Разговоры с мёртвыми

Тем летом мне исполнилось четырнадцать и я считал себя самым умным человеком на свете. Сильнее меня люди были, но умнее вряд ли. Сильней были мама и папа, знакомые и незнакомые взрослые, старшеклассники и пацаны с коррекционного класса. Последних я ненавидел. Они собирались толпами, придирались к мелочам, отбирали деньги и избивали нас. А нам в ответ нечего было им противопоставить, потому что их больше. Максимум, на что мы были способны, не забредать в их двор. А они почему-то все жили в одном дворе.

Умней меня были только папа и брат. Они обладали непревзойдённым авторитетом. Правда, брату я имел право возражать. А вот отец был культовой личностью, и его умственные способности не подвергались сомнению.

Шампанское оказалось искусственным и приторным. А ещё в нём плавали неприятные пузыри газа, которые шипели во рту. Но действие оно произвело магическое. Тело расслабилось и воспарило над полом. Я нёс чепуху и всё ждал, когда улечу в космос. Взлетать не получалось, но всё равно лёгкость опьянения доставляла тихое, спокойное удовольствие, и я был счастлив.

Через неделю я, Андрюха, Миха и Максим, сидели на «крокодиле» («крокодилом» мы называли гимнастический снаряд у моего дома, потому что он был гнутый и зелёный) и убивали время. Причём никто не думал, что мы теряем время зря.

По стадиону к нам брёл Денис.

– Здорово! – приблизился он.

Последовало ритуальное рукопожатие. Математичка из урока в урок обвиняла нас в том, что мы, «копируя, как обезьяны, отцов», собираем грязь на ладони. Учительница ругала нас, что мы носим спортивные костюмы. «Что, бежать собрались? Кросс, да?» Услышав чавканье жвачкой, математичка возмущалась: «Словно жевательные коровы!» Она сетовала на счастливые времена, когда все школьники ходили в одинаковой форме, носили галстуки и были пионерами. К восьмому классу пионерия закончилась. Коммунизм сдавал позиции, и страна менялась на глазах.

У Дениса под мастеркой оказалась бутылка вина. Одной рукой он поддерживал бутылку с внешней стороны ткани:

– А у меня вот что есть. Айда в лес, на гору?

Пацаны согласились. Андрюха, старший нас на два года, с видом знатока пообещал, что сейчас всем будет весело.

Из всех пацанов спиртного не пробовал только я. Бокал шампанского не в счёт. Так сказали пацаны и оказались правы.

Вино мы носили в рукавах мастерок вдоль предплечья. Сами мы сразу замечали тех, кто прячет бутылку, но взрослым ни за что было не догадаться о нашей хитрости.

А они всегда были правы. Любой из них мог отругать нас или даже отлупить, если мы себя плохо вели.

После четырнадцати авторитет взрослых стал уменьшаться. Мы прятались от них, когда пили и курили, но власти над нами они больше не имели.

Взобравшись на гору, мы развели огонь. Летом костёр ни к чему, но польза от него была не практическая, а духовная. Мы сидели вокруг него и передавали по кругу бутылку вина, делая маленькие глотки из горла. Бутылка передвигалась вслед за анекдотами, мы смотрели, как языки пламени поглощают ветки деревьев, и пьянели. Одной пол-литровой бутылки хватило, чтобы захмелеть пятерым.

Через месяц такая доза казалась смешной. Мы умудрялись пьянеть с бутылки на троих, но никак не на пятерых. Дальше – больше.

Вино стоило дёшево, мы легко находили на него деньги. «Ркацители», «Три пятёрки», что-то ещё. Дешёво стоил спирт. Русский спирт продавался в пол-литровых бутылках. Зарубежный «Royal» стоил дороже и продавался в литровой таре.

Покупать спиртное было задачей не из простых. Приходилось или просить взрослых, которые лояльно относились к пьющим подросткам, купить его, или делать вид, что тебе на самом деле двадцать лет, а не четырнадцать, или придумывать истории о том, как тебя просил отец, умирающий с похмелья, взять бутылку.

В девяносто втором году власти города в связи с ростом преступности объявили комендантский час. Летом охота погулять подольше, а тут ещё и нельзя. Два удовольствия сразу.

