Мухи творчества
Можно было смело заявить, что наступила весна. Не потому, что на календаре значился «март». Не потому, что термометр показывал десять градусов жары.
Нет. Сегодня растаял почти весь снег. Маленькие горки грязного наста, прячущиеся в тени – не в счет. Кроме того, в статью прихода следует занести набухшие почки, огромное количество вышедших из спячки и высыпавших на улицы горожан, и с треском распахивающиеся форточки.
В доме под номером «который никто не запоминал», стоящем в переулке «без названия», в городе «который знают все» тоже отворялись окна и форточки. Порой в них мелькали серьезные дамы с губкой и ведерком воды в руках. Мытье окон – визитная карточка весны.
Кто не хочет впустить к себе живой воздух и взглянуть на мир сквозь хрустально отмытые стекла? А вот этот молодой писатель, живущий в этом самом доме. Он не ленив, скорее – напротив. Просто ему сейчас не до весны. Он пытается написать «что-нибудь на самом деле стоящее». Комната, в которой он обитает – на первом этаже. Окна выходят на соседний подъезд и стену дома. Солнце заглядывает к писателю очень редко, и под окном притаился нерастаявший сугроб.
Думаете, именно писатель станет героем этой истории? Нет, главное действующее лицо, если можно так выразиться, появится позже. Оно еще не проснулось. Ну и черт с ним, пусть спит. Мы пока что изучим сцену будущих событий.
Комната уютная, с высоким потолком. Дом построен очень давно, и, даже свежеотремонтированный, пахнет стариной. В наличии имеются кровать, шкаф и письменный стол, продолжающийся в подоконник. Для создания рассказа, повести, и даже романа – годится. Отдельно упомянем пишущую машинку, царствующую не только на столе, но и во всей комнате. Фетиш, идол и инструмент творчества.
Еще есть старое кресло, совмещающее роли гардероба и дополнительного спального места. На нем лежит Семен Петров. Он же – Лука Февральский, он же – Алекс Сибирский, он же – Фома Апоплексис. Мы его будем называть просто «писатель», чтобы не запутаться. Руководствуясь заповедью Хемингуэя «пиши пьяным, редактируй трезвым», всю ночь писатель посвятил творчеству, и сейчас посапывал за письменным столом, будучи не в состоянии переходить к редактуре.
На шкафу между старыми лыжами и чистыми тряпками прошлой осенью уснула муха. Сегодня, когда прозвенел биологический будильник, она начала просыпаться, подергивая лапками. Зезе (так ее звали) потихоньку пришла в сознание и вспомнила, где ей довелось уснуть.
– Так, пока я еще – не в лучшей форме. Ничего, пара упражнений, и можно будет перевернуться. Если память мне не изменяет, то я сейчас на шкафу у музыкантши. Она никогда не была чистюлей, значит, найду, чем подкрепиться.
Зезе не знала, что флейтистка съехала двумя месяцами ранее, а ее место занял писатель. У комнаты перебывало много хозяев, и все – творческие личности: художники, музыканты, артисты. Теперь вот – писатель. Богема.
Зезе с каждой минутой становилась активнее. Крылья пока еще не ожили, а вот лапки шевелились – будь здоров. Перевернувшись на брюшко, она осмотрелась и поползла к краю шкафа. Надо подкрепиться. Похоже, сменился хозяин, и еды стало больше. Значит, все в порядке.
Муха приступила к разминке и растяжке. Наконец, предполетная подготовка закончилась, и она шагнула в пропасть. Полет Зезе нельзя было назвать грациозным, скорее, это было управляемое падение. Приземление состоялось на недоеденном куске пиццы.
Шедевр итальянской кухни в отечественном исполнении муха запила огромной каплей вина на рабочем столе.
–Молдавское. Гадость.
Последовало еще четыре глотка.
Не стоит осуждать Зезе за привередливость. В винах она не разбиралась вовсе. Но кто из нас, скажите, не стремится к самоутверждению? А Зезе вообще любила корчить из себя важную персону. Даже имя себе придумала, услышав как-то про своих дальних африканских родственников по фамилии Цеце.
Изрядно охмелев, муха прилегла отдохнуть рядом с остатками пиршества. Еще немного, и она бы уснула, но со стороны писателя послышался шорох.
– Что ты там возишься? Сам не спишь, и другим не даешь, − проворчала Зезе.
