Цветок для Прозерпины

Сабина так и не навестила ее, когда была в городе, хотя до этого планировала. Все произошедшее навалилось так сумбурно, что это совершенно вылетело у нее из головы. При воспоминании о вчерашнем дне внутри вновь образовалось тянущее чувство, совершенно непереносимое. Ей нужно так много обдумать.

Внизу стоит ароматный запах ванили и корицы, и девушка следует за ним как за белым кроликом.

На кухне хозяйничает Чиркен. У входа разлеглись псы, забившие хвостами при ее появлении. Мужчина оборачивается на ее шаги и дарит приветливую улыбку, после чего возвращается к тому, чем занимался до ее прихода, – смазывает горячую, только вытащенную из все еще пышащей жаром духовки выпечку белым кремом. Его волосы, как и у нее, чуть влажные и зачесаны назад, оставляя чуть вьющиеся пряди у ушей. Сейчас, в дневном свете, становятся отчетливее видны обычно незаметные морщины на его лице, выдающие возраст, но это, пожалуй, только придает ему выразительности. Хотя они с Тимуром и не были родными по крови, было у них что-то общее, что проглядывало в повороте головы, мимике, жестах. Девушке нравилось бывать в музеях, и она, бывало, подолгу стояла перед картиной или скульптурой, изучая со всех сторон, находя скрытые детали. Всякий раз при взгляде на отца и сына у нее возникло такое же желание, будто было в них что-то, недоступное зрению сразу, что-то, что нужно было отыскать, проявить как изображение на фотопленке.

– Вы недавно вернулись? – спрашивает Сабина, когда мужчина приглашает ее присесть за стол, пока он заканчивает заниматься завтраком. Она не знает, как еще начать разговор о том, свидетельницей чему стала.

– Нет, я вернулся сюда вечером, просто лег раньше, чем вы с Тимуром закончили.

Девушка чувствует, как заготовленные слова пропадают, растворяются в непонимании, потерянности, кода она слышит ответ Чиркена. Она точно знает, что его спальня была пуста этой ночью.

Он лжет точно так же, как лгал и его сын. Зачем?

Не успевает Сабина додумать появившуюся мысль, как слышится шуршание резины, и на кухню заезжает на коляске сам Тимур. Только тут ее догоняет осознание всех тех небольших деталей, которые она прежде понимала совершенно неверно. Якобы потеря чувствительности без возможных причин в анамнезе, прекрасная сохранность мышечного тонуса, отсутствие коморбидности… Все это время она подозревала, что проблема подопечного может быть психогенной природы, что он бессознательно просто не хочетвставать с инвалидного кресла. Однако совершенно упустила из виду возможность симуляции. Оставался главный вопрос – зачем? Тимур давно вырос из возраста, когда это могло быть просто прихотью трудного характера, да и не похож он на человека, который стал бы заниматься сущими глупостями.

Юноша кивает отцу и посылает ей скупую улыбку. Он выглядит уставшим гораздо больше, чем она, под глазами залегли тени, склеру глаз разбавила тонкая сеточка лопнувших кровеносных сосудов, придавая его облику декадентскую изможденность. Чиркен придвигает ему с Сабиной блюдо с булочками и разливает по чашкам исходящий паром чай – кофе по утрам здесь пили редко. Обычное утро обычного дня. Стоит ли ей разбивать эту безмятежность?

Мысли кипят внутри как в чане горячего масла, но никакой домысел, приходящий на ум, не в силах объяснить ей происходящего. Становится ясно только одно – ей не стоит спешить и выкладывать все, что видела этой ночью. Сабина вспоминает ловушки, которые Тимур расставлял для нее на шахматной доске, когда учил играть. Часто бывало так, что она не улавливала цели того или иного его действия до того самого момента, когда было поздно.

«Если какой-то ход умелого противника кажется тебе лишенным смысла, значит, ты уже близка к поражению», – однажды сказал он, и девушка запомнила. Она не знает, что стоит за поведением домочадцев, но что мешает ей это выяснить?

