ведая, куда они нас ведут. Никто не знает, почему она уходит, но однажды она вернется к тебе, Джанапутра, вернется, чтобы остаться навсегда.
К ним приблизился птице-человек в желто-красных одеждах брамина. Он остановился перед ними, мрачно проговорив:
– Все-таки это произошло… О, горе нам! Океан скорби сомкнулся над миром чатур-чандрах!
– Святой мудрец, поведай же нам, что случилось с Падмавати, прошу тебя! Нет такой преграды, которую бы не разрушила сила моей любви к ней.
Царь Джанапутра с глубоким почтением поклонился брамину.
– Думаешь, она дорога только тебе? – спросил птице-человек. – Благодаря тебе госпожа Падмавати оказалась в круговороте событий, которые скрыты даже от браминов острова Аирват. Сотни тысяч лун хранили мы верность клятве, оберегая наитайнейшую тайну, и вот, когда все пророчества маха-риши исполнились, я вижу, что красота ее погубила нас всех. Вы оба, следуйте за мной!
Поддерживая дряхлого старика, царь Джанапутра пошел за брамином.
– Вина за содеянное лежит на мне, – сказал он. – Прошу, скажи нам хотя бы свое имя!
– К чему соблюдать эти приличия? – вскинул руку брамин. – Сила твоей любви уже разрушила смысл жизни обитателей Аирват-двипы. Взгляни на них! Разве поклоняются пчелам, раздавив пчелиный улей?
После таких слов Джанапутра смолк, наблюдая, как в цветущем саду начинали собираться браминские грифы, воинственные кшатрии, непорочные девы. Они все еще не могли отойти ото сна и с трудом воспринимали происходящее. Некоторые из них рыдали, прикрывая губы руками. Никогда еще Джанапутра не чувствовал себя столь посрамленным.
Он не мог смотреть им в глаза, он презирал себя, ненавидел свое человеческое тело, влечения своей души. Все самые светлые, чистые, благородные и нежные чувства, которые он испытывал, вдруг обрели иной смысл – теперь они казались ему нечестивыми, порочными, темными, постыдными, а ужаснее всего было то, что остальные джива-саттвы были точно такими же, как он! Они мечтали о любви в надежде избежать противоречий, но противоречия неизбежно возникали, потому что без них не было бы и самой любви. И лишь неизмеримо более глубокая, непостижимая, сверхобычная любовь могла разрешить эти противоречия. Но как бы ни ухитрялись, во что бы ни верили существа, они не могли ничего знать об этой любви.
– Он – царь Джанапутра, наследник благородного дома Раджхаттов! Ты судишь о нем слишком строго, духовный учитель Джагатанта Таттва Свами, – заступился за Джанапутру морщинистый старик.
– Подумать только, – покачал птичьей головой брамин. – Кто меня поучает? Тот самый попугай? Пожалуй, не следовало так усердствовать с твоим лечением.
– И ты бы ослушался своей госпожи? – спросил у него старец. – Кто мы такие, чтобы противостоять запредельной любви, которая причина всего, что возникает и уничтожается? Поверь, Джагатанта, не так просто быть человеком в мире без людей.
– В мире людей быть человеком еще труднее! Там совершаются непоправимые ошибки, оскверняется сознание, притупляются чувства. От неисчислимых страданий, причиняемых там существами, в душах рвутся самые тонкие струны. Вы даже не представляете, на что обрекли госпожу Падмавати, ибо в мире людей человек чаще всего перестает быть человеком. Разве не знаете, почему люди – самые прекрасные и опасные существа? Они терзают любовью Самого Бхагавана!
Брамин подвел царя Джанапутру и его двойника к пещерному храму, который разительно отличался от всех построек, возведенных на острове Аирват. Возможно, он был таким же древним, как сам остров, и он уже был прорублен здесь задолго до того, как риши Девиантар облюбовал эти заповедные рощи. Подковообразный вход окружали мощные столбы с широкими капителями, высеченными в скале, а из полости храма доносился непрерывный гул, похожий на монотонное распевание священных мантр.