Она была готова вновь окунуться в мир грез, как вдруг рядом с ней приземлилась тяжелая рука.
– Ох, батюшки! – воскликнул муха, и взмахнула крылышками, однако выпитое вино вступило в коварный сговор с законами гравитации.
– Ну что за напасть! – изо всех сил перебирая непослушными лапками, она отползла к краю стола и уставилась на писателя во все фасетки.
Писатель мял заспанное лицо.
– Что-то я вырубился. Интересно, сколько сейчас времени?
– Судя по твоему виду, ты тоже проспал всю зиму. Весна, дружок, вот какое сейчас время.
Не обращая внимания на ее жужжание, писатель, не вставая с кресла, потянулся за телефоном, чтобы узнать время. Аппарат бастовал. Наверное, зарядка закончилась. Ну и черт с ним. Телефон полетел в расправленную кровать.
– Какой буйный попался! Ты там аккуратнее, а то, чего доброго, сожителей заденешь.
Выругавшись, писатель сделал хороший глоток из початой винной бутылки. Самым аппетитным куском пиццы оказался тот, на котором недавно пировала муха. Писатель его съел.
– Вот это по-нашему! Завтрак – главный прием пищи! – поддержала его Зезе.
– Посмотрим, что я вчера натворил.
Разговор с самим собой был для него столь привычен, что иногда перерастал в склоку.
– О, развлечения! – Зезе потерла лапки, и, пока писатель рылся в бумагах, собралась с силами и перелетела к нему на плечо.
– Тэк-с, что там у нас?
«Зачем Андрей проснулся этим утром, он и сам не понимал. Ехать в аэропорт в воскресенье, ради непродолжительного общения, пусть даже с «ней»? Явное безумство и признак зависимости».
– Это – явно про любовь. Сопли. Слюни. Гадость. – покривилась Зезе.
«И зачем ему понадобилось оставлять тот дурацкий цветок у нее, отвез бы к матери, отдал арендодателю или, на худой конец, выбросил. Нет, ему надо было оставить хоть прозрачную возможность быть связанным с ней».
– Нет, ну ты серьезно? Любовь-морковь? Тема давно раскрыта! Давай что-нибудь поинтереснее! – потребовала Зезе.
Писатель, словно услышав, скомкал лист и выбросил его в дальний угол.
«Август – вечное напоминание конца. Ведь у всего есть конец. И, чем лучше конец, тем он печальнее. Август прекрасен, но это мы понимаем лишь тогда, когда он заканчивается. Но следом будет новый, которому также придет конец».
– Я, конечно, не хочу бередить ранимую душу творческого человека, но не слишком ли много «концов»? Вы бы поосторожнее, батенька, а то читатель невесть что подумает.
И этот лист полетел в угол.
– Молодец! А это что? Ммм… Саморазрушение?
«Меня стошнило рядом с унитазом. Как часто, оказавшись в непосредственной близости от своей цели, мы промахиваемся? Если мое состояние позволяет рассуждать в условиях, когда половина тела состоит из полупереваренной пищи, значит, я еще не достиг дна. Только коснулся его, чтобы оттолкнуться, но хватит ли сил выплыть на поверхность? Да и нужно ли это?».
– А это – явное подражательство. Как там его? Бубровский или Боковски… Неважно. Саморазрушение вещь интересная, даже захватывающая, но зачем так подробно его описывать? Неужели эта тема так заводит?
Зезе слетела на стол и стала расхаживать по черновикам, прочитывая вслух названия и цитаты: «подошел к ней неспешно сзади и поцеловал в шею», «рассудок победит», «новая осень», «как мы можем бросаться камнями в свое отражение в воде».
Муха добралась до капли невысохшего вина, отпила и выдала тираду.
– Да, надо отдать тебе должное и сказать спасибо хотя бы за то, что не пишешь про космических гномов и ящеров-масонов. Ой, а это что? «Список идей: эльфы судьбы». Ты серьезно? Выпустите меня из этой квартиры! Я не желаю терпеть издевательств над беллетристикой!
Зезе взлетела над письменным столом и начала описывать восьмерки перед лицом писателя.