Какое-то время они молча завтракают. Сабина ест осторожно, отщипывая от булки по маленькому кусочку, так как ранка на губе все еще дает о себе знать. Язык загорается под пряностью корицы, но даже потрясающий вкус выпечки не дает ей отвлечься от погруженности в размышления. Ее подавленность замечает Чиркен.

– Ты не против составить мне сегодня компанию? – он мягко улыбается, но глаза сохраняют сосредоточенное выражение. Кажется, что его тоже гложат какие-то тревоги.

– В мастерской? – Сабина растерянно моргает. Напряженная ночь и растерянность от всего происходящего дает о себе знать, подтормаживая реакцию.

Мужчина качает головой и бросает короткий взгляд на сына, сидевшего с опущенной головой и ни на кого не обращающий внимания.

– Я же упоминал, что иногда охочусь?

– Я не умею охотиться, – к ней трусит Виз и бухается возле ее стула. Он трет лапой сильно слезящийся глаз, шерсть на холке лежит неровно, как будто кто-то выдрал оттуда клок. Приглядевшись к Арешу, Сабина замечает, что он тоже выглядит как-то потрепанно. Она ни разу не видела, чтобы собаки враждовали между собой, наоборот, они спокойно ели из одной миски, не соперничали за внимание, вместе могли грызть игрушечную кость. Интересно, что с ними приключилось?

– Это пока и не нужно, – возвращает ее внимание к разговору Чиркен. – Я подумал, что тебе бы понравилось немного пострелять. Хорошо прочищает голову от всего ненужного. У нас здесь неподалеку от гаража оборудовано что-то вроде стрельбища.

Услышав про гараж, девушка тоже на мгновение обращает взгляд к продолжавшему сохранять молчание Тимуру, стараясь не выказать лишнего интереса. Быть может, она невзначай сможет отыскать место, послужившее ему схроном? Это было бы как нельзя кстати, но…

– Стрелять я тоже не умею, только пару раз была в тире, очень давно, – признается Сабина. – Буду благодарна, если дадите пару уроков.

Она говорит искренне. Какое бы замысловатое закулисье не развернулось в поместье между отцом и сыном, все это не могло сравниться с предшествующими событиями и тенью реальной угрозы, которая, возможно, все еще оставалась над ней дамокловым мечом. Если так, то научиться хоть как-то защищаться было бы к месту. Сабина не раздумывала над тем, сможет ли выстрелить в человека. Она и так догадывалась об ответе.

– Отлично, – мужчина выглядит воодушевленным. Похоже, ему понравилась мысль о том, чтобы выступить в роли учителя для нее, и девушка думает о том, что он, должно быть, чувствовал себя одиноко здесь, в отдаленном поместье вместе с нелюдимым сыном. – Тогда переодевайся, а я пока подготовлю все, что понадобится.

***

Ветер бросается в лицо ледяным дыханием наступившей зимы. На фоне серой хмари неба чернеют пики облетевших крон. Пахнет озоном и чем-то железистым, словно вместо льда земля напиталась кровью и теперь стонет, воет далеким гулом снежных метелей, которые обещают прийти на смену волглым туманам и суровым грозам.

Сабина плотнее кутается в новую куртку, оставленную в очередном пакете для нее Чиркеном еще в конце прошлого месяца. Ее прежняя, тонкая и со сбившимся местами наполнителем, была слишком холодной для поздней осени, а продираться в длиннополом пальто сквозь образовавшийся после недавней непогоды валежник было бы, по меньшей мере, несообразно. Парка цвета хаки доходит ей почти до колен, длинная шерстинка, настойчиво выбивающаяся из меховой опушки, то и дело щекочет ей щеку, заставляя поправлять капюшон.

Собак с ними нет. Когда они с хозяином покидали поместье, те оставались у двери Тимура, как было и вчера, когда предстояла поездка в город. Девушка нашла это странным, поскольку, как она уже замечала прежде, псы не отличались расположенностью к нему, и теперь не могла отделаться от мысли, что животным было наказано охранять юношу. Или следить?