– В конце жизненного пути каждый из нас проходит Шайла Риши, чтобы вознестись на Панча-Гири.
Птице-человек указал им на вход в пещеру.
– Какой теперь смысл запирать нас в этом склепе? – обреченно спросил у него Джанапутра.
– Это не склеп, – возразил Таттва Свами. – Но вы не можете больше оставаться на Аирват-двипе, вы должны пройти через Скалу Риши. На этом пророчества маха-риши оканчиваются. Что будет дальше, никому не известно.
Они вошли под своды пещеры, в которой гулкое завывание ветра меняло тональность, подобно звукам трубы немыслимых галактических размеров. От этого напряженного гудения, заполнявшего здесь каждую частицу времени и пространства, пещера вызывала мистические переживания, направляя разум в какие-то неведомые локи сознания.
В темноте храма Джанапутра не видел куда идет. Да и неважно было ему, куда идти. Он чувствовал только, как от этого протяжного звука в жилах стынет кровь, а по плечам пробегает немая дрожь. Ему так не хватало любви Падмавати, нежности ее губ, ласковых слов, что каждый миг существования без нее становился для него все более и более невыносимым.
– Дальше вы пойдете одни. Идите всегда прямо, никуда не сворачивая, – дал им последние указания птице-человек.
– Святой мудрец, сатгуру! – обратился к нему Джанапутра. – Этот безупречный камень Мани Хардха принадлежит госпоже Падмавати. Она не успела взять его с собой, но он принадлежит только ей, и я верю, что однажды она за ним вернется. Пообещай мне, что будешь хранить его, как хранил тайну маха-риши.
В руке царя Джанапутры засветился адамант, который он с почтением передал браминскому грифу.
– Мы будем хранить его, сколько бы времени ни прошло, пока госпожа Падмавати не вернется за ним. Тайна всегда должна оставаться тайной, даже если она кому-то открылась. Тысячи лет брамины острова были верны своей клятве, но подлинный смысл верности познается тогда, когда кажется, что в ней нет больше никакого смысла.
– Прощай, духовный учитель Джагатанта! Твой урок был коротким, и все же ты научил меня многому, – сказал на прощанье Джанапутра.
– До этого дня я учил брахмачарьев только одному – расставанию, полагая, что это единственное, чему можно научиться в этой жизни. А теперь… теперь мне самому будет нужен учитель.
Так брамин Таттва Свами простился с ними в темноте пещерного храма, а Джанапутра и его старый двойник пошли дальше. Они шли, никуда не сворачивая, слушая протяжное гудение ветра, и вскоре оказались у стены, отполированной с такой тщательностью, что Джанапутра сумел различить в ней свое отражение.
– Почему ты остановился? – спросил у него дряхлый старец.
– Здесь пещера заканчивается, – отозвался он. – На стене мое и твое отражение.
– Ты уверен? – переспросил Пурусинх, вытягивая трясущиеся руки вперед.
Джанапутра тоже вытянул руки, чтобы нащупать стену, однако она оказалась очень теплой и жидкой, как вода. Он осмотрел всю зеркальную поверхность, которая была как бы натянута на дугу из неизвестного ему черного материала, и от удивления приоткрыл рот – он не мог понять, что это такое!
– Пурусинх, это не стена!
Он помолчал, пытаясь сообразить, что за странная жидкость могла висеть в воздухе перед ним.
– Не может быть… – вымолвил он, наконец.
– Это не стена? Говори, Джанапутра, говори, что ты видишь.
– Кажется, это зеркало, – неуверенно произнес Джанапутра. – Пурусинх, это же зеркало сиддхов! Тысячу раз читал про них в сказках, но чтобы увидеть самому…
– Зеркало? И что оно делает? Отражает нас – тебя и меня?
– Да, их использовали, чтобы отражать сознание. Перворожденные могли с их помощью перемещаться куда захотят. По преданиям, конечно! Но если мы пройдем через него, думаю, мы появимся в другом месте. Мы вознесемся на Панча-Гири, как и сказал брамин Джагатанта.