– О, могучий русский язык! О, великая русская литература! Хорошо, что знаменитые мэтры прошлого и настоящего не видят этого позора! Пушкин, прочитавший такую галиматью, вызвал бы тебя на дуэль. А ведь как хорошо сказал поэт: «O, лето красное! любил бы я тебя, когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи». Про Корнея Чуковского я вообще молчу! Такой потрясающий генофонд, а мы все метим на Запад! Ты что, считаешь себя писателем?! Ты, юродивый от литературы, оглянись вокруг! О чем ты можешь написать? На морде – никаких признаков испорченности интеллектом! И, кстати, какие мысли можно донести до читателя, если закрыться в четырех стенах?!
Все это время он сидел и тупо наблюдал за полетом мухи. Ему начало казаться, что – вот-вот, и она заговорит.
– Хочешь сказать, ерунду пишу? Сам знаю! Но не идет, не идет у меня. Либо приторно, либо бессмысленно, либо еще хуже. Ну не могу я придумать нормальный сюжет.
Услышав это, муха врезалась в его лоб и ошалело закружилась перед глазами.
– Да как ты что-то придумаешь, если вся твоя жизнь – это грязное окно, три стены и стол!
– Муха, а муха? Ну, вот что мне делать? Может, ты мне подскажешь?
–Иди весну встречать, графоман! – Зезе выполнила петлю Нестерова и полетела прямо в стекло. Удар, еще удар. Безрезультатно. За спиной мухи писатель оторвался от стула, подошел к окну и распахнул форточку. В комнату ворвался свежий ветер.
– Лети, раз хоть у тебя крылья есть. – Ладонь сложилась в лодочку и плавно подталкивала Зезе, пока та не вылетела прочь.
– И мне пора.
Он выбрал из груды одежды нечто наименее грязное и помятое, оделся и уже был готов выйти на улицу.
– Стоп, стоп.
Вставив чистый лист в пишущую машинку, он постучал по клавиатуре.
– Так лучше.
После этого писатель вышел из комнаты на встречу с жизнью, оставив на листе название нового рассказа: «Мухи творчества».
Аллергия
Воскресное утро началось сверхъестественно рано. Часовая стрелка даже не успела поцеловаться с цифрой восемь. Ну, какой современный человек способен на такое преступление – начинать воскресенье раньше обеда?
А что делать, если внутренний будильник взбесился? Хорошо хоть, во всем остальном утро не обещало никакой экзотики. Проверяем телефон. Смотрим последние новости друзей в соцсетях.
Потом я отправился в туалет. Путь лежал через соседскую комнату. Так получилось, что санузел в съемной квартире – раздельный. Все бы ничего, но будка с унитазом вместо телефонного аппарата располагалась за кухонной стенкой, а кухня соединялась с комнатой соседа.
Неудобно, но мы привыкли. Я наловчился отворять двери бесшумно, дабы не тревожить чужой сон. Зачем я оглянулся? Постель соседа была занята, но не им. Тело, бесспорно, принадлежало женщине. Копна светлых волос, тонкая лодыжка из-под одеяла. Очертания груди, довольно аппетитной. Ничего удивительного. Мы договаривались, что гостьи у нас могут останавливаться без предупреждения.
Скорее всего, сосед отлучился в туалет. Проходя мимо самого популярного места в квартире, я дернул ручку – мол, помни, товарищ, что ты не один. К моему удивлению, дверь оказалась не заперта. В туалете никого не было… «Должно быть, он в ванной», – осенила меня гениальная мысль. Выполнив в будке свою программу действий, я вновь заглянул в соседскую комнату. На постели ничего не изменилось. Тогда я постучал в ванную.
– Ты там долго еще? А то твоей барышне, видать, совсем скучно.
В ответ – тишина.
– Ты там жив, вообще?
Тишина.
Тогда я решил действовать с огоньком… точнее, без него, и потянулся к переключателю света, но тот был в положении «выкл». Странно. Включил свет, дернул дверь на себя. Пусто. Мест, где взрослый мужчина мог бы укрыться, в квартире больше не осталось. Значит, вышел за сигаретами или презервативами.
Прошло минут сорок. Я сидел в своей комнате и лениво поглядывал на монитор. Не работа, пустяки. Голова была занята другим. За все это время я не слышал вообще никаких посторонних звуков. Появилось беспокойство. Он, по жизни, человек адекватный, но происходящее меня смущало. Я набрал его номер.
– Да.
– Привет. С тобой все в порядке?
– Конечно. А ты как? – он был невозмутим.
– Да вот нашел твою подругу, а тебя рядом с ней не обнаружил, решил набрать. Ты где?