С наступлением темноты практически все подростки города выходили на улицу. Нам нравилось не только то, что ночью и пить интересней, и город привлекательней – больше всего нам нравилось шмыгать под носом милиции, но не попадаться ей в руки.

Ничем страшным милиция не грозила. Главное в случае поимки быть трезвым. Тогда милиционеры составляли акт, почему ты находился на улице после десяти вечера, и тебя отпускали. Вернуться домой пешком из отделения с другого конца города считалось нормальным.

Случались глупости, когда подросток переходил из одного дома в другой, соседний, от мамы к дяде, а его ловили и увозили чёрти куда люди в погонах.

Не скажу, что мы пили, как заправские алкоголики, но выпивали мы часто. Как минимум два раза в неделю. Хотя и без вина нам было хорошо. В любой день практически в любое время можно было собрать достаточно пацанов, чтобы сыграть в футбол.

На первое сентября в девятом классе я нажрался, как свинья. На линейку пришёл поддатый и хвастался тем, что у меня есть девушка. Летом я стал дружить с девчонкой из соседнего подъезда. Мои одноклассницы выспрашивали:

– А кто она?

– Из параллели на год младше.

– А как зовут?

– Таня.

– А сколько ей лет?

– Тринадцать.

– А давно вместе?

– Месяц.

Чтобы познакомиться с Таней, я выпил немного с пацанами, иначе стеснялся подойти к ней, и ждал её в пролёте между первым и вторым этажами её подъезда. Она жила на четвёртом.

Я сморкался в темноте, чтобы не гундосить во время разговора, а Тане позже сказал, что шаркал подошвами об пол от нечего делать. Таня слышала странные звуки в темноте подъезда и боялась подниматься.

Закончилось всё тем, что я, устав ждать, спустился, столкнулся с девушкой в дверях и ушёл, не произнеся ни слова.

Позвонил днём позже, узнав телефон у Таниного одноклассника. С ним мы проходили летнюю практику в детском саду. Это было особое задание школы, за него ставили оценку, и без практики в следующий класс не переводили.

Мне справка была ни к чему, её могла сделать тётя Вика. Перекрасив все клумбы на территории детсада, стесняясь, я попросил бумагу оформить на Таню. Её одноклассник сморщил нос: «Зачем тебе?», а заведующая детсада улыбнулась и написала, что я просил.

Позвонив Тане, нарочито развязно произнёс:

– Привет. Я Саша. Знаешь, я в соседнем подъезде живу. Тебе нужна справка о практике?

К моему удивлению, Таня сказала: «Да».

На первое сентября мы с ней вместе пили вино. До знакомства со мной Таня была пай-девочкой, спиртное не употребляла и училась на пятёрки. А сейчас она курит, у неё двое детей, и я здесь ни при чём. Мы встречались с Таней всего три месяца. К наступлению холодов мы поругались в пух и прах. Дело шло к постели, но, к счастью, споткнулось на половине пути.

С новым парнем Таня вкусила плоды плотской любви, забеременела и в одиннадцатом классе её выгнали из школы за растление нравов. Родила, вышла замуж, подала документы в училище, но не закончила его. Муж спился. Таня развелась с ним, вышла замуж снова, опять родила, и теперь живёт со вторым мужем в доме его родителей. Два ребёнка, неполное среднее образование и работа за прилавком продуктового магазина – вот всё, что у неё есть.

Спустя неделю я сбежал с уроков математики, русского языка и физической культуры.

Андрюха Веков утром позвонил мне и сказал, что у него есть бутылка «Royal» и желательно срочно её выпить, пока родители не забрали бутылку.

Я позвонил Максиму и Денису. Мы встретились возле музыкальной школы на нейтральной территории. Андрюха ждал нас у центрального входа, за спиной у него болтался рюкзак. В рюкзаке сверху для видимости лежали тряпки, а под ними бутылка спирта.

Наш путь лежал к пивному ларьку.

В ларьке мы взяли три литра пива. Нам его не долили, обманули со сдачей, а на наши протесты послали нас куда подальше.