– Ладно, Джанапутра, веди меня туда, – вздохнул старец. – Разум мой не такой острый, как прежде. Знать бы еще, что это за Пятигорье, куда, как ты выразился, мы с тобой вознесемся.
Собравшись с духом, Джанапутра перешагнул через зеркальную жидкость, но никаких изменений с ним не произошло, если не считать того, что зеркало сиддхов теперь оказалось у него за спиной.
– Довольно странно, но я ничего не почувствовал… – поделился он своим впечатлением, вернее, полным отсутствием такового.
– Ты хочешь сказать, Джанапутра, что мы уже прошли через него? – уточнил старец, зрение которого не позволяло ничего разглядеть в темноте пещерного храма.
– Именно это я и хотел сказать, – ответил Джанапутра, поднимая глаза кверху, потому что старческая медлительность Пурусинха начинала его тяготить.
– Ну, хорошо, значит, идем дальше, – прозвучал в темноте невозмутимый голос.
– Пурусинх, позволишь спросить?
– Спрашивай, Джанапутра, ты можешь спрашивать меня о чем угодно. Но должен тебя предупредить, это не означает, что я смогу ответить на любые твои вопросы.
– Почему твое сознание не исчезает? Как ты обратился человеком, а до этого был ягуаром? Как тебе удалось переместиться в тело попугая? Я воочию видел, как твое тело проглатывал Гуаттама! Ни одно существо в подлунном мире не способно к таким превращениям.
– А ты очень наблюдательный, – похвалил его старец. – Взгляни себе под ноги, Джанапутра. Ты видишь тень под своими ногами?
– Разумеется, нет, мы же в полной темноте! – Джанапутра махнул на двойника рукой.
Похоже, мысли в голове у старика уже путались, и он не мог связанно отвечать на сложные вопросы. Так что Джанапутра решил больше ничего у него не спрашивать.
– Ты не замечаешь связи, – продолжал размышлять Пурусинх, – что тень твоя так же связана с тобой, как мой ответ связан с твоим вопросом. Тело совершенно необходимо для существования тени. Без тела не может быть никакой тени, не правда ли? Тело первично – так думает тень, раз тело необходимо для ее существования, и с ней бесполезно спорить. Понимаешь ты меня – нет?
– Если честно, то нет.
– Ну, это же тень, Джанапутра! Какие мысли могут быть у тени? Плоские, только плоские… и у всех джива-саттв, как правило, одни и те же плоские мысли. И даже когда они думают о Боге, они думают о Нем как о первичном Теле, от которого зависит их существование. О чем бы ни спорили между собой тени, они всегда будут спорить об одном и том же Теле – о том естественном пределе, к которому стремится всякая плоскость. Знаешь, что я тебе скажу? Не ввязывайся в споры этих теней, ибо сознание теней темно.
– Хорошо, только твои слова ничего не объясняют, – заметил Джанапутра. – Для тебя все существа этого мира вроде отражений или теней, даже я. Так получается? Но все джива-саттвы обладают собственной волей, они почти всегда действуют независимо от более высокого сознания, от сознания наставника, учителя или йогина, наподобие тебя. По-твоему, выходит, тени могут действовать по собственной воле?
– О, тени могут расти, сокращаться, становиться ярче или бледнее! Они могут искажаться, могут совершать множество разнообразных кармо-движений, и даже исчезать. Существуют очень небольшие промежутки времени, когда тень может мыслить независимо от Тела, повторяя его движения не сразу. И когда тень складывает такие промежутки в своем плоском уме, то ей начинает казаться, что она сама принимает все решения. А если Тело осветить с разных сторон, у него окажется сразу несколько теней! Это так, Джанапутра, и каждая – каждая тень будет думать, что она действует независимо! Но самое любопытное происходит с тенями ночью…
– А разве ночью тени не исчезают?
– Хе-хе, – то ли кашлянул, то ли по-стариковски усмехнулся Пурусинх. – Ночью весь подлунный мир становится одной великой тенью. Тени всех существ, зверей и птиц, тени дворцов, храмов и хижин, тени всей земли сливаются в одну неразличимую тень. Познав тончайшую сущность этой неразличимой тени, ты поймешь, что между всеми существами, четырьмя лунами и звездами вселенной, между всевозможными мирами, локами пространства и кальпами времени пролегает одна великая бесконечная тень.