Мужчина идет по правую руку от нее, чуть впереди, но достаточно близко, чтобы успеть подстраховать, пока они пробираются через мерзлую хлябь, – в один момент под ногу Сабины подворачивается обомшелый камень. Она поскальзывается, но в последний момент успевает схватиться за вовремя протянутую руку спутника, затянутую в черную кожу перчатки. Прикосновение сильных пальцев несколько успокаивает натянутые нервы.

– Осталось немного, – подбадривает ее Чиркен. Несмотря на плотно набитую торбу за плечами, сам он выглядит полным сил, когда дыхание девушки уже сбилось, вырываясь зыбким облаком. – В такую погоду, конечно, имело бы смысл выбрать место поближе, но там, куда мы направляемся, осталась тренировочная мишень, а на замену нужно время.

– Вы тренируетесь в стрельбе помимо охоты? – спрашивает Сабина, гадая, зачем хозяину поместья мишень посреди леса. И не там ли расположен тайник, который она ищет.

– Это помогает поддерживать навык, – соглашается мужчина. – Но мишень там не только для меня. Раньше на ней занимался Тимур. Мы даже устраивали соревнования между собой.

Он коротко смеется при воспоминании о былых днях, но вскоре его лицо омрачается, и смех стихает.

– Теперь, конечно, его не заманишь на улицу. Когда он впал в апатию после несчастного случая, я оборудовал стрельбище прямо возле дома, он ведь не потерял ловкости рук, и мог бы стрелять. Думал, любимое занятие его отвлечет, но он и слушать не захотел. Сказал, что хочет тишины и покоя. Прежде он был очень активным, много часов проводил на свежем воздухе. Вставал, не поверишь, раньше меня, а я ранняя пташка. Потом же, когда все приключилось, только и делал, что спал, я его почти не видел в течение дня, поесть даже иногда не выходил. Сейчас, к счастью, все переменилось, и думаю, за это стоит благодарить тебя.

Чиркен смотрит на Сабину с теплотой и помогает ей отряхнуться от налипшей на спину невесть откуда взявшейся в декабре паутины. Девушка стоит, выпрямившись, под аккуратными похлопываниями. Щеки ее чуть окрашены в румянец, но неясно – из-за услышанной любезности или от холода.

– Я ничего не делала, – ей становится не по себе. Правильно ли скрывать от мужчины то, что происходит с его сыном? То, что он солгал о том, где провел ночь, может быть его личным делом.

И знакомство с твоей матерью тоже? – ядовито шепчет внутренний голос, заглушая сомнения. Нет, пока она не прояснит хоть что-то, ничего не станет говорить.

Чиркен рассматривает ее пару мгновений с нечитаемым выражением лица, а затем качает головой:

– Он стал выглядеть как человек, у которого наконец появилась цель, – сказанное сворачивается странным напряжением под ребрами, и Сабина сама не понимает, что заставило ее на миг испытать укол беспокойства. – Все, мы на месте.

Они выходят к большой прогалине, и девушка отвлекается от собственных неясных переживаний. Под редким опадом, нанесенным ветром, проглядывает черная земля. В дальней части стоит металлическая конструкция, состоящая из вбитых в землю металлических жердей и протянутой между ними перекладины, с которой вниз на подвесе опускаются несколько стальных круглых щитов ярко-красного цвета. Неподалеку от места, где они вышли, располагаются пара чурбаков вокруг черного пятна кострища. Ничего похожего на тот вид, который открылся ей ночью.

Чиркен сгружает ношу на один из пней и расчехляет короткое, но внушительного вида ружье.

– Это карабин Тигр. На сильном морозе из него особо не постреляешь – амортизатор промерзает. Но сейчас самое оно, – к середине дня существенно похолодало, и дыхание Чиркена, как и ее собственное, оборачивается белым паром. – Готова?

Сабина подкатывает слишком длинные рукава куртки и смотрит в сторону мишени. Она чувствует неуверенность при виде оружия, но кивает.

