– Ничего, джигит. Месяц. Два. Будешь бегать. Будешь прыгать. Я знаю.
Вода загасила боль. Алан Борисович продышался, вернулся в ординаторскую и вымыл руки. В маленьком зеркальце увидел то, что должен был увидеть. Решился. «Так и будет». – подумал – « Иначе горы мне не простят». Твердо и уверенно Алан Борисович Тумаев шел по коридору. В высоких окнах ему навстречу вышагивал ясный и понятный день…
Колясников справился. Приехал быстро и сделал все красиво. «Будет бегать, будет прыгать». Алан Борисович никого не хотел видеть, потому что все хотели видеть его. Но профессору Вознесенскому он, конечно, не смог отказать. В кабинете, на самом верхнем этаже «Серцеграда», профессор Вознесенский смотрел рентгеновские послеоперационные снимки.
– Аланчик, заходи, дорогой.
Профессор Вознесенский бросил рентгеновские снимки в папку. Положил ее на левый край стола.
– Молодец, Аланчик. Не операция, а песня.
Алан Борисович поморщился. И от громкого голоса и от обиды. Ответил зло.
– Издеваетесь? Я здесь причем? Колясников молодец, а я… Я трус. Плохой человек. Жиес!
– Э-э-э. – замахал руками профессор Вознесенский. – Что за заяц этот тигр. Колясников – ремесленник. Как впрочем и я. Миокард чужой продуть и почистить. Чего может быть проще. А вот сердце. Единственное и родимое. Ковыряться в нем? А может это и не осколок вовсе, а такая себе очередная трабекула. Я бы не смог. Много думал бы и опять бы не смог.