Когда ты увидишь эту тень и ее движение, ты осознаешь, Джанапутра, что перемещается вовсе не тень, а это ты – ты всегда перемещаешься между светом и тенью. Тебе может показаться, что сиддхическое сознание перемещается из одного тела в другое, но в действительности все существа для него слиты в одну тень, которая существует не благодаря Телу, а благодаря Свету. Да-да, не удивляйся! Всякое тело существует благодаря свету любви. От света любви падает всякая тень, и только светом любви всякая тьма озаряется. Взгляни себе под ноги, Джанапутра, я спрошу тебя еще раз. Так ты видишь тень под своими ногами?
– Пурусинх, ты… ты просто невероятен, – признался Джанапутра, догадавшись, что темнота в храме и была той тенью, о которой он спрашивал. – Знаешь, без тебя ведь ничего бы этого не было, я бы прожил жизнь изгоем, так и не узнав о госпоже Падмавати. Ты в самом деле позволил мне увидать недостижимую мечту, вернул веру в нечто большее, чем я был готов принять, а я тебя даже ни разу не поблагодарил.
– Брось, Джанапутра, это без тебя ничего бы этого не было, – ответил Пурусинх. – Посмотри-ка! Мне кажется, или в храме действительно стало светлее?
На стенах пещеры заблестели разноцветные блики изморози, а из темноты вдруг проступили очертания колонн, покрытых толстым слоем льда. Поскольку расстояние между колоннами постепенно расширялось, храм казался короче, чем было на самом деле. Царь Джанапутра и его астральный двойник продолжали идти и идти по залам, напоминающим теперь волшебные гроты ледяной пещеры. Так они подошли к высоким заиндевевшим воротам, из которых пробивались ослепительно белые лучи и веяло прохладным сквозняком.
– Ты был прав, по-моему, это горы, – согласился Пурусинх, кивая седой головой.
Не произнося ни слова, Джанапутра вышел из храма, обозревая грандиозную, невиданную им никогда широту снежных склонов. Над ущельем, которое разверзлось у них под ногами, пламенели ярко-синие костры горных хребтов, застланные дымкой облаков. Вдали за ними громоздились багрово-палевые ледники, переливавшиеся на солнце чистым пурпуром, но даже они, эти неприступные и гордые гиганты, преданно склоняли свои головы перед слегка обнажившими себя вершинами Панча-Гири, вздымавшими нежно-лунные груди прямо к небесам.
– Мне так долго пришлось тебя ждать… – эхом отозвался чей-то звучный благородный голос.
Хрустя по снежному насту, к престарелому двойнику Джанапутры подошел крылатый барс с лицом как у человека. Почти такие же крылатые барсы, только из камня, когда-то украшали изразцовые врата Нагарасинха. В детстве Джанапутра к ним часто подбегал во время прогулок и рассматривал их лица. Рядом с ними он чувствовал себя не таким одиноким и представлял, что они тоже люди. А когда спрашивал у верховной жрицы Наянадхары, где они живут, она смеялась, гладила его по голове и говорила, что такие просветленные сущности жили очень-очень давно, во времена, когда ночь была такой же светлой, как день.
– Сколько бы времени ни прошло, ты все тот же, Самадхана! – бережно прикоснувшись к лапе барса, сказал старец. – Все тот же сфинкс, одиноко живущий в Северных горах…
– Должен тебе сказать, это моя последняя йуга. Крылья давно обездвижили, да и лапы уже не те. Но ты, как я вижу, все-таки сдержал свое обещание. Ты привел ко мне человека, Пурусинх.
– Так это Северные горы? – Джанапутра снова окинул взглядом снежные вершины. – Мы же только что были на Аирват-двипе! За Южным морем, что намного южнее Нагарасинха. Мы действительно прошли через зеркало сиддхов?!