Мужчина, коротко улыбнувшись ее сомнению, пускается в дальнейшие объяснения:

– В этих местах удобнее охотиться в стойке стоя, хотя она и не самая лучшая по точности и стабильности, – древостой тут частый, видимость плохая, для выстрела из других позиций получается короткое расстояние. Ноги нужно поставить на ширине плеч, – Чиркен наблюдает, как его ученица с заминкой принимает нужную позицию, и, подойдя, мыском ноги разворачивает переднюю стопу в сторону мишени. – Один носок должен быть направлен на цель, это поможет твоему телу занять нужную позицию. Нужно держать вот так, – раздается тихое клацанье, когда он кладет на цевье винтовки руку, удерживая большим пальцем с одной стороны и четырьмя оставшимися – с другой. – Это уменьшит подвижность кисти при выстреле. Мушка должна быть в посередине прорези прицела, а ее верхняя часть на одном уровне с верхними краями. Не пытайся увидеть отчетливо и мушку, и прорезь, и цель, тебе нужно остановиться на чем-то одном, обычно это мушка.

– Но если я не буду четко видеть цель, разве я смогу поразить ее? – раньше процесс прицеливания представлялся девушке иначе, впрочем, ее опыт ограничивался двумя походами в тир в детстве вместе с Александром. Тогда он еще не отвернулся от нее, напротив, делал все, чтобы получить над ней опеку. Так продолжалось до слушания по делу ее матери, когда все в жизни Сабины совершило очередной переворот, болезненный и опустошающий.

Девушка с удивлением осознает, что давняя обида в это раз не ранит так, как прежде. Она успела прикипеть к Пашуковым, как если бы всегда была частью не просто их дома, а семьи. Да, оба ей не доверяли, как показал вчерашний день и ночь, и она сама не знала, может ли доверять хоть кому-то из них, но все же жизнь в этом месте, оторванном от остального мира, словно отделила ее от прошлого и от людей, которые в этом прошлом были.

– Чтобы достичь того, что далеко, нужно сконцентрироваться на том, что близко, – Чиркен лукаво улыбается, будто зная о ее мыслях, и его ресницы чуть дрожат, затеняя блеск глаз. – Не зажмуривай левый глаз, для начала можешь его просто слегка прищурить. Тебе нужно сосредоточиться только на том, что ты видишь правым глазом, забудь об остальном. Давай.

«Забудь об остальном».

Сабина ждет, пока ее зрение не перестроится и смело жмет на курок. Это оказывается неожиданно труднее, чем она себе представляла. Тогда она давит сильнее, и ружье разрывается оглушающим треском выстрела, больно ударяя в плечо и заставляя ослабить захват. Винтовка падает с онемевших рук, но мужчина вовремя подхватывает ее. Мишень осталась нетронутой, зато на почерневшей сосне в десятке метров позади нее облетает вспученная патроном кора, кружась в воздухе легкой пылью.

– Ничего, с первого раза мало у кого выходит, – утешает девушку Чиркен и, поймав ее нетерпеливый взгляд, понимающе улыбается. – Еще?

– Еще! – охотно соглашается Сабина, чувствуя непривычный азарт. Воздух морозит разгорячившиеся легкие, и тревоги действительно отступают, теряют краски в его холодной сладости.

***

После нескольких часов, проведенных на самодельном стрельбище, девушка совсем не чувствует рук – ей пришлось бесчисленное количество раз поднимать и удерживать карабин, прежде чем стало получаться поражать цель. В детстве ей не довелось посвятить себя какому-то делу просто из искреннего интереса, даже рисование и то привлекало ее из-за возможности провести лишнее время с обычно уставшей и неприветливой матерью. Сейчас же она чувствовала небывалое воодушевление, будто ей открылось разом что-то, знакомое всем кругом, но непонятое, невыученное ею. Она делала что-то без оглядки, что ей действительно нравилось, и как же замечательно это было! Немалую роль в подогревании ее энтузиазма, впрочем, сыграло и то, что Чиркен не уставал хвалить ее за каждый верно сделанный выстрел и подбадривать при промахах. Под конец она почти забыла о своих подозрениях и недомолвках между ними.