Злые и полные возмущения, мы завернули за дом, в торце которого располагалась пивнушка, и по вкусу добавили спирта в пиво. Мне постоянно казалось, что спирта мало, и я доливал его до тех пор, пока пиво не стало совсем горькое. Пацанам мой вкус не понравился, они возмущались, говорили, что я вечно перегибаю палку, но пиво пили.

Передавая трёхлитровую банку из рук в руки, мы прикончили её за пятнадцать минут и направились в свой двор.

Максим и Денис потерялись где-то по дороге, а мы с Андрюхой шли домой и орали матерщинные частушки на всю округу.

Улицы в девять утра были почти пусты. Утренний туман только рассеялся, и мы орали благим матом, делая акцент на самых неприличных строчках.

По пути нам попалась женщина тридцати с лишним лет. Тоже пьяная, она из того же пивного ларька несла пиво бедолагам, страдавшим от головной боли после вчерашнего.

По-джентельменски я предложил ей помочь. Она согласилась. Я взял сумку из её рук и тут же сказал:

– Вы представляете, первый раз я переспал с девушкой в двенадцать.

Женщина ответила:

– Молодец. Отдай сумку, а то люди умрут с похмелья.

Более глупой смерти я не знаю.

– Нет, я донесу.

– Если ты разобьёшь банку, люди погибнут.

– Нет, всё нормально. Я в двенадцать лет переспал с девушкой, представляете?

Чушь. Это случилось в двадцать.

Подходя к дому, я дал женщине свой телефон. Она мной заинтересовалась, и у меня появился шанс расстаться с девственностью.

Добравшись до своего двора, мы с Андрюхой первым делом спустились в подвал. Он плёлся за мной в каморку, шаркая ногами. Там Андрюха протрезвел, сказал, что ему надо спрятать недопитый спирт и немедленно исчез.

В то время как мои одноклассники нарезали круги на уроке физкультуры на стадионе напротив моего дома, я спал в подвале на покрытом резиной полу, лёжа лицом в утреннем завтраке.

В каморку заходили пацаны, курили, играли в карты и уходили.

Шофёра я схватил за ногу и прокричал, подняв лицо из варёной картошки:

– Здорово, Шофёр! Всё ништяк?!

Шофёр испугался, физиономия его исказилась, и прежде чем отвернуться от меня, он попытался освободиться от моей руки:

– Да, всё ништяк, только ногу отпусти.

– Шофёр, я тебя уважаю. Ты классный чувак.

– Да-да, всё ништяк. Саня, отпусти ногу.

Я лежал в переваренном завтраке, а мой класс бегал на стадионе, и все знали, что я пьяный валяюсь в подвале. Потому что перед тем, как упасть, я выходил из подвала и кричал одноклассникам пламенные приветствия. Благо, учительница ничего не заметила.

О ней у меня остались весьма эротические воспоминания. Физкультурница была старше нас лет на десять-двенадцать. Не так давно она окончила институт и сразу отправилась преподавать в школу. Спортивный костюм эффектно обтягивал ноги и грудь учительницы и болтался на поясе. Я ни разу не видел её в другой одежде.

У физкультурницы были красивые черты лица и короткие обесцвеченные волосы.

В одиннадцатом классе, лёжа в темноте на кровати, я мечтал закрыться с ней в учительской комнате размером с комфортный туалет и предаться любовным утехам. Так и засыпал, лаская училку.

– О чём думаешь? – спрашивает тёмный силуэт в середине комнаты.

В прошлый раз он появился из печи.

Я открыл дверцу, подкинуть дров, а гость высунул оттуда голову с руками и схватил меня за запястья, отбирая поленья. Ожоги от его объятий около месяца украшали мои предплечья.

Гость показал мне язык и с хрюканьем засмеялся. Пламя окутывало его, не причиняя вреда.

Резким движением стряхнув его лапы, я кинулся к двери. Гость выскочил из печи, скользнул мимо меня и перегородил выход, хрюкая мне в лицо. Я ринулся в сторону окна – он опередил меня; я побежал к другому – там снова он.

Не сводя с него глаз, я опустился на пол, подтянул колени к себе и обхватил голову руками, покорившись нечистой силе.

Смех утих, гость успокоился, сел на стул передо мной, закурил сигару, которая возникла из воздуха, и стал задавать вопросы.