– Если долго идти на юг, нигде не останавливаясь и никуда не сворачивая, ты всегда оказываешься на севере. Разве ты не знал об этом, человек? – столь же удивленно проговорил сфинкс. – Сиддхические зеркала лишь немного сокращают расстояние, только и всего.
– Вообще-то, его зовут Джанапутра, – шепнул сфинксу Пурусинх.
– Мне известно, для чего ты здесь, царь Джанапутра, – продолжал сфинкс Самадхана. – Ты хочешь узнать, куда исчезла прекрасная дочь риши Девиантара. Однако мой ответ не поможет тебе в твоих поисках. Давним желанием девы Падмавати побывать в мире людей воспользовался могущественный даймон, величающий себя Сатанантой. Приняв человеческое обличие, он явился к ней во сне и перенес ее туда, исполнив сокровенное желание.
– Он похитил ее? – растерялся Джанапутра, с трудом вникая в слова. – Выкрал из подлунного мира, но зачем? Знаете что, по-моему, вы оба спятили! Вот что, нет никакого Сатананты! Его нет ни в этом, ни в том другом мире, о котором вы тут говорите. Не хочу об этом ничего знать! Верните мне мою Падмавати, верните ее! Вы слышите?!
Джанапутра страшно зарыдал, ему не хватало дыхания, чтобы громко кричать. Он рычал как раненный зверь, зажимая лицо руками. В его сознании происходила катастрофа, разрушавшая прежнюю жизнь, прежние чувства, разрушавшая его представление о самом себе. Он бился в конвульсиях от боли, которая безжалостно раздирала ему душу. Он снова и снова вспоминал Падмавати. Ее пречистый образ истязал остатки его разума. Он вспоминал слова Пурусинха и Джагатанты о том, как порочен мир людей, вспоминал свой недавний сон, в котором его окружали совершенно пустые, бессердечные оболочки людей.
– Пурусинх, сделай так, чтобы я перестал существовать. Ты ведь можешь прекратить мои страдания, – прошептал Джанапутра. – Душа моя умерла, так для чего поддерживать жизнедеятельность тела? Если бы она меня хоть немного любила, разве ушла бы она в какой-то там мир людей?
– Твое тело никто не пытал, тем не менее, ты содрогался от боли. Твоя душевная боль не зависела от тела, так скажи, почему ты решил, что, изменив состояние тела, ты избавишься от страданий? При потере тела или сознания, в глубочайшем трансе или во сне без сновидений не чувствуют страданий, но все это – временно, ибо со временем теряют даже потерю сознания, и даже потерю тела теряют со временем.
Посмотри на меня, я не чувствую связи со своим телом, которое лежит неподвижно в мире людей. Кто знает, может, его, уже нет. Однако дух мой продолжает свой путь, не так ли? Колесо, которое катится само по себе, не может катить повозку, но ни одна повозка не покатится без колеса. Так почему ты решил, что колесо души без драгоценной повозки тела потеряет свойство колесности? Вот так, пойдем, Джанапутра, нам с тобой еще многое предстоит осмыслить.
Пурусинх помог подняться Джанапутре, и они побрели за молчаливым сфинксом, который повел их к своему уединенному жилищу, построенному на краю скалистого обрыва. По плитам, на которых лежал хворост для совершения обрядов погребения, Джанапутра догадался, почему брамины острова считали эту скалу своей последней обителью – она была их некрополем.
Многие тысячи лет сфинкс Самадхана жил на этом уступе в полном одиночестве. Вероятно, он и сам забыл, сколько времени продолжалась его монашеская аскеза. По предместьям Нагарасинха до сих пор ходили слухи о том, что где-то на склонах Северных гор обитает отшельник, способный читать Книгу судеб, созерцать отголоски будущего и прошлого. И Джанапутра тоже ощутил, что время здесь текло как-то по-особенному. Вернее, оно казалось таким же застывшим и неподвижным, как эти горы и ледники, ведь ничего вокруг не менялось, кроме, разве что, наклонов теней и расположения снежных облаков.