– Ах, это… Я гуляю, через два часа буду дома. Если услышишь, что барышня проснулась, напиши мне.
– О’кей.
– Приду домой – объясню, что происходит.
По всему видно: гостья не слишком желанная. Поэтому я включил музыку и начал проводить спринтерские забеги на кухню за кофе и едой. К моему удивлению, это никак не повлияло на сон девушки.
Завтракал я долго. Не люблю спешить во время главного приема пищи. Жевание сопровождалось любимым ситкомом и закадровым смехом. Одновременно с завершением серии и последней ложкой хлопьев дверь в квартиру распахнулась.
Сосед ввалился в помято-бодром виде.
– Доброе утро.
– Доброе. Я туалетной бумаги купил. Она не просыпалась?
– Вроде нет.
– Плохо. Не люблю их будить.
– А что случилось?
– Давай зайдем к тебе?
– Заходи.
Мы прошли в комнату.
– Не могу я с ними спать. В смысле «спать» могу, но вот спать, в смысле спать, не могу.
В ответ я лишь приподнял брови, ожидая пояснений.
– Ты будешь смеяться, но у меня аллергия.
– На что?
– На женщин.
– Уже смеюсь.
– Я на полном серьезе. Обнаружил я это давно. Жил тогда на севере Москвы. Целую квартиру снимал, большую, за ерундовые деньги. Но только три месяца. Пошел отмечать новоселье. Естественно, познакомился с девушкой, и мы поехали ко мне. Все прошло замечательно, без сучка и задоринки. Стали укладываться, а я уснуть не могу. Чешусь, ворочаюсь, даже астматический кашель меня пробрал. Тогда я пошел, якобы, в туалет, подождал, пока она уснет, а сам улегся на кушетку. Ах, какая там была кушетка… Волшебная. Ложишься и сразу обо всем забываешь. А знал бы ты, сколько девушек побывало на ней… Хорошая кушетка, но речь не о том.
Сначала я решил, что просто кровать неудобная. Но! Пробовал спать один – совершенный кайф. Как только с кем-то ее делю, так не то что уснуть, а просто задремать не могу. Прямо не по себе. Рядом кто-то лежит, потеет, дышит! А волосы, лезущие в лицо… Брр! Вот я и понял, что тут дело вовсе не в кровати и не в квартире, просто у меня аллергия на девушек.
– Звучит, скорее, грустно, чем смешно.
– Как бы там ни было, а спать я не мог. Каждый раз приходилось оправдываться, почему ухожу на кушетку.
– Ну, это моветон. Уложил мадемуазель в постель, а спать с ней отказываешься.
– Да, это ужасно. Пришлось научиться незаметно вылезать из-под одеяла, чтобы потом перелечь на кушетку.
– А сегодня что у тебя было?
– Да все то же. Аллергия. Только вот, кушетки у меня больше нет. Пришлось идти гулять, заснуть-то в любом случае не смогу.
– Вот и выбирай теперь, что лучше: сон или секс. Бедняга.
Вместе мы снимали квартиру еще полгода. Я привык к одиноким незнакомкам в его постели. С какого-то времени девушки перестали меняться. Всегда оставалась одна и та же. Потом они вдвоем съехали, и стали вместе жить.
То ли аллергия у него прошла, то ли просто влюбился, наконец.
Кактусы и люди
Москва – гулящая, Москва – не спящая…
Мода на питейные заведения постоянно меняется. Сегодня идет возвращение к кабацкому антуражу. Так называемые «рюмочные» растут как поганки после дождя. Незатейливый деревянный интерьер с декоративной утварью для самогоноварения напоминает трактиры начала двадцатого века. Правда, я в них никогда не бывал, и бывать не мог, но ассоциация напрашивается. Мне нравится эта псевдо-старина. И потом, траты на всякие настойки и самогонку не сильно бьют по карману.
Апрельский вечер плавно перетекал в ночь. Мы с другом отправились в рюмочную, точного названия которой история не сохранила. Особые приметы: вывеска отсутствует, народу тьма, центр города, вход со двора.