Я бубнил что-то в ответ, а гость мусолил сигару, раскачиваясь на стуле, и всё спрашивал, спрашивал. И так до рассвета. В лучах утреннего солнца незваный гость растворился, а я уснул прямо там, где был, обняв колени.

Наутро я отправился на работу. И на следующий день. А днём позже мой новый приятель разбудил меня, громко хлопнув печной дверцей, взгромоздился на стул и продолжил разговор. Он спрашивал, я отвечал, он говорил, я соглашался или возражал, он перебивал меня, я спорил. Незаметно спор перерос в потасовку. Собеседник вскочил со стула, отшвырнул в сторону недокуренную сигару и ринулся на меня.

Сцепившись, мы барахтались на кровати. Я душил гостя, он давил пальцами с длинными грязными ногтями на мой кадык.

Я отчётливо видел густую поросль на морде приятеля, сухие, покрытые язвами губы, красноту глаз и шерсть носа. Я семенил ногами, а он, уперев колено в мой живот, приговаривал:

– Кто сильнее, тот и прав.

И выдыхал мне в нос гнилое зловоние. Жёлтые зубы гостя в десяти сантиметрах от моих глаз.

Одной рукой я упёрся в его подбородок, второй сжимал его шею.

– Кто сильнее, тот и прав, – сипел он.

Перебирая ногами, я поднимался вверх.

В животе пульсировало, я задыхался. Расширенная пасть гостя растворялась в воздухе. Одно глазное яблоко вытекло из глазницы, набухая, как футбольный мяч. Зрачок круглой рыбой плавал в жидком овале.

– Прав, – хрипя, приговаривал он. – Прав, прав.

Из его пасти вывалился язык, длинный, распухший, с воспалёнными волдырями. Гость провёл им от моего подбородка до лба, оставляя за собой слюнявый, мокрый след. Шершавая мясистая масса карабкалась по носу, глазам, бровям, складкам на лбу.

– Тонниф ою офую офлюфбенную?

Гость проглотил язык и повторил:

– Помнишь свою первую возлюбленную?

Гад!

Я извернулся, подтянул правую ногу к животу и быстро распрямил её, целясь ему в пах.

Гость завыл от боли, его пальцы разжались, а я погрузился ногтями в его плоть. По моим пальцам потекла тёплая жидкость. Давление на живот и шею ослабло.

– А-а-а! – затянул я высоким голосом.

Ладони залило кровью. Пальцы глубже погрузились в плоть.

– Помнишь, помнишь, – хрипел гость, и при звуках голоса из его шеи вырывались влажные струйки. – Помнишь свою первую возлюбленную?

Он вытянул вперёд кривые руки и ухватился за дужку кровати. Один его глаз болтался передо мной огромной капитошкой. Как те, что мы бросали с балкона. Наливали воду в воздушные шары, завязывали их и бросали с балкона вниз, чтобы они лопнули и растеклись по асфальту.

Я сосредоточился на своих пальцах. Большие пальцы утопали в мясе, по ладоням и предплечьям струилась жижа.

Мой новый приятель запрокинул голову вверх, кровотечение усилилось.

– Помнишь?

Со своей первой девушкой я не спал. Моя первая возлюбленная – девочка с экрана. Алиса Селезнёва из «Гостьи из будущего». Не актриса, играющая Алису, а сама Алиса. Я любил её и книжную, из книг Кира Булычёва, и Алису с экрана телевизора.

Была ещё Красная Шапочка из другого детского фильма. И другие девочки из фильмов.

Та девчонка, которая понравилась мне наяву, далека от совершенства.

В двенадцать моё сердце застучало раза в два сильнее, чем обычно. Я помешался на своей однокласснице. Писал ей письма и бросал их в почтовый ящик. Без конверта, просто сложенный вдвое листок с надписью на внешней стороне: «Кате Соколовой». Примерно такого содержания: «Ты мне нравишься. Я учусь с тобой в одном классе. Сижу на соседней с тобой парте. Давай дружить».

Я узнал, куда идёт Катя после школы, и забегал вперёд так, чтобы она меня не видела, прятался в подъезде и из окна наблюдал, как одноклассница заходит в дом.

Выслеживать её я стеснялся и предложил узнать её дом Мишке Соткину:

– У тебя есть девочка, которая тебе нравится?