– Вам надо пить больше жидкости, – поделился опытом Самадхана, отворяя лапой дубовую дверь ашрама. – Неподготовленные брамины на такой высоте начинают болеть – не хватает воздуха, чтобы дышать!
Крылатый барс предложил гостям взять чашки и поднял чайник с кипятком. В келье ашрама было светло и просторно. На полу лежали цветистые ковры с магическими узорами, на стенах виднелись замысловатые росписи о неведомых существах, состояниях сознания и событиях далекого будущего, а из окна перед местом для медитаций открывался захватывающий вид на горные перевалы Панча-Гири.
Престарелый двойник Джанапутры обхватил руками горячую чашку, поводил над ней носом и сделал небольшой глоток.
– Чудесный чай, Самадхана! – с наслаждением сказал он. – Пожалуй, лучший во всем Шикхирском ущелье.
– И единственный… – усмехнулся сфинкс, удерживая на лапе перед лицом дымящийся напиток. – Брамины Аирват-двипы веками снабжали меня всем необходимым. Даже не знаю, как бы я приглядывал без них за этими зеркалами. Но сейчас все изменится… Под светом чатур-чанрдах не осталось больше сил, способных сдерживать воинов Сатананты. Ментальные границы были ими разрушены. Ты ведь понимаешь, Пурусинх, что это значит.
– Да, волна жестокосердия и пошлого веселья охватит душу каждого. Затем даже дети полулюдинов перестанут чувствовать священство любви. Насилие и коварство будут превозноситься как высшее благо. Все будет как в мире людей, – устало раскачивал головой Пурусинх. – Вопрос лишь в том, когда Сатананта перейдет в наступление.
Сфинкс Самадхана печально подошел к окну, глядя на прекрасные горные выси.
– К сожалению, Пурусинх, это уже произошло. Темное воинство движется по вечным льдам через воды Безмолвного океана. Скоро они заполонят Шикхирское ущелье, и когда доберутся до меня, я не смогу защитить сиддхические зеркала, как бывало в прежние времена. Мне придется их разрушить…
В ашраме, стоявшем на самом краю обрыва, установилась звенящая тишина.
– Но ведь каждый из нас может что-то сделать! – предложил царь Джанапутра. – Нельзя просто так сидеть и пить чай в ожидании конца света. Кажется, кто-то говорил, что если войны нельзя избежать, надо в ней побеждать!
– Ха-ха-ха-ха! – рассмеялся Пурусинх. – Ты прав, Джанапутра! Это будет великая сиддхическая битва! А ты когда-нибудь принимал участие в битвах?
В ответ Джанапутра лишь потупил взор. Он никогда не воевал, не убивал, не знал военных хитростей. Ему никогда не приходилось отправлять воинов в битву, осознавая, что не все из них смогут вернуться. Всякая война казалась ему ужасной, а про сиддхические войны он и слыхом ничего не слыхивал.
– Для победы в сиддхической войне вам потребуется благословление. Однако я не могу его дать, я не могу вам дать ничего, что бы помогло победить воинство Сатананты… Благословление в сиддхической битве способна дать лишь духовная вершина мира, Сахасра-шира! – крылатый барс приподнял голову, разглядывая за окном самую высокую из всех гор. – Если вы хотите победить, вы должны совершить духовное восхождение к Ней.
– Отлично! Так чего мы ждем? Пурусинх, мы ведь сможем туда подняться!
Джанапутра был настроен очень решительно, ему уже не терпелось покинуть ашрам Самадханы.
– Нельзя вот так взять и взобраться на эту гору, – попытался его вразумить сфинкс. – Вершина эта сверхобычна, никто не достигал ее, а если достигал, то не возвращался. Неизвестно ни одного случая, чтобы кто-то оттуда вернулся. Но силы неравны! Никому не выстоять в грядущей войне без благословления Сахасра-ширы.
– Нам потребуется снаряжение и одежда, Самадхана, – задумавшись, произнес седовласый старец. – Мы совершим восхождение на Сахасра-ширу, даже если оттуда невозможно вернуться.