Мы пробрались к барной стойке, но не смогли сделать заказ сразу. Толпа такая, будто наливают бесплатно. Ажиотаж, все спешат напиться. Все, кроме нас. Ведь выпивка – как путешествие: важна не конечная точка, а процесс. Чтобы не стоять в очереди, взяли сразу много, а именно: четыре по пол-литра нефильтрованного и шесть по пятьдесят на рассоле. Пока я расплачивался, мой проворный друг умудрился найти небольшой столик в самом углу. Вот уж, воистину, «и опыт, сын ошибок трудных, и гений, парадоксов друг».
Процесс, ради которого мы собрались, пошел, как по маслу. Ничего особенно интересного. Пить мы умели, разговоры вели не оригинальные, зато складные и ладные. Комфортное общение, словом. Стабильность – показатель мастерства.
Спустя время организм стал готов выдержать длительное пребывание на улице. Сознание радостно к нему присоединилось и объявило о желании транслировать и воспринимать разные затейливые мысли. Попросту выражаясь, включиться в пьяный треп. Прихватив две кружки пива, мы выбрались наружу.
Главная прелесть такого погребка – возможность познакомиться с большим количеством самых разных людей. Познакомиться не корысти ради, а чтобы набраться опыта, получить впечатления. Вдобавок, это просто весело. Мы ведь не работаем, а отдыхаем. Что подвыпившему нужно? Чтобы его выслушали, вместе посмеялись, сбросили груз, накопившийся за неделю. А мы с удовольствием послушаем иногда интересные, а и иногда – не очень, истории.
Оказавшись на свежем воздухе, мой друг тут же присоединился к компании девушек. Они очень громко и весело общались, размахивая руками, как хрестоматийные рыбаки, хвастающие уловом. Естественно, друг не смог пройти мимо. Что теперь будет? В последнее время он вел себя несколько агрессивно со слабым полом. Компенсировал, мерзавец, недавнее расставание с девушкой. Самоутверждался.
Я не стал ему мешать и отошел подальше.
Закурив, я огляделся по сторонам. Человек двадцать разбились на небольшие группы. Ничего необычного. Я уселся на стопку паллет, которые были кем-то заботливо вычищены. Спустя две сигареты и полкружки пива ко мне подсел довольно странный тип. Он изрядно выпил, судя по неуверенным движениям, и вообще, выглядел «не в себе», зато разглагольствовал, как Цицерон. Интонация при этом вальяжная: «Раз уж я приземлился рядом с тобой, придется, из вежливости, обменяться парой фраз».
– Привет.
− Ну, привет. – Я решил общаться в том же тоне.
– Как тебе место?
– Бо-ме. Шумновато.
– Ты бывал тут в будни?
– Нет. В будни работаю.
– Попробуй, загляни сюда в понедельник. Людей меньше и все – свои. Знаешь хозяина бара?
– Нет.
– Крутой чувак. Он сейчас второй бар открыл, винный. Если честно, исполнение не совсем удачное.
– Бывает.
Это мой универсальный ответ, когда сил нет продолжать, а от тебя чего-то ждут.
– Да, бывает… Вот скажи мне, ты – личность?
Такого я не ожидал и слегка растерялся.
– Личность.
– Хорошо.
– А ты?
К этому вопросу мой собеседник явно был готов.
– Скажу тебе так, личность заканчивается на кончике носа другого человека.
– Дружище, ты спутал, это выражение про свободу.
– Ничего я не путал. Просто вдумайся в смысл фразы.
Вдумываться я не стал. Разговоры разговорами, но когда человек достигает стадии философской интоксикации, продолжать беседу не имеет смысла. Пустая трата времени. Я встал, чтобы уйти, но меня остановил следующий вопрос.
– А знаешь, кто еще личность?
– Кто?
– Растения.
А вот это уже что-то новенькое. Я сел обратно.
– Да, именно растения. Не смотри так удивленно. Я знаю, о чем говорю. У меня своя оранжерея и, если бы я не знал, что имею дело с личностями, то никогда не стал бы флористом. А знаешь, какие из растений самые человечные?
– Какие?
– Кактусы. В них есть все, что нужно, и ничего лишнего. При всем том они понимают, для чего существуют, и каждый имеет собственное представление о правильности этого существования. При смене окружающих условий они находят способ адаптироваться, а иногда даже переосмыслить свое бытие. Это ли не критерий личности?
– Возможно.
– Нынешние люди беднее в своем развитии, чем кактусы. Вот взять хотя бы мою любимицу – Маммиллярию. По сути, кактус как кактус, почти в каждом доме есть. Но ведь все они разные: цветение, рост, даже иголочки – индивидуальны…
И тут его понесло. Он начал перечислять различные виды растений, их особенности, и что когда цветет. При этом вывалил на меня кучу растениеводческих терминов.