Когда солнце остается висеть на три пальца от горизонта, они пускаются в обратный путь. К этому времени воздух промерзает еще больше, и Сабина ежится, пряча лицо в меховой опушке капюшона, а вот ее спутник, пусть и одет был гораздо более легко, никакого неудобства не выказывает. Кажется, он много времени привык проводить на природе, хоть с первого взгляда так было и не сказать – его скорее можно было представить в деловом костюме, чем охотничьей парке.

– Вы давно стали охотником? – интересуется она, думая о том, как вывести Чиркена на разговор о том, что на самом деле ее интересовало, когда мужчина останавливается и поднимает руку в ее сторону, призывая сделать то же самое. Какое-то время он всматривается в землю перед собой, затем прислушивается, прикрыв веки. Вдалеке раздается отчетливый треск.

Сабина осторожно подходит ближе, стараясь не издавать шума, и ждет, осматриваясь по сторонам в поисках потревожившего звука. Животное? Или…

– Возможно, нам удастся не только пострелять, но и добыть ужин, – негромко роняет Чиркен и поворачивается к ней. – Давай сделаем остановку.

Он сгружает поклажу и вновь достает ружье из чехла, проверяя патронник.

– О чем ты спросила? – мужчина продолжает говорить тихо, и Сабина отвечает так же:

– Давно ли вы стали заниматься охотой, – совсем рядом с ними раскинулся густой можжевельник, и она бездумно срывает пару темно-синих ягод. Какая-то мысль, не успев оформиться в сознании, тут же исчезает.

– Меня учил еще мой дед, это было единственным занятием, во время которого мы не ругались в пух и прах. Так что довольно давно.

– Что вы чувствуете во время убийства?

Ее вопрос звучит неожиданно даже для нее самой, и она гадает, то заставило ее задать его. Опять становится дурно. Ей хотелось спросить о другом, тогда зачем, откуда это вырвалось?

Мужчина тоже кажется удивленным и долго смотрит на нее, прежде чем ответить. Взгляд его полон какой-то настороженности, впрочем, совершенно беззлобной. Сабина вообще редко видела его раздраженным. Казалось, вся ярость в их доме досталась Тимуру – вот кто не стеснялся в выражении собственных чувств. Возможно, поэтому она чувствовала большее родство с Чиркеном?

Пауза тянется как лента Мебиуса, замыкаясь в неестественной, невозможной череде смыслов, выраженных без слов.

Должно быть, он вспомнил про прошлое моей семьи, – про себя строит догадки Сабина, чувствуя зудящее огорчение и вновь мучая себя рефреном из «зачем». Разве вчерашнего дня не хватило в создании катастрофического образа?

Возможно, где-то в глубине души ей и правда было любопытно. Хозяин поместья в ее представлении оставался миролюбивым, чутким, в чем-то даже чувствительным человеком, пусть и проскальзывала в нем порой какая-то нарочитость, да и лгал он с самым незамутненным видом, как ей недавно стало известно. Соединить его образ с охотой – занятием, требующим определенного хладнокровия, а возможно и жесткости, – получалось плохо. Вот Тимуру амплуа охотника было бы под стать.

Чиркен, что-то, видимо, разглядев на ее лице, мягко отвечает:

– Охотник занимается добычей зверя, а не его убийством. Воспринимай это так. Кто-то делает это для пропитания, кто-то – в качестве своего рода ритуала.

– Ритуала? – Сабина чувствует облегчение, что он не стал спрашивать о причинах ее интереса.

– Охота – самый древний ритуал из всех известных, – кивает мужчина, вновь к чему-то прислушиваясь, но больше треска не слышится, и он продолжает. – Многие ранние рисунки на скалах, петроглифы, изображают зверей и процесс их загона. Человек в те времена или становился охотником, или погибал. Охота несла жизнь через смерть, неудивительно, что она стала основой для многих верований и обрядов. Как и кровь.