– Ну есть, – сказал Мишка. – А что?

– Давай, я узнаю, где она живёт, а ты узнаешь, где живёт Катя Соколова?

Мишка выследил Катю, а я шпионил за Настей Каменьковой из «А» класса. Юркнул за ней в подъезд и как будто случайно поднялся этажом выше, чтобы посмотреть, в какой квартире она живёт. Настя как раз открывала дверь.

Тремя днями позже Мишка при всех дразнил меня:

– А Саня с одной девочкой Этим занимался.

Я обиделся на него, но бить не стал, потому что боялся поднять на смех свою любовь. А без драки Мишкины слова быстро забылись и Мишка успокоился.

Я подкидывал письма в портфель Кати во время большой перемены, когда вся школа, включая мою одноклассницу, бежала сломя голову в столовую.

Катя вышла замуж за самого крутого пацана из класса. Родила от него, он скололся, и семья наркоманов покинула город.

Гость говорил не о первой любви, а о первом сексуальном опыте. Как я облизывал лицо своей подруги.

– Тебе нужен слюнявчик, – шипел гость.

Катю раздражали мои письма, она рвала их и подкидывала в мой портфель.

Однажды, скрываясь на верхних этажах Катиного подъезда, я решил на лифте спуститься вниз.

Услышал стук мусоропровода на втором этаже, остановил лифт и нажал кнопку второго. Сердце подсказывало, что выкидывала мусор моя одноклассница. Так и оказалось.

Дверь лифта открылась, и на меня уставилась удивлённая Катя.

– Ты что делаешь здесь? – возмутилась она.

На ней были домашние тапочки и халат, из-под которого торчали худые ноги. В руке грязное мусорное ведро.

Не зная, что ответить, я сгрубил:

– Что, покататься нельзя что ли?

Нам нравилось кататься в лифтах. Больше всего нам нравилось сломать лифт и сидеть в нём часами, дожидаясь лифтёра.

– Так катайся! – взвизгнула Катя и удалилась.

Это была безответная любовь.

Зимой мы развлекались на горе возле дома. Съезжали вниз прямо по дороге. Раскатали её до такой степени, что машины боялись спускаться по такому гололёду. И, конечно, они боялись сбить детей.

Я с Михой Соткиным съезжал на санках, а Катя с Женей на картонке. Мы врезались в них. Специально, чтобы обратить на себя внимание. Терпение Кати мигом закончилось.

Мы не помирились вплоть до окончания школы.

Приходя с перемены, я подолгу искал спрятанный девчонками портфель, который я, как и все школьники, бросал, где придётся, в любом месте школы. Главное – у стены, чтобы портфель не распинали. И не на ровном месте, по той же причине. Лучше всего бросить на подоконник или закинуть портфель за любую дверь.

Я находил портфель на электрощитах, в помещении уборщицы, где она набирает воду, на других этажах, на батарее в коридоре и ни разу Кате ничего не сказал.

После удара по левой щеке я готов подставлять правую столько раз, сколько требуется. Так меня учили.

Я верил, что «пионер – всем пример», и удивлялся, почему старшеклассники отбирают мелочь у младших.

В моей жизни было не так уж много драк, и, видимо, поэтому я не умею жить. Я не привык бороться.

Девчонки дерзили мне, и я терпел их, мальчишки задирали, и я ни разу, учась в школе, не затеял драку. Хотя в детском саду, говорили родители, часто дрался. Я вступался за девочек, которых, как мне казалось, обижали мальчики, дёргая их за косички и обзывая.

В мечтах я представлял, как даю сдачи своим обидчикам и выкручиваюсь из положения, в которое меня загнали девчонки, – девочкам нельзя давать сдачи, так меня учили, – и ничего не делал в реальности. Меня учили, что причинять боль плохо, и я в это верил.

А сейчас думаю, зачем меня так воспитали? В мире, управляемом болью.

Неужели, чтобы я был безопасен?

Гость дёрнулся. Мои пальцы сжимали его кадык. Липкая густая жидкость хлынула на моё лицо, попала в рот. Я закашлялся. Грудь и горло пронзила боль.

– А-а-а! – крик с потолка. Мой голос.

У мира чёрный цвет.