– Пурусинх, а как же твои способности сиддхи? – намекнул ему Джанапутра. – Мы бы могли их использовать, чтобы подняться на эту гору.
– Духовная вершина – и есть источник сиддхических способностей. Нельзя использовать воду, чтобы плыть по воде, – Пурусинх подвигал рукой, разбалтывая горячий чай в своей чашке.
– Но ты же сам говорил, что между силами сиддхи и силами живой природы не существует и крупицы различий, что различия существуют только в умах, которые думают об этих силах!
– Вот именно, – кивнул старец, слегка улыбнувшись под седой бородой. – Нельзя использовать воду, чтобы плыть по воде, но самый обычный лед плывет по воде, если он для этого достаточно крепок. Если никто никогда не достигал сверхобычной вершины, то откуда стало известно, что там можно обресть благословление сиддхов? А теперь отдохни, Джанапутра, тебе сейчас нужен отдых.
Они провели в ашраме сфинкса-отшельника столько времени, что во всем безлюдном мире должна была наступить глухая ночь. И все же солнце продолжало по-прежнему светить в Шикхирском ущелье, когда царь Джанапутра и Пурусинх, одетые в теплые шкуры и меха, ступили на шаткий перекидной мост над скалистой бездной.
– Прощай, сфинкс Самадхана, – поклонился старец крылатому барсу, – не знаю, увидимся ли еще.
– Кто знает, может, увидимся, – ответил сфинкс. – Но это будет уже совсем другое время, ты ведь знаешь.
– Да, совсем другое время… Береги зеркала, Самадхана, но не жди нас обратно!
Царь Джанапутра и седовласый Пурусинх в облике старца, хватаясь за канаты, стали переходить по мосту.
– И все же я буду ждать, слышишь, я буду ждать тебя, человек! – напутствовал сфинкс Джанапутру.
Не оборачиваясь назад, Пурусинх поднял руку. Ветер то поднимал, то раскачивал из стороны в сторону перекидной мост над ущельем. Под ним, насколько хватало глаз, виднелась каменная стена, припорошенная кое-где снегом. Она казалась бесконечной.
На самом краю этой бесконечной пропасти стояло последнее пристанище сфинкса, но еще более бесконечной казалась белоснежная высь Сахасра-ширы, нависавшая над всем подлунным миром. По тонкой ниточке, соединявшей и навсегда разъединявшей путников с аджана-локой, переходили две крохотных точки, они почти скрылись, затерялись в потоках тумана, полностью исчезли из вида, а сфинкс все так же продолжал глядеть на них.
– Пурусинх, я постоянно думаю о Падмавати, – через какое-то время сказал Джанапутра, тяжело дыша в разряженном воздухе. – Не могу ни о чем думать, кроме нее. Мне кажется, еще немного – и я сойду с ума.
– Нет, Джанапутра, пары дней еще недостаточно, чтобы по-настоящему сойти с ума от любви, – отозвался Пурусинх, осторожными шагами передвигаясь по хрустящему снежному насту. – Такое состояние может длиться годами, и чем дольше оно длится, тем больше убеждаешься в том, что на самом деле безумны те, кто думает о чем-то другом, кроме любви.
– Прости, но что может знать старик, вроде тебя, о любви? Твое сердце давно бы разорвалось от чувств, которые я испытываю! Оно бы не выдержало моих безумных страданий.
– Каждый хочет любить, не испытывая страданий. Ведь и всякое существо ищет избавления от чувства жажды и голода, чтобы жить, а не для того, чтобы снова и снова их испытывать. Но можешь ли ты вообразить себе, царь Джанапутра, такое ненасытное существо, которое могло бы только питаться, не зная чувства меры? Только питаясь и увеличиваясь в размерах, оно бы съело всех других существ, оно бы выпило океан, стало бы питаться землей и добралось бы до солнца, а затем оно бы проглотило все сварги вселенной. Однажды оно разрослось бы до таких размеров, что стало бы питаться пространством, не замечая, что вместе с ним оно начинает поглощать самое себя. Его алчность привела бы в конце концов к тому, что оно разорвало бы и съело само себя полностью.