– Но ведь есть люди, которые промышляют охотой в качестве развлечения. Им нравится преследовать и убивать, – тихо произносит девушка, и ее голос падает почти до шепота под конец. Она думает о неизвестном убийце, оставившем для нее свое чудовищное послание. Чувствовал ли он себя подобно охотнику, вышедшему на след дичи, когда выслеживал и убивал свою жертву? Нет, чему эти мысли…

– Ты права, – Чиркен подбирает слова для ответа, искоса рассматривая ее. Голова Сабины отвернута от него, и периферийным зрением девушка видит только смазанный силуэт, искаженные очертания дрожат, превращаясь в гротескные формы. – Они есть, и даже в этих угодьях случается так, что зверя просто бросают, подстреленного или убитого. Я занимаюсь тем, чтобы предотвращать подобные случаи, но не считаю тех людей за охотников.

Он замолкает и вновь поднимает руку, взгляд его направлен куда-то в сторону. Проследив за ним, Сабина и сама замечает в сотне метров от них крупного русака, выглядывающего из-за буревала. Шерсть его местами успела сменить цвет на более светлый, а на бдительно стригущих ушах виднелись черные подпалины. Голова зайца повернута к рассохшейся ели, от которой доносится дробный стук обхаживающего шишки дятла. Сама бы девушка ни за что его не заметила.

Мужчина протягивает ей ружье, не выпуская косого из поля зрения.

– Медленно возьми, только без резких движений, и сними с предохранителя.

Девушка сглатывает, чувствуя, как сухо становится во рту от волнения, поднявшегося внутри как муть со дна потревоженного озера.

– Вы хотите, чтобы я в него выстрелила?

Разве не она недавно думала о том, смогла бы выстрелить в убийцу, случись ей защищать свою жизнь? Но думать – это одно, а сделать…

– Надо с чего-то начинать. Ты сможешь. Это проще, чем кажется.

Одеревеневшими руками Сабина аккуратно перехватывает протянутый карабин и пристраивает его на плечо, продолжая неотрывно следить за зверем. Ее почти полностью скрывает куст можжевельника, и его запах, дурманящий и тревожащий, проникает в кровоток, подгоняя его как всполошенную псом дичь.

Мир сужается до размытого пятна и черной точки мушки. Отрывистое биение сердца гулко отдается в ушах, словно она погрузилась под толщу воды, где все звуки искажаются в далеком преломлении глубины. Она смещает фокус зрения с мушки на зайца. Животное спокойно перебирает лапами, умывая мордочку, но уши продолжают чутко отслеживать лесные шумы. Сабине кажется, что она даже может рассмотреть бусинки заячьих глаз. Как бы это ощущалось, если эти глаза смотрели прямо в ее собственные, прежде чем навсегда замереть в стылой неподвижности?

От этих мыслей к горлу подкатывает комок, и девушка вновь сосредотачивается на мушке. В руки пробирается предательская дрожь, удерживать ружье становится все сложнее. Она чувствует, как к ней наклоняется стоящий за спиной Чиркен. Он кладет ладони ей на плечи, легко сжимая, и опускает голову, слегка касаясь щекой ее виска. Она чувствует, как синхронизируется их дыхание. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Мужчина делает все более долгие и медленные вдохи, и девушка невольно следует за ним, успокаиваясь.

Заяц делает прыжок в сторону, и винтовка в руках Сабины дергается. Палец, лежащий на курке, останавливается в последний момент перед нажатием.

– Тише, – пальцы Чиркена опускаются на ствол оружия и мягко отводят его вниз. Мышцы, получившие передышку, наливаются легкостью, отпуская напряжение. – Еще раз.

Девушка выдыхает и снова поднимает ружье, беря на мушку зверька. Левая рука обхватывает цевье. Щелк. Как только ее зрение размывается, оставляя только черную точку, она ощущает дрожь, прокатывающуюся по позвоночнику. Не давая себе времени на колебания, Сабина размещает палец на спусковом крючке. Щелк. Кожа подушечки указательного пальца чувствует врезающееся давление металла. Щелк.

Она может уловить этот секундный миг, когда движение уже произошло, но слух и зрение еще не успели воспринять происходящее.

Выстрел.