Глава 11

Пройдут века веков, толпы тысячелетий,

Как тучи саранчи, с собой несущей смерть…

Константин Бальмонт

Я хотел бы, чтобы после моей смерти не было ничего. Абсолютно. Ни воспоминаний, ни рая, ни ада, ни блаженства, ни горя, ни спокойствия. Освободиться от врагов, от друзей, от желаний, от обязанностей, от рук, от ног, от мыслей. Чтобы совсем ничего. Даже не пустота: её было бы слишком много. Ничего. Как сон без снов.

– А ты покончи с собой, – усмехается гость.

Самоубийство – страшный грех. Во всех религиях мира. Душа наложившего на себя руки навеки неприкаянна.

Убивших себя считали детьми дьявола. Дома их разрушали, труп калечили, пробивали колом, рот протыкали иглой или вбивали в него гвоздь. У могилы рассыпали мак, который самоубийца должен считать до утра.

Дерево, на котором покойный повесился, срубали, иначе на нём повесится кто-то ещё.

В год по всему миру совершается полмиллиона самоубийств. Каждую минуту кто-то вскрывает вены, включает газ или становится на табуретку, чтобы упасть. Шестьдесят раз в день суицидальная попытка заканчивается успехом. На первом месте среди способов ухода в иной мир – повешение, потом – отравление (чаще у женщин), далее идут различные виды холодного и огнестрельного оружия, а также падение с высоты и утопление (тоже чаще у женщин).

Русалками считались утонувшие девы, мужчины – водяными.

Самоубийца после смерти в течение семи лет бродит в прежнем облике. Появляется в полнолуние, а в полночь приходит на место преступления.

Если повесился в лесу, кричит и свистит, сидя на дереве.

Мой брат ухмылялся мне из гроба.

По поверьям, самоубийц мучает жажда, и они вызывают засуху. Во избежание её живые должны приносить на могилу воду.

– Я не дурак, – отвечаю я.

Мой гость курит бесконечную сигару, развалившись на стуле.

– Как ты попал сюда? Я же разобрал печь, – мой голос дрожит.

Гость улыбается, зубы блестят, утопая в волосах.

– Через трубу. Как Санта Клаус, – он делает театральный жест в направлении трубы. – Тебе что-то не нравится?

Главное не раздражать его.

– Нет, всё нормально.

– Ты уверен? – мой приятель крутит кончиком хвоста, держа его в левой руке. – О чём думаешь?

– О прошлом.

Лучше не врать. На враньё уходит время, а любое замешательство насторожит Санта Клауса.

– Прошлое – хорошо, – с видом знатока кивает он и затягивается сигарой. – Помни о прошлом – и не потеряешь будущее.

С каждым словом изо рта гостя вылетает густой дым. Весь дом пропитан никотином.

– О чём конкретно думаешь?

– О друзьях.

– Друзья – святое, – соглашается гость. – Хочешь, расскажу тебе про друзей?

Чего я действительно хочу, так это, чтобы ты исчез.

– Вот говорят, друзья познаются в беде. Живёшь с ними рядом, взрослеешь, влюбляешься, учишься. А узнать их не получается. Как узнать, друг он тебе или нет, если с ним в беду не попал? А вот попал – милое дело – сразу узнал, кто есть кто. Помнишь, как тебе ломали нос на втором этаже, а на первом твой друг, Андрей Краскин, стоял и ждал, когда ты спустишься, в синяках, в рваном пуховике? А как сам ты ждал, когда обратятся к тебе, а Максима в это время били? И как потом отдал деньги этим уродам? Помнишь?

Мои часы отсчитывали пятнадцатый год.

Зимой мы проводили время на горке напротив Дома культуры.

Известный бабник Гена познакомился с двумя девушками из соседнего дома. Лене было пятнадцать, Вике – шестнадцать. Что их привлекало в нас – непонятно. Обычно девочки тянутся к парням старше их.

Гене одному было неудобно дружить сразу с двумя девочками, и он познакомил с Леной и Викой меня и моего лучшего друга Андрея Краскина.

Лучшего потому, что в школьном сочинении в восьмом классе на тему «Мой лучший друг» я писал о нём. И в девятом. Учительница заметила мою постоянность и похвалила:

– Не то что Евсеев, – будущий муж Тани, – сегодня у него один друг, а завтра – другой.