От тихого помешательства меня спасло изменение в окружающем пространстве. От кучки людей напротив отделился молодой человек, и мне открылся вид на чудесную девушку. Нет, лучше сказать – на женщину. Не в смысле – на «усталую тетю», а в смысле – на «зрелую итальянскую красотку». Статная, слегка надменная, она живо участвовала в разговоре о чем-то. Длинное черное платье с разрезом от половины бедра, кожаная куртка. Одета не по погоде, но не подает виду, что мерзнет. Черные волосы до плеч, карминные губы, сжимающие сигарету. За время, что я ею любовался, она взглянула на меня единожды. На миг мы встретились глазами. Если она и поняла, что я ее изучаю, то никак этого не обнаружила.
– Красивая, – я повернул голову к флористу, но у того в глазах были кактусы.
– Эх, жаль, что я сегодня занят, – сказал мой друг, появившийся из ниоткуда.
– Очень. И даже дородность ей к лицу.
– Я бы не сказал, что она толстенькая.
– «Толстенькая» и «дородность» – разные понятия.
– Вы о чем? – вмешался кактусолог.
– О девушке, что напротив.
Теперь мы все вместе сидели и откровенно пялились на красавицу. Выкурили все сигареты, честно поделенные на троих, и допили пиво.
Друг оставил нас – на улицу вернулись его шумные девицы.
– Почему ты не подойдешь к ней? Иначе ведь не познакомишься, – словно выйдя из летаргического сна, поинтересовался кактусофил.
– Может, я не хочу знакомиться?
– Почему?
– Мне это не нужно.
– Половину времени, что мы тут сидим, ты не сводишь с нее глаз.
– И?
– Ты сомневаешься в себе, считаешь, что она не удостоит тебя своим вниманием? Но ты не узнаешь этого, если не попробуешь.
– В себе я никогда не сомневаюсь. По крайней мере, никогда в этом не признаюсь.
– В чем же дело?
– Я уже и так про нее все знаю.
− Вы знакомы?
– Нет.
– Тогда я прошу объяснений.
–Пойдем, возьмем еще пива. На сухую рассказывать – не то.
Сказано – сделано. Мы снова уселись на паллеты.
– Понимаешь, познакомившись с ней, я разочарую сразу двух людей. Она наверняка не соответствует тому образу, который я нарисовал в моем воображении. Я говорю не о внешности. О ее мыслях, увлечениях, характере. Она же будет разочарована тем, что я не могу уделить ей должного внимания, потому что поглощен не общением, а ее изучением и поиском ответа на вопрос: «Почему я в ней этого не заметил?». А, задав себе этот вопрос, я засвидетельствую свое разочарование.
– Не слишком ли мудрено? Зачем рисовать себе то, что, скорее всего, не является правдой?
– Ты часто бываешь в метро?
– На прошлой неделе был последний раз. Не нравится мне там.
– А я вот каждый день езжу. Согласен, обстановка там не царская, но рассказать, чем я спасаюсь? – Тут я решил использовать терминологию, эмоционально близкую моему собеседнику. – Для меня метро – оранжерея, а люди – кактусы. Вроде бы примитивные. Со своими бытовыми заботами, угрюмые, замороченные. Но, изучая внимательно, можно найти в них те особенности, которых нет у других. При схожести проблем, внешнего вида, поведения – они все разные. У каждого увлекательная история с неповторимыми деталями. Для меня это как игра.
– Она уходит, – проворчал мой собеседник.
– Вижу.
– Ты не пойдешь за ней?
– Зачем мне портить такую прекрасную ночь? У меня еще есть пиво и силы для того, чтобы пройти пару переулков. А ты способен дерзнуть?
– Знаешь, я так и сделаю. А потом тебе все расскажу.
Хмельной кактусовед встал с паллеты, кивнул мне, и нетвердо, но целеустремленно последовал за «итальянской гурией».
Он не расскажет. Потому что больше мы не встретимся. Но я успел дорисовать портрет. Завтра утром она проснется в окружении горшков с кактусами, а за утренним кофе ей будет торжественно вручена Маммиллярия.
И совершенно не важно, произойдет это на самом деле, или нет.