Тело разворачивает вправо, вдавливая плечо в жесткий упор руки Чиркена. Запах пороха опускается дымовой завесой над можжевельником, смешиваясь со сладко-терпким ароматом, будто от кустарника во все стороны расходятся эфирные пары. Он забивается в ноздри, свивается змеей в гортани, выкручивая ее в спазме. Смог тонкими гребнями волн растворяется в воздухе, и Сабина, оглушенная и дезориентированная, больше не видит зверька на прежнем месте. Адреналин растекается по жилам, превращая ее в один пульсирующий комок плоти. Все накладывается одно на другое, теперь девушка узнает место и понимает, что уже была ровно на этом месте вчера, а значит, схрон где-то неподалеку.

– Он… – начинает она и умолкает. Во рту поселяется кислый привкус.

– Сейчас проверим, – мужчина ведет ее за собой.

Зайца нигде нет, только следы крови на прелой листве. Чиркен поворачивается к девушке и достает из-за пояса нож с коротким изогнутым лезвием.

– Золотое правило охоты – раненого зверя за собой оставлять нельзя, – он протягивает ей нож рукояткой вперед. Видя, что Сабина замешкалась, добавляет. – Он будет страдать, его необходимо найти. Хочешь, это сделаю я?

Внутри все переворачивается, перемалывая всполошенные обрывки окровавленных образов в голове. Первое подсознательное желание – согласиться, но это она ранила животное, она и должна была избавить его от мучений. Поэтому, подумав, девушка мотает головой и, переняв нож, молча подается по следу подранка. Ее спутник, пряча улыбку, следует за ней, направляя и подсказывая, как поведет себя охваченная страхом и болью добыча. Сабина слушает его вполуха, сосредоточенная на теряющемся в разноцветье лесных запахов тихой сладко-соленой ноте крови. Иногда ей казалось, она могла бы учуять его как самая алчная гончая, лишь по одной капле, зависшей в воздухе. Конечно, это было не так, но разум все равно достраивал восприятие, обострял рецепторы, обнажая их чувствительность до острого спазма. В больнице ей постоянно приходилось иметь дело с кровью, пусть девушка и не была приписана к реанимации. Всякий раз запах разрывал память, высвобождая наружу болезненные вспышки спутанных картин, когда сильнее, когда слабее. Она привыкла терпеть эту боль, давить ее безжалостно, как насекомое, и в то же время стремилась к ней. Не единожды Сабине хотелось бросить все, больницу, постылую квартиру, город… Но, сама не зная почему, она оставалась и продолжала, продолжала выбирать то, что будет только изводить ее. Было ли это ее способом принести себе еще немного страдания?

Проходит всего пара минут, прежде чем они находят скрывшегося зайца.

Он лежит на валежнике возле канавы с головой, опущенной к наполненной водой рытвине. Его тельце судорожно вздрагивает от частого дыхания, задние лапы беспомощно скользят по земле, не находя опоры. Желтые глаза косят вбок, как если бы животное все еще могло следить за их приближением. Кровь медленно пропитывает светлую шерсть на брюшке. Девушка делает глубокий вдох, пытаясь побороть дурноту.

– Осторожно с лапами, он все еще может нанести серьезные ранения, – предупреждает Чиркен, но более не вмешивается.

Она осторожно протягивает руку и ласково гладит мордочку зверька, закрывает ее ладонью, перекрывая обзор. Смотрит на мужчину. Обычно подвижное лицо сейчас совершенно серьезно. Рот его приоткрывается, словно он хочет что-то сказать, но затем спутник просто качает головой и указывает на нож, который все еще зажат в ее ладони. В его взгляде, обращенном к ней, Сабине чудится почти неразличимый огонек.

Ее глаза опускаются на блестящее лезвие, и внутри закручивается жерло мутного водоворота, в котором все рассудочные мысли тонут, и остается только одно желание. Бежать или остаться.

Девушка присаживается рядом с агонизирующим зверьком и плотно закрывает саднящие веки, когда ослабевшие пальцы нащупывают тонкое горло животного. Второй рукой она обхватывает обе лапы, сжимая, но в них уже нет прежней силы, только остатки бесполезной инерции. Предсмертные хрипы толкаются в ее ладони вибрацией, когда одним быстрым движением Сабина оканчивает мучения дичи.