Вечер начинался с горки. Мы съезжали с неё в обнимку с девчонками. Горка была предлогом пообниматься. Иначе, чтобы обнять девушку, надо было встречаться с ней. Да мы и на свидании стеснялись прикоснуться к девчонке. Разве что пока никто не видит.

С горки, мокрые от снега и растрёпанные, мы шли греться в подъезд одной из девчонок. Они жили в соседней с Домом культуры девятиэтажке, и до десяти, а то и одиннадцати вечера мы играли в карты на бетонных ступенях и травили анекдоты.

Расходились по домам, ложились спать, а утром нас ожидала школа. После неё часы только и делали, что приближали время к вечеру. А как стемнеет, мы торопились на горку.

В один из вечеров мы не застали девчонок у Дома культуры. Гена предложил зайти к ним домой. Ни Лены, ни Вики дома не оказалось, зато нам сказали, что девушки у какого-то парня на дне рождения.

Зачем мы попёрлись к этому парню, ума не приложу. Видимо, по той же причине, из-за которой я спускался на второй этаж, подглядывая за Катей.

Гена позвал Вику.

Она объяснила, что парни с дня рождения взрослые. Юбиляру исполнилось двадцать пять, у него есть жена и ребёнок. Ещё двоим: девятнадцать и двадцать. Оба они бегают от армии, а нам лучше уйти.

Прежде чем удалиться, мы решили поиграть в карты возле квартиры именинника. Курили, смеялись, играли в дурака. В дураках остались все трое.

Через десять минут знакомые девчонок захотели курить и вышли в подъезд. А тут мы – и Лена с Викой нас знают, и парни об этом почему-то знают.

Тот, что пониже ростом, три раза спросил у каждого из нас закурить. Андрей дал ему две сигареты, а карлик не унимался, обводя нас мутным, пьяным взором. У него были кучерявые волосы и внешность человека, об которого одногодки вытирают ноги. А я считал себя крутым пацаном и был уверен в себе. Именно с этого дня жизнь начала ломать меня.

– А ты развернись и ещё раз повтори, – сказал я.

Кучерявый обернулся. Повторять слова не стал, но предложил подняться этажом выше. Там царила кромешная тьма: на втором, третьем и четвёртом этажах не горели лампы. Именинник жил на первом, и никогда подростки не собираются на первых этажах, потому что там постоянно ходят люди и приходится всё время вставать, чтобы пропустить их.

С переменным успехом Кучерявый пытался ударить меня, а я увернуться от него. С горем пополам мы нашли общий язык и спустились на первый этаж. Внизу друг Кучерявого, высокий парень, убеждал Гену с Андреем в том, какой у них наглый друг. При моём появлении Гигант перекинулся на меня:

– Ну ты офигевший в конец. Это тебе повезло ещё. А если бы другие попались, а? Хотя вообще-то, слушай, пойдём-ка подымемся.

Первый удар попал мне в затылок. Гигант специально отстал и стукнул меня сзади. Голова закружилась, и я быстро перестал понимать, что происходит. В закутке, где мусоропровод, здоровяк разминал на мне кулаки, а я только хлюпал под его ударами. Ноги стали, как растянутые пружины, изображение расплывчатым, из носа потекло. Фигура в свитере напрыгивала на меня и молотила по щекам, носу и подбородку. Справа воняло мусором, позади светилось окно.

Закончилось всё тем, что именинник решил посмотреть, почему парни так долго курят. И Андрею повезло, потому что Кучерявый заталкивал его в лифт. Именинник пнул Кучерявого по заднице, наорал на него.

Гигант, услышав крики, сразу прекратил избиение, обнял меня за плечо и запел нравоучительным тоном:

– Это тебе ещё повезло. Будь на нашем месте другие, ты бы огрёб по полной.

Нос потерял чувствительность и вырастал на глазах.

Мы спустились. Я щурился от света лампы после полумрака верхних этажей. В нём расплывались пацаны, здоровенный мужик в майке и трико, и на заднем плане маячили девочки.

Увидев меня с Гигантом, именинник выдал поток отборной брани и двинул ему в ухо:

– Ты что?! Хочешь, чтобы меня опять закрыли?

Мы не стали дожидаться продолжения концерта, а ринулись к двери. Кучерявый гнался за нами, поэтому мы бежали что есть силы. Вылетев из подъезда, мы соревновались в скорости до самого дома.

Зайдя в квартиру, я, не включая свет в коридоре, скинул одежду и юркнул в кровать. Боялся, что родители будут ругаться.

Нос опух и занимал пол-лица. Я молился, чтобы он сдулся к утру.

Звонок будильника ничего не изменил.

С огромным носом я отправился в школу и отсидел все шесть уроков, включая основы трудовой дисциплины.

Никто из учителей не подал вида, что заметил, как мой нос расползается на обе щёки. Зато одноклассникам я доставил шесть уроков радости. Они спрашивали: «Зачем ты пришёл?» – И говорили: «Иди в больницу».

Я был дисциплинированным ребёнком. Без важных причин школу не прогуливал. Поедание снега, чтобы заболеть, не в счёт.

В обед я отправился в больницу, и меня сразу же определили в палату. Пуховик родители отстирали от крови и зашили. Врачи выправили нос, опухоль через неделю спала. Нос приобрёл новую форму: стал толще и на нём появилась горбинка. А ещё он с тех пор быстро замерзает на холоде. Но самое главное – с того самого дня во мне поселился страх. Я стал бояться драк, а раньше их не боялся.

Отец с братом отказались разбираться с моими обидчиками, ведь я сам был виноват. А мама сказала:

– Какой же Андрей тебе друг, если он за тебя не вступился?

Теперь я понимаю, что у Андрея в душе тоже поселился страх. И у Гены. И у Максима, когда его избивал парень-дембель за то, что у Максима нет денег. И у Димы, бывшего тому свидетелем. И у меня. У всех нас. Нас приучали бояться.

Впереди долгая жизнь и множество страхов: страха быть избитым, быть искалеченным, страха воинской повинности, страха не сдать экзамены, страха, что твоя девушка забеременеет, страха попасть в тюрьму, страха потерять работу.

– Андрей не виноват, что не помог мне, – говорю я. – На его месте я поступил бы так же.

– Вы стоите друг друга, – выдыхает мой гость. – Он не поможет тебе, ты – ему. И это дружба?

Мои родители и родители Андрея дружили семьями. Мы ездили вместе летом на юг, ходили с Андреем в одну группу в детском саду, три года учились в одном классе. Потом наш класс расформировали, но мы жили в одном подъезде и виделись каждый день.

– Наша дружба в том, что мы были всегда вместе.

– Вместе? – смеётся гость. – Что толку, что вы вместе, если одного бьют на глазах другого? А второй вжался в стену и твердит: «Только не меня».

Гость оттопырил нижнюю губу и, издеваясь, трясёт головой.

Андрея после девятого класса отправили к бабушке в Свердловск. Мы переписывались два года, а потом письма обоим надоели.

– Других друзей у меня нет и не было. С тех пор, как меня сломали.

Подростки делятся на три категории: те, кого успели запугать; те, кто бродят шайками и бьют первых, но поодиночке сами трусы; и те везунчики, которых минули фобии. Их вовремя никто не избил и не запугал, и они легко вошли во взрослую жизнь.

– Значит, ты сам такой, раз у тебя такие друзья.

Было время, когда мы были уверены в себе, не боялись никого и ничего. Мы не понимали, по каким причинам нельзя разговаривать с незнакомцами. Родители отгородили нас от внешнего мира. Они укрыли нас от финансовых забот и хулиганов, от гонки за пропитанием и от страха остаться никому не нужным.

Настал подростковый возраст – и внешний мир навалился на нас.

На нас давили со всех сторон: ублюдки, которые пытались разбить нам нос (двоечники, старшеклассники, бывшие зеки, недавние дембеля, пацаны с другого двора и с другой школы – кто угодно), взрослые, которые учили нас жить, школа – своими стенами и недалёкая страшная свобода.

Мы жались друг к другу. Бесполезно проводили часы в подвале. Играли в карты в одинаковые игры, дурака и тысячу. Пацаны втихушку от родителей курили сигареты. Появлялась возможность – пили.